Штабс-капитан Русо Бланко. История и сентенции офи

АННОТАЦИЯ

Первая книга о российском контрразведчике Станиславе Истомине (Валерий Проскурин). Штабс-капитану приказано раскрыть связи большевиков с немецкой разведкой. После Октябрьской революции он вынужден иммигровать в Южную Америку, где принимает активное участие в гражданской войне в Парагвае и снова борется с немецкой разведкой и чекистами. Книга основана на реальных исторических событиях, исследованиях и воспоминаниях участников.
               
               
       Штабс-капитан Русо Бланко. История и сентенции офицера Петроградской
                военной контрразведки.   



                Два чувства дивно близки нам -
                В них обретает сердце пищу -
                Любовь к родному пепелищу,
                Любовь к отеческим гробам.

                Александр Сергеевич Пушкин




Петроград. Ноябрь 1916-го

        В пятницу утром заместитель начальника Петроградской военной контрразведки подполковник Демид Елизарович Истомин приказал мне перед уходом явится к нему в кабинет.

- Господин подполковник, штабс-капитан Проскурин по Вашему приказанию прибыл, - доложил я.
 
         Подполковник, как обычно, погладил бороду, перед тем как начать говорить.

- Штабс-капитан, да не озадачит мой вопрос. Какие у Вас планы на эти выходные?

         Вопрос действительно был неожиданным. За три года службы в контрразведке начальство ни разу не интересовалось как я провожу выходные, хотя проверки, конечно, были, что совершенно естественно для нашей службы. Но вот так напрямую о выходных...

- В субботу утром участвую в турнире по английскому боксу в Главной офицерской гимнастическо-фехтовальной школе. Вечером там же занятия по фехтованию и стрельбе. В воскресенье литургия в Исаакиевском Соборе, потом читаю.
 
          Подполковник смерил меня взглядом, ухмыльнулся в бороду и поправил усы.

- Изрядно, штабс-капитан! Что же Вы читаете?
- Вильгельма Вундта.
- Какую из его работ?
- ‘Психология душевных волнений’.
- Отчего такой неординарный выбор?
- Интересно понять, как мы мыслим и что влияет на наши решения и суждения.
- Похвально. Сие помогает в нашей службе.

           Я все еще не понимал, куда ведет этот разговор. Подполковник сделал паузу, видимо готовясь сказать то, для чего вызвал меня к себе в кабинет.

- Не соизволите ли заменить воскресное чтение совместным посещением выставки? Мне думается, Вам будет интересно. Тематика весьма схожа с предметом изучения господина Вундта. А затем попрошу отобедать у меня.
- Почту за честь.
- Благодарю, штабс-капитан. Буду Вас ожидать в час пополудню на углу Марсова Поля и Миллионной улицы. Успеете после литургии?
- Всенепременно, господин подполковник.

         Отдаю честь, разворачиваюсь на каблуках и, прочеканив несколько шагов, выхожу из кабинета.


         В воскресенье без четверти час стою на ступенях неприглядного особняка с парой фонарей по углам. Над входом красуется полотнище с замысловатым названием ‘Выставка футуристического изобразительного искусства 0.01’. Cие мне ни о чем не говорит. У входа мальчуган раздает посетителям листовки. Беру экземпляр, читаю.





ТРУБА МАРСИАН
ЛЮДИ!
Мозг людей и доныне скачет на трех ногах (три оси места)! Мы приклеиваем, возделывая мозг человечества, как пахари, этому щенку четвертую ногу, именно ось времени.
Хромой щенок! Ты больше не будешь истязать слух нам своим скверным лаем.
Люди прошлого не умнее себя, полагая, что паруса государства можно строить лишь для осей пространства. Мы, одетые в плащ только побед, приступаем к постройке молодого союза с парусом около оси времени, предупреждая заранее, что наш размер больше Хеопса, а задача храбра, величественна и сурова.
Мы, суровые плотники, снова бросаем себя и наши имена в клокочущие котлы прекрасных задач.
Мы верим в себя и с негодованием отталкиваем порочный шепот людей прошлого, мечтающих уклюнуть нас в пяту. Ведь мы босы. Но мы прекрасны в неуклонной измене своему прошлому, едва только оно вступило в возраст победы, и в неуклонном бешенстве заноса очередного молота над земным шаром, уже начинающим дрожать от нашего топота.
Черные паруса времени, шумите!
Виктор Хлебников, Мария Синякова, Божидар, Григорий Петников, Николай Асеев

          Текст действительно нуждается в психологических комментариях Вундта.

         Жду. С Балтики дует пронизывающий ветер с мокрым снегом. На улице серо, почти ночь, небо придавлено сплошью облаков. Приходится поднять воротник и придерживать рукой фуражку. Почему-то вспомнилась строчка из недавнего сборника Блока:

     Ночь, улица, фонарь, аптека...

- А что же Вы, голубчик, сегодня в форме? – раздался голос у меня за спиной. Подполковник подошел ровно в назначенное время.
- Подумал, встречаюсь с Вами, а значит, по-прежнему на службе.
- Экий Вы ревностный служака! Давайте отныне по имени-отчеству, Валерий Сергеевич.
- С удовольствием, Демид Елизарович.

           Войдя в залы, я более прежнего удивился приглашению подполковника. Однако, решил не задавать вопросы и следовать его сценарию.

- Вижу, Вы небольшой почитатель футуристов. Не так ли, Валерий Сергеевич?

           Видимо, мне не удалось скрыть свое недоумение, разглядывая картины на
стенах.

- Трудно быть почитателем, не будучи знакомым с предметом почитания.
- Совершенно верно. Я тоже не сторонник футуризма, но коль Вы упомянули в пятницу о Вундте, то мне подумалось, что Вам будет интересно и столь своеобычное видение окружающего мира. Взгляните на сию картину госпожи Гончаровой ‘Цветы’. Кстати, она родственница Александра Сергеевича Пушкина. Ныне же с соратниками призывает сбросить его с парохода современности.

          Я подошел к картине поближе. Геометрические контуры серого, красного, черного и желтого цветов, плоское изображение, нарушение пропорций и искажение естественности. Разгадать цветы в подобном натюрморте было не так просто.

- Вот так видятся современным барышням цветы, – вывод Демида Елизаровича оформил мое смешанное восприятие в слова.
- Подарить такое даме я бы не решился.
- Картину или псевдоцветы?
- Ни то ни другое.
- Понимаю Вас, голубчик. Мы с Вами воспитаны на классическом, облагораживающем восприятии окружающего. Вместо сего нам предлагают уродливую карикатуру. Вот в таком мире нам предлагается жить. Кстати, об отношениях с дамами. Взгляните, картина господина Филонова ‘Мужчина и женщина’. Как Вы находите?

          На сей раз предо мной висело полотно с буйством красок и архитектуры, на фоне чего разноразмерные обнаженные уродцы исполняли шизофреническую пантомиму.

- Совершенно неописуемое действо, – медленно отвечаю и стараюсь мысленно собрать воедино композицию картины. – На мой взгляд, футуризм в изобразительном искусстве – это следующий шаг в развитии импрессионизма. Все большее отдаление от изображаемого предмета.
- Превосходная мысль, штабс-капитан! А теперь совершенно невероятное – господин Малевич, ‘Черный квадрат’, – подполковник показал рукой в угол под потолоком.

         Название картины говорило само за себя – закрашенный черной краской холст. И все!

- Как видите, мышление людей изменилось в корне. Обратите внимание, что картина висит в ‘красном углу’, то есть там, где в доме обычно вешают икону. А сие уже вызов религии.

          Мы неспеша походили по залам еще несколько минут, разглядывая творения футуристов.

- Пожалуй, довольно на сегодня неординарности в мышлении и изображении, - подвел итог нашему визиту Демид Елизарович. - Возьмем извозчика и ко мне отобедать. Заодно познакомитесь с моим семейством.

         Подполковник жил у Семеновского моста в просторной квартире с высокими потолками, тяжелой мебелью и плотными занавесками. Стол был уже накрыт: щи, кулебяка, холодец, растегаи и наливка в графине. Отнюдь недурно для третьего года войны. Супруга подполковника Евдокия Илларионовна преподавала математику на Бестужевских Курсах, дочь Ольга училась там же на словесно-историческом отделении, младший сын Афанасий был гимназистом, а старший Станислав служил унтер-офицером кавалерии на германском фронте.

- Признайтесь, Валерий Сергеевич, давно не пробовали домашних щей? – спросил подполковник, заправляя вышитую салфетку за воротник.
- С отпуска.
- Ездили навестить родителей? Вы ведь из Царицынa?
- Так точно.
- И службу начинали там же в кавалерии?
- Именно.
- Любите лошадей?
- Конечно. У меня по материнской линии все казаки.

         Демид Елизарович несомненно просмотрел мое личное дело еще раз перед тем как пригласить на выставку и к себе домой.

- А мы вот кореные санкт-петербуржцы.
- Теперь петроградцы, папа, – поправила подполковника дочь. – Как сие нелепо переименовывать город из-за войны с Германией. Видите ли, у нас такой патриотизм, что невозможно иметь столицу с немецким названием!
 
        Демид Елизарович промолчал. Я решил нарушить неловкую паузу.

- Позвольте Вас спросить, Ольга Демидовна, Вы на каком курсе?
- На третьем.
- Уже выбрали специализацию?
- Конечно. Новая философия.
- А почему именно философия, а не французская литература?

           Дочь подполковника ничуть не смутилась моим вопросом. Видимо, задавали не в первый раз.

- Оттого что любовь к мудрости свойственна не только мужчинам. К тому же, нынешняя философия занимается вопросами более занимательными, чем вещь-в-себе или трансэкзистенциональный человек.
- И что же может быть занимательнее сего?
-     Представление, обретение и воплощение Души Мира.
- Если не ошибаюсь, это поэт Соловьев?
- Именно.
- Им увлекаются многие.
- Но только не футуристы, - заметил Демид Елизарович.

          Ольга Демидовна вопросительно посмотрела на отца.

- Мы с Валерием Сергеевичем сегодня были на выставке футуристов, -объяснился подполковник.
- Папа, неужели, Вас может интересовать такое?
- Только по долгу службы, – подполковник перевел взгляд на меня. – Пожалуй, приступим к трепезе. Всем приятного аппетита.

          После сытного обеда подполковник увел меня в свой кабинет, куда подали чай с рафинадом. Видимо, именно здесь должна была состояться развязка нашего воскресного дня.

- Валерий Сергеевич, хочу поделиться некоторыми соображениями касательно нашей с Вами службы. К сожалению, сейчас мы не можем удовлетворить Вашу просьбу о направлении Вас на учебу в Академию Генштаба. Вы нужны здесь. Как видите, война с Германией затянулась. Фронт никуда не движется. Ни мы их одолеть не можем, ни они нас. Получается поединок на выносливость и обоюдное истощение. Кто дольше сможет продержаться, тому и лавры.
- Я думаю, у нас в запасе осталось больше сил, - предположил я.
- Правильно думаете. Ресурсов у нас больше. И людей, и промышленности, и территории. Всего. А что бы Вы предприняли на месте кайзера в такой патовой ситуации?
- Первое, что самой собой приходит на ум, раз уж Вы упомянули о ресурсах, то лишить нас оных.
- Правильно. Но сие невозможно, ибо задача слишком масштабная. Тогда что?
- Помешать воспользоваться ими или же сделать непригодными к использованию.
- Браво, голубчик! И как же совершить сие?

          Ответить сходу на такой вопрос у меня не получилось. Я положил в чай два куска рафинада, выдержал паузу, но ответ в голову не приходил. Подполковник взял инициативу в свои руки.

- Есть, конечно, много способов – от убийства высочайших особ до тифа. Но мне все видится иначе. С начала века наша Империя экспериментирует с демократией: парламент, политические партии, послабления в цензуре. Вы и сами знаете. Интеллигенция довольна, революционеры тоже. Одним можно свободно говорить и публиковаться, другим – открыто призывать к свержению монархии, взрывать чиновников и желать противнику победы в войне с нами. Заметьте, за сии деяния теперь они получают в худшем случае несколько лет ссылки, а то и вообще оправдательный приговор. Абсурдно, не правда ли?
- Согласен. Но революционеров мало, народ за ними не идет, - возразил я.
- А если им помочь размножиться, то они смогут повести народ куда им заблагорассудится или скорее куда выгодно германскому командованию.
- Разве такая задача менее масштабна? Мы же с Вами ловим шпионов.
- Ловим. Но мы нацелены именно на шпионов, то есть на немцев. А революционеры – свои. Ими кто сейчас занимается? Да всерьез никто. Давайте вновь обратимся к живописи. Помните тот черный квадрат в углу? Мне показалось, что он написан поверх белой краски. Представьте себе, что перед Вами лежит такой холст с белым фоном. Как сделать его черным?
- Закрасить.
- Именно. Предполагаю, что художник просто наложил поверх черную краску, то бишь заново прорисовал черным каждый дюйм холста. Кропотливая и трудоемкая работа. А как сие сделать быстрее и с меньшим усилием?

        Подполковник явно искушал мои интеллектуальные способности.

- Я Вам подскажу. Покрыть его водой и капнуть чернил. Они сами растекутся по поверхности.
- Вы предполагаете, что немцы могут использовать недовольство гражданского населения затянувшейся войной в качестве воды, а революционеров как чернила и Россия из противника Германии превратится в союзника или марионетку?
- Предполагал. Теперь же почти уверен, что уже используют. Вот чем я хочу, чтобы Вы теперь занимались на службе: сбор и анализ всех публикаций в революционной пресее и донесений резидентуры по данному вопросу. Начните прямо с 1914-го года, чтобы получше понять как и в какую сторону развиваются события ныне. Вы будете иметь доступ к докладам нашей разведки в Европе и Северной Америке. Помните, на карту поставлено само существование нашей государственности. Приступайте прямо с понедельника.





Из служебной папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Варшава. Январь-март 1914 г.
       Революционер Скворцов (Степанов) по просьбе Ульянова (Ленина) ведет 
       переговоры с депутатом Государственной Думы, промышленником и масоном
       Коноваловым для получения финансовой помощи для революционной 
       деятельности.


Высочайший Указ. Санкт-Петербург. 28 июля 1914 г.
       Прекращается действие всяких льгот и преимуществ, предоставленных в свое
       время подданным неприятельских государств. Властям предписывается
       задерживать тех из них, которые состоят на действительной военной службе
       или подлежат призыву, в качестве военнопленных, а также высылать
       вражеских подданных из пределов России и отдельных местностей.

Рапорт жандармерии. Царство Польское. Новый Тарг. 7 августа 1914 г.
       В деревне Поронин по месту проживания Ульянова (Ленина) произведен
       обыск. Изъяты рукописные материалы со статистическими таблицами.
       Ульянову предписано явиться в Новый Тарг на допрос.

Донесение агентуры. Царство Польское. Варшава. 7 августа 1914 г.
       Перехвачена телеграмма на имя директора полиции Кракова, отправленная из
       Поронина: «Здешняя полиция подозревает меня в шпионаже. Жил два года в
       Кракове, в Звежинце. Лично давал сведения комиссару полиции в Звежинце. Я
       эмигрант, социал-демократ. Прошу телеграфировать в Поронин и старосте в
       Новый Тарг во избежание недоразумений. Ульянов».

Рапорт жандармерии. Царство Польское. Новый Тарг. 9 августа 1914 г.
        Ульянов (Ленин) арестован.

Донесение агентуры. Вена. Август 1914 г.
       Социалист Фюрстенберг (Ганецкий), уроженец Минской губернии, встречался
       с членом австрийского парламента и лидером социал-демократов Адлером.    
       Просил помочь освободить Ульянова (Ленина) в Новом Тарге.


Донесение агентуры. Вена. Август 1914 г.
      Адлер встречался с министром внутренних дел Австро-Венгерской Империи. 
      Ходатайствовал об освобождении Ульянова (Ленина), коего называл
      противником царизма, посвятившим всю свою жизнь борьбе против русских
      властей. Считает, что в настоящих условиях Ульянов мог бы оказать большие
      услуги Австро-Венгерской Империи.

Рапорт жандармерии. Царство Польское. Новый Тарг. 19 августа 1914 г.
      Ульянов (Ленин) освобожден из тюрьмы.

Донесение агентуры. Царство Польское. Краков. Сентябрь 1914 г.
      Ульянов (Ленин) выехал с женой из Кракова через Вену в Швейцарию.

Заметка Проскурина:
Впечатляющие связи у господина Ульянова.


Донесение агентуры. Берн. Сентябрь 1914.
      Ульянов (Ленин) провел совещание местной группы большевиков, на котором   
      выступил с докладом, критикующим европейских социал-демократов за
      поддержку своих правительств в начавшейся войне.

Донесение агентуры. Берн. Сентябрь 1914 г.
      Марксист Гельфанд (Парвус) призывает русских революционеров
      способствовать поражению России в войне с Германией в интересах
      европейской демократии. Прорабатываем его возможные связи с немецкой
      разведкой.

Русская революционная газета «Социал-демократ». Швейцария. 1 ноября 1914 г.   
      Статья Ульянова (Ленина) «Война и российская социал-демократия».
      Для российского рабочего класса наименьшим злом было бы поражение 
      царской монархии, самого реакционного и варварского правительства...
      Превратить империалистическую войну в гражданскую.


Заметка Проскурина:
Гражданская война... что может быть хуже?









Буэнос-Айрес. Февраль 1921 г

         Команда аргентинских пограничников поднималась на наш пароход ‘Ре Викторио’. Несколько недель мы ждали этого события и вот так просто, обыденно на наш ковчег с уверенным видом идет военная команда представителей страны, где мы будем просить разрешение на право поселения, приспосабливаться к местным обычаям и нравам, удивляться новой, непривычной для нас жизни, учиться говорить на другом языке, мыслить по-иному, постоянно вспоминать о прошлом и сравнивать его с настоящим, конечно, не в пользу последнего. Сие я понял только потом. Опережаю события на сей раз.

       Долговязый аргентинский офицер, увидев мои документы, сразу положил их себе в нагрудный карман и отставил меня в сторону, как подозрительный увесистый чемоданчик, в котором может быть упрятано полпуда контрабанды. Пропустив всех пассажиров, офицер повернулся ко мне, достал бумаги и пытливым взглядом искал что-то подозрительное на каждой странице.

- Большевик? Красная Армия? – спросил аргентинец.

         Удивительная логика – у тебя на руках документы с имперским двуглавым орлом, а ты спрашиваешь про Красную Армию. Я в ответ покачал головой.

- Русо бланко? – спросил офицер, глядя на меня в упор.
- Да. Белая гвардия.
- Откуда знаете испанский? Вас специально готовили?

         Он прав. Ожидать от русского иммигранта знание испанского весьма сомнительно. Отвечаю, как есть:

- Учил на пароходе.
- Так быстро выучили?
- Несколько быстрее, чем французский, немецкий и английский.

         Офицер все испытывал меня стеклянным взглядом.

- Истомин Станислав... – с трудом выговорил он мое имя. – Офицер Императорской армии? – он перешел на немецкий.
- Яволь, – отвечаю тоже по-немецки.
- Цель Вашего приезда в Аргентину?
- Иммиграция.
- Проиграли у себя войну? Плохо воевали?

         Я промолчал. Он прав. Офицер постучал документами по ладони.

- Будем проверять! А пока посидите в камере.

        Жаль. Выход был близко.

       Сутки в камере, багаж конфискован. Утром беседа с тем же офицером.

- Можете быть свободны. Вот Ваши документы и разрешение на временное жительство. Устраивайтесь. Попробуйте обратиться в русское консульство. Думаю, Вам там помогут.

       На первом попавшемся авто еду в консульство. Интересно, добралась ли сюда Советская власть. Если консульство Советское, то придется искать помощи в другом месте.

       Но консульство оказалось еще Имперским. Консул Пташинков встретил меня по-деловому, с явным интересом к моей персоне.

- Ну давайте, милейший, Ваши документы. Оформим Вас на учет. Германский фронт, Добровольческая Армия, генерал Врангель... Собираетесь поселиться в Аргентине?
- По возможности.
- Тогда оставьте мне свои документы и послужной список. Переведем на испанский с консульским заверением. Вам сие поможет в трудоустройстве и получении права на постоянное поселение.
- Конечно. Благодарю.
- Есть где остановиться? Понимаю. К сожалению, при консульстве нет свободного жилья. Дам Вам рекомендацию в еврейское иммигрантское благотворительное общество. Там обустроят на первое время. Это в 5-ом квартале города.
- Господин Пташинков, -  возмутился я, - не лучше ли меня сразу отправить в Палестину?
- Не кипятитесь, милейший. Там многим помогают. Представитесь своим...
- Я уже Вам представился своим!
- Понимаю, но наши возможности крайне ограничены. Сами знаете, мы представляем тут государство, которое уже не существует. Финансирование отсутствует. Все держится по инерции и рухнет, как только Советы пришлют сюда своего консула.

         Резонно. Но идти в предложенное общество все равно не хотелось.

- Есть ли здесь русская церковь?
- Есть. Там изволите искать приют? Ну что ж, вот Вам адрес – улица Бразиль, дом 315. В старой части города. Обратитесь к настоятелю отцу Константину. Он любит врангелевцев.

        Я снова взял авто и отправился по указанному адресу. Хотелось по дороге посмотреть город, но почему-то не давала покоя последняя фраза Пташинкова – ‘он любит врангелевцев’. Как будто священник их любит, а сам консул нет. Ладно, разберусь позже.

        Свято-Троицкий Собор располагался в центре города на видном месте. Сливаясь с аргентинским безоблачным небом, издалека сияли золотыми крестами и звездами пять куполов небесно-голубого цвета, как будто списанного с рублевской иконы Троицы. Высокие, ровные желтые стены с коричневой обводкой окон, венецианская мозаика над входом, белокаменная резьба и железная ограда - настоящий московский храм восемнадцатого века. Из открытых дверей слышался бас диакона и пение хора:


   Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святого Духа, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Миром Господу помолимся. Господи, помилуй… О граде сем, всяком граде, стране и верою живущих в них Господу помолимся. Господи, помилуй.

       Сиюминутно в душе возникло неодолимое желание остаться здесь. Надо поставить свечку за благополучное прибытие. Снимаю фуражку, крещусь и вхожу в храм. Сразу в нос ударил с детства знакомый запах церковных свечей и ладана. Вдыхаю медленно, полной грудью и задерживаю в себе благораствореный воздух. Покупаю свечи, ставлю за благополучное прибытие, крещусь, целую икону. Встаю в очередь к исповеди.

- Вы недавно прибыли? – спрашивает меня священник.
- Вчера. Из Европы. Вы отец Константин?
- Да, сын мой.
- Посодействуйте в устройстве.
- После службы будет чаепитие в приходской школе. Там побеседуем, - ответил священник и пригласил к исповеди следующего.
         Целую ему руку, отхожу, осматриваясь вокруг. Фарфоровый иконостас, два боковых придела - святителя Николая Чудотворца и равноапостольной Марии Магдалины. Роспись купола, потолков, колонн и арок напоминают о Ренессансе. Рассматриваю на стенах иконы - Тайная Вечеря, Русские Святители, Нагорная проповедь, Благословение детей, Преображение Господне, Благовещение, две иконы Святой Троицы, Распятие и Сошествие Святого Духа. Все устроено по классической русской православной традиции.
          Разговариваем с отцом Константином за чаем. Вижу, он относится ко мне с сочувствием и долго смотрит грустными глазами. Оказывается, его сыновья служили в гвардейских кирасирах. Подумав немного, входит в мое положение, довольно печальное, и первое время предлагает пожить в церковной библиотеке.
         Мое временное жилище оказалось довольно просторным с двумя окнами во внутренний дворик. Из крохотного склада мне достали кровать и старенький матрас. Оставшись один, сижу на кровати, смотрю на стелажи книг, стопки газет, стол у окна... Полное одиночество и покой. Новая страна, новый континент, новые люди, новый язык, новая жизнь... Надо как-то обживаться.
         В следующие недели моей жизни при храме я в основном помогал отцу Константину по церковному хозяйству, чтобы хоть как-то отблагодарить за жилье и питание: чинил мебель, мел церковный дворик, убирался в приходской школе и библиотеке. По субботам и воскресеньям помогал на литургии и обедал в семье священника. Среди библиотечных книг нашелся и старенький увесистый учебник испанского, за который я сразу ухватился и читал все свободное время, а перед сном пролистывал подшивки иммигрантских и аргентинских газет. Оказалось, что я принадлежу уже к третьей волне иммигрантов из России. Первыми сюда приехали евреи в конце прошлого века. Теперь им принадлежали рестораны, лавки, ремесленные мастерские и парикмахерские на самых оживленных улицах Буэнос-Айреса.
         В октябре 1887 года местная православная община из греков, сербов и православных арабов обратилась к российскому Императору Александру III с ходатайством об открытии православной церкви в Буэнос-Айресе. При участии обер-прокурора Священного Синода Победоносцева 14 июня 1888 года была открыта первая православная церковь в Южной Америке с причислением к Императорской миссии. Первую литургию отслужили 1 января 1889 года. Однако, приход был более чем скромный - располагался в частном доме в двух тесных комнатах. Но люди туда все равно тянулись: литургия, миропомазание, крещения, бракосочетания – все совершалось там. Удивительно, аргентинские газеты того времени почему-то называли приход русской синагогой, а всех иммигрантов из России считали иудаистами.
        Мой благодетель отец Константин был назначен сюда в 1891 году. Так он здесь уже 30 лет! Прямая рекомендация Победоносцева!.. Просматриваю целую подшивку старых газет из России... Сын священника Тверской епархии из села Задорье. Семинария, Петербургская Духовная академия, отличие в учении, степень кандидата богословия с правом получения степени магистра, преподавательская работа... По ходатайству Министерства иностранных дел определен псаломщиком в церковь при русской миссии в Гааге, где за усердие рукоположен в сан диакона. С 16 апреля 1891 года настоятель Русской Православной Церкви в Буэнос-Айресе с рукоположением 20 апреля того же года в сан священника. Местная газета ‘Церковные Ведомости’ за 1894 год... Так... Статья отца Константина о необходимости строительства храма. Далее... Приобретен участок земли в исторической части города. Наверное, именно здесь. Российские газеты за 1897 год... Поездка отца Константина по городам России, сбор пожертвований на храм в Буэнос-Айресе... Аудиенция у Императора! Отменно! Государь пожертвовал 5000 рублей из личных средств... Пожертвования вдовствующей императрицы Марии Федоровны, других особ Императорской фамилии...

