Изерброк. Глава XV

XV



В «Пеликане» Мамушка продолжил свои размышления о триумвирате алхимиков. Он пытался придумать проверку своей догадке. В одиночестве за столиком в нише у окна (Умберто Перона еще не пришел) Мамушка задумчиво рисовал на салфетке уроборосов – змеев, кусающих себя за хвост. Перед ним стояла рюмка джина. Он размышлял о трехчастной структуре власти в Изерброке, об истоках могущества алхимиков, о триединстве Федерации Триполи.

Подошел Перона, поприветствовал Мамушку рукопожатием и уселся на своё место. Выглядел он как обычно: растрепанные торчащие во все стороны седые волосы, умные голубые глаза навыкате, шишка возле носа, бордово-зеленый кардиган, бабочка в воротнике желтой жеваной рубашки.

Перона сразу же принялся делиться с Мамушкой своими мыслями, возникшими у него по дороге в «Пеликан»:

– Парадоксальная ситуация складывается, любезный мой друг. Власть в метрополии зиждется на магии, а в воздухе, в пространстве, в обыденной жизни её всё меньше и меньше. Не чувствуется. Где она? Вы знаете? Произошла десакрализация мира и именно в тот момент, когда случилась сакрализация власти, – магистр привычными движениями набивал длинноволокнистый табак из Кападокии в свою короткую трубку. – Вы чувствуете, как омертвел воздух? Нет, это не по причине дымящих труб. Атмосфера лишилась чего-то главного, нематериального. Нет больше ни духа, ни мифа. Соответственно, неоткуда взяться смыслам. А если нет смыслов, то дышать нечем. Город замирает, холодеет, коченеет. Тело без духа мертво, – магистр Перона вздохнул, поджег спичку и раскурил трубку.

– Что вы хотите сказать? В мире нет больше веры? – спросил Мамушка.

– Может быть, вера и есть, но она не та, что была раньше. В мире не осталось чудес. Люди потеряли наивность веры. Никто уже не верит, что на улицах Изерброка можно встретить богов, волшебников или существ из иных миров. Культы формализовались, храмы заросли мишурой и стали походить на театры-варьете. Эзотерика, благодаря Департаменту Алхимии и Астрологии, вошла в общественную жизнь, подверглась профанации и утратила свою суть, утратила тайну. Наше общество, власть, все институты пропитаны формальным мистицизмом. Церемонии, лозунги, декларации не имеют никакого смысла и уж тем более никакой мистической силы. Всё это пустая форма, церемониал, видимость. Власть объявляет себя единственной обладательницей подлинной магии, но так же любой начинатель самой мелкой секты объявляет себя богом. И всё это на фоне всеобщей десакрализации. Раньше, в эпоху трёх религий, вера еще была жива, непосредственная и наивная вера в чудо. Не всегда и не везде, но была. Верующие своими глазами видели знамения в небесах. Периодически тут и там появлялись святые чудотворцы и творили волшебство. Люди верили, что над ними существует другой мир, огромный и сложный мир ангелов, чудесный мир духа. А сейчас один настоящий чародей потерян среди тысячи шарлатанов. Настоящих чудес больше нет. Зато полно фокусников, пьяниц, наркоманов, мутантов и мошенников. От трёх великих религий остались осколки в виде небольших общин. Они не представляют никакой угрозы для триумвирата. Как ни печально это осознавать, времена великих религий и великих чудес – в прошлом. Сейчас время ритуальной вакханалии. Время дешёвых культов и мистификаций. Вероломное время, в сущности говоря.

Подошел кельнер, господин Якоб, и поставил перед Пероной высокий стакан белого вина, а перед Мамушкой еще одну рюмку джина.

– Значит, вы полагаете, что Великие алхимики на самом деле мошенники? – спросил Мамушка.

– Нет, что вы! Я такого не говорил, – Перона испуганно огляделся, потом вновь посмотрел на Мамушку, хитро прищурился, тот также прищурился, и за-хи-хи-кал. Оба они за-хи-хи-кали, словно над старой давно им известной шуткой. В этот момент они стали похожи на двоих престарелых плутов, хитрых и веселых пройдох-приятелей, один – совсем старый, другой – моложе, но тоже уже не мальчик. Оба – любители вина. Приложились к своим сосудам, выпили.

