Arabesque

(Этот загадочный Восток)

…Давным-давно это было, много столетий прошло, много лун сменилось в бескрайнем небосклоне, много весен отцвело, с тех пор, как однажды, в далекой прекрасной стране, со всех сторон окруженной высокими синими горами, в долине, где течет ледяной хрустальных ручей, в гранатовой роще стоял дворец, сделанный из драгоценных камней, разноцветного стекла, золота и серебра. И жила в этом дворце прекрасная Лали - единственная любимая дочь султана, правителя Багдада. Теплое солнце круглый год играло цветными бликами в окнах дворца, повсюду цвели невиданные цветы, ручные косули, волки и зайцы играли возле коленей прекрасной дочери султана - волоокой Лали и ее подруг. Но вот однажды, когда Лали исполнилось 16 лет, султан решил выдать дочь замуж за своего визиря - старого и жадного Вали-пашу. Ожидая своей горькой участи сидела Лали у иссыхающего ручья и роняла слезы. Одна за другой слезинки скатывались в мутную воду и превращались в драгоценные камни: рубины, сапфиры и жемчуга. Но Лали не замечала этого: она хотела лишь умереть. Ночи напролет лила слезы прекрасная Лали, мысленно прося помощи у всевышнего, но все ее мольбы так и оставались без ответа. И вот однажды ночью, когда забылась тревожным сном Лали, уставшая и изнеможденная от горя, пришел к ней во сне Дэв - наглый и дерзкий демон ночи. Обнял он ее крепко и бесстыдно поцеловал в уста девичьи, шею лебединую. А поцелуй его – сладкий как халва – словно червь проник ей в рот язык его, то наполняя ее рот, то покидая его… И вдруг  начал он ласкать грудь ее кончиками пальцев, горячими даже сквозь шелковую ткань. Обнажилась грудь невинная бутоном алым - впился горячим поцелуем озорной насмешник Дэв. Истомой сладкой пробежала по телу желание первое, желание страстное, но постучал рассвет розовый в окошко робко и сгинул Дэв с первыми лучами солнца....
На следующую ночь не спится Лали, беспокойны мысли ее, горят щеки ее, дыхание частое, в груди огонь.... И чувствует - коснулся кто то волос ее, губы жаркие ненасытные щеки ее ласково коснулись. Опять Дэв! Глаза наглые, речи обольстительные, руки шальвары ее расстёгивают... Горят ее чресла огнем, словно охватывает он сухую траву и ликующе пожирает ее. И вот сдернул рывком Дэв бирюзовый халат с ее плеч. Быстрее, чем розовый лепесток слетает он на пол, за ним последовала рубашка. И содрал Дэв ее прозрачные шальвары и отшвырнул их. И покорно легла Лали закрыв лицо руками, и была она влажная и горячая как оазис в жаркой пустыни, и забилось сердце Лали загнанной ланью, но желанна ей эта сладость, эти поцелуи, а пальцы Дэва в бедра уже вонзились, раздвигая их... Горит Лали, пылает. А Дэв губами своими бесстыдными к плоти юной девственной приник, языком все двери отворяя. Закрыла глаза Лали, еле жива, не дышит, руки к Дэву простирает. А Дэв свой стержень упругий в плоть ее трепетную вонзил. Сладко Лали, жарко Лали, томно Лали. Вдохновленная ритмичными движениями Дэва, обхватила Лали его бедра, словно знала, что делать, и двигалась все быстрей, наблюдая, как его веки затрепетали, будто крылья бабочки. И вот словно взлетела она над постелью и тысячи фонтанов радостно забили в ней, вспыхивая яркими сполохами искристыми, вскрикнула Лали от радости этой нечаянной, крепко Дэва руками обняла нежными, бедрами его сжала сладкими.... И так продолжалось это каждую ночь пока не наступил день свадьбы. Играют музыканты, танцуют танцовщицы, а Лали уже ночи ждет с нетерпением. Лежит она, усыпанная розами и жасмином, а служанки умащают волосы ее ароматным маслом. Но не мужа своего законного, визиря старого, ждет она, а Дэва дерзкого, любимого своего желанного. И вот в покои ее визирь вошел, старый Вали-паша, губами масляными целовать ее стал, руками липким обнимать. Отворачивается Лали, лицо закрывает, не мил ей муж ее. Но визирь навалился на Лали, грубо овладел ею и сразу же уснул. Плачет Лали, Отворачивается Лали, лицо закрывает. Но вот опять слышит она шепот горячий, кто то волосы ее целует…..Дэв! Так стали они жить втроем: визирь Вали-паша, жена его Лали и Дэв. А вскоре родила Лали сына, дерзкого и смелого, который вырос и стал править Багдадом, страной прекрасной, окруженной высокими синими горами….