       6 декабря 1898 года в праздник Святителя Николая Чудотворца в присутствии представителя президента Аргентины наконец заложена русская церковь в Буэнос-Айресе. 23 сентября 1901 года Свято-Троицкий храм торжественно освящен в присутствии дипломатического корпуса, российского поверенного в делах, президента республики Хулио Роки, министров и мэрии Буэнос-Айреса. Отец Константин выступил с приветственной речью: ‘Мы всегда молимся о мире, о соединении всех братской любовью, об изобилии плодов земных в сей гостеприимной стране и желаем ей мирного жития... Благодарим за помощь представителей разных наций и вероисповеданий. Их присутствие на освящении сего храма особенно приятно...’ Хвалебные статьи о речи православного священника в газетах Буэнос-Айреса... При церкви открылась потребительская лавка, приют для нуждающихся, бесплатная читальня, общество русских рабочих, хор, драматическая труппа, ведутся сборы денег в пользу бедствующих. Изрядно!
          Далее, вторая волна иммиграции после революции 1905 года. Прибывали русские и украинцы. Перед войной с Германией в Аргентине уже проживало около 120 тысяч иммигрантов из России. Судя по всему, труднее всего пришлось именно этой второй волне. Ни местные власти, ни наше консульство не помогали им в устройстве. Люди ночевали в городских парках и трамвайных вагонах. Приходская школа при соборе была отдана под временное жилье новым иммигрантам.
       Август 1914 года. Россия вступила в войну с Германией. Сбор пожертвований бедствующим и жертвам войны, отправка добровольцев в российскую армию...
      Февраль 1917 года. Переворот в Петрограде... Апрель... Отец Константин отстранен Временным правительством от занимаемой должности секретаря дипломатического отдела Российской миссии в Буэнос-Айресе... Октябрь... Новая революция в России, новая волна иммиграции: офицеры и нижние чины Врангелевской армии, православные священники, купцы, помещики, газетчики, инженеры... При Соборе открыто общество взаимопомощи. Теперь наступила и моя очередь влиться в очередную волну соотечественников, выплеснутых из родной колыбели.
         Неделю спустя иду в российское консульство за своими документами и переводами. Господин Пташинков, кажется, сегодня ничем не занят. Угощает черным чаем с рафинадом, расспрашивает о России, революции, гражданской войне, затем о моем житии у отца Константина.
- Значит, работу пока не нашли, милейший? Пожалуй, у меня есть чем Вам помочь на сей раз. Обратитесь к господину Баковскому. Он бывший подпрапорщик, держит кафе ‘Украина’ в порту. Думается, Вы с ним сойдетесь на почве прежней военной службы. Попроситесь управляющим. Можете сослаться на меня.
         Крайне неожиданное и своевременное предложение! Сразу же направляюсь в порт.
         Бывший подпрапорщик жил здесь уже несколько лет и превратился в настоящего буржуя. Спокойная жизнь владельца кафе подействовала на него вполне предсказуемым образом – потерялась военная выправка, отвис живот и распустились щеки. Баковский курил бразильскую сигару и слушал меня со скучным лицом. Видимо, ему не раз приходилось выслушивать подобное. Все иммигрантские истории похожи, разнятся лишь деталями. Управляющим он меня не взял, но предложил начать разноразрядным персоналом. Я с радостью согласился.
         Мой быт в корне изменился. В шесть утра я уже был в кафе. Начинал с уборки помещения после ночных посетителей, опрокидывал стулья на столы, драил пол, мыл стекла и зеркала. Днем убирал со столов, мыл посуду, приносил продукты на кухню и присматривал за двумя подростками, числившимися тут официантами и не отличавшимися особым усердием. Заканчивал в шесть вечера.
         Двенадцатичасовой рабочий день выматывал основательно. Придя домой, я падал в постель и засыпал. О чтении книг и газет пришлось забыть, а испанский я теперь осваивал общаясь с посетителями кафе, в обеденное время открывал учебник перед тарелкой борща и стаканом черного чая, накрытым ломтем ржаного хлеба. Публика заходила самая разная – аргентинцы и моряки с иммигрантами со всего света. Однажды даже зашел долговязый офицер-пограничник, который проверял мои документы на пароходе. Сел у окна, поинтересовался, как я устроился в Буэнос-Айресе, и взял по моей рекомендации галушки со сметаной.
        Баковский мне платил сто песо в месяц и обеспечивал провиантом. Через месяц, заметив мое прилежание, прибавил пятьдесят песо. Почти все заработанное я откладывал - надо было думать о переезде из церковной библиотеки и поиске жилья.
       Мне нравился Буэнос-Айрес со множеством кафе и ресторанов, подобных нашему, где постоянно звучала музыка, а посетители по вечерам танцевали танго. Я уже подумывал остаться здесь на ближайший годы, но дальнейшие события перечеркнули сии планы, а заодно и надежды на спокойную жизнь благополучно устроившегося в Аргентине иммигранта.


Из служебной папки штабс-капитана Проскурина.
Донесение агентуры. Берн. Конец 1914 г. – начало 1915 г.
       Ульянов (Ленин) критикует Плеханова за оборонческие позиции. Выступает в
       Женеве, Кларане, Цюрихе и Берне, организует Бернскую конференцию
       Революционных партий.

Заметка Проскурина:
      Настоящий агент влияния!

Донесение агентуры. Константинополь. Январь 1915 г.
       Революционер Гельфанд (Парвус) встречался с германским послом в
       Константинополе фон Вагенхеймом. Представил план революции в России,
       уничтожения Императорского правления и разделения России на несколько
       государств.

Донесение агентуры. Берлин. Март 1915 г.
      В Берлине Гельфанд (Парвус) встретился с сотрудником Имперской   
      канцелярии Рицлером. Представил план подготовки революции в России, 
      которая начнется массовой политической забастовкой весной 1916 г. под
      лозунгом «Свобода и мир». Организация и руководство возлагается на
      революционные партии и группы. Им будет предложено временно
      объединиться ради победы над монархией и последующего разделения власти.
      Предлагается оказать финансовую поддержку группе большевиков,
      руководители которой находятся в Швейцарии. Для осуществления революции
      Гельфанд просит 20 миллионов рублей.

Донесение агентуры. Копенгаген. Февраль 1915 г.
       Государственный советник Дании Андерсен вернулся из Петрограда, где
       выполнял посредническую миссию и встречался с Императором и министрами
       Сазоновым и Витте, а также со вдовствующей императрицей 
       Марией Федоровной. Последняя согласилась помочь в заключении мирного
       договора. Все другие отказались.
 
Донесение агентуры. Берлин. Апрель 1915 г.
       Глава германской контрразведки Штейнвакс получил от Министерства
       иностранных дел 150 тысяч марок на издание листовок и брошюр на русском
       языке. Весь материал переправлен через агентурную сеть в Россию.


Заметка Проскурина:
А где же наши контрмеры?


Донесение агентуры. Берн. Май 1915 г.
      По неуточненным данным Гельфанд (Парвус) встречался с Ульяновым
      (Лениным). Подробности неизвестны.

Донесение агентуры. Копенгаген. 1915 г.
      Гельфанд (Парвус) открыл в Копенгагене институт по изучению причин и
      последствий мировой войны с участием русских революционеров-эмигрантов
      Фюрстенберга (Ганецкого), Урицкого (Борецкого), Чудновского и др.
 
Донесение агентуры. Петроград. Июль 1915 г.
      Государственный советник Дании Андерсен повторно прибыл в Петроград с
      предложением начать переговоры о заключении мира. Император и министр 
      иностранных дел Сазонов ответили отказом.

Донесение агентуры. Копенгаген. 25 января 1916 г.
      Немецкий посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау доложил канцлеру, что
      выделенный министерством финансов 1 миллион рублей на организацию
      революции Гельфандом (Парвусом) доставлен в Петроград и используется по
      назначению.
 
Донесение агентуры. Берн. Август 1916 г.
      Немецкий посланник в Берне Ромберг завербовал эсера Цивина, ранее
      работавшего на австро-венгерскую разведку с общим вознаграждением в 140
      тысяч швейцарских франков. Немцы выплатили Цивину 25 тысяч швейцарских
      франков. Ромбергом завербован также финский социалист Кескюла. Оба 
      имеют связи с большевиками Ульяновым (Лениным), Радомысльским
      (Зиновьевым), Бухариным и др.

Донесение агентуры. Берлин. Октябрь 1916 г.
      По результатам проведенного нами расследования сообщаем, что Гельфанд
      (Парвус), известный марксист-революционер, уроженец Минской губернии, с 
      1911 г. завербован германским Генеральным штабом. Сейчас активно
      действует в Константинополе при генерале Лимане фон Сандерсе. Склоняет
      правительство Турции к войне против России.

Донесение агентуры. Берлин. Октябрь 1916 г.
      В лагерях военнопленных немецкая разведка создала «Комитет революционной
      пропаганды» в Голландии, «Союз освобождения Украины» в Австрии,   
      «Комитет интеллектуальной помощи русским военнопленным в Германии и 
      Австрии» в Женеве.


Заметка Проскурина:
Союз освобождения Украины... Немцы работают не только по революционным элементам. Разыгрывают и национальную карту.


Донесение агентуры. Берлин. Ноябрь 1916 г.
     Статс-секретарь иностранных дел Германии Ягов направил запрос министру
     финансов о выделении 5 миллионов марок на революционную пропаганду в
     России.

Донесение агентуры. Берн. Ноябрь 1916 г.
      Финский реворюционер Кескюла передает немецкой контрразведке
      корреспонденцию Ульянова (Ленина) с большевиками в России. Глава
      немецкой контрразведки Штейнвакс просит Министерсто иностранных дел
      Германии выплачивать Кескюле 20 тысяч марок в месяц для издания газет и
      брошюр Ульянова.

Отчет директора французского детективного бюро «Бинт и Самбин», поданный на имя управляющего зарубежным представительством Департамента Российской Императорской полиции Красильникова. Цюрих. 30 декабря 1916 г.
       Согласно Вашему заданию сообщаем, что 28 декабря русский революционер
       Ульянов (Ленин) покинул место своего проживания в Цюрихе и поехал в Берн,
        где вошел в здание германского консульства и оставался там до следующего
       дня.





Петроград. 31 декабря 1916 г

- Валерий Сергеевич, благодарю Вас, что соизволили задержаться сегодня. Как Ваша работа? Меня интересуют, прежде всего, Ваши выводы и рекомендации.

          Кладу на стол папку с докладной запиской.

- Первые двенадцать страниц – анализ полученных сведений из конфиденциальных и общедоступных источников. Последние три – мои рекомендации по нашим дальнейшим действиям.
- Доложите суть.
- Слушаюсь. В начале войны наша Империя страдала недугом германофобии и шпиономании, что совершенно оправдано. Но перебор был явный. Мы оттолкнули от себя русских немцев, большинство которых немцами себя уже давно не считают, многие приняли православие, обрусели, а немецкий учили только в гимназиях. Фамилии им остались только как напоминание о происхождении. Больше всех из них, конечно, досталось тем, кто имеет определенный ранг в обществе – заводчики, фабриканты, банкиры, ученые, профессоры, землевладельцы. Затем мы бросились подозревать друг друга независимо от вероисповедания, происхождения и сословия. Германия в первый год войны исправно вела боевые действия, но с 1915-го года начала активно искать возможность подписания мирного договора.
- Отчего?
- Думаю, немцы поняли, что Австро-Венгрия не самый сильный союзник и справиться с нами в союзничестве с Францией и Англией будет не под силу. Сие упомянуто в одном из донесений на восьмой странице моего доклада. Как вариант рассматривался вывод из войны одной из стран Антанты через заключение мирного договора. Желательно России. Тогда у Германии появлялась возможность перебросить все свои армии на западный фронт и после победы над Англией и Францией вновь воевать с нами, но уже один на один.
- Разумно.
- Немцы настойчиво стучались в двери наших Высочайших особ, чтобы с их помощью получить желаемый мир, но безрезультатно. Поэтому поменяли тактику - переключились на работу среди наших пленных, иноземцев и население на неоккупированной ими территории. В последнее время они в больших количествах печатают и распространяют агитационную литературу, а мы до сих пор работаем по инерции 1914 года - ищем шпионов и вредителей. Германия же практически не разыгрывает карту русских немцев, а пытается в целом изменить настроения населения. Считаю необходимым соответственно переориентировать наших агентов в Империи и жандармерию.
- Согласен. А что по революционерам?
- Вы были правы. Германская разведка и Министерство иностранных дел активно вербуют и финансируют наших революционеров. У Парвуса объемный и детальный план саботажей и диверсий на нашей территории с последующим перерастанием в революцию. Парвус -крупная фигура с не менее крупными связями и поддержкой в коммерции и немецкой разведке. Запрашиваемый им объем финансирования огромный, но для немцев игра будет стоить свеч. Наши революционеры имеют не один десяток лет опыта по организации стачек, пропаганды и террористических действий. К тому же большинство из них находятся в Германии и Швейцарии. Только вот сидят без гроша, кормятся собиранием средств у сочувствующих заводчиков и европейских социал-демократов на издание своих публикаций, проведение конференций и достойный быт. Если немцы вольют в них хотя бы часть из запрашиваемых Парвусом миллионов и помогут перебраться в Россию, то Германии останется только ждать, когда они развалят наш тыл.

          Демид Елизарович глубоко вздохнул.

- Прямо как вагонетка в шахте: нагрузи, подтолкни и поедет, набирая скорость и ломая все на своем пути.
- Приблизительно так.
- Что еще?
- Думаю, необходимо больше сотрудничать с французской разведкой. У них также есть информация по нашим революционерам в Европе.
- Резонно, – подполковник открыл мой доклад и бегло просмотрел несколько страниц. – Валерий Сергеевич, не имеете ли желания поприсутствовать на одном из революционных совещаний или съездов? Думаю, сие будет полезно для Вашей работы. Посмотрите на них вблизи, лучше поймете революционные мотивы и настроения.
- Слушаюсь.
- У Вас, по всей вероятности, не имеется подходящего гардероба. Позаимствуйте в Департаменте внешнего наблюдения. И главное, не брейтесь несколько дней. Усы поставьте щеточкой и никакого парфюма, –с улыбкой произнес подполковник. - А теперь о жизни и праздниках. Надеюсь, Вы не забыли, что сегодня встречаем Новый 1917-ый год?
- Никак нет.
- Где встречаете?
- Дома.
- Неужели в одиночестве?

         Я кивнул.

- Никуда не годится! Пожалуйте ко мне. И не отказывайтесь. Вы произвели на мое семейство самое благоприятное впечатление. Дочь даже спрашивала о Вас, – подполковник снова улыбнулся и, как всегда, поправил усы и погладил бороду, а у меня дрогнуло сердце.
- Не смею отказаться.



Буэнос-Айрес. Июнь 1921 г
        Как-то вечером, придя с работы в уже родную для меня церковную библиотеку, я обнаружил трех новых постояльцев, прибывших на пароходе из Копенгагена: моряк с колчаковского фронта Сластницкий, корабельный гардемарин Рудзевич и унтер-офицер кавалерии бородач Бабашев. Отныне жизнь моя потекла малой иммигрантской общиной. Оказалось, что они проделали тот же путь, что и я – порт, консульство, собор. Поскольку я уже довольно неплохо знал местную жизнь, то счел своим долгом поделиться опытом, дать рекомендации относительно жизни в Буэнос-Айресе и поиска работы. Мои соотечественники оказались отменными патриотами – над дверью повесили привезенный с собой портрет адмирала Колчака и флотскую фуражку Сластницкого, а по бокам прикрепили фотографии генерала Деникина и Врангеля. Впрочем, общаться подолгу не удавалось из-за моего длительного рабочего дня, почти полного отсутствия выходных и постоянной усталости. По вечерам за стаканом чая мы вспоминали войну с Германией, революцию и гражданскую. Как-то я им рассказал о случае на пароходе, когда аргентинский офицер спросил меня, почему мы, кадровые офицеры Императорской армии, все проиграли. Сказал, что мы плохо воевали, и я не нашел, что ответить. Бородач Бабашев страшно возмутился, стал доказывать, что сие не его дело, а воевать мы умеем намного лучше, чем местная армия. Только записываться туда не будем, ибо у них все устроено по-немецки.
- Господа, - не унимался Бабашев, - мы должны создать Союз русских офицеров, истинных патриотов Отечества. Объединим всех, кто бежал в Бразилию, Аргентину, Чили, Боливию. Установим связи с Европой - там большая часть нашего офицерства. А затем и с теми, кто остался в России.
        Оказалось, что Сластницкий и Рудзевич давно вынашивали такую же мысль. Оба сразу же включились в разговор.
- Истомин, наша война не окончена. Чем Вы хотите тут заниматься? Всю жизнь работать разноразрядным персоналом и лет через десять открыть такое же кафе? Пить матэ и вино? Достойно ли такое звания русского офицера? Отечество в руках большевиков, всем правят Советы. Наш долг - свергнуть их и восстановить монархию.
- Не получится, – возразил я, – Императорская семья расстреляна.
- Но остались еще члены Императорской фамилии. Надо их разыскать. Все российское офицерство объединится вокруг них.
        Я согласился, что прожект грандиозный и достойный, но работа предстоит трудная. Поначалу нужно объединить третью волну русской иммиграции в Буэнос-Айресе, ибо именно мы более всего разобщены и неустроены. Первая волна – еврейская – живет своей жизнью и рада, что сбежала от черносотенцев. Вторая – обиженные царским правлением, уехавшие после первой революции и возможно в ней участвовавшие. А вот третья – это мы, Императорские офицеры, чиновники, инженеры и купцы. Еще не успели укорениться в Аргентине и готовы вернуться при первой возможности.
- Вот именно! – воскликнул Рудзевич. – Третья волна! Самая свежая! Правильно рассуждаете Истомин. Завтра же пойдем в Министерство юстиции и зарегистрируем Союз русских офицеров. Мы четверо будем исполнительным комитетом.
- Превосходно, господа, – согласился я. – Вот только со временем у меня трудновато. Сами понимаете - работа и потерять ее я не могу.
- Истомин, - не унимался бородач Бабашев, - Вашу жизнь надо менять по-революционному!
- Как?
- Немедленно... – смутился он.
- Давайте сначала все продумаем, – возразил я, - устав, задачи, полномочия.  Затем уже приступим к действиям. А сейчас, господа, позвольте откланяться. Я в постель. Мне к шести на работу в кафе разноразрядным персоналом. Спокойной ночи.
        Кажется, я разочаровал моих друзей. Они переглянулись и последовали моему примеру. Теперь следовало повернуться спиной к стене и как следует обдумать неожиданный разговор.
        Если мы создадим Союз, то мне придется стать общественной фигурой, постепенно раскрыть им подробности моей службы в России, указать кого из моих сослуживцев в Европе и в России можно привлечь к сотрудничеству, раскрыть приемы и методы работы. Готов ли я к сему? Пока нет. Сколько мы знакомы? Несколько недель. Чем связаны? Общим местом проживания и тем, за кого боролись в России.
       Бабашев знает, что наши офицеры осели в Бразилии, Аргентине, Чили и Боливии. Откуда? Мне сие до сих пор неизвестно. До настоящего момента я искренне полагал, что вся белая иммиграция Южной Америки осела в Буэнос-Айресе. А ведь я здесь нахожусь дольше него, общаюсь с прихожанами церкви и местным населением. Он же на церковные службы почти не ходит, по-испански не говорит, как и Рудзевич со Сластницким. Сластницкий... Он сказал ‘члены Императорской фамилии’... Обычно говорят ‘особы Императорской фамилии’... Бабашев знает о германском влиянии в аргентинской армии, а я до сих пор не знал. Так вот почему аргентинский пограничник предпочел со мной говорить по-немецки, а не на другом языке.
        Как унтер-офицер кавалерии, несколько недель назад приехавший в Аргентину, может знать больше, чем..? Откуда у младших чинов такие грандиозные планы по созданию южноамериканской белой организации и объединению с офицерскими союзами в Европе и России? Пить матэ и вино... Они заходили в местные рестораны! Искали там работу? Вряд ли, не говорят по-испански. А в наших иммигрантских кафе подают черный чай с рафинадом и водку с соленым огурцом. Об их поисках работы я знаю только с их слов. Испанский не учат, о своих планах в Аргентине, кроме создания союза, не говорят. О желании уехать в другую страну не упоминают. Они здесь временно! А значит, по заданию. ‘Вашу жизнь надо менять по-революционному! Немедленно..’ По-революционному... Исполнительный комитет Союза русских офицеров... Странное сочетание слов для белого офицера... Ну что ж, начинаем игру, господа. Или товарищи?

Из служебной папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Петроград. Январь 1917 г.
      Революционерами распространяются слухи о нехватке хлеба в городе.

Заметка Проскурина:
Продовольствия у нас достаточно.

Донесение агентуры. Петроград. Январь 1917 г.
      Рабочие заводов требуют повысить зарплаты наполовину.


Заметка Проскурина:
Совершенно нереально в условиях войны. Зарплату им никто не понижал. Кто подсказал такое требование?


Донесение агентуры. Петроград. Февраль 1917 г.
      Рабочие заводов начали забастовку.

Донесение агентуры. Петроград. 2 марта 1917 г.
      Императором подписано отречение от престола.


Заметка Проскурина:
???!!!


Донесение агентуры. Петроград. 5 марта 1917 г.
      Вышел первый номер большевисткой газеты «Правда». Тираж 100 тысяч
      экземпляров. Распространен бесплатно среди рабочих и солдат.


Заметка Проскурина:
Бесплатно? Кажется, всплыли революционные деньги Парвуса.


Донесение агентуры. Берн. Март 1917 г.
      Ульянов (Ленин) встречался со швейцарским социал-демократом и
      председателем Интернациональной Социалистической Комиссии Робертом
      Гриммом, завербованным немецкой разведкой. Просил помочь в возможном
      проезде в Россию через Германию.


Заметка Проскурина:
Не забыть ознакомиться с материалами по Ульянову. Кажется, он становится ведущей фигурой.      


Донесение агентуры. Берлин. 26 марта 1917 г.
       Перехвачена телеграмма заместителя статс-секретаря иностранных дел Бусше в   
       Берн: «Специальный поезд с русскими революционерами получит военное
       сопровождение. Передача будет произведена ответственным сотрудником
       министерства на пограничной станции Гогмадинген или Линдау. Немедленно
       вышлите информацию о дате отправления и список отъезжающих».



Донесение агентуры. Берлин. 1 апреля 1917 г.
      В Министерство финансов Германии из Министерства иностранных дел 
      поступил запрос о выделении пять миллионов марок на политические цели в
      России.

Донесение агентуры. Берлин. 2 апреля 1917 г.
      Телеграмма заместителя статс-секретаря иностранных дел Бусше
      германскому посланнику в Берне Ромбергу: «Согласно полученной 
      информации желательно, чтобы проезд русских революционеров через
      Германию в Россию состоялся как можно скорее, так как Антанта уже начала
      работу против этого шага в Швейцарии».



Петроград. 3 апреля 1917 г
        Вечером после службы я приступил к перевоплощению в своем кабинете. Надел старенькую солдатскую шинель, шапку, потертые сапоги, положил в один карман кисет с махоркой, в другой обрывки газет и направился в северную часть города к Троицкой площади. Здесь на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской располагался особняк балерины Кшесинской, ныне штаб большевиков. По последним донесениям агентуры именно здесь сегодня ночью должно было состояться крупное собрание с участием Ленина.
         У входа стояла толпа матросов и солдат. Все вооружены, курят, громко разговаривают, чувствуют себя уверенно. Никакого подполья и конспирации. Да, изменились времена, господа! Вместо подвалов и явочных квартир у них теперь собственный особняк. Наверное, госпожа Кшесинская, прима-балерина императорских театров, и подумать не могла, что ее дом станет одним из центров революции. По городу когда-то ходили слухи, что у нее был бурный роман с Императором, за что она и плучила особняк. Ее пытались опорочить в глазах высшего света – перед выступлением ослабили декольте и несколько минут ей пришлось танцевать в открытой грудью.
         У парадных дверей вразвалку стоял часовой с трехлинейкой.
- Кто будешь? – спросил он меня, винтовкой закрывая проход.
       Достаю из бокового кармана конфискованный мандат. Раз у них не здороваются, то не буду нарушать традицию.
- Представитель солдатского совета 2-го пулеметного полка.
     Часовой посмотрел на мою бумагу, кивнул и убрал винтовку.
- Проходи, товарищ. Наши уже засядають.
      В особняке Кшесинской я, конечно же, ни разу не был. Здание было построено лет десять назад в модном теперь стиле модерн с ассиметричной планировкой, разновысокими потолками, дверными проемами отличной конфигурации и разноразмерными окнами. Отделочные материалы - красный и серый гранит, кирпич, майоликовая плитка и декоративный металл - дополняли геометрическую гармонию контрастности и разнообразия.
      Прохожу через парадные анфилады с остекленным зимним садом и ротондой. Читаю крупные надписи на дверях: ЦК РСДРП(б), ПК РСДРП(б), «Правда», «Солдатская правда». Иду на шум голосов в открытые двери большого зала. Стиль модерна переходит со строения на людей: длинношинельные группы солдат перемешаны со скоплениями бескозырочных матросов и кое-где дополнены поблескивающими кожаными куртками комиссаров. Свинцовый дым папирос и самокруток медленно поднимается к потолку, трансформируясь, как жидкий воск, в причудливые формы. Зал заполнен до отказа. На постаменте за столом, покрытом красной материей, сидят председательствующие. С листком бумаги в дешевеньком костюме-тройке выступает оратор с жиденькой бородкой, редкими рыжими волосами и огромной лысиной. Сильно картавит. Каждое слово сопровождает однообразными резкими жестами правой руки, как будто забрасывает слова в толпу.
       Решаю выяснить, кто же перед нами. Рядом стоит солдат с прижатой к голове винтовкой со штыком, из-за которой видны только нос, огромное коричневое родимое пятно-клякса на щеке и самокрутка в углу рта. Толкаю его в бок:
- Товарищ, эт хто?
        Солдат, не поворачивая небритого лица, отвечает:
- Он! Ленин! Видал, как режет по буржуям!
       Выступающий ‘резал’ без запинки, как будто готовился много лет.
- В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве безусловно остается грабительской и империалистской в силу капиталистического характера этого правительства, недопустимы ни малейшие уступки революционному оборончеству. На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать свое согласие лишь при условии перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства, при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах и при полном разрыве на деле со всеми интересами капитала. Ввиду несомненной добросовестности широких слоев массовых представителей революционного оборончества, признающих войну только по необходимости, а не ради завоеваний, ввиду их обмана буржуазией, надо особенно обстоятельно, настойчиво, терпеливо разъяснять им их ошибку, разъяснять неразрывную связь капитала с империалистской войной, доказывать, что кончить войну истинно демократическим, не насильническим, миром нельзя без свержения капитала.
         Как сложно! Краем глаза замечаю, что у моего солдата с кляксой на щеке отвисла нижняя губа с приклеевшейся самокруткой. Сколько же из сказанного понял он и другие? Занимательная мысль у оратора – война с внешним врагом преступна, а со своими необходима. Послушаем дальше... Тот же бред...