– Может быть, поэтому в Федерации развелось столько курильщиков лотоса. Невиданное количество. И карательными мерами с этой проблемой не справиться, – продолжил свои размышления Перона. – Когда дух потерян, терять больше нечего. Люди курят лотос, чтобы вернуться в утраченный мир чудес, вернуть в свою жизнь вдохновение. Возможно, и мы с вами, дорогой Мамушка, пьём вино, – Перона приподнял свой стакан, – по тем же самым причинам. Слишком тяжело жить в холодном, мрачном мире без надежды, когда доступ к небу наглухо заложен кирпичом. А вино и лотос на краткие мгновения возвращают нам ощущение внутреннего тепла, даруют нам свет на короткий промежуток времени, чтобы мы могли отдохнуть и, быть может, даже почувствовать себя счастливыми. Крысе, запертой в узком бетонном ящике, не было бы так тяжело, если бы у ящика отсутствовала верхняя крышка, чтоб крыса могла любоваться голубым небом по дням и далёкими звездами по ночам – в этом она находила бы и смысл, и утешение. Но что делать, когда небо загородили глухой бетонной плитой? Вместо неба в бетонный ящик стали подавать вино. И ничего! Крыса приспособилась. Пьёт, забывается и даже бывает счастлива! Наверное, выпив вина из поилки, она принимается вспоминать звездное небо, и верит, что когда-нибудь снова его увидит, – Перона устремил задумчивый взгляд в сводчатый потолок.

– Крыса может прогрызть бетон, – сказал Мамушка, глядя в рюмку.

– Вы так считаете? – Перона улыбнулся.

– Да. Крысы легко прогрызают бетонные стены.

– Это, безусловно, утешает, – с улыбкой произнес философ. – Вот нам бы, людям, в этом хоть немного походить на крыс. Возможно, нам удалось бы, преодолев бетонную безысходность, зубами вырвать свое  счастье у мироздания. И свободу. Ибо счастья не бывает без свободы.

– Ирония в том, что люди сами себе понастроили этих бетонных стен. Крысы ничего подобного не создавали, и прогрызают они наш бетон, человеческий, который сами мы прогрызть не в состоянии.

– Всё так. Всё так. Крысы способны грызть бетон, а мы зато можем опьяняться иллюзиями, вином и лотосом, – Перона отхлебнул из стакана.

Принесли жаркое – цыплят, запеченных на углях. К жаркому – графинчик джина для Мамушки – запотевший пузырёк, напоминающий аптечную склянку, и глиняный кувшин с белым вином для магистра Пероны. Вино поставлялось в Вейи из провинции Массалия, а уже из Вейи – в Изерброк.

– Да, по сравнению с крысами в бетонном ящике мы неплохо устроились. Тепло, уютно, – Мамушка окинул взором зал, – хорошо кормят. Напитки отличные.

– Это пока у вас есть деньги, дорогой друг. Да, вы можете заказывать каждый вечер жаркое, выпивку из Вейи или с Мальты. Пока есть деньги, жизнь представляется более-менее сносной. Бетон, отсутствие неба можно в таком случае с относительным комфортом переносить. Потом вы поистратитесь. Дай бог, чтобы у вас остались средства на крышу над головой и уголь для камина.

– И пару глотков дешевого бренди, – вставил улыбающийся Мамушка.