************************
- Qulli 'an hubb ya uh....ma hada al hubb? Расскажи мне про любовь! Что вообще такое Любовь?
Она только рассмеялась, разметав иссиня-черные волосы по плечам и вдруг, подняв голову, задумчиво стала смотреть в ночное небо.
- Знаешь, эту сказку мне рассказывала еще моя бабушка, о том, что были в Багдаде двое влюбленных, и каждый вечер они встречались в развалинах старого города, и взявшись за руки, смотрели на ночное небо, и мечтали..... Мечтали о своем доме, о том, какие имена они дадут своим детям, о том, как будут вместе встречать рассветы и закаты, о том, что всегда будут вместе...
И только когда под утро падала звезда, они расставались до следующего вечера. И вот однажды, в один из таких вечеров, как только они взялись за руки, они увидели как упала звезда, яркой вспышкой сливаясь с чернильной темнотой бескрайнего неба, обреченно закатившись за горизонт. Промчалась и погасла.
"Пора..." - молвил он. "Так быстро? Ты ищешь причину, чтобы расстаться со мной?" - она заплакала.
"Причину? Нет. Мы расстанемся лишь тогда, когда промчится чья либо из наших жизней......"
Любовь не требует доказательств.

************************

Луна над Бухарой, как ломтик дыни сладкой,
Ласкаю я ее медовые уста...
А ночь глядит на нас пронзительно, украдкой
И гладят грудь ее мои горячие перста...

Стыдливо пряча взор, смущаясь и алея
Горит ее щека, пылая как свеча...
Рождается рассвет цветами пунцовея
И томно бедра раскрывает для меня....

(Восточная поэзия)