      

- Нам нужна не парламентарная республика, а республика Советов по всей стране, снизу доверху. Устранить полицию, армию и чиновничество.

         Конечно устранить! Сколько Вам, господин Ульянов, приходилось от них скрываться! Даже лично давать сведения полиции в Звежинце!

- Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они возникли в прошлом. А затем исчезнет и государство.

       Не понятно. Опять вернемся к доисторическому обществу?

- Все эти вопросы должна решить наша партия. В одиночку, без союзов с оппортунистами, оборонцами и тем более буржуазией. Поэтому надо немедленно созвать съезд партии, изменить нашу программу, переименовать партию и поставить целью создание государства-коммуны.

       Коммуна? Кажется, его вдохновляет опыт Парижской Коммуны. Точно! Именно поэтому они подняли красные флаги на кораблях Балтийского флота, а у солдат на шапках нашиты красные ленты и стол председательствующих покрыт красной материей – цвет французской революции, цвет крови. Неужели не помнят, чем закончилась коммуна в Париже: революционный террор, гражданская война и императорство Наполеона, такого же коротышки и выскочки, как Ленин.

- Гибель тысяч пролетариев в борьбе за действительно революционную республику, будучи физической гибелью, не только не есть политическая гибель, а, на¬против, есть величайшее политическое завоевание пролетариата, величайшее осущест¬вление им его гегемонии в борьбе за свободу. Мы должны создать революционный Интернационал для борьбы против европейских социал-шовинистов и центристов. К числу их бредовых идей и извращений марксизма принадлежит оппортунистическая ложь, будто подготовка восстания есть бланкизм.

      Интересно, в данном случае бланкизм – это от фамилии французского революционера Луи Огюста Бланки или от девичьей фамилии матери господина Ульянова – Марии Израилевны Бланк? Право, каламбур, господа.


- За нами верная победа, ибо народ уже близок к отчаянию и озверению. Мы отнимем весь хлеб и все сапоги у капиталистов. Мы оставим им корки, мы оденем их в лапти!
      Толпа, до сих пор напряженно слушавшая и хранившая тишину, взревела. В едкий дым полетели бескозырки, фуражки и шапки. Поверх голов заколыхались стволы винтовок, маузеры, наганы и штыки. А мой сосед-солдат засунул два пальца в рот и издал оглушающий протяжный свист. Похоже, последние слова оратора были поняты лучше всего и теперь наступила кульминация революционно-футуристической пьесы. Пора уходить.


Буэнос-Айрес. Июль 1921 г
        Утром я ушел на работу как обычно – рано и тихо. В кафе, когда ставил стулья на столы, у окна вспомнил аргентинского офицера-пограничника. Он сидел здесь. Зачем заходил к нам в кафе? Просто пообедать? Почему именно к нам? В Буэнос-Айресе много кафе и ресторанов. Он служит в порту, что недалеко от нас. Захотелось попробовать новую кухню или зашел по другой причине? Почему позвал меня, а не официанта? Увидел знакомое лицо?.. Вспомнил или не забывал? Сел у окна, на солнце... Неудобно. Подозвал меня, чтобы показать кому-то за окном? Кому? Вспомнить был ли кто-то за окном. Не помню. Есть ли связь между ним и Бабашевым, Сластницким и Рудзевичем? Когда они приехали? До или после его посещения? После. Точно, после. Мои 'товарищи' приплыли на пароходе из Копенгагена... Кажется, это и есть революционный путь через Европу к иммигрантам в Южной Америке.

       Вечером возвращаюсь домой. Мои товарищи, как обычно, пьют чай. Как я раньше не замечал! К моему приходу они всегда на месте, все трое. Точно, они группа.
- Ну-с, господа! Прошу подать чаю разноразрядному персоналу!
- Присаживайтесь, Истомин, - пригласил меня к столу Сластницкий. - Ваш стакан. Чайник еще горячий. По какому поводу приподнятое настроение?
        Потираю руки, трогаю стакан с горячей коричневой жидкостью, кладу два куска рафинада.
- Во-первых, я твердо решил избавиться от социального определения разноразрядный персонал. Во-вторых, завтра у меня выходной!
- Поздравляем, - ухмыльнулся Рудзевич, пододвигая мне печенье. – По какому поводу?
- А повод весьма восхитительный, господа - 105-я годовщина независимости Аргентины. Будет военный парад. Не желаете поучаствовать?
- Только как наблюдатели, - весело подхватил Сластницкий.
       Почему молчит Бабашев? Понятно, он – главный в группе, оценивает ситуацию. Как теперь мне все видится по-иному!
- Тогда завтра в обед выходим в город. Заодно посмотрим на аргентинскую армию, - поворачиваюсь к Бабашеву.
      Тот откидывается на спинку стула, невольно подставляя лицо под луч солнца из узкого окна. Борода расплывается в улыбке и я отчетливо вижу в волосах на правой щеке коричневое родимое пятно в виде кляксы. Сдержаться! Смотреть ему в глаза и спросить что-нибудь. Избежать паузы!
- Как ваши поиски работы, друзья?
- Муторно! – Бабашев не заметил моего удивления. Хорошо. – Думаем всерьез заниматься Союзом.
- Правильно. Меня еще не передумали включать в комитет? – слово ‘исполнительный’ опускаю, чтобы ничего не заподозрили.
- Нет. Слово... чести.
        М-да, слово... чести. С паузой. Непривычно тебе выговаривать офицерско-дворянскую фразу.
         На следующий день вся площадь перед президентским дворцом Каса Росада была заполнена войсками. Синей лентой с авениды 25-го Мая вытянулись моряки, за ними стояла пехота в германских касках и с французскими погонами. Около дворца перед памятником генералу Бельграно выстроился полк конных гренадеров, весьма похожих на наших лейб-драгун. Я заметил только три отличия - лакированные ботфорты, палаты и длинные белые перчатки. Ветер элегантно шевелил на пиках голубые флюгера с белым полем. У памятника командору Гараю, основателю Буэнос-Айреса, выстроились курсанты кавалерийского училища, морской корпус и конная артиллерия. Президент республики доктор Иригоен со свитой министров и генералов принимал парад. Пехота печатала чисто прусский шаг, блистая шишаками на касках и зелеными подвесками эполет. Громыхая орудиями, проехала конная артиллерия на прекрасных рысаках. Повзводно прошли конногвардейцы, эффектно выделяясь красными лацканами на мундирах и белыми султанами на высоких киверах. Гардемарины морского корпуса в белых брюках и коротких черных мундирах шли широким, свободным шагом, выдерживая идеальное равнение. Впечатление было самое торжественное и праздничное.
- Вот так и мы должны пройти по Петрограду, - заметил Бабашев.
- Лучше по Санкт-Петербургу, - подумал я.
         Вечером весь город был иллюминирован, как в карнавальные дни. Много смеха, света, музыки и женщин в ярких одеждах. Нас захватил праздник и, слившись с толпою, мы бродили по улицам и в кафе до утра танцевали танго с аргентинскими красавицами.
- Не все потеряно, господа, – громко заявил Сластницкий в перерыве между танцами. – Отсюда мы продолжим борьбу и в Петрограде будет также весело уже через год-два. Наладим связи в Европе, найдем тех, кто остался в России и свергнем большевиков! Истомин, ведь у Вас кто-то остался там?  Как поднять народ? Они же теперь или слепо верят большевикам, или до смерти их боятся.
         Бабашев и Рудзевич внимательно слушали Сластницкого и также внимательно смотрели на меня. Я сделал вид, что совершенно увлечен праздничным настроением и не понял намеков на более откровенную беседу.


Из служебной  папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Стокгольм. 17 апреля 1917 г.
       Перехвачена телеграмма начальника германской контрразведки Штейнвакса в
       Главную штаб-квартиру: «Проезд Ленина в Россию прошел удачно. Он
       действует так, как мы хотели бы.»

Заметка Проскурина:
Запросить санкцию на арест Ленина.

Донесение агентуры. Петроград. 20 апреля 1917 г.
      Беспартийный прапорщик запасного батальона гвардии Финляндского полка,   
      член Исполкома Петроградского совета Линде без ведома Совета вывел на
      улицу Финляндский полк. К нему присоединились другие воинские части
      Петрограда и окрестностей.


Заметка Проскурина:
Cобрать информацию по Линде.

Донесение агентуры. Петроград. 21 апреля 1917 г.
      Перед Мариинским дворцом проходит вооруженная манифестация рабочих и
      солдат под лозунгом «Долой Временное правительство!» и «Вся власть
      Советам!»

Рапорт начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерала Деникина в Военное министерство. Западный фронт. Апрель 1917 г.
      В частях нашей армии был задержан бывший прапорщик 16-го Сибирского 
      полка Ермоленко, находившийся раннее в немецком плену и пытавшийся вести
      революционную агитацию в наших войсках. С его слов стало известно, что с
      такого же рода заданием в России действуют агенты германского Генерального
      штаба председатель секции «Союза освобождения Украины» Скоропись-
      Иолтуховский и Ульянов (Ленин). Деньги на операцию получаются через
      Свендсона, сотрудника германского посольства в Стокгольме.


Заметка Проскурина:
Задание агентуре в Стокгольме – найти Свендсона и установить за ним наблюдение.
 

Донесение агентуры. Петербург. Апрель 1917 г.
     Для поддержки Временного Правительства прибыл французский министр по
     делам вооружений Тома. Передал князю Львову информацию о связях
     большевиков с германской разведкой.

Донесение агентуры. Петроград. Май 1917 г.
      Весной в Северо-Американских Соединенных Штатах находился
      революционер из России Бронштейн (Троцкий). Конфиденциально встречался с
      неустановленным лицом, от которого получил 10.000 долларов на
      революционную деятельность в России. Имеем основания предполагать, что
      посредником выступил кто-то из сотрудников российского консульства в Нью-
      Йорке, связанный с германской разведкой.


Заметка Проскурина:
Срочно связаться с представителем внешней контрразведки в Вашингтоне для выяснения подробностей встречи.



Донесение агентуры. Берн. Весна - лето 1917 г.
       Через Германию проехали еще пять поездов со 159 социал-демократами,
       меньшевиками и социалистами-революционерами: Цедербаум (Мартов),
       Пикер (Мартынов), Гольдендех (Рязанов), Кон, Натансон, Балабанова
       (Блюменфельд) и др.

Донесение агентуры. Стокгольм. Май - июнь 1917 г.
     Французская разведка предоставила в наше распоряжение информацию о
     результатах наблюдения за членом заграничного представительства ЦК
     РСДРП(б) в Стокгольме Фюрстенбергом (Ганецкий). Объект является клиентом
     стокгольмского «Ниа банкен» с апреля 1916 г. С 30 января по 8 июня 1917 г.
     Русско-Азиатский банк перевел на его счет в «Ниа банкен» 416 тысяч рублей от
     разных лиц, в том числе и 200 тысяч рублей от Суменсона из Петрограда. Кроме
     того, у Фюрстенберга был счет в «Дисконто банк» в Копенгагене, где
     Фюрстенберг был арестован в январе 1917 г. по обвинению в незаконном
     экспорте медицинских изделий, заплатил штраф и был депортирован в
     Стокгольм, где продолжал заниматься коммерческой деятельностью. С конца
     марта 1917 г. является членом заграничного представительства ЦК РСДРП(б).
     Имеет отношение к институту изучения социальных последствий войны в
     Копенгагене. Предположительно, руководители социал-демократической
     партии Дании Боргбьерг, Стаунинг и др., а также Фюрстенберг представляют
     единую организацию, целью которой является финансовая поддержка
     революционных партий в России. Вышеназванные лица поддерживают тесные
     связи с Ульяновым (Лениным).



Буэнос-Айрес. Август 1921 г
       В воскресенье отец Константин, как обычно, пригласил меня на ужин. За столом, широко раскинув руки, сидел важный господин в дорогом костюме - явно из числа бывших русских баринов. Широкая борода, закрученные усы, гладко уложенные волосы и отменный живот - все говорило о его высоком положении в обществе, привычке распоряжаться и вести спокойную сытую жизнь.
- Познакомтесь, Станислав Демидович - Евгений Федорович Штайн. Прибыл к нам из Северной Америки. Бывший Императорский атташе в Нью-Йорке.
- Честь имею, - ответил я и протянул через стол руку. – Истомин, бывший офицер кавалерии.
- Приятно встретить еще один достойный осколок нашей империи, - не остался в долгу господин Штайн. – Как устроились?
- Весьма скромно. Служу разноразрядным персоналом.
- Вы сказали Истомин?
- Да. Станислав Демидович.
- Случайно не родственник..? В военном ведомстве служил... Впрочем, нет... Запамятовал, - Штайн как-то неожиданно стушевался. – Что-то в последнее время мне постоянно мерещатся в нашей иммигрантской среде мнимые знакомые, родственники, знакомые родственников, родственники знакомых, коллеги, коллеги коллег и так бессчетно, - Штайн махнул рукой и положил себе кусок поросенка с хреном. - Как Вам Буэнос-Айрес? – продолжил он беседу.
- Приятный город. Напоминает Париж - кафе, рестораны, праздники.
- Вот как? А мне он больше напоминает Нью-Йорк с широкими прямыми улицами и геометрическими кварталами. Участвуете в офицерском движении?
- Нет.
- Правильно. Белое движение бесперспективно. В армию не пробовали подавать документы?
- Нет пока.
- И не дерзайте. Здесь не возьмут. Не любят иностранцев на военной службе, хотя от Европы позаимствовали многое. Но если Вас по-прежнему интересует ратный труд - что есть премного лучше разночинства - то могу посодействовать в устройстве в парагвайскую армию.
- Каким же образом?
- В субботу у меня ужин в ‘Жокей-клубе’ с военным министром Парагвая полковником Чирифе. Он ищет надежных и опытных офицеров. Могу Вас представить и порекомендовать. Только держитесь молодцом. Побольше гусарского гонора, знаете ли. Он сие любит. Всенепременно имейте при себе послужной список, приказы о награждениях и присвоении званий. Разумеется, официально переведенные и заверенные в нашем консульстве. Успеете?
- Без затруднений.
- Вот и чудно.
         К себе в библиотеку я возвращался сытый от обильного ужина и счастливый от невероятного стечения обстоятельств. Если удастся договориться с парагвайским министром о моей службе, то останется только незаметно исчезнуть из Буэнос-Айреса и решены сразу три уравнения – трудоустройство, офицер-пограничник и мои ‘товарищи’.
         А ‘товарищи’ уже спали. Я тихо прошел к своей кровати, проверил документы в кожаном планшете. Так и есть – между ремешком и металлической застежкой нет волоса, оставленного мной еще до их прибытия. Значит, смотрели. Ну, ничего. Главное, что все на месте.
        Всю неделю на работе я думал о предстоящей встрече с парагвайским министром, а дома с ‘товарищами’ составлял устав Союза. Наконец настала долгожданная суббота. После работы я направился в ‘Жокей-клуб’, еле  сдерживаясь, чтобы не перейти на бег в предвкушении встречи, способной к лучшему изменить мою судьбу.
        Чирифе, смуглый брюнет с пруссацкими усами а ля Вильгельм, посмотрел мои документы и, узнав, что я бывший гусарский офицер русской армии, рассыпался в любезностях.
- Мне нужны верные офицеры с боевым опытом. Вы, кажется, относитесь именно к таким.
- Без сомнений. Военная служба – моя жизнь, - отчеканил я, вытянувшись струной и щелкнув каблуками.
       Министр улыбнулся. Ему явно понравился мой гусарский максимализм, столь рекомендованный Штайном, и он удалился телефонировать парагвайскому послу в Буэнос-Айресе. Вернулся довольный и сказал мне в понедельник зайти за визой в посольство. Отменно!



Из служебной папки штабс-капитана Проскурина.

Телеграмма Верховного главнокомандующего генерала Брусилова министру-председателю Временного правительства. Западный фронт. Май 1917 г.    
       Оздоровление в армии может последовать только после оздоровления тыла,
       признания пропаганды большевиков и ленинцев преступной, караемой как
       государственная измена!


Донесение агентуры. Берлин. 5 июня 1917 г.
       Статс-секретарь иностранных дел Циммерман выразил удовлетворение по
       поводу растущего тиража газеты «Правда» - 300 000 экземпляров и доведения
       числа большевистких изданий до 40 с общим тиражом в полтора миллиона   
       экземпляров в неделю.

Донесение агентуры. Петроград. 6 июня 1917 г.
       На настоящий момент партия большевиков насчитывает свыше 200 тысяч
       членов. Боевая организация превосходит по численности и вооружениям
       аналогичные организации других партий.


Заметка Проскурина:
Считаю необходимым ликвидировать их боевую организацию.


Генерал Деникин министру-председателю Временного правительства. Западный фронт. Лето 1917 г.
       Немецкий Генеральный штаб широко и организованно по всему фронту 
       проводит братание с нашими частями с участием высших штабов и
       командного состава, с подробно разработанной инструкцией, в которой
       предусматривались: разведка наших сил и позиций; демонстрирование
       внушительного оборудования и силы своих позиций; убеждение в
       бесцельности войны; натравливание русских солдат против правительства и
       командного состава, исключительно в интересах которого, якобы,
       продолжается война. Груды пораженческой литературы, заготовленной в
       Германии, передавались в наши окопы. А в то же время по фронту
       Совершенно свободно разъезжали предствители Петроградского Совета и
       комитетов с аналогичной проповедью, с организацией показного братанья и с
       целым ворохом «Правд», «Окопных правд», «Социал-демократов» и прочих
       творений отечественного социалистического разума и совести.

Департамент военной контрразведки Петроградского военного округа. 21 июня 1917 г.
       Глава филиала разведки Генерального штаба французской армии в
       Петрограде капитан Лоран передал в наше распоряжение 14 телеграмм,
       отправленных между Стокгольмом и Петроградом, с условным телеграфным
       кодом для отправки денег и уведомления об их получении. Французы считают,
       что главным политическим агентом большевиков в Скандинавии является
       Фюрстенберг (Парвус). Он - немецкий агент, является связующим звеном
       между германской разведкой и большевиками. Предположительно, многие из 
       его окружения, связанные с Ульяновым (Лениным), также являются немецкими 
       шпионами. По еще не уточненным данным сестра Ульянова занималась
       шпионажем в частях нашей армии.

Донесение агентуры. Петроград. Июнь 1917 г.
       Военная организация большевиков начала разработку плана вооруженного
       восстания.

Приказ начальника Петроградской военной контрразведки Никитина. Петроград. 1 июля 1917 г.
       Отменить производство всех 915 дел по шпионажу, не имеющих прямого
       отношения к большевикам, чтобы усилить работу против большевиков.
       Привлечь к работе все 180 офицеров Петроградской военной контрразведки.

Рапорт начальнику Петроградской военной контрразведки Никитину. Петроград. 1 июля 1917 г.
         Не удается обнаружить Ленина в Петрограде.





Буэнос-Айрес. Август 1921 г
       В понедельник рано утром, пока 'товарищи' как обычно спали, я достал документы и деньги из планшета и положил вместо них газету. На работе сказался больным и поспешил в парагвайское посольство. Виза была уже готова. Вот что значит протекция министра! Вещи не взял. Все что смог, надел на себя. Теперь нужно было спешить на вокзал Чакорита на ближайший поезд в Асунсьон.
        Выхожу из посольства и на перекрестке замечаю моих ‘товарищей’. Почему они здесь? Неужели следили за мной каждый день? Нет. Следили бы по-одному. В таком случае один не успел бы позвать остальных. Как вычислили? Иду к ним медленным шагом, держусь рукой за грудь на всякий случай. Надо все продумать и подготовить план действий до того как подойду к ним.
      Откуда же они здесь все трое? Думать! Один следит, двое отдыхают, слоняются по кафе и синематографам. Но они здесь втроем? Мои документы! Ну, конечно! Они их проверяли каждое утро! Сие есть гарантия моего возвращения в библиотеку. Сегодня утром их не было и значит я уезжаю.
        Теперь моя легенда: заболел, взял документы для оформления медицинской карты и посещения врача. Зачем все взял? Плохо себя чувствовал, не соображал... Нет. Не знаю, какие документы тут понадобятся для оформления медкарты у врача, поэтому взял все. Неплохо. Зашел на работу, предупредил, что болен. Я же офицер, не могу просто так не появиться. Но в планшете газета! Моей легенды хватит только на несколько минут. Придется вспомнить армейские турниры по английскому боксу. Далее. Парагвайское посольство. Почему выхожу оттуда, а не от врача? Перепутал двери? Целый особняк? Улицу? Квартал? Не годится. Проходил мимо. Стало совсем плохо. Ухватился за ограду. Выбежала охрана. Завели во дворик, дали отдышаться, показали, где ближайшая клиника и сейчас я туда направляюсь. Но на самом деле я не знаю, где она находится!!! Все, более нет времени. Подхожу к ним. Пытаюсь изобразить болезненную улыбку, держусь рукой за сердце.
- Господа... как кстати... помогите...
       Бабашев искренне напуган. Еще не понимает мою игру.
- Истомин! Как Вы здесь?
- Мне плохо, господа. Сердце... Голова кружится. Наверно от переутомления.
         Излагаю свою легенду. Сластницкий и Рудзевич подхватывают меня под руки. Бабашев поднимает мне голову, ощупывает грудную клетку, заодно и карманы. Обрываю его:
- Скорее присесть. Мне совершенно плохо.
         ‘Товарищи’ заводят меня в ближайщее кафе, сажают за стол. Беру голову в руки.
- Воды... – надо их развести.
       Сластницкий бежит к стойке. Рудзевич сидит рядом со мной, Бабашев напротив. Продолжаю игру.
- Тошнит, – опираюсь на плечо Рудзевича. – Помогите до туалета...
        Срабатывает. Рудзевич ведет меня в туалет. Как только закрывает за мной дверь, бью ногой в стену. Рудзевич, естественно, забегает ко мне и тут же получает прямой удар в нос и головой о стену! Сползает на пол. Следующий Бабашев. Прикрываю дверь, чтобы не было видно лежащего Рудзевича. Как только дверь качнулась, бью по ней ногой. Бабашев отлетает в коридор. Теперь быстро в подсобный выход. Выбегаю во двор и становлюсь за стеной у дверного проема. По коридору кто-то бежит. По звуку приближающихся шагов вслепую бью ногой в уровень пояса. Получается точно в живот Сластницкому. Тот складывается пополам от боли и издает животный звук. Теперь по спине обеими руками. Все, он на земле. Бегом из двора и спокойным шагом по улице. Ловлю авто и отправляюсь на вокзал Чакорита. Только бы был поезд до Асунсьона! Да хоть куда! Я должен покинуть Буэнос-Айрес в течение часа!
         Касса. Билет. Асунсьон. Остался только первый класс. Не скуплюсь даже при моих скромных накоплениях. Удача! Поезд отходит через пятнадцать минут. Парагвай действительно для меня становится спасением. Теперь найти мой вагон. Заставляю себя идти медленно, чтобы не привлекать внимание окружающих – в кафе могли позвонить в полицию. На перроне прохожу мимо двух господ в светлых костюмах с тросточками в руках. Чувствуется офицерская выправка. Заметили меня и отвернулись немного в сторону, но так чтобы не упустить боковым зрением. Срочно вычислить, кто они! Красные, как мои ‘товарищи’? Нет, невозможно. Сколько же их здесь может быть?! И зачем за мной посылать две группы? Аргентинская контрразведка? Возможно. Тогда совсем плохо - меня не выпустят из страны. Но почему аргентинцы должны интересоваться мной? Я для них кавалерийский офицер. Контакт со Штайном? Резонно. Мне неизвестно, что он за фигура. Кстати, он нем нужно будет еще подумать, но потом. Контакт с военным министром Парагвая? Какие отношения у Аргентины с Парагваем? В прошлом веке была крупная война. А теперь? Не знаю! Заметили мой визит в парагвайское посольство? Возможно. Далее... Подняться в вагон или уйти с вокзала? В вагон. В свой или в другой? Если они знают о моем билете, то сразу поймут игру. Непринужденно заскакиваю на ступеньки своего вагона. Так, мое купе... Нет, пока не заходить. Надо проследить за этими двоими через окно в коридоре. Медленно идут по перрону в мою сторону. Остановились у двери вагона. Поезд трогается. Теперь к выходу. Вовремя! Первый уже в тамбуре, второй поднимается по ступеням. Первому бью прямой в нос. Он тут же осаживается на пол. Второй с испугом смотрит на меня, подтягивает трость и получает ногой в живот. С легким криком вылетает в открытую дверь на перрон. Хватаю первого за воротник.
- Грабить поезда решили? – произношу по-испански громко и отчетливо, чтобы он запомнил дословно. Сие на случай, если они все-таки из аргентинской контрразведки. Буду оправдываться тем, что принял их за грабителей богатых пассажиров первого класса.
       Мой пленник трогает окровавленное лицо пальцами, пытаясь понять что же произошло, и шевелит онемевшими губами:
- Ich habe Schmerzen...
        Немцы! Откуда? Вытираю об его костюм руки и выкидываю в дверь. Перрон уже кончился и немец падает на землю. Осматриваю свою одежду и руки – пятен крови нет. Спокойно иду к себе в купе, закрываюсь. Как хорошо, что нет попутчиков и вагон почти пустой. Надо все обдумать. Закрываю глаза.
        Первое. На меня вышли чекисты – политическая полиция большевиков. Как? Точнее, как меня вычислили? Им нужен был только я или начали разрабатывать все белое движение в Южной Америке? Нет, именно я. Все трое крутились вокруг меня и не заводили знакомств среди бывших офицеров. Вообще не показывались в этой среде. Если именно я, то что им известно обо мне? Что искали? Документы? Связи? Сластницкий... В кафе... Танцуем танго... ‘Ведь у Вас кто-то остался там?’ Но как вышли? Пароход из Копенгагена... Так! Белая иммиграция добирается через Париж и Константинополь, а эти через Копенгаген... Старые революционные связи в Европе. Порт... Пограничник... Все-таки через него? Нет, не похоже. Скорее эти два немца вышли на меня через пограничника. Консульство! Штайн, бывший атташе, немецкого происхождения. Пытался направить меня к Пташинкову. Значит, они все работают на немцев, а 'товарищи' с ними не связаны, точно чекисты.
        Открываю глаза, смотрю в окно. Поезд уже мчит меня по бескрайним аргентинским просторам, так напоминающим южнороссийские степи. Чувствую невероятную усталость во всем теле. Вновь закрываю глаза.
        Мне восемь лет. Конец августа. Мы с мамой гостим на хуторе у бабушки. Уже заполдень. Жарко, но солнца совсем не видно. Небо закрыто безцветной сплошью облаков. Мои все спят - отдыхают от утренних забот по хозяйству. Я у окна читаю ‘Мцыри’ Лермонтова. Восхищаюсь храбрым мальчиком:
   




    Он был, казалось, лет шести,
     Как серна гор, пуглив и дик
     И слаб и гибок, как тростник.
     Но в нем мучительный недуг
     Развил тогда могучий дух
     Его отцов. Без жалоб он
     Томился, даже слабый стон
      Из детских губ не вылетал...   
         Мне тоже хочется развить ‘могучий дух’ и совершить храбрый поступок. Но вокруг все тихо и умиротворенно. Бабушкин дом стоит на самом краю хутора. Смотрю в окно прямо в степь - бескрайнюю, открытую, манящую к себе. Что-то меня туда влечет. Выхожу на крыльцо, стараясь не скрипнуть старыми крашенными половицами и дверью. Кажется, сейчас, стоя на крыльце, я совсем один во всей округе и степь зовет меня еще сильнее, как будто хочет испытать не потеряюсь ли в ее просторах, а главное, не испугаюсь ли. По дорожке из двух длинных досок дохожу до калитки и гляжу вдаль сквозь плетень.
        Чем дольше смотрю на степь, тем больше она завораживает меня, манит и пугает. Выхожу за калитку. Скрип петель – единственный звук в округе. Теперь нас разделяет только узкая дорога, подбитая телегами. Переступаю через колею. Все! Перед глазами только пыльно-желтая бескрайность с полукруглым небосводом из мельчайших, неразличимых между собой облаков. Пробегаю вперед сажень семь. Из-под ног разлетается и тут же садится на сухую траву едва заметная мошкара, как будто, как и я, боится бросить вызов необъятному. Останавливаюсь, раскинув руки в стороны. Не могу дышать – грудь, мгновенно наполнившись степным воздухом, отказывается освободиться от него. Меня переполняет тревога. Вновь рывок вперед, туда вдаль. Через три сажени останавливаюсь – еще шаг и степь поглотит меня. Издаю невнятный звук, разворачиваюсь и бегом через дорогу в калитку, на крыльцо, в дверь, в кровать, под одеяло. Не могу закрыть глаз – в них до сих пор отражается степь... Все-таки прав молодой философ Бердяев - есть у пространства определенная власть над русской душой.