– Вот именно. Дальше, если вам повезет, у вас опять появятся деньги, и жизнь снова покажется уютной и комфортной. Вы даже начнете думать, что здесь, в этом мире, счастье возможно. Вы и думать забудете о каких-то звездах, свободе, о вере, духе и чуде, а там и жизнь закончится. У большинства людей на протяжении всей короткой и быстротечной жизни даже и мысли не возникает о… о том, о чем мы с вами говорим. Бетонные стены – это не стены города, в котором мы заключены, можно подумать. В конце концов, даже здесь мы относительно свободны. Можно встать и выйти из бетонной коробки, пройтись по улице, купить билет на поезд, уехать… Наша несвобода и наше несчастье находятся у нас  внутри. Мы утратили ощущение чуда в нашей жизни, потеряли внутренний огонь. Огонь духа. А что мы без этого огня? Кто мы? Всего лишь бренное тело, прах, живые мертвецы. Ходим в бары, набиваем утробы едой, греемся у огня, несчастные смертные. Все мы – живые трупы, шавы, блуждающие по болоту. Холодные, мертвые… Однако, мы с вами, как немногие в этом печальном мире, при помощи огня философии пытаемся разжечь в наших холодных телах огонь. Но это не тот живой огонь непосредственной веры в чудо, а искусственный, алхимический. Мы делаем то же, что и наши великие алхимики. Этим занимается вся наша просвещенная аристократия. Мы занимаемся некромантией в мертвом обществе мертвецов. Вот к чему привела утрата веры в чудо. Мы живем в эпоху победившей иерократии. Вы посмотрите на общество, посмотрите на них… – Перона вилкой указал на полупустой зал, на свободные в центре столики, – они даже и не подозревают, что когда-то была иная жизнь, кипели религиозные страсти, блуждали великие идеи. Люди вдохновлялись ежедневно. Посмотрите… Они же все… – магистр увидел на ближайшем свободном столике небольшую вазу из матового фиолетового стекла, а в вазе – одиноко стоящий цветок – увядшую бордовую розу.
 
Остановив взгляд на цветке, Перона замолчал. Казалось, его посетило внезапное озарение. Он встал, подошел к цветку, взял его прямо с вазой, рассмотрел внимательно и вернулся с ним к столику. Поставил вазочку рядом с горящим канделябром, отодвинув пепельницу. Отдельные, когда-то сочно-бордовые лепестки розы пожухли и почернели, несколько внешних лепестков отвалилось и повисло, одинокие шипы на стебле засохли и пожелтели, пара листиков завяла и сморщилась, сам стебель, продолжающий оставаться твердым, пошел бледными пятнами. Это был разлагающийся труп некогда прекрасного благоухающего цветка.

– Увядшая роза. Мертвый цветок, – глубокомысленно изрек Умберто Перона, не сводя глаз с цветка. Он даже забыл про цыпленка в своей тарелке, настолько был заворожен зрелищем.

– Ваза красивая, – сказал Мамушка. Он понимал, о чём ему хочет сказать его друг-философ; что-нибудь о быстротечности жизни, о неизбежности увядания, о непрочности, зыбкости красоты, о смертности всего живого.

Он даже предвидел его первые слова по поводу этого цветка, что-нибудь вроде: «Посмотрите, мой друг, на этот прекрасный символ скоротечности жизни. Несколько дней назад цветок находился на пике своего очарования – прекрасный, упругий, ароматный – совершеннейшее создание природы. Затем пришел садовник и срезал его. Какая боль! Насильственное отделение от куста, от корней, от соков жизни. Его грубо отделили от живого, насильно сделав вещью неживой. Но еще несколько дней в вазе с водой он продолжал благоухать и радовать глаз. Но дальше – неизбежность: сначала тонкая черная кайма по краю нежных лепестков – первый признак разложения, затем…»

Но Перона молчал. Он вынул цветок из вазы и молча со значением показал его Мамушке. Он как бы хотел сказать этим, что сам увядший цветок, самим своим присутствием способен сказать гораздо больше любых слов.

На этот раз Мамушка рано вышел из «Пеликана», еще до полуночи. Оставил своего друга в трактире, сославшись на неотложное дело, касающееся расследования, а сам отправился в Пограничный район, не зачем-то конкретным, а повинуясь непонятной тяге. Ему захотелось еще раз побродить по родному для пропавшей девушки району, увидеть стены домов, которые каждый день видела она, пройтись по переулкам.