Я никогда не забуду свою первую ночь в иорданской пустыне Вади Рам, Лунной долине, в сотне километрах от Акабы... Первое что меня поразило - это звенящая тишина и заигрывающий шепот ветра, девственная красота замысловатых узорами дюнов и островки разнотравья на отдельных участках пустыни: маки, черные ирисы, красные анемоны....
Друзья привезли меня в гости в независимое бедуинское племя, которое веками живет в самом сердце бескрайней пустыни. Яркие костры, много шатров, громкая музыка, тягучие мелодичные песни, громкий веселый женский смех... - первое, что бросилось мне в глаза при виде бедуинского лагеря.
Шейх, вождь племени, радушно принял нас в своем шатре, и раскуривая чиллум - длинную трубку - крепко набитую пенджабским гашишом, проявляя законы гостеприимства, вежливо протянул ее мне... Сизый сладковатый дым приятно щекотал ноздри, восстанавливая силы после тяжелого дня, пробуждая новые ощущения, окрашивая мир в яркие и веселые краски.....
- Inzar ya ahi....! - бережно передавая трубку по кругу, благодушно улыбнулся старик, и его смуглое, испещренное мелкими морщинами лицо, светилось неподдельной радостью, - Limatha ahtaj hazihi attaknulujiat aljadiyda wa sa'il ar-raha? Iza ana sa'id....
И утопая в шелковых подушках, мы ели сладкий инжир, нежные сочные персики и с удовольствием слушали рассказы шейха о джинах, обитающих в пустыне, о несметных сокровищах черного колдуна Аббаса, о легендарной певице Рании - Розе Аравии - от песен которой в горле вскипали слезы и люди со всех уголков страны приезжали слушать ее...
В шатер изящно впорхнула фигурка бедуинской девушки, облаченной до пят лиловой одежде, ее изящные руки, разрисованные хной, сноровисто разлили в маленькие чашечки-финджаны горячий ароматный кофе с кардамоном.
- Shookran, - вежливо поблагодарил я ее. Жгучим огнем обожгла она меня своими насмешливыми глазками-агатами и выбежав из шатра, подбежала к кучке сверстниц, где громко и заливисто брызгнул их веселый смех....
И уже позже, лежа в своем шатре, я долго размышлял над словами шейха:
- А ведь он прав, - подумал я, вслушиваясь в тишину - обидно, однажды меня не станет, а эта музыка будет жить вечно... Она всегда звучит тысячами струн и целый купол звезд заводит веселый хоровод над твоей головой, и по ним идет твой неспешный караван, с запада на восток, - и если бы звезды звучали, то это были бы тихие вкрадчивые голоса колокольчиков от цимбалов. Ведь звезды - это тоже музыка...
Вдруг я почувствовал чьи то тихие шаги, кто то опустился на колени и несмело коснулся моих волос.... Женщина!
- Молчи! Не нужно слов.... - и ее горячее тело прижалось ко мне.....
Я долго еще вспоминал потом ее руки....ее губы.... И голос ее всегда будет звучать в моем сердце: "Ты помнишь меня? Найди меня....". Так и стоит она посреди пыстыни, и только ветер пытается унести в сторону ее сияющие золотым огнем волосы......

************************

Ar-riah yaqulu - "ветер говорит". Этот фразеологизм употребляют бедуины, перед самой песчаной бурей, когда внезапно начинают "шелестеть" пески, подобно мягкому вкрадчивому шепоту. В пронзительной тишине нервно похрапывают животные, а вдали уже заметна легкая дымка, в обрамлении эфемерного разноцветного мерцания - "merry dancers" или танцующие дервиши - как называют это явление местные жители.
Однажды в пустыне, куда мы поехали в сопровождении тщедушного проводника-бедуина, нас застала песчаная буря. Тьма упала на землю, поглотив все пространство! Шквальный ветер валил с ног, а песок слепил глаза и поднимался волнами, в которых так легко было безвозвратно утонуть....
Буря закончилась также неожиданно, как и началась. Уже была глубокая ночь и мы стояли посреди странной тишины, а пред взором предстало бескрайнее волнистое пространство в леденящем холодном блеске полной луны, под ногами стелился шелковый песчаный ковер с мелкими бархатными волнами, ровный, как дно моря в ясный день. А еще, по странному стечению обстоятельств, в тот день после песчаной бури зацвел асклепиас, цветок, который может стать либо эликсиром бессмертия и вечной любви, либо смертельным ядом. И это было поистине чудо.
Но чудо какое-то очень неземное. Не человеческое. Это был мир фей, столь мной любимый, словно сказочный сад, полный влюбленных в луну светлячков. Но это воображение ребенка или поэта делает светлячка влюбленным в луну. На самом деле насекомому до светила нет никакого дела. Это мы, люди, часто влюбляемся в недостижимые объекты, и часто свет нашей неразделенной любви становится произведением искусства: картиной, книгой или стихотворением….
Ветру всегда есть что сказать.
Недаром поэт-суфий Джалал ад-Дин Руми сказал: "На губах встречаются Души…". И он прав, мы расстаемся, теряя друг друга в веках и находим через сотни лет, встречая совершенно неожиданно в толпе, на улице, в транспорте.
Своего родного человека почувствуешь сразу, но как наказание - безутешная кара времени - он тебя не узнает…. И ты каждую секунду будешь чувствовать то, что принадлежит только тебе - на расстоянии. Во сне. В мечтах, которые никогда не сбудутся....