Конкордия - Асунсьон. Август 1921 г
        Поезд остановился на станции Конкордия. Выхожу на платформу подышать свежим воздухом. Здесь крупный железнодорожный узел между Аргентиной, Уругваем, Бразилией и Парагваем. По перрону важно прогуливаются гаучо в ярких костюмах. Из-под широких полей фетровых шляп они бросают на приезжающих цепкие взгляды. Шеи замотаны разноцветными шелковыми платками, рубашки заправлены в шаровары. У каждого на широком кожаном поясе висит револьвер и длинный острый мачете. У некоторых шпоры надеты прямо на босу ногу.
         Едем дальше. Впереди река и наш поезд заезжает на паром. Четыре часа плывем по Паранье и опять на землю, точнее на узкую бесконечную колею железной дороги, разрезающую пополам неохватные равнины Южной Америки. Через два дня останавливаемся в аргентинском пограничном городе Мисьонес. Снова плывем на пароме. И вот, наконец, Парагвай с его пограничной станцией Энкарнасьон. В купе входит парагвайский офицер, и меня сразу поражает сходство его формы с германской. Шлем, погоны, сабля – все немецкое. Только по красно-сине-белому полю на маленькой круглой кокарде можно догадаться, что передо мной парагваец.
        После проверки документов поезд продолжает путь. Те же равнины, только теперь парагвайские.
        На третий день пути, вечером, изнуренные дневной жарой и долгой дорогой, прибываем на слабо освещенный вокзал столицы Парагвая Асунсьон. Сойдя с поезда, присаживаюсь на лавочку, окруженную клумбами цветов. Вечерняя прохлада располагает к себе город, создавая обманчивое впечатление оазиса среди бескрайних просторов, беззащитных под испепеляющим солнцем. Перед вокзалом на площади играет военный оркестр, гуляет молодежь. А мне надо искать ночлег. Захожу в гостиницу поблизости от вокзала. В номере принимаю душ, привожу себя в порядок и после ужина отправляюсь осматривать город.
       По сравнению с Буэнос-Айресом парагвайская столица выглядит глухим провинциальным городком - ни одного приличного многоэтажного здания, ни одного театра и всего лишь один единственный синематограф. Улицы вымощены только в центре города, все остальное пыльные деревенские дороги. Явное украшение города - утопающие в цветах скверы с фигурными лавочками. В глаза бросается двухэтажное здание с вывеской ‘Банко эспаньол’, рядом с которым стоит скромная бронзовая фигурка какого-то великана, борющегося с ангелом. Подхожу к двери банка. Изнутри повешена табличка ‘Главное отделение закрыто’. Брожу дальше по улицам. Огней немного. В полусумраке различаю надпись ‘Ресторан Киев’. Вот так совпадение! В Буэнос-Айресе я работал в кафе ‘Украина’, а теперь судьба привела меня в ‘Киев’! Обязательно нужно зайти и познакомиться с хозяином.
         Сажусь за столик. Официант, кивнув мне головой, молча ставит кружку холодного пива и спешит удалиться.
- Милейший, - останавливаю его, обращаясь по-русски, - кто хозяин сего заведения?
        Официант оторопел. Или не ожидал услышать русскую речь, или просто не говорит по-русски. Повторяю вопрос по-испански.
- Дон Андрес, - отвечает он.
- Он родом из Киева?
- Да, сеньор.
- Нельзя ли с ним увидеться?
- Конечно, сеньор. Сейчас позову.
        Официант удаляется, а я принимаюсь рассматривать интерьер ресторана, выполненный в виде корчмы. В зале стоят массивные деревянные столы с электрическими фонарями, сделанными в виде керосиновых ламп. По стенам развешаны снопы пшеницы, косы, вилы, серпы, подковы. Потолок поддерживают толстенные балки с подвешенными колесами телег. Кажется, сие заведение процветает, но из посетителей в данный момент я один.
        Через минуту выходит дон Андрес с лицом малоросского казака.
- Здравствуйте. Вы, кажется, говорите по-русски? Вижу, что Вы из России, – полное лицо дона Андреса расплывается искренней широкой улыбкой.
       Поднимаюсь, протягиваю руку:
- Истомин Станислав Демидович, бывший офицер императорской кавалерии. Ныне волею судеб в Вашем гостеприимном ресторане.
- Превосходно! А я - Андрей Угрич. От отчества отвык. Я родом из Запорожья, а ныне асунсьонец. Бывали в Киеве?
- Бывал, но только в гражданскую войну.
        Дон Андрес обрадовался и принялся распрашивать меня про Киев. Чем мог, я поделился воспоминаниями о Малороссии, революции и гражданской войне. Дон Андрес теребил густой ус и тяжело вздыхал.
- Видно, к лучшему, что мы с женой сюда перебрались, - заключил он после моего рассказа.
          Оказывается, он жил в Парагвае уже пятнадцать лет. Приехал после первой революции. Я не приминул поделиться своими невзрачными впечатлениями об Асунсьоне, на что дон Андрес громко возразил:
- Ну что Вы! Парагвай - замечательная страна! Гостеприимные простые люди, не то что Ваши снобы аргентинцы. Бедность тут, конечно, на каждом шагу и тому есть причины. Но жить и устраиваться можно. Промышленности и крупных торговых компаний почти нет, получить службу в банке трудно, но можно заняться экспортом или выращиванием местного чая матэ. Весьма прибыльное занятие.
- К сожалению, для подобного предприятия у меня нет ни знаний, ни средств, – говорю как есть. – А мое будущее здесь достаточно определенно. Имею приглашение военного министра на службу в парагвайской армии.
        Дон Андрес вскинул брови.
- Сам Чирифе Вас пригласил?
- Да, мы встречались с ним в Буэнос-Айресе.
        Дон Андрес задумался.
- Вот что. Заходите ко мне завтра на обед. Я живу прямо над рестораном. Познакомитесь с моей женой, накормим Вас борщом с варениками. Потом погуляем по городу. Я Вас познакомлю с нашим соотечественником, весьма влиятельным в этой стране.
- С удовольствием. Я вижу, Вы тут преуспели. Ваш ресторан, наверное, один из лучших во всем Парагвае.
- Благодарю за высокую оценку нашего заведения, - дон Андрес с довольным видом закрутил себе ус. - Ресторан действительно не похож на местные кабаки. Мы с женой долго откладывали деньги. Теперь у нас обедают многие офицеры Генерального штаба и военного училища. Ужинать приходят чиновники из правительства и мэрии. Самая приличная публика.
     На следующий день я сидел в просторной столовой Угрича за богато накрытым столом. Его супруга, донна Мария, оказалась молодой симпатичной женщиной, малоросской. Я сначала даже подумал, что это его дочь. После борща со сметаной и вареников с вишней донна Мария принесла нам графин с золотистой жидкостью.
- Попробуйте парагвайский ром, господин Истомин, - предложила она.
         Я опрокинул в себя стаканчик с обжигающей жидкостью и занюхал вареником. Донна Мария рассмеялась.
- Что Вы делаете! Это же не водка! Ром надо пить глотками и курить сигару при этом.
- Благодарю за науку. Обещаю научиться.
       Дон Андрес достал бразильские сигары, предложил мне, но я отказался.
- Простите, не курю.
- Тогда я с Вашего позволения подымлю в одиночку.
- Как Вам угодно.
       Сытный обед и ром располагали к неторопливой беседе. Кажется, дон Андрес любил и то, и другое, и третье.
- Я слышал про Парагвайскую войну в прошлом веке, - начал я.
- Да, было такое, - дон Андрес наконец раскурил сигару. Комнату стал заполнять ароматный дым и донна Мария открыла второе окно. - Парагвай шесть лет воевал против Бразилии, Аргентины и Уругвая. Погибли почти все мужчины.
- Из-за чего же воевали?
- Старая колониальная история. Португальцы с испанцами долго не могли поделить территорию. А все из-за путаницы в названиях. Подписывают договор, определяют границу по реке Игура. Но это для испанцев она Игура, а для португальцев Вакария в верхнем течении и Ивиньейма в нижнем. Для них Игура – совсем другая река. А для испанцев португальская Игура – это Карапа. Так и не смогли договориться до самой независимости. Потом бразильцы построили на Игуре крепость Дорадус. Парагвайцы возмутились и начали готовиться к войне.
- Такая маленькая нищая страна с крохотным населением и армией против гиганта?
- В то время Парагвай был совершенно другим, - дон Андрес выпустил облако дыма и продолжил рассказ. - Правительство контролировало промышленность, сельское хозяйство, экспорт древесины и матэ. И никаких внешних займов не брали. Жили за счет собственных сил и средств. Землю поделили на государственные кооперативы – эстансьяс де ла Патрия. Поместья Родины, по-нашему. Пригласили две сотни иностранных специалистов, чтобы построить телеграфные линии и железные дороги для текстильной, бумажной, типографской промышленности и производства пороха. В Ибикуи отливали пушки и мортиры. В Асунсьоне заложили верфи и начали строить военные корабли, чтобы отвоевать выход к морю через бразильскую территорию и там на Атлантике построить порт. Увеличили армию и по реке Парагвай поставили военные укрепления. Даже с уругвайцами заключили союз. Но они потом поддержали Бразилию. А затем к ним присоединилась и Аргентина. Началась война и через пять лет в Парагвае просто не осталось мужчин – почти все погибли в боях. Воевать пошли подростки и даже дети. Старики рассказывают, что пленных парагвайцев союзники продавали в рабство. В конце концов они победили. Парагвай был оккупирован. Бразильская армия оставалась тут несколько лет и ушла через четыре года, расширив за счет Парагвая свою провинцию Мату-Гросу. Аргентина тоже получила дополнительные территории. Так что теперь осталась только половина Парагвая. Правительству пришлось подписать договор о возмещении союзникам военных расходов. Выплачиваем до сих пор, - печально вздохнул дон Андрес.
- Почему?
- Большая политика. Бразилия и Аргентина набрали военных займов у Лондонского Банка, Берингов и Ротшильдов. А отдавать, как всегда, приходится проигравшим. И это еще не все. После войны парагвайские крестьяне оставили сожженные деревни и переселились в окрестности Асунсьона. А земли за бесценок скупили аргентинцы и построили там свои поместья. Промышленности теперь почти нет, британцы завозят свои товары и продают втридорога. Да еще заставили правительство взять в долг миллион фунтов стерлингов. Мы его тоже до сих пор выплачиваем. Вот Вам причины нынешней бедности и отсталости Парагвая.
- Трагическая история.
         Было три часа пополудни, жара начинала спадать и дон Андрес предложил прогуляться по городу, а заодно зайти к его старому другу, пользовавшемуся, как он выразился, огромным влиянием в высоких кругах Асунсьона. Проходя мимо ‘Банко эспаньол’ с бронзовыми фигурками, дон Андрес по-детски погрозил кулаком:
- Мошенники! У меня тут пропали сто тысяч песо из-за их банкротства.
          Я по дороге вновь присматривался к местной жизни, столь отличной от Европы и даже от Аргентины. В дневном свете Асунсьон, расположенный на высоком берегу реки Парагвай, открылся во всей своей непритязательной красе. Лас-Пальмас, главная улица города, была похожа на уютные улочки провинциальных городов в Испании - та же архитектура зданий, те же наряды у женщин и даже неизменный Испано-Американский банк. А вот городской базар сразу снимал обманчивое очарование южной Европы и мгновенно переносил в самое сердце Южной Америки. Торговки в черных платьях с огромными сигарами во рту почти криком предлагали купить ананасы и кокосовые орехи, а полуголые мальчишки навязывали иностранцам черных обезьянок, которые обитали в здешних городских парках, как белки в Санкт-Петербурге. Везде шум, давка, движение. Продавцы и покупатели во весь голос торгуются, спорят, обсуждают последние новости.   
         Мы пробрались сквозь гудящую толпу и вышли на площадь Конституции со статуей женщины на колонне, окруженной зеленью сквера. Между Палатой депутатов и длинным зданием военного училища по плацу, блистая на солнце германскими касками, маршировали солдаты в синих мундирах. Присаживаемся на одну из скамеек, переводим дыхание после базарного столпотворения и, вдыхая аромат цветов, любуемся чудным видом, открывшимся перед нашими глазами. Внизу, переливаясь на солнце серебром вод, течет река Парагвай, белеют паруса и временами раздаются протяжные пароходные гудки. Мне опять вспомнился Лермонтов. На сей раз вполне предсказуемо и весьма тривиально:
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
       Поэзия одинокого странника…
      Дон Андрес прервал мое декадентское настроение очередным рассказом о Парагвае.
- Там за рекою до самой Боливии по Рио-Верде и Рио-Пилькомано на тысячу верст тянется чако - непроходимые парагвайские степи. В них живут только дикие племена аргуканов, чемококо и пона. Среди них свирепствует ужасная лихорадка чуча, от которой индейцы умирают сотнями. А между эпидемиями они жгут фермы белых – тех, кого не сумели съесть ягуары, обезьяны, крокодилы, змеи и удавы бой гуассу. Правительство временами посылает военные отряды на усмирение краснокожих, но толку мало. Несколько лет назад для защиты от индейцев, а заодно от Боливии и Аргентины, по реке Пилькомано построили два военных форта, но во многих местах граница с Боливией до сих пор не определена. Вот Вам еще один повод для войны в будущем.
         Чувствовалось, что для дона Андреса Парагвай уже стал второй родиной и он искренне за него переживал.
- А теперь, как обещал, познакомлю Вас с нашим самым влиятельным в Парагвае соотечественником. Занимается политикой, имеет связи в самых высоких кругах, издает экономический журнал да еще владеет несколькими поместьями и личным авто. Кроме того, он здесь неофициальный консул на добровольной основе и занимается устройством новых иммигрантов.
         Мы вышли на авениду Петтироси, где находился кирпичный особняк с поэтичным гуарани-испанским названием Вилла Ньяндутин – ‘Кружевная вилла’. Нас встретил господин среднего роста в пенсне и черном берете.
- Доктор Рудольф Карлович Рихтер, - суховато представился он. - Кто Вы? Как к нам добрались? Чем думаете заниматься?
         Рудольф Карлович сразу произвел на меня впечатление делового, но в тоже время обходительного человека. А полки книг вдоль стен и стопки рукописей на столах говорили о начитанности и образованности хозяина виллы, что вполне подтверждалось в общении с ним. Я кратко рассказал о себе и о цели приезда в Парагвай.
- Когда у Вас назначена аудиенция у Чирифе? – поинтересовался он.
- Завтра собираюсь в военное министерство записаться на прием.
- Не надо Вам сразу в министерство, - ни секунды не думая, перебил меня Рудольф Карлович. - По записи будете ждать целый месяц. Завтра у меня с ним деловая встреча в ‘Унион-клубе’. У Вас документы с собой? Переведены? Великолепно! Давайте. Передам ему лично в руки. А Вы послезавтра с утра направляйтесь в военное министерство. Вас будут ждать.
         Я про себя восхитился с какой легкостью он схватывал самую суть и как быстро находил наилучшее решение.
- Вы уже сняли квартиру или все еще в гостинице?
- Приехал только вчера. Так что пока в гостинице.
- Идемте, тут рядом на авенида Колумбия за умеренную плату сдаются весьма приличные комнаты.
        Весь следующий день я готовился к аудиенции – написал свою биографию по-испански и выучил ее наизусть, ибо был уверен, что Чирифе пожелает со мной познакомиться поближе перед тем, как определиться в какую часть и на какую должность меня назначить.
       Утром я пришел в министерство, несколько волнуясь от столь головокружительного продвижения моих дел. Прошел мимо затянутых в парадную кирасирскую форму часовых, поднялся по мраморной лестнице и стал ожидать в зале перед кабинетом военного министра. Через полчаса открылась высокая дверь и вышел офицер в сюртуке с серебряными капитанскими погонами, белой фуражкой с красным околышем и блестящим палашом на поясе. Настоящий русский кавалергард! Капитан подошел ко мне.
- Сеньор Истомин?
- Так точно.
- Капитан Фрейвельд, адъютант министра, - представился он. - Пройдемте в кабинет. Министр Вас ожидает.
       Чирифе сидел за громадным столом в глубине кабинета и перебирал мои документы. На маленьком столике в углу комнаты лежали каска и сабля. 
       Официально представляюсь:
- Станислав Истомин, бывший офицер кавалерии Российской Императорской армии, - отчества не упоминаю по примеру дона Андреса.
      Министр задумчиво посмотрел на меня и ничего не ответил. Я пытался понять, что сие означает, и, не сводя с него взгляда, молчал в ответ. Полковник вышел из-за стола и приблизился к окну с заложенными за спину руками. У меня появилась возможность рассмотреть его форму - синий сюртук с красными кантами, синие длинные шассеры с красными генеральскими лампасами и ботинки со шпорами. Отмечаю про себя, что красный и синий плохо сочетаются при отсутствии белого. Министр по-военному повернулся в мою сторону и короткой, как приказ, репликой бросил вопрос:
- Какая форма была в Вашем полку кавалерии?
        Странное начало беседы. Разительное отличие от нашей встречи в Буэнос-Айресе. Он меня проверяет? В чем-то подозревает? Не задумываясь, отвечаю:
- Почти как у Вас, Ваше превосходительство, красно-синяя. Только походная чумка и кружка белые. У офицеров шнуры и пуговицы - золотые.
- Превосходно, - наконец лицо министра просияло знакомой мне улыбкой. - Готовьтесь к экзамену на звание лейтенанта кавалерии через полтора месяца. Капитан Фрейвельд выдаст Вам материалы для подготовки.
- Слушаюсь, - поворачиваюсь кругом и выхожу из кабинета.
        Менее всего я ожидал подобной аудиенции с одним единственным вопросом.
        Капитан Фрейвельд вручил мне стопку книг и я, все еще волнуясь и вспоминая каждое мгновение моего пребывания в министерстве, неторопясь возвращался к себе на авениду Колумбия.
        Не теряя времени, в тот же день сел за чтение книг и брошюр. Пришлось попросить испанско-русский словарь у доктора Рихтера, так как мой военный лексикон на испанском был еще относительно беден. Многие слова приходилось искать по словарю или понимать по аналогии с французскими. Помогало то, что кавалерийский устав, принятый в парагвайской армии, был полностью списан с германского, как и книги по стратегии и тактике боя. Пришлось учить фортификацию и совершенно незнакомую мне военную иерархию и администрацию парагвайской армии, а также вспомнить пруссацкий кавалерийский строй ‘справа рядами’. В нашей кавалерии обычное движение конницы было справа по три, либо справа по шести.
        Парагвайская армия оказалась весьма скромной по составу – всего лишь пять тысяч военнослужащих. Отдельных полков не существовало. Вся пехота была сведена в четыре трехротных батальона, а кавалерия в четыре эскадрона. Имелись две полевые батареи, жандармский эскадрон, саперная рота, радиостанция и авиационный парк без самолетов и летчиков. Флот состоял из двух речных канонерских лодок и нескольких катеров. Все воинские части разделялись на четыре округа - в Энкарнасьоне, Парагвари, Вилле-Рике и Консепсьоне. В Асунсьоне располагался гвардейский эскадрон Эскольты президента и база военного флота.
          На всю армию имелся лишь один генерал и несколько полковников, включая уже знакомого мне Чирифе. Почти все они прошли обучение в Европе на высших военных курсах и в академиях Генеральных штабов. Офицеров сухопутных частей готовили в Асунсьоне в военном училище с пятилетним курсом обучения. Там же на курсах гардемаринов обучали офицеров речного флота. В военном министерстве много лет назад был принят указ по привлечению на службу в качестве инструкторов иностранных офицеров с боевым опытом, но каждый из них должен был сдать экзамен по своему роду войск при особой военной комиссии Генштаба – то, что предстояло пройти мне.
         Штайн был прав, когда сравнивал аргентинскую и парагвайскую армии - здесь иностранцев принимали весьма охотно и также охотно перенимали их знания и боевой опыт. Бросалось в глаза явное германофильство - три четверти преподавателей военного училища и инструкторов в армии были немцами. Аргентинцы же ограничились копированием формы европейских армий.
         Теперь все ночи я просиживал за уставами и учебниками. Вскоре моя комната стала напоминать военный штаб. По стенам я развесил исписанные листы бумаги с кратким пересказом устава, описаниями и чертежами фортификаций и даже с рисунками кавалерийских перестроений и схемами баталий. Как-то сама собой сложилась особая манера самообучения. Я подходил к листку бумаги, прочитывал его или запоминал чертеж, затем отходил к окну и все повторял по памяти, мысленно представляя прохожих моими экзаменаторами.
        А улица каждый день и вечер манила к себе звуками гитары, смехом очаровательных сеньорит и шумной игрой мальчишек, двое из которых целыми днями играли под моим окном и временами с интересом поглядывали на меня. Я поначалу принял это как проявление детского интереса к новому постояльцу со странными привычками ходить по комнате и разговаривать с собой у окна, но мальчишки упорно продолжали играть на одном месте и украдкой наблюдали за мной. Их товарищи по игре приходили и уходили и только эти двое неизменно оставались на своем посту с утра до самой ночи.
         Я решил все проверить. Проснувшись в полдень после ночных занятий, вышел на улицу и неспеша направился к базару. Краем глаза заметил, что один из моих наблюдателей остался на месте, а другой следовал за мной. Не доходя до базара пару кварталов, я свернул с дороги и сделал петлю по узким улочкам. Мальчишка упрямо меня преследовал. Я повернул за угол и прижался к стене. Мимо легкой рысью пробежал мой сопровождающий. Догоняю его,  хватаю за предплечие и к стене. Теперь надо действовать напористо, пока он напуган.
- Кто приказал тебе следить за мной?
          Мальчишка от испуга перестал дышать. Я продолжаю словесную атаку командирским голосом:
- Кто? Говори!
         Но мальчишка молчит и все смотрит на меня черными глазенками. Мне его искренне жаль, но я должен получить честный ответ. Нельзя останавливаться. Говорю первое, что приходит в голову:
- Ты знаешь, кто я? Офицер кавалерии! Посажу тебя на лошадь и отвезу в чако к крокодилам и ягуарам!
- Не надо, сеньор! – наконец-то он что-то сказал.
Теперь надо горстями сыпать вопросы.
- Кто приказал следить? Бандиты? Гаучо? Индейцы? – намеренно предлагаю ему немыслемые варианты ответов, чтобы он понял, что правдивое признание будет совсем не тем, чего я якобы боюсь.
        Мальчишка трясет головой и спешит меня успокоить:
- Нет, сеньор! Это дон Андрес! Он не бандит. У него ресторан. Он нас кормит.
       Не показываю вида, насколько я ошеломлен. Более вопросов у меня нет. Перехожу к детскому варианту операции прикрытия, чтобы мой запорожец ничего не узнал от этого мальчугана.
- А-а! Так это старик Андрес! Не переживай. Он - мой друг. Помогает мне ловить врагов и бандитов. Значит, и ты мой друг. Как тебя зовут?
- Хуан Мигель, - мальчишка переводит дыхание и радуется, что все, кажется, обошлось.
- Рад знакомству, Хуан Мигель, - протягиваю ему руку. - Называй меня сеньор Русо Бланко. Я тоже русский, как дон Андрес. Вот что! Раз мы с тобой теперь тоже друзья, хочу тебе сделать подарок и дать секретное задание.
        Мальчишка смотрит уже с явным интересом. Отпускаю его предплечье и достаю из кармана пять песо.
- Вот тебе деньги за отличную службу! Потрать один и только на себя. И ничего не говори о нашем разговоре своему другу и дону Андресу. Я сам отблагодарю старика за секретную помощь. Без тебя я бы не справился! Договорились?
       Мальчишка, не сводя с меня глаз, берет деньги и уверенно отвечает:
- Да, сеньор Русо Бланко.
      Он так и не понимает, чем же смог мне помочь, но заинтригован таинственностью и важностью происходящего.
- Прощай. Рад буду снова тебя видеть под моим окном. Только не показывай вида, что мы тайно знакомы.
- Да, сеньор.
         Теперь для него игра в шпионов и бандитов стала еще более захватывающей – у него есть свой секрет от дона Андреса и от товарища. А что еще надо мальчишке лет десяти? Только бы не проговорился до того, как я пойму игру дона Андреса. Надо навестить моего запорожца и посмотреть на него другими глазами. Вместо базара теперь направляюсь в его ресторан. Сажусь за столик недалеко от единственного пока посетителя – майора парагвайской армии. На нем чистая опрятная форма кабинетного офицера. Видимо, служит в министерстве или при штабе. Заказываю борщ с черным хлебом и кулебяку. Посматриваю в окно и на майора. Он явно никуда не спешит. Через несколько минут в зале появляется дон Андрес.
- А-а! Господин Истомин! Ну наконец-то к нам заглянули. Я уже собирался сам Вас навестить.
- Благодарю. Вот не удержался – решил еще раз отведать Вашего непревзойденного борща со сметаной.
- Борщ не мой. Супруга варит. Уже здесь научилась по моей науке. Но Вы правы, получается не хуже, чем в Киеве. Надеюсь, Вы зашли не только за борщом.
- Конечно, нет. Во-первых, просто хотел с Вами увидеться. Во-вторых, поблагодарить за превосходный домашний обед и столь полезное для меня знакомство с доктором Рихтером.
- Ну что Вы! Всегда рад помочь достойному человеку, тем более соотечественнику. Как прошла Ваша аудиенция?
- Как нельзя лучше. Разрешили держать экзамен на офицерский чин. Теперь готовлюсь сутки напролет.
- Поздравляю. А вот, кстати, Ваш будущий сослуживец, как я надеюсь, - дон Андрес повернулся к майору и заговорил по-испански. – Сеньор Гестефальд, разрешите Вам представить моего соотечественника сеньора Истомина. Он бывший офицер русской армии, а ныне готовится к военной службе у нас.
        Майор кивнул и отодвинул от себя тарелку.
- Майор Гестефальд. Служу в Генеральном штабе. Буду рад поближе с Вами познакомиться. Заходите в субботу на обед. Я живу не так далеко отсюда - в Порто-Сахонии. Познакомитесь с моей супругой и сослуживцами.
- Почту за честь.
        Я быстро подружился с майором и его женой фрау Мартой, которая говорила по-испански с сильным немецким акцентом. Я предложил ей общаться по-немецки, чему фрау Марта была несказанно рада.
        На их вилле по выходным собирались офицеры Генерального штаба. В основном, конечно, немцы, но были выходцы и из других стран Европы -  испанский капитан артиллерии, сербский лейтенант из пехотной роты и старший лейтенант британской армии. Все делились своим служебным опытом, рассказывали о предстоящем мне экзамене и вообще старались как-то поддержать, чему я был искренне рад. Во мне еще больше укрепилась надежда, что смогу достойно сдать экзамен и моя служба в парагвайский войсках сложится удачно.
         Месяц спустя на одной из таких встреч я попросил офицеров проверить мои знания. Целый час отвечал по-испански на их вопросы, принимал к сведению рекомендации и поправления. Мои новые знакомые остались довольны моей подготовкой, а фрау Марта даже заявила, что я знаю гораздо больше ее мужа, успевшего забыть настоящую военную службу и одновременно сделать блестящую карьеру в Генштабе, став майором парагвайской армии в тридцать два года. В ответ Гестефальд добродушно вздохнул и ответил, что никогда бы не покинул родную Германию, если бы не поражение в войне, революция и сокращение армии. Я решил его приободрить:
- Майор, у нас с Вами весьма похожие судьбы. Я покинул Россию именно по таким же причинам.
- Вы не представляете, - снова вздохнул он, - в последние месяцы нашего пребывания в Германии нам буквально приходилось голодать. А здесь в Парагвае на военную службу поступил мой фронтовой командир майор фон Притвиц. И мы тоже решили уехать.
         Мы посмотрели друг на друга и поняли, что о войне и революциях лучше не говорить. Гестефальд прервал неловкую паузу:
- Господа офицеры, давайте выпьем за нашу новую родину Парагвай и будущие победы ее армии! – мы встали, подняли рюмки с золотистым ромом и залпом по-гусарски их осушили.