Он долго гулял под фонарями вокруг дома девушки и вдоль улицы, по тротуару, за линией которого через дорогу и трамвайную линию была проложена надземная труба коммуникаций. За трубой начинался Промышленный Сектор. Темный ельник стеной отгораживал ПромСектор от Пограничного района. Деревья частично задерживали шум, пыль и дым, идущие от цехов. Мамушка с тревогой вглядывался в темную чащу, прислушивался к гулу, доносящемуся из-за деревьев. Ему было известно, что за стеной деревьев находятся основные корпуса Фабрики Протезов и Манекенов, на которой всю жизнь проработали и продолжают трудиться родители Нади. Там же трудилось большинство жителей Пограничного. Деревья были покрыты копотью и мазутом, отчего даже днем выглядели черными. Закаленные многолетним отбором, они прекрасно держались под напором агрессивной промышленной среды.

Улицы пустовали. Если в центральных районах или на улице Медной, где находился трактир «Пеликан», в это время – поздний вечер – еще можно было встретить прогуливающихся горожан, то здесь никто не гулял – жильцы сидели по своим квартирам, многие уже спали, – завтра утром на работу. Да и увеселительные заведения, бары и рестораны в Пограничном почти отсутствовали. Работяги, кто хотел, выпивали в известном баре «Собачья голова», расположенном не далеко от фабрики.

 Ночные бродяги, курильщики лотоса, всякого рода бездельники в Пограничном не появлялись. По крайней мере, в том количестве, в котором их можно было увидеть в других районах Средней Зоны. Несколько барыг торговало здесь лотосом преимущественно днем. Ближе к ночи их тут уже невозможно было найти – будто испарялись. В общем, довольно тихий, скучный и унылый район. Пару раз за ночь его пересекает конный жандармский патруль – надо сказать, исключительная привилегия для припромышленного района. Даже на родной для Мамушки улице Сонной, а это довольно престижные кварталы, заселенные в основном мелкими служащими, чиновниками и коммерсантами средней руки, конная жандармерия появлялась не так часто. Причем патруль в Пограничном появился уже давно, а не после того, как девушка пропала.

Мамушка побродил еще немного и отправился домой. Отсюда до его дома путь занимал минут двадцать ходьбы быстрым шагом.

Дома он зажег все свечи: тройной канделябр на столике, свечу на бутылке, стоящую на письменном столе, огарок свечи в чашке и свечу в одинарном бронзовом подсвечнике в нише серванта, толстую свечу на кухне. Открыл на кухне створку окна – потянуло холодным железнодорожным воздухом, послышался далекий скрип рельсов и грохот вагонов.

Мамушка распахнул окно шире, подкурил папиросу от толстой свечи и высунулся в оконный проем. Далекий желтый огонек на башне алхимиков, иногда вспыхивающий ярким белым светом, больше не представлял для него тайны. Вспышки света являлись результатом алхимических опытов по получению субстанции Люкс. Сами алхимики, доктор Треу, доктор Пеу и доктор Ваю, безусловно, произвели на сыщика сильное впечатление, но неоднозначное. И теперь они, если можно так сказать, были разобожествлены в его глазах. Мамушка пропьянствовал с ними всю ночь. Они больше не казались ему какими-то недоступными существами из высших миров.

Для большинства людей, не имеющих доступа к телу великих алхимиков, последние всегда будут оставаться высшими существами, таинственными, всесильными и недосягаемыми. Так и должно быть. Алхимики сами всегда поддерживают за собой такой образ. Власть должна быть недосягаема, сакральна, могущественна. Долгие годы сакральность триумвирата оставалась незыблемой и – задел велик – будет оставаться таковой еще столько же времени. На это, по крайней мере, надеются сами великие алхимики. Однако в последний год, чего они не могли не заметить, их полубожественный образ пошатнулся и пошёл мелкими трещинами. Нет, большинство граждан, как и прежде, будут замирать в священном трепете, лишь заслышав имена великих алхимиков. Но в узких, так называемых просвещенных, кругах в среде образованных и свободомыслящих людей, в том числе и среди чиновников разных уровней, страх перед триумвиратом исчез.

 Кажется, трепет перед сакральностью их власти размылся постепенно и незаметно. Некоторые утверждают, что это произошло по причине смягчения политического режима. Эти свободомыслящие потеряли страх настолько, что некоторые из них смеют утверждать, будто великие алхимики – обычные люди. Смертные, как все прочие. Мамушка понимал, что в этом виновны не только процессы глобальных изменений, начинающиеся в структуре власти Федерации, а, следовательно, и в структуре всего общества в целом, но и фривольное, безответственное поведение самих алхимиков.