************************

Однажды в Джелалабаде, в магазине персидских ковров, я был пленен волшебной трелью необычной, ярко лимонного цвета, маленькой, неестественно горбатой канарейки - и словно струи пурпурных лучей хлынули, затопляя голубой, леденцовый, ало-желтый воздух раскаленного бесконечными войнами Афганистана.
И видя мой заинтересованный взгляд, продавец-афганец, сидя на мягких подушках и улыбаясь в клубах сизо-сладкого дыма первокласснейшего опиума, гостеприимно предлагая мне затянуться из трубки своего кальяна, пояснил:
- Это редкая порода "бельгийская горбатая", - сказал он, - Ее горб создается так: жердочку, где сидит птичка, подвешивают слишком высоко, и со временем у канарейки вырабатывается такой изгиб спины и шеи, который придает песне особенный тремор. Эту породу выводят бельгийские евреи. Отменная работа.
И словно в подтверждение его слов, от новой солнечной трели несчастного кенаря, мороз продрал мою кожу от этих невероятных ликующих переливов невидимых серебряных колокольчиков, и сердце мое сжалось в невыразимой тоске чьего-то вечного плена. И было в его пении тогда что-то родственное моим необъяснимым мыслям, и таинственным узорам ковров этого маленького магазина, и простодушным мотивам на керамических плитках, и благородным сюжетам персидских миниатюр на стенах, и пленительным рисункам на мягкой глади нежнейшего афганского шелка............

************************

Как же стремительно проносится жизнь, словно мелким песочным бисером струящимся с ладони – тихо и быстро….тихо и быстро…и ты не успеваешь провожать взглядом вчерашние дни…. И ничего не ново под луной, как когда то давно, будучи в маленьком городе Эр-Риф-эш-Шарк (Королевства Бахрейн) я сидел вечером в старом кафе на причале у многотысячелетней стены-крепости, что окружает маленький город. Вечер был поздний, камни Медины еще пылали от дневного безжалостного солнца и в воздухе витал запах каких-то сладостей, что разносили официанты: их национального чая с орешками, моря, ветра, приносившего из Сахары обрывки старых сказок... Я с наслаждением потягивал чай, неторопливо перебирая - как старый араб-торговец перебирает четки своими тусклыми сафьяновыми пальцами - скользящие за спину густые, тягучие, сдобренные тмином, кардамоном, корицей и ванилью закатные минуты…
Мне казалось, что вот так я сидел на этой стене маленьким арабским кустиком много столетий и видел мелькание этих лиц, рваную гортанную речь, ароматы рынка неподалеку, и сейчас вновь торчу пыльным кустиком на той Медине и мимо меня снова и снова проносится жизнь под меркнущим небом; она проносится мимо, цокая каблучками и шелестя юбками, окликая нас по имени, а бедная душа остается один на один со своим единственным днем и своим последним мигом: человеческая душа, одинокое облако в безнадежном поиске любви, словно замужняя женщина, вдруг оборачивается, и чуть приоткрыв чадру, улыбается мне зазывно - и все! – я готов идти за ней следом, за ее походкой, запахом ее волос, запоминая все это, и мучительно волнуясь в предвкушении встречи наедине…. И потом она еще снится мне три ночи подряд – ее жадные поцелуи, торопливые руки, ненасытные чресла….
И я как будто плыву издалека; как будто всплываю из недр чьей-то чужой жизни, не в силах прорвать последнюю пелену сна, а на пустынном причале горят желтушные фонари, ветер юзом гоняет по деревянному настилу змейки сухого песка. Начался дождь, взъерошил черную воду залива, пенные глыбы волн обрушивались на черные глыбы волнорезов, а далеко-далеко на горизонте мигали огоньки какого-то сухогруза на рейде, чудесно преломляясь в стеклянном стакане на моем столе.