         Мой экзамен был назначен на понедельник 28 июля в военном училище. Я предстал перед комиссией Генерального штаба в своем единственном, синем костюме, предварительно почищенным и отутюженным. В конференц-зале за длинным столом, покрытым малиновым сукном, сверкая эполетами и перевязями на парадных мундирах, сидели восемь высших чинов парагвайской армии. Перед каждым лежала каска и папка с бумагами. Председательствовал генерал Эскобар в белом кавалерийском мундире и золотых эполетах. Справа сидел его заместитель полковник Рохас, слева начальник военного училища полковник Луго, далее по сторонам начальники военных округов полковники Мендоса, Брисуэлло, Луго, Шенони и Хиль.
         Я начал с доклада о моей кавалерийской службе в российской армии, заученном мной наизусть на беглом испанском – в каком полку служил, в каком чине, в каких военных операциях участвовал и намеренно упомянул какая была форма у русских гусар. Как и полковнику Чирифе, офицерам комиссии понравилось, что русские гусары носили форму столь похожую на парагвайскую и я почувствовал их расположение ко мне. Слово взял генерал Эскобар, который, как я уже знал от моих друзей-офицеров, недолюбливал немцев:
- Значит, Вы участвовали в боях против Германии?
- Так точно, Ваше превосходительство, в составе 11-го гусарского полка, начиная с 1915 года. А после большевистской революции находился в Белой армии с 1918 по 1920 годы.
- Русо бланко? – спросил генерал.
- Так точно, Ваше превосходительство.
        Генерал улыбнулся, положил в рот две таблетки, запил их водой и обратился к экзаменационной комиссии:
- У сеньора Истомина впечатляющий боевой опыт - три года в самой грандиозной войне в Европе и два года в гражданской войне в России. Пожалуй, более чем достаточно для офицера нашей армии. У меня больше нет вопросов. Прошу Вас, сеньоры офицеры.
         Каждый из семи офицеров задал мне по одному вопросу по тактике, фортификации и даже по артиллерии. Я старался отвечать четко, без остановок, на хорошем испанском.
         После устного экзамена мы прошли в манеж военного училища. Здесь два драгуна держали под уздцы гнедого скакуна под английским офицерским седлом. Генерал Эскобар, бывший кавалерист, взял в руки бич. Я сел на коня и пошел на барьеры - мое любимое занятие в Николаевской кавалерийской школе. Трипель-бар, банкет, каменная стена – все взял чисто. Спешившись, подошел к генералу.
- Превосходно, - просиял тот. - А теперь бой на саблях.
        Такого я не ожидал. Мы всей группой прошли в гимнастический зал в соседнем корпусе училища. Там нас уже ожидал высокий худощавый блондин средних лет с лицом коренного прусака.
- Познакомтесь, сеньор Истомин. Старший инструктор сабельного боя нашего училища майор Шварц. Как и Вы, прошел отличную школу у себя на родине – пятнадцать лет в германской кавалерии.
        Шварц холодно кивнул мне.
- Сеньор Истомин, предлагаю Вам сразиться на саблях, - произнес он ледяным голосом, немного картавя на немецкий манер. – Поскольку в данный момент речь не идет о дуэли или боевых действиях, то сабли будут тренировочные, то есть из дубового дерева.
         Он взял с гимнастической скамейки две сабли и предложил мне выбрать. Глядя ему в глаза, я неспеша снял пиджак, расстегнул пуговицы на рубашке и засучил рукава. Шварц, высоко закинув голову, наблюдал за моими приготовлениями. Я взял саблю, попробовал ее на вес без лишних движений, чтобы он не догадался раньше времени о моей технике боя. Теперь надо немного потянуть время, чтобы оценить его возможности и продумать мои действия. Раз он выше меня на голову, то решающие удары будет наносить сверху. Остальное надо считать лишь отвлекающими маневрами. Будет действовать прямолинейно, как все пруссацкие гусары. Он – инструктор, а значит, будет драться по всем правилам учебников сабельного боя. Ну что ж,  противопоставлю ему строгую защиту с вялым отступлением. А дальше... Шварц прервал мои мысли:
- Победителем будет считаться тот, кто нанесет противнику первый чувствительный удар лезвием или острием сабли. Если за пять минут боя никто не сможет нанести такой удар, то Вы считаетесь победителем, сеньор Истомин, как изначально слабейший.
        Кажется, мне давали очко вперед. Взглянув на офицеров комиссии, я понял, что ставки сделаны не на меня. Только генерал Эскобар с секундомером в правой руке, казалось, всем нутром желал мне победы.
         Мы со Шварцем встали на изготовку. Издав легкий крик, он пошел в атаку. На меня посыпался шквал хлестких боковых ударов без остановок и пауз. Шварц наносил пять-шесть ударов с боку, потом один-два по открытым местам и тут же начинал новую комбинацию. Я понемногу отступал, контролируя защиту. Ага, вот наконец и пара решающих ударов сверху. Моя деревянная сабля едва выдержила молниеносный удар в голову. Шварц был беспощаден. Заметив, что моя защита пока непробиваема, Шварц увеличил скорость ударов. Пора действовать. При таком темпе боя никакой реакции не хватит на отведенные пять минут. Делаю короткий выпад вперед, Шварц в ответ чуть отскакивает назад. Я пользуюсь этим, чтобы тоже отскочить на полсажени. Все, дистанция разорвана. Именно сие мне и надо. По-казацки на себя раскручиваю по сторонам саблю. Несколько мгновений Шварц невольно вынужден метаться взглядом, пытаясь понять незнакомую технику, не прописанную ни в одном европейском учебнике. А я тут же перехожу на фехтование - делаю глубокий выпад правой ногой и снизу от бедра наношу прямой удар тупым острием ему в живот. Шварц сгибается пополам и издает болезненный выдох.
- Превосходно! – закричал генерал Эскобар. – Три минуты пятьдесят три секунды.
          Эскобар не скрывал своего удовольствия и тряс мою руку, похлопывая другой по плечу.
- У Вас прекрасная выучка, старший лейтенант парагвайской кавалерии Русо Бланко!
         Видимо, он готовил эту фразу заранее и теперь ожидал моего удивления.
- Не смущайтесь, я не оговорился. Вы зачисляетесь в кавалерию в звании старшего лейтенанта, а не лейтенанта, как Вам было обещано.
        Кажется, в его глазах я только что победил всю германскую армию. Потом меня поздравили остальные члены комиссии и некоторые даже обнимали. Не скрою, я был несказанно счастлив.
         В тот же день я отправился с майором Гестефальдом в военное интендантство заказать форму. Портной-немец снял с меня мерки и обещал через неделю прислать с посыльным мундир, сюртук, синие бриджи и две пары защитного обмундирования. В соседнем корпусе я выбрал себе пару лакированных ботфорт, каску, шарф, эполеты, погоны и палаш. Теперь оставалось только дождаться декрета президента республики доктора Гондры о моем зачислении в парагвайскую армию.
        Весь остаток недели, чтобы как-то скоротать томительное ожидание, я просидел в читальном зале, просматривая парагвайские газеты и журналы за последние несколько лет, каковых оказалось не более пяти. В единственной городской газете ‘Асунсьон’ за 1915 год попалось на глаза объявление об открытии ресторана дона Андреса. Текст занимал половину страницы:
Приглашаем всех в новый ресторан ‘Киев’. Попробуйте домашнюю кухню Великой и Малой России.
Супы: борщ (свекольный суп, подается со сметаной), щи (капустный суп).
Вторые блюда: вареники с творогом, картофелем и вишней, пельмени, картофель-пюре со сливочным маслом, котлеты по-киевски, кулебяки, пироги с мясом и капустой, русское жаркое, запеченый поросенок с хреном, соленые огурцы и квашенная капуста.
Десерты: домашний торт, пирожные, моченые яблоки.
Напитки: пшеничная и свекольная водка, гусарское шампанское, квас (хлебный напиток), черный чай с рафинадом.
Вас гостеприимно обслужат дон Андрес и донна Мария.
        В том же 1915-ом году открылся ‘Вестник экономической мысли’ доктора Рихтера. Журнал сначала выходил один раз в два месяца, а через год стал ежемесячником и распространялся не только в Парагвае, но и в Аргентине, Уругвае, Чили и Боливии. Половину журнала занимали собственные статьи и переводы Рудольфа Карловича по развитию сельского хозяйства и промышленности в Южной Америке, обзоры финансовых систем, комментарии к экономическим теориям Мюнцера, Петти, Франклина, Кенэ, Тюрго, Мальтуса, Милля, Сен-Симона, Фурье, Оуэна, Вейтлинга, краткое изложение ‘Капитала’ Маркса и ‘Крестьянский вопрос во Франции и Германии’ Энгельса. Я еще раз впечатлился образованностью и умом доктора Рихтера.
        Через три дня в газетах появился президентский декрет о моем зачислении в армию и я, наконец, облегченно вздохнул – я снова офицер!
         В субботу в восемь часов утра интендантский унтер-офицер принес мне огромный тюк и массу всевозможных свертков. Я принялся разворачивать содержимое и примерять новую драгунскую форму. Подошел к зеркалу и в первый момент не узнал себя - на меня смотрел драгун в сверкающей каске, синем мундире с эполетами и малиновыми обшлагами, лампасами и воротником. Превосходно!
         Пристягнув палаш, я вышел на улицу. В нашей Николаевской кавалерийской школе существовала традиция: по производству в офицеры дать на чай первому солдату, отдавшему тебе честь. И здесь, в Парагвае, я решил ее не нарушать. Подозвал смуглого драгуна, наградил его десятью песо, за что тот долго меня благодарил и даже сбегал за авто. Купив по дороге свежего мяса, бутылку рома, черного чая и коробку рафинада, я отправился к доктору Рихтеру. Мы вместе приготовили настоящий парагвайский обед и сервировали стол. Довольные, выпили за мое производство в офицеры и разговорились.
        Рудольф Карлович не был в России уже много лет, но во всех подробностях знал, что там произошло в последние годы и был в курсе текущих событий.
- Как же произошло Ваше расставание с Родиной? – спросил он, наливая еще по рюмке рома.
- Весьма печально и крайне вынужденно, - ответил я. - В 1920 году я оставил Крым с войсками генерала Врангеля. Потом Константинополь, Париж, Буэнос-Айрес и, наконец, Асунсьон.
- Отчего же не осели в Буэнос-Айресе? Почти европейский город. Там большая община выходцев из России. Можно было устроиться.
- Оказалось, что перспективнее у вас в Парагвае. Сами видите, здесь я стал офицером, а там был разнорабочим.
- Вы правы. Аргентина экономически развита и уже наводнена иммигрантами. А сюда они почти не едут – далеко от портовых городов, где, как правило, и оседают приезжие. К тому же, мало кто слышал о Парагвае и еще меньше представляют себе здешнюю жизнь. Ничего, с нашим европейским опытом мы сделаем эту страну самой передовой в Южной Америке. Как Вы знаете, я - экономист. Так вот, хочу Вам сказать, что с 1768 года страна развивается вкривь да вкось.
- Почему именно с 1768-го?
- В тот год испанцы изгнали иезуитов из Парагвая.
- Разве они не вместе колонизировали эту страну?
- Начинали вместе, но затем их пути разошлись. Испанцы варварски истребляли и порабощали местное население - различные племена гуарани. Их интересовала только сиюминутная выгода. А иезуиты видели в индейцах если не друзей, то по крайней мере людей, разумные человеческие существа, которые можно объединить в эффективные социально-экономические сообщества. Простите великодушно, что так кудряво выражаюсь, но сие как нельзя лучше передает суть. Индейцы были исключительно диких нравов, враждовали между собой, кустарно выращивали маниоку, кукурузу и арахис и справедливо ненавидели европейцев в лице испанских и португальских конкистадоров.
- И кажется, ненавидят до сих пор, - добавил я.
- Совершенно верно. Иезуитов они уже не помнят.
- Кто же из европейцев первым начал осваивать эти земли? Испанцы или португальцы?
- Испанцы. Хуан де Саласар основал Асунсьон, который стал главным опорным пунктом испанцев в регионе. А через несколько десятков лет, в 1608 году, в Парагвае появились первые поселения иезуитов, которые со временем объединились в иезуитскую редукцию. Этакое теократическо-патриархальное царство, к которому всегда стремилась католическая церковь. Получилось уникальнейшее во всей всемирной истории государство, - Рудольф Карлович выразительно, по-профессорски поднял указательный палец. - Иезуиты обратили индейцев в христианство, привили благородные нравы и сделали из них оседлых жителей - земледельцев, скотоводов и ремесленников. В каждом поселении был священник-иезуит, исполнявший не только духовные, но и административные обязанности.  Ему были подчинены выбранные индейцами каcики, что-то вроде полиции. Индейцы работали под надзором этой администрации, сдавали урожай, скот и изготовленную утварь в общественные лавки, из которых затем бесплатно получали все необходимое для жизни. Прямо как у Александра Сергеевича Пушкина:

...Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
- А золото иезуитов не интересовало, в отличие от испанцев и португальцев. Таким образом исчезло неравенство, жажда наживы и причины военных конфликтов. Все общались на языке гуарани. И только к середине XVIII-го века его постепенно вытеснил испанский. И то, заметьте, самым естественным образом. Население постепенно смешалось и превратилось из индейского в метисское. Сформировалось независимое от Испании и испанских колониальных властей государство, что испанцам, конечно же, не понравилось. Но одолеть иезуитов с индейцами они не могли ни административным, ни военным путем. Тогда 1750 году передали иезуитские поселения португальцам. Те начали войну, растянувшуюся на четыре года. Причем против иезуитов выступила не только Португалия, но и Испания. Конечно, союзники победили и изгнали иезуитов из всех испанских владений в Южной Америке, а индейцы постепенно вернулись к прежней дикой жизни.
- Печальная история.
        А Рудольф Карлович напористо продолжал сыпать перлами исторической и экономической науки:
- В 1810 году Аргентина отвоевала независимость у Испании и попыталась поднять восстание в Парагвае. Но их армия была больше похожа на банду все тех же конкистадоров. Солдаты грабили и жгли парагвайские селения. Парагвайцы их приняли за захватчиков, собрали армию и разбили аргентинцев. К сожалению, победа не принесла им экономического благоденствия. Началась бесконечная борьба за власть - заговор генерала Каваньяса, арест губернатора Веласко, хунта, потом диктатура Франсия, за ней диктатура Лопесов и снова война против Аргентины. В 1864-ом воевали против тройственного союза Бразилии, Аргентины и Уругвая. Потеряли две трети населения. Бразильская армия на несколько лет оккупировала Парагвай. Потом Парагвай им выплачивал контрибуцию. И снова заговоры, мятежи, хунты, диктатуры...
      Я не удержался от искреннего комплимента:
- Рудольф Карлович, Вы прекрасно знаете историю Южной Америки!
Рихтер помолчал, глядя куда-то сквозь стелажи книг.
- Да, мой дорогой. Настолько хорошо, что совершенно не чувствую себя оптимистом по поводу нынешнего правительства и президента.
- Отчего же?
- Парагвай до сих пор движется по этому порочному кругу.
- Вы желаете вернуться к иезуитскому царству?
- Вовсе нет! Но страной надо управлять по-другому. Любое государство будет процветать, но лишь при условии, если им руководит просвещенная олигархия управленцев и экономистов. Целью экономической и общественной деятельности любого гражданина должны стать не обогащение и карьера, а обеспечение блага и порядка для всего общества.
- И кто же здесь способен стать такой олигархией новоиезуитов?
- Мы с Вами, европейцы. Индейцы по-прежнему ведут дикий образ жизни. Потомки конкистадоров - то есть те, кого мы сейчас именуем парагвайцами, - это солдаты и крестьяне в тридесятом поколении, которые не видят дальше своего двора.
- Но нас с Вами явно не хватит. К тому же, никто не отдаст власть просто так, даже для всеобщего благополучия.

      Рудольф Карлович ответил професcорским тоном:

- Когда я сказал мы с Вами, то имел виду не только себя и Вас, но и других европейцев, недавно приехавших сюда. В первую очередь, немцев. Как Вы уже, наверное, заметили, у меня немецкое имя, отчество и фамилия. Да, мои предки из Германии. Я был вторым поколением, рожденным в России, и впитал лучшее от обеих наций. Так что могу быть Вашим связующим звеном и проводником в новый класс управленцев.
- Интересное предложение, - осторожно заметил я.
- И крайне перспективное, - парировал Рихтер. - Вы - человек чести. Это явственно читается в Вашей личности и послужном списке. Поэтому с Вами я могу говорить откровенно, как с достойным соотечественником и гвардейским офицером. У Вас есть все возможности присоединиться к нам и помочь новой родине не просто преданой службой в примитивной армии микроскопического размера, а в реструктуризации всей страны. Представляете, какие перспективы открываются перед Вами! Возможно, даже пост заместителя военного министра. Но для этого надо внести весомый вклад не только всемерным участием, но и тем, что у Вас, возможно, осталось в России – связи, прежний опыт работы, может какие-то бумаги...
- О чем Вы?
- Вы же были в самом пекле событий – война с Германией, революция, гражданская...
- Я все меньше Вас понимаю.
- Полно, оставим. Договорим в другой раз. Пока обдумайте мое предложение. Еще есть время. А сейчас завершим наш обед, столь незаметно перешедший в ужин, чаепитием и отправимся в синематограф.
- С удовольствием, - ответил я, раскрывая коробку рафинада. - И последний вопрос, если позволите.
- Конечно.
- Дон Андрес установил слежку за мной по Вашему указанию?

        Рихтер на мгновение замер, поставил чайник на стол и внимательно посмотрел на меня.

- Браво! Я в Вас не ошибся. Скажем так, с моего ведома и одобрения. Нас интересуют все перспективные личности, прибывающие на парагвайскую землю.

        С посещением синематографа Рудольф Карлович попал в самую точку. Не скрою, мне было лестно, как молодому корнету, показаться на публике в новой форме. Я еще раз убедился во влиянии и связях Рихтера. Казалось, его знал любой прилично одетый сеньор: по дороге в синематограф все с нами здоровались, поднимали шляпы и многие останавливались перекинуться парой слов. А после сеанса мы зашли в ‘Унион-клуб’, где закончили наш праздничный вечер десертом и бокалом красного вина.
          Впрочем, шпионско-политические интриги оставили меня на некоторое время. Через несколько дней я получил свое первое назначение и отправился командовать отдаленным фортом Дельгадо, а через два месяца отбыл в приграничный Энкарнасьон, через который попал в Парагвай и где в купе поезда мои документы проверял парагвайский офицер в германской форме, столь удивившей меня тогда. Там, в Энкарнасьоне, в свободное время я учил язык гуарани, на котором говорили почти все парагвайцы, и подружился со своим заместителем, бывшим офицером французской кавалерии лейтенантом Виалем. Он, оказывается, приехал в Парагвай почти одновременно со мной. Виаль был родом из Лотарингии с немецкими корнями по материнской линии. Родители хотели, чтобы он стал финансовым служащим, но будущий лейтенант парагвайской армии поступил по-своему – с отличием закончил кавалерийское училище в Лионе и был зачислен в Генеральный штаб в Париже. О причинах его переезда в Южную Америку я не распрашивал.
         Служба наша текла рутинно, каждый последующий день был точным повторением предыдущего лишь с изменением числа в календаре. Но в октябре к нам неожиданно приехал капитан Фрейвельд с предписанием немедленно отбыть в Асунсьон. 