 В последнее время они почему-то расслабились. Много пьют. Инициируют, иногда через генерал-бургомистра, иногда от собственного имени, нелепые указы. Приглашают на личную аудиенцию простых (практически случайных) людей, таких, как, например, частный сыщик Бенджамин Мамушка – мелкая сошка. Пьют с ними, обнимаются, делятся тайнами. Следовательно, слухи распространяются. Алхимики, конечно, связывают случайных собутыльников клятвой молчания, но разве это поможет, когда их всерьез уже никто не воспринимает? Авторитет триумвирата постепенно падает. И это на руку обер-прокурору Долоросе – ему в первую очередь выгодна десакрализация алхимиков, чтобы вся власть перешла в его руки.

Интригами, тайной игрой Долороса подтачивает власть алхимиков, а те сами ему, кажется, помогают. У Долоросы ко всему прочему есть политическая стратегия – ему не нравится иерократическая форма государственного устройства Триполи.

Просвещенные люди об этом тоже знают. Долороса считает иерократию порочной, вредной по своей сути, виновной в застое, в разгуле криминала, в бессилии неоправданно раздутой бюрократической машины. Долороса не обнародовал своих взглядов, не публиковал воззрений и воззваний, но все, интересующиеся политикой, знали, что обер-прокурор хочет сломить власть рыхлой иерократии и вместо неё выстроить жесткое автократическое государство по типу монархии, но не символической, какая представлена Королевством Мутанг, а реальной, абсолютной, с центром  в Изерброке. Он желал ликвидировать Федерацию, полностью подчинить центру метрополии Дор и Вейи, и все доминионы, то есть привести их к единой идейной и фактической подчиненности Изерброку. Решил упразднить Королевство Мутанг, распустить Верховный Совет Духа, нивелировать духовное влияние архонтов.

 То есть Долороса замахнулся очень высоко. В качестве идейных основ нового порядка вместо астрологии, алхимии и прочей эзотерической ерунды, предлагалось что-то другое, не совсем понятное. У политических толкователей на этот счет не было единого мнения. Кто-то говорил, что Долороса хочет стать основателем новой монотеистической церкви, и новый порядок в таком случае будет абсолютной теократической монархией. Кто-то считал, что обер-прокурор является приверженцем реставрации трёх религий. Во всяком случае, трудно было за отсутствием на этот счет информации из первых рук что-то говорить на эту тему без риска впасть в фантазии (а Долороса в отличие от алхимиков вёл себя чрезвычайно скрытно). Легко было свои собственные сладкие грёзы выдать за тайные замыслы обер-прокурора. В одном любители политики сходились: Долороса представляет собой сильную фигуру на политической шахматной доске. Это была фигура темного цвета, зловещая. Его действительно боялись. Он обладал силой и влиянием.

Желали ли установления нового порядка, связанного с именем Долоросы? Кто-то желал, кто-то нет. По впечатлениям Мамушки (и Умберто Перона был с ним согласен) желало меньшинство, но желало страстно и деятельно. И что немаловажно, ощутимая часть элит тайно поддерживала Долоросу. Большинство же, как всегда, боялось любых радикальных перемен.

 А многими по-прежнему свержение священной власти триумвирата, падение Башни алхимиков, как символа незыблемости миропорядка, представлялось не иначе как ужасом из ночных кошмаров. Долгие-долгие годы, три с лишним столетия, форма устройства Федерации оставалась неизменной, такой, какой мы её видим сейчас. В течение веков ничего не менялось в принципе. И, кажется, всё постепенно превратилось в болото, огромное болото, уютное для одних и безысходное для других. В общем, даже в мыслях довольно трудно было разворошить это болото, а тем более перевернуть его вверх дном. Полный переворот огромного, векового и неуклюжего организма под названием Федерация Триполи без всякого преувеличения представлялся чем-то вроде конца света.