************************

Будучи в Кувейте я оказался в ювелирном квартале - и был ослеплен мериаднами золота в витринах, его неестественными яркими вспышками, зеркальными бликами отражавшимися на моем лице, в моих глазах... И зайдя в первую попавшуюся ювелирную лавку, вдруг, словно попал в пещеру Аладдина: все вокруг меня утонуло в сказочной трели...в сладкой пульсирующей россыпи...в неспешном восточном повествовании, когда из далекой тишины голубых холмов рождаются и звонкими ручьями приплывают переливаясь по камушкам, вычиркивая-вызванивая и дробно-серебристо роясь в воздухе, птичьи голоса. Я был поражен этим инкрустированным каскадом запредельной трели с замирающей сладостью звука этих пылких арий.
- Йухибни, йа ахи, ма хада? - спросил я с любопытством у продавца.
- Мир и тебе, брат. - приветливо улыбнулся он мне в ответ. - Пожалуй, это самый безгрешный голос, когда-либо звучавший в сей обители грехов и печали. У нас во многих лавках вешают клетку с русской канарейкой. И чтоб веселей пела, удаляют ей глаза острием раскаленной проволоки..
"Это и есть тот призрачный Джаннат (Рай)?" - подумал я тогда......

************************

Это имя мое свой оставило след...
Не стирай его! Память стереть невозможно...
Обойди хоть всю землю - другой такой нет...
И прости, что со мной до безумия сложно...

В Индии, в ночь весеннего равноденствия, когда зацветает благоухающий жасмин,
бабочки, которых называют однодневками, вдруг срываются в штопор, кружатся парами в веселом танце, бьются о стены, в окна и падают полумертвыми. Их беда в том, что свет их притягивает и безудержно манит, а они не могут устоять. Их желание жить велико, они безумно кружатся вокруг лампы, а утром они напоминают печальные крохотные листья, рассыпанные по столу, хотя накануне были беззаботными влюбленными мотыльками...

************************

Будучи в Индии, я всегда поражался ее разнообразию, ее противоречиям, ее печальным закатам, ее брызжущим алым рассветам... Что-то манящее и необъяснимое таилось в ней. Золотые, розовые, шафранные, алые курились утренние туманы над плоскими зелеными равнинами. Весь богатый Пенджаб открывался в блеске яркого солнца. Бесконечный базар ликовал в своих пестрых красках и шумном гаме. Вот подошел старый монах и начал рассказывать историю владыки Будды на языке урду, но, увлеченный своими мыслями, перешел на тибетский, приводя монотонные тексты мантр из священных книг, и я окончательно перестал его понимать... Мягкие, веротерпимые люди благоговейно смотрели на него. Вся Индия кишит святыми, бормочущими проповеди на незнакомых языках; фанатиками, потрясенными и снедаемыми огнем религиозного рвения; мечтателями, болтунами и ясновидцами.
Вот знаменитые проститутки квартала Сонагачхи, яркие и беззаботные. На моих глазах тщедушный кавалер угощает пышногрудую даму сигаретой, и она уже покорно принимает собачью позу за ближайшим углом. Другая путана бережно прячет за пазуху одну рупию, после чего ведет за собой стразу троих партнеров - для группового совокупления. Третья активно двигает головой в районе мужской ширинки, четвертая без малейшего стыда смазывает анальное отверстие каким-то кремом, а остальные двести с неприкрытой завистью косятся на занятых коллег, с надеждой ожидая подобной участи, приглашая приветливо меня....
Вот бедный факир, сосредоточенно выдувающий монотонную заунывную мелодию, пиная мешок у своих ног, с ленивой спящей коброй...
Вот индийская девушка-студентка, расцветшая как лотос Бодисатвы, из богатой касты "четтияр", в дорогом сари и золотых браслетах, ее глаза улыбаются мне, а губы нежно сомкнули соломинку из бутылки Coca Cola. Прежде чем завернуть за угол, она еще раз оборачивается мне во след, оставляя после себя запах жасмина и звон своих браслетов....
Они все счастливы. Они безмятежны. Они проживают жизнь мотыльков, для себя и на людях, с восходом солнца и до ритуального пламени погребального костра, растворяясь в мутных тягучих водах священной реки Ганг, чтобы навсегда раствориться во времени... Так было от начала и так будет до конца.