Асунсьон. 28 октября 1921 года
          Мы остановились в казармах военного училища. Поздно вечером меня вызвали к военному министру. Войдя в его кабинет, я заметил, что там ничего не изменилось после моей аудиенции – все тот же громадный стол у дальней стены и каска с саблей на миниатюрном столике в углу. Чирифе был серьезен, решителен и краток.
- Вы помните нашу первую встречу в Буэнос-Айресе? – министр сразу перешел к делу, пропустив формальности военного приветствия.
- Конечно, Ваше превосходительство.
- Я Вам тогда сказал, что мне нужны опытные и верные офицеры.
- Именно так.
- А верность подразумевает открытость. Я должен знать о Вас все.
- Могу начать с самого детства.
- Нет необходимости. Начнем с Вашей службы в русской кавалерии.
- Слушаюсь. Закончив Николаевскую школу, я служил в 11-ом гусарском полку. Был на германском фронте с 1915 года. После большевистской революции находился в Белой армии с 1918 по 1920 год. В июле 1917-го попал в плен.
- Как попали? Расскажите подробнее.
- Слушаюсь. Пошел в разведку с отрядом драгун. Немцы в этот момент начали масштабное наступление и мы попали под артилерийский обстрел в открытом поле. Отряд погиб, а я, контуженный, попал в плен.
- Далее.
- Помню смутно. Держали в тылу. Потом интернировали куда-то в центральную Европу в лагерь для военнопленных.
      Здесь в моей легенде пробел, поэтому стараюсь говорить расплывчато.
- Медицинскую помощь не оказывали, почти не кормили. Несколько месяцев пролежал с головокружениями и головными болями.
- Далее.
- После подписания мирного договора весной 1918 года вернулся в Россию. Вступил в Добровольческую армию. После ее разгрома служил в Крыму у генерала Врангеля.
- Далее.
- В ноябре 1920 года после разгрома нашей группировки покинул Крым на пароходе. Несколько месяцев проживал в Константинополе, затем в Париже. Потом отправился в Буэнос-Айрес.
- Почему именно в Буэнос-Айрес?
- Не смог устроиться в Константинополе и Париже. Там все переполнено нашей иммиграцией.
- Могли бы устроиться в иммигрантских кругах.
- В Европе до сих пор неспокойно. Неизвестно, как сложатся отношения с Советской Россией. Не исключал возможной выдачи большевикам.
- Большевики искали именно Вас?
- Не думаю. Я был простым офицером кавалерии.
- Почему же не исключали выдачи большевикам? Или все-таки боялись, что ищут именно Вас, потому что Вы не тот за кого себя выдаете?
     А вот это уже серьезный укол. Или генерал меня лично проверяет перед тем, как дать ответственное поручение и поделиться конфеденциальной информацией? 
-     Сеньор полковник, все мои документы у Вас на руках.
Чирифе явно не удовлетворился моим пространным ответом.
-     Почему Вы попросились в нашу армию?
- Я же офицер. В Аргентине на тот момент не нашел возможности достойно устроиться. Господин Штайн предложил свои рекомендации к Вам и вот я здесь.
- Что Вам известно о подполковнике Истомине?
        Вот это да! Выстрел в упор!
- Это мой отец.
- Чем он занимался на военной службе?
- Служил в штабе Петроградского военного округа.
- Подробнее.
- Более мне неизвестно. Он не делился подробностями.
- Но Вы же сын!
- Так точно! Но по службе мы не пересекались. Я был в кавалерийских частях, а он в штабе столичного округа.
- В Департаменте контрразведки?
- Не могу знать.
- Где он сейчас?
- Мне неизвестно. С момента пленения я потерял связь с семьей.
- У Вас большая семья?
- Мать, сестра и младший брат.
- Где они сейчас?
- Мне неизвестно, иначе был бы рядом с ними.
- Похвально.
         Чирифе встал из-за стола и медленно прошелся по кабинету. Видимо, наступила его очередь рассказывать.
- Как Вы, наверное, давно заметили, у нас в армии много немцев. Естественно, у нас близкие связи с Германией. Вас это не смутило по прибытии сюда?
- Отчасти. Но они такие же иммигранты, как и я.
- Правильно. Но все они до сих пор верны Германии, поддерживают связи и помогают своей стране. В данный момент мне нужна всемерная поддержка этих офицеров, поскольку наш нынешний президент ни на что не годен. Вы сами видите, что Парагвай бедствует, нужны решительные меры. Мы уже потеряли большую часть территории, а в ближайшие годы можем потерять еще больше в войне с Боливией. В Чако индейцы заметили несколько буровых вышек. Кажется, американцы там ищут нефть. Если найдут, то войны не избежать. Нам надо срочно укреплять армию и послать экспедиционный корпус в Чако, чтобы выгнать оттуда американцев пока не поздно.  На сей раз нам придется действовать решительно, так как мой представитель, сеньор Шерер, проиграл последние президентские выборы. Теперь мы, военные, должны взять власть любой ценой! Я опираюсь на германских офицеров в нашей армии. Они дисциплинированны и верны. К сожалению, верны не только мне, но и своему Отечеству, как я уже сказал. Они согласились мне помочь в установлении хунты при условии, что Вы поможете Германии.
- Чем же я могу помочь их Отечеству?
- От Вас не требуют много. Есть небезосновательное предположение, что Вы штабс-капитан Проскурин – офицер военной контрразведки Петроградского военного округа, выдающий себя за кавалериста Станислава Истомина. Судя по документам, полученым нами из Германии, - полковник указал рукой на увесистую папку на столе, - не все сходится в Вашей биографии. Вы раздваиваитесь в определенные моменты своей жизни. Кавалерист Истомин действительно попал в плен при описанных Вами обстоятельствах и в указанное Вами время. Но контузии у него было! Он получил пулевые ранения в плечо и в ногу и был интернирован в Германию в лагерь для военнопленных в Траунштайн, недалеко от австрийской границы. Освобожден в марте 1919 года, после чего предположительно отправился в Париж. А Вы, как утверждаете, служили в Белой гвардии с 1918 года. Вас отпустили из лагеря раньше, чем указано в немецких документах? Или Вам удалось сбежать с простреленной ногой?
         Я молчал. Отпираться было бесполезно.
- Теперь перенесемся в Санкт-Петербург. Отец нашего героя, Демид Истомин, был подполковником русской армии, заместителем начальника военной контрразведки Петроградского округа Никитина и возглавлял департамент внешней контрразведки, то есть имел доступ к донесениям и контрразведки, и разведки, что весьма ценно. В 1918 году почти сто офицеров Петроградской контрразведки согласились работать в боевой организации большевиков, ныне всем известной как ВЧК - политическая полиция. Естественно, весь архив и текущая документация достались большевикам, а затем и нашим коллегам в Германии. Все, за исключением того, что смогли спрятать или уничтожить сбежавшие офицеры, среди которых подполковник Истомин и штабс-капитан Проскурин. Из штаба военного министерства исчезло личное дело сына Истомина, а также личные дела, архив и служебные папки Истомина-отца и штабс-капитана Проскурина. Нашим коллегам удалось обнаружить лишь несколько рапортов подполковника Истомина, поданных на имя Никитина. Из них следует, что Истомин и Проскурин занимались вопросами, крайне интересующими теперь наших германских коллег и большевиков в России. О Проскурине наши германские друзья вообще мало что знают, тем, согласитесь, ценнее информация о нем, а тем более его арест. Он напрямую подчинялся Истомину, имел отдельный кабинет и с конца 1916 года ни с кем из коллег не вел общих дел. Говорят, он пользовался доверием и симпатией своего непосредственного начальника, который по предположениям наших германских коллег, в конце 1917 года тайно выехал с семьей во Францию. Как видите, ситуация крайне интригующая и весьма двойственная. Теперь немцам крайне нужны документы Истомина и Проскурина, чтобы вновь подчинить себе зарвавшихся большевиков. Если откажетесь сотрудничать здесь, то Вас интернируют в Германию. Что Вы на это скажете?
- Я готов сотрудничать здесь ради моей новой родины Парагвайя.
- Прекрасно, старший лейтенант. Нет, пожалуй, уже капитан! Завтра утром приказываю Вам прибыть сюда в шесть утра – состоится Ваша беседа с нашими германскими офицерами. Если они останутся довольны, то можете примкнуть к нам немедленно. Гарантирую Вам жизнь и достойную карьеру. Мне нужны такие офицеры, как Вы. 
       Отдаю честь, разворачиваюсь и выхожу из кабинета. Надо все обдумать до прихода в казарму военного училища. Ни на какое сотрудничество, а точнее предательство, я не пойду.
       Итак, завтра Чирифе с Рихтером собираются поднять военный мятеж. Рихтер мне также намекал на какие-то документы в России. Чирифе знает обо мне абсолютно все.
       Вспомним, что было в Парагвае в последние годы. В 1911-ом полковник Хара совершил военный переворот и президент Гондра потерял власть. За год в стране сменилось четыре президента: Хара, Рохас, Пенья и Наверо. В конце концов, власть перешла к Шереру, в правительстве которого Гондра стал военным министром. Значит, создали коалицию. Однако, вскоре наметился новый раскол – между Шерером и Гондрой. В 1920-ом, за год до моего приезда, на президентских выборах опять победил Гондра. А теперь партия Чирифе, Шерера, Рихтера и прочих выходцев из Германии готовится взять реванш военным путем. Получается противостояние германских офицеров и парагвайского президента с парламентом, именно об этом говорил Чирифе. Мои действия? Сообщить о готовящемся на завтра перевороте. Но к кому обратиться? У меня связи только в армии плюс Рихтер, но он заодно с заговорщиками. Исключаем всех немцев. А что если на их стороне некоторые парагвайские офицеры, привлеченные, как и я, продвижением по службе и раздачей постов в случае успеха? Надо выйти на генерала Эскобара – он точно не с ними. Но как его найти до утра?.. Кто еще? Заместитель Эскобара полковник Рохас и начальник военного училища полковник Луго. Вряд ли Эскобар стал бы окружать себя германофилами. А если они мне не поверят? Примут за сумашедшего или провокатора? Нет, меня же вызвал из Эскарсансьона сам Чирифе. Видимо, в столицу также вызваны и другие офицеры из округов для привлечения на сторону мятежников. Об этом должно быть известно Эскобару, Рохасу и даже Луго, раз уж мы расположились в казармах военного училища. Какой-то предлог заговорщики, конечно, придумали, но теперь все можно интерпретировать иначе – в пользу заговора. Рихтер! Он близко знает всех, кто имеет хоть какое-то влияние в этой стране. Срочно к нему - арестовать, расколоть, найти Эскобара и представить Рихтера как доказательство подготовки мятежа!
         А вот и училище. Вхожу в казарму. Виаль спит. Он – бывший офицер французской армии, а значит, мой союзник. Конечно же и его вызвали для подготовки и проведения переворота. Возможно, он также пребывает в сомнениях, если Чирифе уже имел с ним аудиенцию. Надо действовать немедленно.
      Вхожу в казарму. Трогаю его за плечо. Он поворачивается. Оказывается, не спит. Обращаюсь к нему по-французски, шепотом:
- Меня вызывал Чирифе. Готовится заговор.
        Виаль нисколько не удивлен.
- Я в курсе. Со мной только что беседовал Фрейвельд.
- И что Вы ответили?
- Дал согласие.
        Я опустил руки на колени. Кажется, я зря рассчитывал на друга. Виаль, поняв меня, улыбнулся.
- Нельзя же им все говорить открытым текстом. Вот лежу в форме, жду Вас. Как будем действовать?
         Я не выдержал и по-братски обнял его.
- Благодарю Вас, Стефан, - первый раз называю его по имени. – Я в Вас не ошибся.
        В двух словах рассказываю ему о своем плане и мы покидаем военное училище. Уже глубокая ночь, улицы пусты. Найти авто невозможно. Мы бежим к вилле Рихтера. Путь совсем неблизкий.
         Наконец, показывается вилла Ньяндутин. В кабинете Рихтера горит тусклый свет. Переходим на шаг, отдыхаем, переводим дыхание, подходим к двери. Я резко останавливаюсь, дергаю за цепочку с колокольчиком и в этот момент чувствую ствол револьвера, упершийся мне в спину. Мгновенно разворачиваюсь, локтем отбиваю револьвер, захожу за спину Виалю, хватаю левой рукой за шею, а правой удерживаю кисть с револьвером. Виаль хрипит, дергает рукой. Выхватываю револьвер и приставляю к виску.
- Вы с ума сошли, Истомин... – просипел он. – Прекратите! Мы же пришли его арестовывать! Нужно оружие держать наготове. Скорее всего Рихтер не один и вооружен.
        Он прав. Отпускаю друга. Он трогает горло и растирает запястье.
- Простите, Стефан. Нервы на пределе.
      За дверью послышались шаги.
- Вот что, - стараюсь говорить как можно тише, одновременно доставая свой револьвер, - я возьму Рихтера и зайду с ним в кабинет. Вы тихо следуйте за нами. Не выдавайте своего присутствия, пока не разберемся в обстановке.

- Кто там? – по-испански спросил из-за двери Рихтер.
- Это я, Истомин. В Асунсьоне по приказу буквально на сутки. Утром уезжаю обратно. Хочу увидеться с Вами.
- А-а... Вы, голубчик. Открываю, рад Вас снова видеть...
       Рихтер, открывая замок, не успевает договорить. Я дергаю дверь на себя и приставляю ему ко лбу револьвер.
- Ни звука. Поворачивайтесь и молча идите в кабинет.
        Рихтер напуган, но делает все, как я сказал. Поднимаемся по лестнице на второй этаж, входим в кабинет. За столом сидят двое. Отталкиваю Рихтера на диван и направляю на них револьвер.
- Руки на стол, вытянуть! Стреляю без предупреждения, - два господина в испуге медленно вытягивают руки. – Вот так встреча! Господа с вокзала Чакорита! Как добрались? Отмыли костюмы?
       Продвигаюсь в кабинет, осматриваюсь.
- Виаль, заходите! Господа, вам придется проследовать с нами. Рудольф Карлович, где ключи от Вашего авто?
        Рихтер подавлен.
- Как Вы ошиблись, Истомин, или как Вас там... Вы идете прямо на каменную стену. Вас просто сомнут. Это правительство ни на что не способно.
- Где ключи от Вашего авто? – повторяю свой вопрос.
        Вялым жестом Рихтер показывает на книжную полку. Медленно продвигаюсь туда, удерживая всех на прицеле. Беру ключи.
- Виаль, отдайте мне Ваш револьвер, свяжите им ремнями руки и идем в гараж. Вы впереди, я замыкаю. Рудольф Карлович, будьте любезны, адрес виллы генерала Эскобара.
- Он уехал к себе в поместье.
- И все-таки проверим. Вперед, господа.
        Цепочкой спускаемся по лестнице, заходим в гараж и садимся в авто. Пленников заталкиваем на заднее сиденье. Виаль садится за руль, я – рядом, вполоборота к арестованным с револьверами наготове. Виаль заводит мотор и мы выезжаем на темную улицу. Теперь самый удобный случай допросить Рихтера.
- Рудольф Карлович, Ваши друзья понимают по-русски?
- Ни слова.
- Тем лучше. С Вами разберутся местные власти, а мне необходимо кое-что для себя прояснить.
- Я ничего не скажу.
- Полноте. Что Вы теряете? Нас же никто не понимает.
        Рихтер, как мог, отвернулся. Жаль. Придется начинать игру.
- Рудольф Карлович, мне вдруг показалось, что Вы сумели освободить руки за спиной и собираетесь бежать. Мне, как офицеру парагвайской армии, придется принимать крайние меры для спасения законного правительства и президента от мятежника.
        Приставляю к его колену дуло револьвера. Рихтер резко поворачивает голову и ухмыляется.
- Вы не выстрелите. Можете убрать Вашу пороховую игрушку.
        Придется растянуть игру. Время есть, но выяснить все надо немедленно, пока он у меня в руках.
- Речь идет о моей безопасности. Как Вы думаете, что я выберу – собственную жизнь или Вашу пожизненную инвалидность с двумя простреленными коленами?
- Вы не выстрелите. Перестаньте меня пугать.
- Тогда мы с Вами поиграем в русскую рулетку. У меня семизарядный револьвер. Я оставлю в барабане два патрона – по одному на каждое Ваше колено. Задаю вопрос. Если молчите или мне не нравится Ваш ответ, то нажимаю на спуск. Таким образом, у Вас в лучшем случае пять шансов из семи, чтобы не остаться инвалидом, а может и не прожить наступающий день. Как Вы думаете, как скоро Вам смогут оказать медицинскую помощь?
        Рихтер напряженно смотрит, как я в темноте вынимаю из револьвера патроны и прокручиваю барабан.
- Вопрос первый. Когда и почему Вы приехали в Парагвай?
         Рихтер молчит. Нажимаю на спусковой крючок. Раздается легкий щелчок. Рихтер вздрагивает. Ага, включился все-таки в мою игру.
- Повторять вопрос не буду. Просто еще раз нажму на спуск. Вам может не повезти на сей раз.
         Рихтер все-таки сдается.
- Сразу после первой революции в России.
        Нажимаю на спуск второй раз. Снова щелчок курка. Рихтер зажимает глаза, ожидая боль.
- Я же ответил, - простанывает он.
- Ответ неполный.
- Я был одним из руководителей Московского восстания в декабре 1905-го года.
- К какой партии Вы принадлежали?
- РСДРП. Был арестован и получил десять лет каторги. Через три года бежал в Китай. Потом через Японию и Чили добрался до Аргентины. Там сначала давал частные уроки, потом устроился преподавать экономику на курсах инженеров. Затем нашел вакансию в Национальном университете Асунсьона.
- Как нашли вакансию?
- По объявлению.
         Снова нажимаю на крючок. Раздается третий щелчок.
- Рудольф Карлович, Вы сокращаете себе шансы на здоровую старость.
         Рихтер морщится и крутит головой.
- Мне помогли в Буэнос-Айресе.
- Кто?
- Штайн.
- Почему он Вам помог?
- Он там был с посольским визитом из Северо-Американских Соединенных Штатов в августе 1914-го. Предложил мне работать на Германию, карьерные перспективы и финансирование.
Так значит Штайн и есть тот неизвестный агент Германии, профинансироваший Троцкого. Как жаль, что об этом стало известно только сейчас!
- А как же Ваша партийная работа?
- Я потерял связь с РСДРП.
        Нажимаю на спуск. В четвертый раз курок бьет по пустой ячейке в барабане. Рихтер не выдерживает и во все горло кричит:
- Правда!!! Я с ними больше не поддерживал связь! Да и как это возможно, находясь в Парагвае?
- Верю, - успокаиваю его. Мне не надо истерики. Он должен все рассказать в ясном уме. - В чем заключается Ваша работа в Парагвае?
- Координация деятельности тайной организации немецких офицеров и подготовка к захвату власти.
- Какую роль играет Угрич?
- Он пешка. В его ресторане встречаются наши офицеры. Заодно он помогает мне отслеживать новых иммигрантов из Европы.
- Угрич связан с русскими революционными партиями?
- Был членом Украинской партии социалистов-революционеров. Арестован в и выслан на поселение в Иркутскую губернию. Почти сразу бежал, пробирался назад в Киев. Его чуть не арестовали в Екатеринодаре. Через Турцию приехал в Буэнос-Айрес.
- Там Вы с ним и познакомились?
- Да. Он был рабочим на фабрике. Бедствовал. Я забрал его в Парагвай и помог открыть ресторан.
- А донна Мария?
- Тоже бывшая революционерка.
- Из украинских социалистов-революционеров?
- Нет, из российских. Участвовала в покушениях на императорских чиновников и налетах на банки. Арестована в 1914-ом году. Ее у конвоя отбили товарищи по партии. Уехала в Швейцарию, потом во Францию и в Аргентину.
- Там познакомилась с Угричем?
- Нет, с Пташинковым.
- Пташинков работает на немцев?
- Нет.
        В пятый раз нажимаю на крючок. Опять щелчок.
- Нет!!! – изо всех сил кричит Рихтер и подтягивает колени к животу.
- Что-то у Вас не сходится в рассказе, Рудольф Карлович. Вы работаете на немцев, Штайн тоже, донна Мария с Угричем также на немцев, а Пташинков нет.
В шестой раз нажимаю на спуск. И снова пустой щелчок. Рихтер в диком испуге смотрит на колено.
-    Кажется, осечка. Вам невероятно везет. Как минимум одно колено Вы спасли.
Рихтер тяжело вздыхает.
- Он, по-моему, работает на всех, кто ему платит. В том числе и на аргентинцев.
        Рихтер запрокидывет голову и глубоко дышит:
- В начале 1915-го перед отъездом в Буэнос-Айрес я сказал Адресу и Марии, что нам надо перебраться в Парагвай. По новой легенде они с Угричем должны были стать мужем и женой. Они и сами не были против, а мне так было удобнее с ними работать. Дал им денег на открытие ресторана.
- Часть того, что Вам присылала германская разведка?
- Да.
- Что Вам известно о группе Бабашева?
- Кто это?
- Рудольф Карлович, лучше отвечайте. У Вас не осталось шансов. Наивно рассчитывать на вторую осечку.
- Я действительно не знаю ни о какой группе Бабашева!
       Я внимательно смотрю на Рихтера, потом медленно опускаю глаза на револьвер.
- Я же Вам все рассказал. Неужели не верите?! – закричал Рихтер.
       Медленно нажимаю на курок. Рихтер издает неистовый вопль. Но выстрела нет, только сухой звук курка. Рихтер, выпучив глаза и широко открыв рот, хватает воздух и пытается что-то сказать. А я осматриваю пустой барабан револьвера.
- Кажется, я нечаянно вынул все патроны. Зря Вы так переживали, милейший, - артистически улыбаюсь и отворачиваюсь.
        За спиной слышу глубокий выдох Рихтера. Игра закончена. Подъезжаем к вилле Эскобара.
- Виаль, стучите!
       Он выходит из авто, стучит в ворота. Через пару минут в окнах загорается свет. Кто-то выходит, беседует с Виалем. Тот возвращается и снова садится за руль.
- Эскобар уехал в свое поместье, - мой друг искренне разочарован.
- Едем к полковнику Рохасу. Уверен, Вы, Рудольф Карлович, знаете и его адрес и покажете нам кратчайший путь.
       Отправляемся к Рохасу. Тот же сценарий, что и у виллы Эскобара – темное здание, ворота, зажегшийся свет в окне, но Рохас дома. Виаль докладывает прямо у ворот, отдавая честь полковнику в пижаме. Рохас подходит к нашему авто, кивает мне и распахивает заднюю дверцу авто. Наши пленники угрюмо смотрят на него, но видно, что страх берет верх - все трое опускают взгляд.
- Это правда, сеньор Рихтер? – выражение лица Рохаса избавляет меня от сомнений в его неучастии в заговоре.
       Рихтер молчит. Рохас принимает молчание как подтверждение слов Виаля.
- Кто эти двое? – продолжает краткий допрос полковник.
- Друзья Парагвая, - произносит сквозь зубы Рихтер.
        Рохас поворачивается ко мне.
- Оставайтесь здесь. Я вызову дежурный наряд. Передадите арестованных им. Затем отправляйтесь в поместье к генералу Эскобару в Сиудад дель Эсте. Телефонами не пользуйтесь, ни с кем не контактируйте и не останавливайтесь по дороге. Если вас попытаются задержать, стреляйте на поражение. Остальным займусь я.
       Через четверть часа прибыло отделение президентской гвардии Эскольта. Мы передали пленников командиру и отправились к Эскобару. Путь неблизкий. В лучшем случае доберемся к полудню.
- О чем же Вы так непритязательно беседовали с Рихтером? – по дороге спрашивает меня Виаль, разгоняя наше авто до предельной скорости.
- О некоторых подробностях заговора. Кажется, их поддерживают не только германские офицеры, но и часть парагвайских.
- Неужели они всерьез рассчитывали, что мы с Вами, единственные в Парагвае представители русской и французской армий, можем встать на сторону Германии?
        Понимаю его шутку и, смеясь, отвечаю:
- Jamais de la vie, mon ami. Никогда в жизни, мой друг.


Из служебной  папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Петроград. 3 июля 1917 г.
     Утром прошел митинг в 1-ом пулеметном полку. Анархисты, делегаты с фронта, 
     представители Путиловского и Трубного заводов призывали к свержению
     Временного правительства и передаче власти Советам. Создан Временный
     революционный комитет. Восстание намечено на 17 часов. К ним
     присоединились рабочие заводов «Новый Лесснер», «Новый Парвиайнен»,
     Нобеля и др. Колонны направились к Таврическому дворцу. По пути к ним
     присоединились заводы и воинские части других районов. В 9 часов вечера
     подошли ко дворцу Кшесинской, где находится ЦК большевиков. На
     митинге была принята резолюция о немедленном восстании под лозунгом «Вся
     власть Советам!», аресте министров, прекращении наступления на юго-
     западном фронте, конфискации земли у помещиков и установления контроля
     над заводами.


Заметка Проскурина:
Из 200-тысячного гарнизона столицы казармы покинули не более 15 тысяч солдат. Их меньшинство, но они авангард. Не допустить контактов с другими частями.


Донесение агентуры. Петроград. 4 июля 1917 г.
       Ночью при Военной организации большевиков создан оперативный штаб для
       руководства революционными частями Петроградского гарнизона.

Донесение агентуры. Петроград. 4 июля 1917 г.
       По решению министра юстиции Переверзева перед солдатами зачитывают
       документы о связях большевиков с германским Генеральным штабом.

Донесение агентуры. Петроград. 4 июля 1917 г.
       Во всех газетах опубликовано постановление Временного правительства о
       запрещении вооруженных демонстраций. В знак протеста на улицы снова
       вышли рабочие и солдаты. Из Кронштадта утром прибыли около 10 тысяч
       вооруженных матросов. У Таврического дворца прошел митинг с требованием
       передать власть Советам. Выступил Ульянов (Ленин).

Донесение агентуры. Петроград. 4 июля 1917 г.
      В столицу прибывают солдаты 2-го пулеметного полка, 5-го и 176-го пехотных
      полков, 5-го батальона 1-го пулеметного полка, запасного батальона
      Московского полка и Гренадерский полк. К ним на улице примыкают рабочие.
      Сотни тысяч человек.


Заметка Проскурина:
Мы можем рассчитывать только на казачьи полки, 9-й кавалерийский полк, юнкеров и запасной батальон гвардейского Преображенского полка. Необходимо стянуть в столицу части из других губерний, не охваченных революционным мятежом.               


Донесение агентуры. Петроград. 5 июля1917 г.
      Утром правительственные силы перешли в наступление против большевиков.
      Разведены мосты через Неву, отключены телефоны предприятий и воинских
      частей, захвачена редакция «Правды». Боевая организация большевиков
      обстреляла правительственные войска из пулеметов, установленных на крышах
      домов.

Донесение агентуры. Петроград. 5 июля 1917 г.
      В столичном отделении Сибирского банка в Петрограде у большевиков
      обнаружено свыше 2 миллионов рублей. Военной цензурой установлен
      непрерывный обмен телеграммами политического и финансового характера
      между германскими агентами и большевистскими вождями.

Донесение агентуры. Петроград. 6 июля 1917 г.
      Для поддержки Временного правительства штаб Петроградского военного
      округа отдал распоряжение о вызове в Петроград курсантов школ прапорщиков
      из Петергофа, Ораниенбаума и Гатчины, запасной батареи гвардейской 
      конной артиллерии из Павловска и батареи 3-го гвардейского артиллерийского
      дивизиона. Также вызываются войска с Северного фронта.