Но в последний год что-то началось. Это почувствовал Мамушка, это почувствовали все. Не случайно сами Великие алхимики заговорили о конце света. Они увидели знамение: Сириус начал окрашиваться в красный цвет. Алхимики вычислили маршруты враждебных Сириусу теневых планет Раху и Кету. Триумвират вступил в борьбу за спасение мира. Алхимики всерьез занялись поисками способов предотвращения конца света. Они задействовали все свои силы, способности и знания. Они связывали конец света с гибелью Сириуса. В нескольких древних алхимических трактатах сказано, что первым признаком приближения конца света явится покраснение Сириуса.

Далее на земле многократно увеличится число разбойников, воров, убийц, мутантов, извращенцев. Чудовища не только человеческого обличья выползут на землю. Покраснение Сириуса уже началось. И в последний год уже в Средней Зоне участилось количество краж и разбойных нападений. А недавно, чего не случалось уже много лет, в Центральной Зоне ограбили особняк высокопоставленного чиновника прямо напротив дворца Министерства Охраны и Безопасности. По ночам на улицах города становится небезопасно. За пределы Средней Зоны в трущобы не рекомендуется выезжать в любое время суток. Среди народонаселения возрастают тревожные настроения.

Умберто Перона сказал, что обер-прокурор еще разыграет эту карту против генерал-бургомистра, а значит, против алхимиков.

Мамушка пока даже не строил предположений, какую реальную, не мистическую и не астрологическую роль могла играть Надя в предотвращении конца света, если, допустим, под таковым подразумевать политический переворот. Пока что у него было запланировано одно дело, напрямую не связанное с поиском девушки. Нужно было снова наведаться в Болотный и встретиться там с Родей Мухомором. Сыщик полагался на свою интуицию.

Он раскрыл свой небольшой рабочий саквояж со множеством отделений, с необходимым инструментарием и флакончиками реактивов. Саквояж пылился в углу 7 лет. Возможно, скоро, подумал Мамушка, его снова придётся взять с собой по выходу из дома. А пока что сыщик извлёк из саквояжа большую лупу в медной оправе на тёмной деревянной ручке. Усевшись в кресло и пододвинув канделябр, он вновь принялся рассматривать черную бабочку, теперь через увеличительное стекло лупы. Узорный каркас крыльев с исподу причудлив и уникален. Он уникален, как отпечатки пальцев.

 Возможно, в этой бабочке заключена память последней встречи Мухомора с Надей у неё дома, в её комнате. Родя понял, что видит её в последний раз, извергнул бабочку и покинул дом. А бабочка уснула на подоконнике.

Мамушка подумал, разглядывая увеличенную бабочку, что, если он покурит её, то, возможно, испытает ту же горечь и отчаяние, что испытывал Родя тогда, в комнате у Нади, прощаясь с нею. Может быть, он почувствует что-то еще, может, что-то узнает…

«Нет, курить её – резон не велик. Да и не хочется что-то. Что я узнаю нового? Увижу в воображении Надю? Вряд ли. Или…»

Мамушка положил лупу и бабочку на столик, сходил на кухню и налил там себе стакан бренди. Вернулся, уселся в кресло, подумал, что надо бы растопить камин, в комнате становилось прохладно. Снова взял бабочку и лупу.

«На вид обыкновенная бабочка. Вот – спиральный хоботок. Лапки. Вот –  перистые усики. Большие глаза. Бархатное брюшко, три сегмента…»

«А если выкурить только кусочек?»

Мамушка потянулся к стакану, попытался взять его той же рукой, которой держал лупу, лупа выскользнула, стукнулась о край стола, перекувырнулась и со звоном упала на пол, точнее, на пустую бутылку из-под бренди, стоящую на полу подле столика. Стекло лупы выпало из оправы. Такое уже случалось прежде. Мамушка намеревался даже отнести лупу к часовщику на починку, чтобы тот укрепил оправу.

 Мамушка поднял линзу, пустую оправу на ручке, но почему-то не стал вставлять стекло на место, а посмотрел на бабочку сквозь пустую медную рамку. Лупа без линзы превратилась в обычное кольцо на деревянной ручке. Что сквозь кольцо мог увидеть в мертвой черной бабочке сыщик? Непонятно. Однако он смотрел, смотрел, и по мере того, как опустошался его стакан, всё явственнее проявлялась загадочная улыбка на его губах.