Донесение агентуры. Петроград. 6 июля 1917 г.
      Утром правительственные войска захватили особняк Кшесинской и разгромили
      помещение боевой организации при ЦК РСДРП(б). Взята Петропавловская
      крепость. В столицу прибывают верные правительству войска: 14-я
      кавалерийская дивизия, 5-я Кавказская казачья дивизия, пехотная бригада 45-й
      дивизии и 14-й Малороссийский драгунский полк, которые объединены в
      Сводный отряд действующей армии.




Сиудад дель Эсте. 29 октября 1921 г
       В поместье Эскобара нас встретила прислуга – пожилая женщина в белом фартуке. Оказалось, что генерал болен и принять нас не сможет.
- Послушайте, сеньора, - как можно вежливее обращаюсь к ней, еле держась на ногах от усталости, - мы прибыли из Асунсьона. Всю ночь провели в дороге. У нас дело государственной важности. Мы должны увидеться с генералом немедленно. Передайте, что по приказу полковника Рохаса со срочным донесением прибыли старший лейтенант Истомин и лейтенант Виаль.
         Женщина смущена нашей настойчивостью и официальностью. Подумав, удаляется в другую комнату. Мы падаем от усталости на стулья и ждем. Через несколько минут она возвращается.
- Генерал Эскобар ждет Вас в своей спальне. Пройдемте со мной, сеньоры офицеры.
        Заходим в просторную спальню. Женщина закрывает за нами дверь. Генерал лежит в постели. Он действительно плох: мутные глаза, изможденное лицо и беспомощные руки на груди. Отдаем честь и докладываем по сути. Генерал, как может, слушает нас. Видно, что его переполняют негодование и гнев.
- Я говорил президенту, что немцам нельзя доверять. Но он решил создавать коалиционное правительство и готовить армию на германский манер.
       Генерал приложил руки к голове и застонал.
- Ничего не могу сделать в данный момент. Вы видите, я болен. Дает о себе знать старая контузия от прошлого мятежа. Теперь, через десять лет, все повторяется. Вот что, вы останетесь у меня в поместье. Это приказ. Вам не стоит участвовать в борьбе с мятежниками. Вы уже сделали самое главное – предупредили о заговоре. Рохас и Луго знают, как надо действовать. К сожалению, это не первая и, думаю, не последняя попытка переворота в нашей стране. Если победят мятежники, то я помогу вам перебраться в Чили. А если Рохас и Луго сумеют подавить мятеж, то спокойно вернетесь в Асунсьон и будете представлены к повышению по службе.
         Мы с Виалем не стали возражать - приказ есть приказ.
        В поместье генерала у нас получился превосходный отпуск. Эскобар владел настоящим ранчо с ламами и лошадьми, занимавшим целую долину. Мы не приминули воспользоваться конными прогулками дважды в день – утром и вечером. Место было крайне уединенное и тихое. Казалось, мятеж сюда никогда не дойдет.
        Эскобар не выходил к обеду и не вставал с постели. Наше общество скрашивали его пожилая жена и встретившая нас гувернантка донна Эстела. После обеда мы обычно пили кофе в спальне генерала.
- Знаете, сеньор Истомин, Вы уже второй русский офицер в нашей армии, –сказал мне Эскобар во время такого кофепития.
- Никогда не слышал о первом, - удивился я.
- Это был капитан Комаров. Отменный артиллерист. Ему пришлось тут повоевать. В 1911 году против Гондры был поднят мятеж и Комаров, к сожалению, оказался не на нашей стороне. Не исключаю, что контузию я получил от его выстрела. Но более всего он прославился взрывом нашего поезда с динамитом на станции в Парагвари. Потом попал к нам в плен и отсидел несколько месяцев в тюрьме.
- Где же он теперь?
- Был амнистирован и уехал во Францию.
- И несмотря на сей печальный факт, Вы все-таки решили зачислить меня в офицерский состав?
- Конечно, сеньор Истомин. Я сразу понял, что Вы отменный офицер, и не сомневался, что всегда будете на нашей стороне. Вы же воевали с немцами! Значит, не пойдете с ними на сговор. К тому же, Вы победили Шварца. До Вас он считался лучшим саблистом в нашей армии. Мне давно хотелось поставить на место этого рубаку. Вот Вы и осуществили мою мечту, – генерал улыбнулся в повисшие усы.
- Я просто старался выиграть. Но Шварц действительно отлично владеет саблей.
- Согласен. Он был главным инструктором по фехтованию в германской армии. Во время экзамена покалечил одного из выпускников и, чтобы избежать наказания, бежал к нам в Южную Америку. Скорее всего он теперь с мятежниками. Но лучший специалист по сабельному бою остался в наших рядах, - генерал снова улыбнулся. – Я верю в Вас.
- Благодарю, генерал. Я Вас не подведу.
        Через неделю в поместье на авто приехал Луго с новостями из Асунсьона. Оказалось, что я был прав - Чирифе удалось склонить на свою сторону не только германских, но и некоторых парагвайских офицеров и подчиненных им солдат. Но самым неожиданным оказалось предательство эскадрона президентской гвардии Эскольта, который под командованием Чирифе и полковников Мендоса и Брисуэлло утром 29 октября окружил президентский дворец. Чирифе, угрожая президенту расправой, вынудил его подписать декларацию об отставке. После чего Гондра наивно поехал в полупустые казармы Эскольты, надеясь на верность хотя бы части своей гвардии. На входе в казарму часовой встретил его упертым в грудь штыком. Тогда Гондра приказал ему именем Республики опустить винтовку и отдать честь президенту. Но солдат не двинулся с места и ответил, что президента он более не знает и подчиняется только военному министру.
       Однако, мятежники вели себя крайне неорганизованно и не сумели развить кратковременное преимущество роспуском парламента, арестом сенаторов и объявлением хунты. Уже в полдень почти все сенаторы, предупрежденные к утру офицерами и солдатами Рохаса, бурно заседали в здании  парламента и требовали судить Чирифе как изменника Родины и врага Республики. И только предыдущий президент Шерер с небольшой группой парламентариев призывал поддержать мятеж и обещал неограниченную помощь Аргентины. Но сенаторы его не слушали и исполняющим обязанности главы государства был назначен вице-президент страны Пайва. Он с Рохасом и Луго собрал верные войска в предместьях столицы и курсантов военного училища, блокировал мятежные части, издал указ об освобождении Чирифе от должности военного министра и отослал его служить в провинциальный город Парагвари, куда были сосланы и другие офицеры-мятежники. Новым военным министром стал Рохас. А через два дня парламент избрал нового президента - Айялу, сторонника Гондры, решительного и самостоятельного политика.
        Вернувшись в Асунсьон, я узнал, что Рихтер с двумя подельниками были освобождены и уехали в Парагвари. Моему разочарованию не было предела. Получается, что президент и правительство сами создали новый лагерь заговорщиков вместо того, чтобы выгнать их из армии и изолировать от политической жизни. Неужели они не понимают, что через несколько месяцев будет новый мятеж?
         Мы в России в последние десятилетия тоже слишко мягко относились к заговорщикам, предателям, революционерам, мятежникам и откровенным террористам. Разве они оценили нашу мягкость и надежду на их исправление?! Никогда! Самый яркий пример - госпожа Засулич, которая в 1878 году стреляла в петербуржского градоначальника Трепова, потому что он, видите ли, приказал наказать розгами ее единоверца революционера Емельянова за то, что тот отказался его приветствовать снятием головного убора в тюрьме, где Емельянов отбывал наказание за призывы крестьян к бунту и участие в студенческих демонстрациях. Трепов, конечно, не имел никакого права на розги - телесные наказания были отменены еще в 1863 году. Но и для Емельянова никто не отменял правил заключения – положено снять головной убор в присутствии градоначальника, так изволь, сними.
      На розги Засулич ответила выстрелами и тяжелым ранением Трепова. При удачном исходе покушения, без сомнения, убила бы его... До сих не могу понять, как женщина – существо, которое дает нам жизнь, - может решиться на сознательное убийство, к тому же из-за столь незначительного происшествия? Ведь можно было подать жалобу на Высочайшее имя или привлечь Трепова к суду. Нет же, за розги революционеру – смерть чиновнику. Но самое удивительное, что суд присяжных оправдал Засулич. Далее, от такой безнаказанности, все покатилось, как от удара паровоза по составу вагонов. Либеральная общественность бурно одобрила решение суда, подняли голову революционеры всех мастей, по всей стране прошла волна убийств и покушений на чиновников и, в конце концов, революционеры убили самого Императора в 1881-ом году. А что же Засулич? Оценила милосердие и оправдательный приговор? Поняла, что боролась против незлобного общества, которое может ей простить даже покушение на убийство? Нисколько! Вступила в ‘Черный передел’, потом в ‘Народную волю’, затем в ‘Освобождение труда’, участвовала во ‘Втором Интернационале’ и там примкнула к меньшевикам. Говорят, умерла пару лет назад в Петрограде...
       Чирифе был прав, нельзя в государственных делах ограничиваться полумерами, но он сам все-таки не сумел избежать полумер во время заговора. Вот только заговор невозможно считать государственным деянием. Кажется, я нашел первую общую черту в парагвайском и русском национальном характере – полумеры...


Из служебной  папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Петроград. 7 июля 1917 г.
      Прокурор Петроградской судебной палаты подписал ордер на арест Ульянова
      (Ленина) и других большевистских руководителей за государственную измену
      и организацию вооруженного восстания.

Приказ начальника контрразведки Петроградского военного округа Никитина. Петроград. 7 июля 1917 г.
      Произвести обыск по месту проживания Ульянова (Ленина) на квартире
      Елизаровых по Широкой улице и арестовать.

Рапорт начальнику контрразведки Петроградского военного округа Никитину. Петроград. 7 июля 1917 г.
      Ульянов (Ленин) и его жена Крупская не обнаружены по указанному адресу.
      Радомысльский (Зиновьев) тоже скрылся. Арестованы Розенфельд (Каменев),
      Бронштейн (Троцкий) и Чарналуский (Луначарский).

Департамент военной контрразведки Петербургского военного округа. 26 июля 1917 г.
      Получена информация из военного министерства Франции. Военный атташе   
      Франции в Стокгольме Тома сообщает, что обнаружено 37 миллионов рублей,
      поступивших в Россию из шведских, норвежских, датских и финляндских
      банков в марте-июне 1917 г. Бoльшая часть средств (31 миллион) поступала из
      семи крупных банков Стокгольма, в том числе из «Ниа банкен» 3,3 миллиона.
      Наиболее крупные финансовые поступления были обнаружены у Азовско-
      Донского банка – 13 млн. руб., у Петроградского международного
      коммерческого банка – 5 млн., Сибирского банка – 4,4 млн. Торговые книги
      «Ниа банкен» позволили обнаружить тайную сделку, которая существовала
      между Германией и большевиками. Обнаружены чековые книжки, которые
      перед революцией в феврале 1917 г. службы немецкой пропаганды
      использовали для поддержки революционных партий в России. Финансовые
      средства также использовались для подкупа некоторых влиятельных
      чиновников царского правительства, находившихся за границей, с целью
      использовать их как агентов влияния для заключения сепаратного мира между
      Россией и Германией.

Донесение агентуры. Петроград.  Конец августа 1917.
      Под залог освобождены Коллонтай (Домонтович), Чарналуский (Луначарский),
      Бронштейн (Троцкий) и другие большевистские вожди. Всего более 140 
      человек, арестованных в июле. 
 

Заметка Проскурина:
Выяснить, кто занимался их освобождением.




Парагвай. Ноябрь 1921 г
        Как и обещал Эскобар, мы с Виалем получили повышение по службе: я - чин капитана, он - старшего лейтенанта. Но к нашему обоюдному огорчению нас разлучили. Виаля отправили в Эскольту, где после мятежа поменяли более половины солдат и офицеров, а меня временно прикомандировали к саперной роте капитана Эстигаррибия в городке Вилла-Хаес на левом берегу реки Парагвай, почти напротив Асунсьона.
        Эстигаррибия был коренным парагвайцем, получил военное образование в Чили, и, несмотря на молодость лет, проявил блестящие способности в военной тактике и стратегии. Во время мятежа Чирифе он без колебаний выступил против заговорщиков и ввел свою роту в Асунсьон на помощь правительству, за что получил полное доверие парламента и нового президента и фактически стал командующим округом, а его рота стала считаться самой преданой правительству. Теперь он формировал из нее целый батальон - видимо, на случай повторного мятежа. Его помощник капитан Дельгадо лично проверял каждого офицера, получившего назначение в их часть. Конечно, мое прибытие вызвало у них много вопросов. Во всем батальоне я был единственным иностранцем. От меня постарались сразу избавиться хотя бы на время и назначили начальником транспорта.
       Первым моим заданием стала экспедиция по самым дальним деревням округа для закупок лошадей для нашего будущего батальона. Дельгадо установил мне крайнюю цену, которую я мог заплатить за скакуна. Цена оказалась настолько низкой, что владельцы ранчо громко смеялись надо мной и великодушно приглашали отобедать, а не стараться выторговать. В такой глуши им был интересен каждый новый человек, тем более иностранец. После обеда меня обычно просили продегустировать местные вина и ром и сравнить их с европейскими напитками. Затем очередь доходила до оценки платьев их жен и музыцирования дочерей. Все это я делал с удовольствием и в добавок рассказывал о Европе, куда многие из них мечтали съездить. Так прошли две недели и я вернулся в свою часть без лошадей, но отдохнувший после провинциальных развлечений и даже пополневший от сытных обедов.
         Капитан Эстигаррибия ничуть не рассердился на провал моей экспедиции и, напротив, даже похвалил за усердие, узнав, что я объехал так много ранчо. На следующий день он отпустил меня на неделю в отпуск в Асунсьон. Конечно, я не приминул воспользоваться возможностью увидеться с Виалем и навестить Угрича с женой.
         Виаль был доволен службой в Эскольте, куда мечтал попасть любой парагвайский офицер и солдат, но предупредил, что в эскадроне продолжаются интриги и брожение, причем не в сторону поддержки Айалы. Офицеры были недовольны его самоуправством и пренебрежением конституцией страны. Кроме того, от Чирифе приезжал Шварц, который также участвовал в мятеже и был переведен из военного училища в военный округ Парагвари. Шварц беседовал с несколькими офицерами Эскольты и отбыл обратно в Парагвари.
- Значит, будет второй мятеж, - рассказ друга только подтвердил мои предположения.
- Без сомнения,- ответил Виаль. – Вам, Истомин, надо быть весьма осторожным.
- Думаю, и Вам тоже. Ведь мы вместе сдали мятежников.
       Виаль вздохнул и, наконец, решился сказать самое главное:
- Некто Штайн крайне заинтересован в Вашем тайном аресте и  экстернировании за пределы Парагвая.
- Кому поручено меня арестовать и вывезти?
- Конечно Чирифе, но он сейчас в опале, как и все его офицеры и солдаты, а также Рихтер. Поэтому действовать будут через офицеров в оставшихся верными правительству частях. Будьте осторожны, Истомин. Против Вас начали серьезную игру.
       Обнявшись, мы расстались и я направился к Угричу. Оказалось, что все интриги и мятеж обошли стороной его семью и ресторан. Дон Андрес был все также приветлив и разговорчив. Искренне не понимал, почему Рихтер уехал в Парагвари и до сих пор не вернулся. Я постарался навести его на мысль, что Рудольф Карлович, видимо, работает там над очередным исследованием по экономике парагвайских провинций, а для себя сделал вывод, что Угрич, как и его жена, действительно были мелкими фигурантами в аферах Рихтера.


Из служебной  папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Великое княжество Финляндское. Август 1917 г.
      Ульянов (Ленин) пытается организовать III Интернационал, финансируемый
      Карлом Моором. 

Донесение агентуры. Петроград. 28 августа 1917 г.
      Большевики ведут агитацию среди матросов крейсера «Аврора», охраняющего
      Временное правительство в Зимнем Дворце. Наиболее активен Бронштейн
      (Троцкий).

Донесение агентуры. Великое княжество Финляндское. 30 августа 1917 г.
      Ульянов (Ленин) предлагает изменить тактику борьбы с Временным 
      правительством: разъяснять народу слабости и шатания Керенского, активнее
      вовлекать рабочих, солдат и крестьян в борьбу против генерала Корнилова,
      поощрять их избивать генералов и офицеров, поддерживающих Корнилова,
      требовать передачи земли крестьянам, ареста министров Родзянко и Милюкова,
      разгона Государственной Думы и закрытия буржуазных газет.

Донесение агентуры. Петроград. 1 сентября 1917 г.
      Собрание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов по
      предложению большевистской фракции приняло декларацию «О власти»,
      призывающую к созданию революционной власти из представителей рабочих и
      крестьян. То же самое происходит в Москве и других крупных городах.

Донесение агентуры. Москва. 5 сентября 1917 г.
      Московский Совет принял предложенную большевиками резолюцию о
      переходе власти к Советам.

Ставка Главнокомандующего. Западный фронт. Сентябрь 1917 г.
      По приблизительным данным из армии к настоящему моменту дезертировало   
      1,5 миллиона солдат. Практически все с оружием.


Заметка Проскурина:
Антиправительственная агитация на фронте, дезертиры с оружием, революционная агитация в тылу... Теперь у нас два фронта.
 

Донесение агентуры. Петроград. 25 сентября 1917 г.
      Бронштейн (Троцкий) возглавил Петроградский совет.

Донесение агентуры. Петроград. 30 сентября 1917 г.
      Большевики возглавили Московский Совет. Планируется вооруженный захват власти в Москве и Петрограде.



Парагвай. Декабрь 1921 г
         Вернувшись к себе в часть, я был назначен адъютантом Дельгадо по приказу Рохо и к крайнему неудовольствию Дельгадо. Заданий не получал, на знакомства с сослуживцами не напрашивался и целыми днями просиживал на табурете с учебником гуарани и сборниками парагвайских литераторов. Читал патриотическую лирику Талавера, цикл стихов О’Лири ‘Наша эпопея’, эпическую поэму Нуньеса ‘Песнь веков’, стихи Фариньи и антологию фольклора гуарани Гуанесa.
       И вот один из офицеров, лейтенант Эмильгарехо, заметив мой интерес к парагвайской литературе, предложил прочесть стихи Герреро и публицистику Баррета, что я с удовольствием и сделал. После сего Эмильгарехо стал приглашать меня по вечерам в единственный в Вилла-Хаес кафе-бар ‘Эспланада’, расположенный прямо на берегу реки. Мы пили ром и кофе, ели жареных на решетке усачей и любовались тусклыми огнями Асунсьона на противоположном берегу реки и ее серебристым свечением в лунные ночи, так напоминавшим мне лед на наших реках зимой.
         Помню, как-то на Рождественские каникулы я поехал к маминым родителям в казачий хутор. Той зимой снега было мало, а вот морозы стояли крепкие и речка Цимла замерзла основательно. По льду весело скользили подростки на коньках и мальчишки на тросточках – так назывались на хуторе крохотные салазки из дощечек с прибитыми снизу коньками. Мальчишки садились на них на колени и, отталкиваясь ото льда двумя короткими палочками с вбитыми на концах гвоздями, до темноты гоняли друг за другом по льду. Мне непременно хотелось поучаствовать в их забавах. Дед спросил меня, умею ли я кататься на коньках. Я сказал, что нет. Тогда он достал из сарая старые коньки, приделал к ним веревки и повел меня на пруд. Мы привязали коньки к моим валенкам и я, держась за деда, пытался двигаться по льду. Но коньки сползали на бок, ноги разъезжались врозь, я терял равновесие и неуклюже скользил вокруг деда. Он недовольно кряхтел, давал короткие советы, но у меня все равно ничего не получалось.
         На следующий день он взял длинный ивовый шест с вбитым гвоздем на конце и мы снова пошли на пруд. Дед поставил меня на коньки, приказал палкой отталкиваться ото льда и так катиться по прямой. По его убеждению, сие упражнение должно было мне помочь освоить катание. Но гвоздь вылетал изо льда, шест скользил между ног или попадал по конькам. Я чертил замысловатые кренделя, а мальчишки и подростки с интересом наблюдали за нами. Дед кряхтел, удивлялся моей неуклюжести и предложил новое упражнение - взял один конец шеста, другой протянул мне и стал возить меня по льду. Я катился за ним как телега, потерявшая ось, и понимал, что все равно ничего не выйдет. А дед через плечо с надеждой спрашивал получается ли на сей раз. Боясь его разочаровать, я отвечал, что, кажется, начинает получаться. Тогда он решил устроить небольшой экзамен – предложил мне самому без шеста прокатиться несколько саженей. Ожидаемый результат разочаровал – я  со всего маха полетел на лед, заработал синяк на лбу и ушиб локоть.
        После обеда дед ушел к себе в сарай и через час вернулся с тросточками. Теперь мои коньки были прибиты к дощечкам, шест распилен и я остаток каникул провел с мальчишками на реке, включившись в их игру.
 

      Через пару недель в нашу часть доставили пакет от самого Рохаса с подробностями моего участия в раскрытии разовора мятежников и отношение сослуживцев ко мне изменилось самым положительным образом. Со мной начали свободно говорить о неудавшемся мятеже и новом готовящемся заговоре и ругали Чирифе. Капитан Эстигаррибия признался, что не доверяет иностранцам вообще и немцам в особенности, потому что они занимают в армии лучшие должности и надменно относятся к парагвайским офицерам. Его впечатлили мои действия против заговорщиков, описанные Рохасом. Отныне он стал мне полностью доверять и даже высказал надежду, что когда-нибудь я стану настоящим парагвайцем.
        Теперь мне было позволено участвовать во встрече пассажирских речных пароходов из Аргентины и Бразилии – одном из немногих развлечений всех офицеров нашего гарнизона. Мы надевали парадную форму, заказывали обед в кают-компанию и щеголяли перед пассажирами, заводя знакомства с дамами. Как все-таки похожи развлечения офицеров разных армий!

Из служебной  папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Берлин. 29 сентября 1917 г.
      Перехвачена телеграмма германского статс-секретаря иностранных дел 
      Кюльмана представителю Министерства иностранных дел при Ставке
      Главнокомандующего: «Военным операциям на Восточном фронте,
      подготовленным в большом масштабе и выполненным с успехом, сильно
      помогает интенсивная подрывная деятельность внутри России, организованная
     Министерством иностранных дел. Мы заинтересованы в возможно большем
     развитии националистических и сепаратистских устремлений и поддержке
     революционных элементов. Наша совместная работа принесла ощутимые
     плоды. Без нашей постоянной поддержки большевистское движение никогда не
     смогло бы достигнуть такого размаха и влияния, какое оно имеет сейчас. Все
     говорит о том, что это движение будет расти и дальше, так же, как и финское,
     украинское и другие».

Донесение агентуры. Петроград. Октябрь 1917 г.
     Боевая организация большевиков в Петрограде с июля сего года увеличилась в
     три раза – до 5800 человек. Общая численность вооруженных красногвардейцев
     в столице достигла 18 тысяч.

Штаб Юго-западного фронта. Октябрь 1917 г.
     Началось наступление германской армии на Двинском плацдарме и
     Кавказском фронте.

Донесение агентуры. Петроград. 16 октября 1917 г.
     Центральный комитет большевиков принял решение поднять вооруженное
     восстание. Предположительно, восстание назначено на завтра.

Донесение агентуры. Петроград. Октябрь 1917 г.
     Ульянов (Ленин) уже вторую неделю тайно находится в Петрограде с целью 
     подготовки восстания.

Донесение агентуры. Петроград. 18 октября 1917 г.
      На совещании представителей полков Петроградского гарнизона по
      предложению Бронштейна (Троцкого) принята резолюция о неподчинении
      гарнизона Временному правительству. Исполняться будут только приказы
      штаба военного округа, которые подтверждены солдатской секцией
      Петроградского совета. Предположительно, восстание назначено на 20 октября.
Департамент военной контрразведки Петроградского военного округа. 20 октября 1917 г.
         Получен приказ Временного правительства об аресте Ульянова (Ленина).




Парагвай. Апрель - май 1922 г
        В конце апреля наш саперный батальон проводил полевые фортификационные работы. Мы не получали газет и не имели никакой связи со столицей. Я предполагал, что правительство намеренно держит наш батальон в изоляции, боясь распространения влияния заговорщиков.
         Но вот 3-го мая поздно вечером к нам в часть прибыл адъютант Рохаса с приказом в полной боевой готовности срочно грузиться на военный транспорт ‘Риачуело’ для переправки в Асунсьон. Новости оказались самыми неожиданными - враждующие военно-политические кланы поменялись местами. Президент Айяла распустил парламент и объявил хунту, за что полковник Чирифе публично назвал его диктатором и выступил в защиту Конституции страны. В столице опять готовился восстать гвардейский эскадрон Эскольта, а наш саперный батальон должен был помочь курсантам военного училища подавить повторный мятеж в столице. Оказалось, что три военных округа из четырех поддержали мятежников и мало кто верил в победу президента и парламента.
         Всю ночь мы грузили оружие, а утром наш речной транспорт пристал к противоположному берегу в предместье Асунсьона Порто Сахония, где находились казармы Эскольты. Я, не переставая, думал о Виале. Неужели нам придется стрелять друг в друга?
        Эскольта покинула казармы и выдвинулась на Площадь Конституции. Не успев высадиться в Порто Саксония, мы получили новый приказ - следовать в центр столицы на перехват Эскольты. Однако разведка мятежников работала достойно и на площади вместо грозного гвардейского эскадрона нас встретили мирные голуби на фоне восходящего солнца. Пришлось плыть обратно в Порто Саксония, где мы расположились в пустых казармах Эскольты. А гвардейцы тем временем погрузились в эшелон на железнодорожном вокзале Кампо Гранде в предместье Асунсьона и отбыли в Парагуари на соединение с основными силами Чирифе. С ними отбыла и недавно созданная авиационная часть под командованием капитана Далькиста и военного летчика лейтенанта Граве, прибывшего накануне из Германии. Нам повезло, что в их части еще не было самолетов – их не успели доставить из Италии.
         Чирифе удалось собрать армию в 1700 человек. Начальником штаба мятежников был назначен мой приятель майор Гестефельд, а командующим артиллерией бывший майор германского Генштаба фон Рудко-Руджинский, приехавший вместе с Граве из Германии. Но мятежные части были рассеяны по значительной территории, что давало Айяле определенное преимущество. К тому же на стороне правительства оставался речной флот: наш ‘Риачуело’, учебное судно ‘Адольфо Рикельме’ и патрульные суда ‘Триунфо’ и ‘Коронель Матринес’, каждое из которых имело на вооружении 76-миллиметровое орудие Виккерса. Правительственные войска возглавил новый военный министр полковник Шенони, сменивший Рохаса. Сенатор Гарсия формировал из мирного населения добровольческие отряды. Столичные студенты, рабочие и матросы гражданского флота записывались в правительственную армию. Были вновь призваны на военную службу все офицеры запаса. Офицер-инструктор военного училища капитан Ирасаболь формировал из них кавалерийский эскадрон и батарею артиллерии.
       За два дня правительству удалось сформировать пять батальонов пехоты: два из солдат регулярной армии и три из добровольцев, а также три эскадрона кавалерии - один гвардейский и два добровольческих, усиленные дивизионом полевой артиллерии. Из Аргентины на пароходе прибыли два самолета с военными летчиками - лейтенантом британской армии Стюартом и сербом Гуманичем. Старший курс курсантов военного училища был произведен в алфересы, по-нашему в прапорщики, а гардемарины - в младшие лейтенанты с зачислением в батальон морской пехоты.
       Меня поразило, с каким патриотизмом и единодушием парагвайцы готовы были защищать свою страну от внутреннего врага, пришедшего извне и воспользовавшегося их открытостью. Если бы так было у нас в России во время революции и гражданской войны!
       Вечером 9-го мая был предотвращен мятеж на флоте. Гардемарины под командованием капитан-лейтенанта Монтес де Око арестовали командира военного флота капитана Эссе и его адъютанта Бауера во время банкета в честь полковника Чирифе в помещении Морского собрания. Капитан-лейтенант был назначен новым командующим флотом.
       На следующий день майор Генерального штаба фон Притвиц-унд-Гафрон открыто заявил о своей поддержке Чирифе и солидарности с германскими офицерами и подал в отставку. Получалось, что все германские офицеры перешли на сторону Чирифе. Наше положение осложнялось до крайности.
        В три часа дня меня вызвали в военное министерство к полковнику Шенони. Он считал меня, как и других офицеров-иностранцев, сторонником Чирифе и решил проявить великодушие – предложил отказаться от участия в военных действиях на чьей-либо стороне.
- Капитан, - обратился он ко мне в кабинете, где меня дважды принимал Чирифе, - это не Ваша война. Мы сами разберемся с немецкими предателями. Вы нам помогли во время предыдущего мятежа, но видите ли, линия фронта по-прежнему проходит между парагвайцами и иностранцами. Я не могу постоянно объяснять каждому солдату, офицеру и добровольцу, что Русо Бланко – верный нам офицер. Парагвайцы сейчас ненавидят всех иностранцев. Думаю, наилучшим решением будет Ваше официальное увольнение в запас, пока не начались боевые действия. Если победят мятежники, то сможете доказать, что не воевали против них. А если победим мы, то я Вас снова верну в строй.
       Я оценил откровенность полковника.
- Я давал присягу парагвайскому правительству и останусь ей верен до конца, как оставался ей верен у себя в России. Считаю, что могут быть крайне полезен в Вашей борьбе с предателями. 
        Я не стал делиться с полковником остальными причинами моего выбора в пользу президента и правительства. Мой категоричный ответ впечатлил Шенони. Он крепко пожал мне руку и немедленно назначил заместителем капитана Де Сунига в кавалерийский эскадрон. В тот же день мы авангардом выступили в Сан-Лоренсо, где проживала семья де Суниги.
        По дороге я наблюдал, как Асунсьон готовился к штурму мятежников - всюду рылись окопы и устанавливались артиллерийские батареи. Мои саперы строили фортификационные сооружения, а канонерские лодки выдвинулись к окраинам столицы, чтобы встретить неприятеля огнем корабельных орудий на подступах к городу. Всем солдатам и офицерам выдали белые нарукавные повязки для отличия от мятежников, отчего я вновь почувствовал себя белым офицером в гражданской войне.




Из служебной  папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Петроград. 24 октября 1917 г.
      Временное правительство отдало распоряжение о привлечении к суду членов
      Военно-революционного комитета, закрытии большевистских газет и аресте
      большевиков, которые были освобождены из тюрем под залог.

Штаб Петроградского военного округа. 24 октября 1917 г.
      По указанию Временного правительства приказываем немедленно отправить в
      Петроград стрелковый полк из Царского Села, женский ударный батальон из
      Левашова, конную артиллерию из Павловска, курсантов школ прапорщиков из
      Гатчины, Петергофа и Ораниенбаума. В Павловское, Владимирское и
      Константиновское военные училища направлены телефонограммы,
      предписывающие немедленно выступить в полной боевой готовности на
      Дворцовую площадь для поддержания законности и порядка.

Штаб Петроградского военного округа. 24 октября 1917 г. Приказ Главнокомандующего округом.
      Запретить всем ненадежным частям и командам покидать свои казармы. 

Штаб Петроградского военного округа. 24 октября 1917 г.
      Из вызванных в Петроград частей прибыли только небольшие отряды юнкеров
      из Петергофа, Ораниенбаума и Гатчины, а также женский ударный батальон из
      Левашова. Расположенная в Павловске батарея конной артиллерии отказалась
      подчиниться приказу штаба округа и заявила о признании Военно-
      революционного комитета.

Донесение агентуры. Петроград. 24 октября 1917 г.
       Попытки юнкеров Павловского, Владимирского и Константиновского военных
       училищ выступить на Дворцовую площадь были пресечены вооруженными
       отрядами революционеров.

Донесение агентуры. Петроград. 24 октября 1917 г.
       Солдаты батальона, охранявшие Зимний дворец, самовольно
       снялись с караула.

Донесение агентуры. Петроград. 24 октября 1917 г.
      В Зимнем Дворце отключены телефоны и электричество.

Донесение агентуры. Петроград. 24 – 25 октября 1917 г.
      Численность петроградской Красной гвардии увеличилась примерно вдвое. На
      фабриках и заводах вооружены 40–45 тысяч человек.

Донесение агентуры. Петроград. 24 – 25 октября 1917 г.
       Большевиками заняты Балтийский, Варшавский, Николаевский и 
       Царскосельские вокзалы, Центральный телеграф, Главпочтамт и
       Петроградское телеграфное агентство.

Донесение агентуры. Петроград. Утро 25 октября 1917 г.
       Керенский покинул Петроград в автомобиле с американским флагом и
       отправился на фронт в поисках верных правительству частей.



Парагвай. Май 1922 г
        Наш эскадрон прошел пятнадцать верст и в три часа мы прибыли в Сан-Лоренсо. Рота старшего лейтенанта Эмильгарехо была отправлена в авангард. Младший лейтенант Смит со своим взводом занял дорогу на городок Ита, старший лейтенант Ортис разместился с полуэскадроном в префектуре, а я, оставив своих драгун на телеграфе, с капитаном Де Сунига поехал к нему домой на виллу Амарилья, где был любезно представлен его матери и сестрам.
        Мы стояли на балконе и пили апперитив, когда появилась младшая сестра капитана Каролина. Я был поражен ее сходством с той, которую полюбил с первого взгляда в Санкт-Петербурге и которая никак не хотела принимать нового названия российской столицы - Петроград. Все в Каролине напоминало мне об Ольге – густые волнистые черные волосы ниже плеч, глаза цвета спелых оливков, сдержанная походка и неизменно прямая осанка. Два дня, которые я провел рядом с ней в Санкт-Петербурге в гостях у подполковника Истомина, пронеслись в моей голове со скоростью синематографической пленки и я изо всех сил давил пальцами  виски, пытаясь сдержать чувства и остановить разогнавшуюся катушку памяти и ностальгии. Но память не повиновалась моим усилиям, чувства и воспоминания переполняли душу. Кадры проносились в голове помимо моей воли, в цвете и со звуком, не как в немом синематографе. От этого все чувствовалось и переживалось заново, но только в десятки раз острее и ближе, потому что сознание неустанно твердило, что сие никогда более не повторится. Осталась только прозрачная картинка, наложенная на сиюминутную реальность.
       Каролина, заметив мою растерянность, пригласила меня на санта-фе - испанский танец под аккомпанемент кастаньет. Сердце русского офицера тревожно забилось под парагвайским мундиром. Я совершенно потерял голову. А после танца она обратилась ко всем присутствующим:
- Прошу внимания! В честь нашего гостя из России я исполню музыкальное произведение.
       Все затихли, а Каролина села за рояль и заиграла ‘Славься’ Глинки. Звуки отдавались камертоном в моей душе и слезы невольно появились на глазах. Когда Каролина закончила играть, я постарался взять себя в руки и первым закричал ‘браво’. Все дружно зааплодировали, а я подошел к Каролине и поцеловал ей руку.
- Откуда Вы знаете это произведение?
        Каролина мило улыбнулась и ответила:
- Брат привез мне из Германии несколько сборников европейских композиторов.
- Вы превосходно музыцируете! – не удержался я от комплимента.
        Наверное, я слишком откровенно и недвусмысленно смотрел на Каролину. Капитан Де Сунига отозвал меня в сторону и строго приказал оставить мысли о ней, так как его сестра уже была помолвлена с адвокатом. Я смотрел на капитана пустыми глазами, бессмысленно кивал ему, но воспоминания не отпускали меня.

        В девять часов утра отряд старшего лейтенанта Эмильгарехо сообщил о наступлении трех пехотных колонн мятежников с северо-восточной стороны города. Мы попрощались с семьей капитана и рысью выдвинулись на окраину города. Оценив обстановку, решили оставить Сан-Лоренсо и через железнодорожную станцию Лагуна отойти в сторону Асунсьона – противник имел подавляющий перевес над нашим эскадроном.
         Мы двигались походным маршем вдоль полотна и, не доходя полверсты до Лагуны, заметили двигавшийся нам навстречу паровоз. Капитан Де Сунига приказал эскадрону рассыпаться по полю и взять карабины на изготовку. Паровоз поравнялся с нами и, выпустив под колеса облако белого пара, остановился. Из кабины машиниста вышел офицер и направился в нашу сторону. Оказалось, что это был посыльный из Генерального штаба в Асунсьоне с приказом для нашего эскадрона немедленно эвакуировать из Сан-Лоренсо вагоны с пшеничной мукой.
         Де Сунига посмотрел на солдат и офицеров, решая кого же послать на столь рискованное задание, и остановил взгляд на мне.
- У Вас появилась возможность совершить подвиг на этой войне. Отправляйтесь обратно в Сан-Лоренсо.
         Я не понимал, почему он выбрал именно меня – считал лучшим офицером в эскадроне или хотел избавиться от возможного кавалера своей сестры, способного разбить столь выгодную помолвку.
- Кого из солдат я могу с собой взять? – спросил я.
- Думаю, Вы справитесь один.
        Кажется, от меня точно решили избавиться и явно посылали на выполнение задания, грозящего гибелью или пленом. Де Сунига достал из планшета чистый лист бумаги и карандаш и стал что-то писать. Протянул мне и коротко бросил:
- Это мой приказ начальнику станции о полном содействии в Вашем задании.
         Я взглянул на листок. Приказ был написан на гуарани.
- Разве начальник станции индеец? – спросил я, так как впервые видел военный документ на гуарани.
- Скорее всего, нет. Но на гуарани в Парагвае говорит каждый, а вот по-испански читают не все. У Вас еще будет возможность получше узнать нашу страну и выучить язык гуарани, - холодно ответил капитан.
- Надеюсь, теперь уже и мою, - подумал я. – Может все-таки продублируете на испанском? Так будет вернее.
- Не теряйте времени, Русо Бланко! Противник вот-вот займет Сан-Лоренсо.
         Я промолчал, что свободно читаю и говорю на гуарани. Де Сунига ударил своего коня хлыстом и громко отдал приказ:
- Эскадрон, за мной походным строем марш-марш!
         Я отдал честь, передал лошадь посыльному и поспешил к паровозу.
        Через четверть часа мы прибыли в Сан-Лоренсо. Мне повезло, так как мятежников в городе еще не было. Железнодорожный вокзал представлял собой маленький, давно некрашенный домик с тремя помещениями: залом ожидания, билетной кассой и кабинетом начальника станции. Еще с улицы я услышал, как начальник станции громко разговаривал с кем-то по телефону. Пришлось прервать его беседу, представиться и вручить приказ капитана. Начальник внимательно прочитал его, шевеля толстыми обветренными губами, и попросил меня подождать в зале пока будут прицеплять вагоны. Я ответил, что у меня здесь есть еще одно задание – забрать важные документы в префектуре города и к моему возвращению состав должен быть готов к отправлению. Начальник молча кивнул и поспешил на платформу. А я оборвал телефонный провод и, сделав круг в сторону префектуры, поспешил на виллу Амарилья к семье капитана, непременно решив еще раз увидиться с Каролиной. Совершенно безрассудное решение в моем положении, учитывая что Де Сунига приказывал начальнику станции задержать меня до прихода мятежников.
         Мать и сестры капитана обрадовались моему неожиданному появлению и предложили отобедать. Каролина побежала в ближайшую лавку купить шоколадных конфет к десерту. Я предложил пойти вместе, но она смущенно отказалась, сказав, что я гость и мне лучше еще немного отдохнуть в домашней обстановке. Дождавшись ее возвращения, мы сели за стол, накрытый на широком балконе, и подняли рюмки с ромом за грядущую победу. Рассказывая о своем задании в Сан-Лоренсо, я мельком бросал взгляды на Каролину и она отвечала мне тем же. После краткого обеда я попросил ее снова сыграть на рояле что-нибудь из европейских классиков. Каролина задумалась на мгновение и, сев за рояль, по-детски взглянула на меня, как будто готовилась поделиться самым главным секретом, давно скрываемым от родителей, заиграла первый концерт для фортепиано Чайковского. Я еще раз впечатлился домашним образованием сестер Де Сунига. Не верилось, что в маленьком парагвайском городке можно встретить семью, в которой знали и так запросто исполняли лучшие шедевры европейской музыки.
        Неожиданно в зал вбежала племянница капитана Агнесса и, встревоженная, бросилась ко мне, схватила за рукав и закричала:
- Русо Бланко, Вам нельзя терять время! В городе появились мятежники! Скорее бегите на станцию! Спасайтесь!
        Тут где-то вдалеке раздались три выстрела из карабинов и по опыту гражданской войны в России я понял, что это всего лишь кавалерийский разъезд драгунов. Основные силы подойдут не ранее чем через полчаса. Бывший гусар, я не мог перед дамами убежать как испуганный заяц и решил побравировать своим офицерским хладнокровием - принялся неторопясь прощаться с гостеприимной семьей, целовать руки и раздавать комлименты. Теперь, спустя годы, думаю, насколько я был неблагоразумен и отчаян. Не спеша, пока они могли меня видеть, отправился к станции, время от времени помахивая им рукой. Каролина, стоявшая на балконе не выдержала и изо всех сил закричала мне вслед:
- Русо Бланко, бегите!
        Я послал ей воздушный поцелуй и побежал к префектуре. Не выходя на площадь, спрятался за углом дома, снял фуражку и осторожно выглянул. Около открытых дверей здания префектуры стояли три оседланные лошади. Всадников не было видно. Я решил немного подождать. Через минуту вышли три кавалериста и направились к лошадям. Я решил действовать гусарским наскоком – выскочил из-за угла с револьвером в руке:
- Стоять! Сразу стреляю на поражение! Лицом в землю!
         Солдаты потянулись к карабинам за спиной и мне пришлось дважды выстрелить им под ноги. Угроза подействовала и все трое легли животами на землю. Я связал им ремнями руки за спиной, отрезал у двух лошадей поводья и связал солдатам ноги – так выиграю больше времени.
         Сел на рысака и поскакал к станции. За два квартала спешился и отпустил коня, отрезав поводья. Я осторожно продвигался вдоль стен домов. Вагоны были уже прицеплены, паровоз стоял под парами. Первое – превосходно, второе – плохо, потому что клубы пара мешали обзору, а громкие звуки готового к отправлению паровоза отключали слух. Надо быть предельно внимательным. На станции никого не было. Я зашел в здание вокзала через служебный вход. В зале ожидания ко мне спиной на лавке, положив ногу на ногу, сидел офицер. Я неслышно приблизился к нему и приставил к затылку револьвер.
- Не двигаться, - приказал я. – Где остальные?
       Офицер, не шелохнувшись и ни секунды не думая, ответил по-французски:
- Отослал подальше в город, чтобы нам с Вами не мешали. Здравствуйте, Истомин!
       Повернулся ко мне.
- Виаль? Как Вы здесь? Вы же остались с Эскольтой на стороне мятежников?
       Виаль улыбнулся.
- Сэ ла ви, мой друг. Ничего не спрашивайте - все равно не смогу ответить. Одно могу сказать – мы по-прежнему друзья и паровоз ждет Вас по моему приказу. Уезжайте быстрее в Вилла Мора, пока не вернулся мой взвод. В противном случае мне придется принять бой на Вашей стороне и ехать с Вами, а это пока не входит в мои планы.
       Я не стал его расспрашивать, только обнял по-братски и поспешил к паровозу.
       Через три четверти часа мы благополучно прибыли в Вилла Мора и я сдал товарный состав капитану Де Сунига. Офицеры эскадрона поздравляли меня с успешным выполнением опасного задания, обнимали и говорили, что я совершил настоящий подвиг в имя Парагвайской Республики. Я молча принимал поздравления, косился на явно разочарованного капитана и все думал о неожиданной встрече с Виалем.
        Наш Генеральный штаб сосредоточил кавалерийские части вдоль железных дорог, ведущих в Асунсьон, по которым мятежники могли легко попасть в столицу. Мой эскадрон прикрывал Вилла Мора. В Сан-Лукасе располагался эскадрон новобранцев капитана Ирасабаля, а в предместье Тринидад эскадрон гаучо майора Вальдеса, славившихся своей лихостью.
        Ночь в сторожевом охранении прошла спокойно, а утром в Вилла Мора прибыл командующий правительственной кавалерией майор Торрес. Мы получили приказ выдвинуться на авениду Петтироси для защиты столицы с севера – сие направление считалось стратегически самим опасным и самым слабо защищенным.
        Прибыв к месту назначения, капитан Де Сунига послал меня с тридцатью драгунами в авангард на улицу Лавроc, расположенную на самой окраине города. Там по обеим сторонам тянулись апельсиновые сады с проволочной оградой, не оставлявшей нам места для маневра. Кажется, капитан готовил мне очередную ловушку. Но приказы не обсуждают. Буду действовать согласно обстановке.
        Я выслал вперед двух дозорных и расположил половину моих кавалеристов по обочинам дороги, а другую половину под командованием старшего сержанта отправил в резерв на авениду дель Соль. Мы спешились и стали ждать.
        Через три четверти часа прискакали наши дозорные и доложили, что по дороге из Сан-Лоренсо движется пехотная колонна противника. Помня военные принципы генералиссимуса Суворова - быстрота, глазомер и натиск - я приказал взводу сесть на коней, подал команду оголить сабли и взять пики к бою. По семь человек с каждой стороны улицы, мы пошли рысью навстречу противнику. Вдалеке над дорогой стояло облако пыли и на улицу из-за поворота выдвинулась неприятельская пехота. Не подозревая о засаде, они шли походным порядком без дозоров, с винтовками за спиной. Солдаты, завершая длительный марш, с трудом переставляли ноги от усталости.
         Приблизившись к колонне на двести метров, я крикнул:
- Да здравствует Республика! - и повел за собой драгунов в конную атаку.
         Пехотинцы моментально бросились врассыпную и скрылись в садах. Мы успели взять в плен восемнадцать солдат и двух сержантов, коих я сразу же отправил к майору Торресу. Оказалось, что нам противостоял батальон майора Вайса. Придя в себя после неожиданного нападения, противник перешел в наступление вдоль садов и принялся обстреливать нас из-за проволочной ограды. Чтобы избежать потерь и вынудить противника выйти из укрытия, я отвел свой отряд на авениду дель Соль. Думая, что наша кавалерия отступила в Асунсьон, пехотинцы вышли на дорогу, снова построились в походный порядок и двинулись далее по авениде Петтироси – как раз то, что я от них ожидал. Я снова повел свой отряд в конную атаку и мы вторично опрокинули противника, а затем заняли улицу Лаврос и, спешившись, рассыпались цепью по апельсиновым садам, где пехотинцы попытались нас контратаковать, но мы удержали свои позиции.
         До вечера ничего более не произошло и нас сменил третий взвод под командованием лейтенанта Ортиса. Он подъехал ко мне и, обняв, поздравил с победой.
- Русо Бланко, все наши офицеры гордятся Вами. Майор Торрес и капитан Де Сунига просили передать Вам их благодарность за отменную службу.
        Не скрою, я был искренне рад его словам. В половине десятого вечера мы вернулись в Асунсьон. Вся столица уже была опоясана лентами окопов, заполненных пехотинцами и пулеметчиками. Каждую минуту все ожидали неприятельского штурма. Нас несколько раз принимали за мятежников и едва не обстреляли. Мне приходилось останавливать свой эскадрон, ждать офицера, вести с ним долгий разговор, показывать документы и объяснять, что несмотря на то, что я иностранец, остаюсь верным правительству офицером.
        На авениде Крус дель Сур мы пересеклись с конной группой офицеров штаба кавалерии во главе с майором Торресом на белом коне и следовавшим за ним капитаном Де Сунига. Оказывается, Торресу уже доложили, что с неприятельской стороны к Асунсьону подошел какой-то отряд под командованием офицера-иностранца, и командующий кавалерией решил сам все проверить. Было уже темно и майор, не подъезжая к нам слишком близко, громко крикнул:
- Какая часть?
- Эскадрон капитана Истомина, - ответил я и подъехал к нему для доклада.
      Торрес крепко по-офицерски пожал мне руку:
- Мне уже доложили. Сегодняшний бой на улице Лаврос принес Вам лавровый венок героя и победителя. Благодарю Вас за храбрость и отменное командование эскадроном, Русо Бланко. Ведь так Вас у нас прозвали?
        Я отдал честь и улыбнулся. Капитан Де Сунига похлопал меня по плечу и протянул походную флягу с ромом:
- Выпейте за Ваш очередной подвиг на парагвайской земле.
       Только теперь я вспомнил, что с утра еще ничего не ел. Попросив у майора разрешение на отдых, верхом отправился ужинать в ресторан ‘Альгамбра’. Сел за столик рядом с камином и попросил официанта принести жареное на грилле мясо с овощами. Официант, отдав распоряжение на кухню, принялся обходить всех посетителей и что-то им шептать. Через четверть часа принес заказ и поставил передо мной бутылку французского коньяка, а на прибор положил вечерний выпуск газеты ‘Эль Либераль’, еще пахнувший типографской краской.
- Мы гордимся Вами, Русо Бланко, - произнес он громким голосом, так чтобы слышали все посетители.
        Я вдруг оказался на перекрестке восхищенных взглядов нарядных дам и солидных сеньоров, которые принялись аплодировать мне и кричать:
- Браво! Виват!
         Я взглянул на свежую газету и прочел на первой странице огромный заголовок ‘Русо Бланко громит мятежников’. Военный корреспондент на целой странице подробно описывал наш бой с батальоном Вайса, называя меня неудержимым донским казаком, так счастливо оказавшимся в рядах парагвайской армии и подвигами доказавшим свою верность правительству и народу. Откровенно говоря, мне было в равной степени неожиданно и приятно чувствовать себя героем дня. Я заказал несколько бутылок шампанского, открыл их саблей по-гусарски и угостил всех посетителей ресторана. Мы вместе праздновали маленькую победу. А на следующий день уже все газеты Асунсьона напечатали на первой странице мою фотографию и высоким штилем расписывали наш бой на улице Лаврос. Мне, конечно, было лестно читать подобные статьи и видеть, что в столице пораженческие настроения сменились патриотическим подъемом, но я не разделял пафоса газетчиков и асунсьонцев по поводу перспектив нашей победы в гражданской войне. Предстояла изнурительная борьба с тремя военными округами под командованием лучшего стратега Парагвая, окружившего себя офицерами германского Генштаба, которые получили отменное военное образование и боевой опыт в Европе. Становиться публичной фигурой тоже не хотелось....


Из служебной  папки штабс-капитана Проскурина.

Донесение агентуры. Петроград. 10 часов утра 25 октября 1917 г.
      Большевики располагают информацией о защитниках Зимнего Дворца: 400
      штыков 3-й Петергофской школы прапорщиков, 500 шты¬ков 2-й
      Ораниенбаумской школы прапорщиков, 200 штыков ударного женского
      батальона, 200 донских казаков, юнкерские и офицерские группы из
      Николаевского инженерного, артиллерийского и других училищ, отряд
      комитета воинов-инвалидов и георгиевских кавалеров, отряд студентов, батарея
      Михайловского артиллерийского училища. Всего до 1800 штыков, пулеметы, 4
      броневика и 6 орудий.

Телеграмма командующего Петроградским военным округом Полковникова в Ставку Верховного Главнокомандующего. Петроград. 25 октября 1917 г.
        «Доношу, что положение в Петрограде угрожающее. Уличных выступлений и 
        беспорядков нет, но идет планомерный захват учреждений и вокзалов.
        Никакие приказы не выполняются. Юнкера сдают караулы без сопротивления.
        Казаки, несмотря на ряд приказаний, до сих пор из своих казарм не выступили.
        Сознавая всю ответственность перед страною, доношу, что Временное
        правительство подвергается опасности потерять полностью власть в
        результате вооруженного восстания».

Донесение агентуры. Петроград. 25 октября 1917 г.
      В Зимнем дворце на совещании Временного правительства комиссар
      Центрального исполнительного комитета Малевский признал, что все попытки
      отговорить солдат от выступления, в том числе и посещение воинских частей
      представителями комитета, не дали никаких результатов. Остается надежда на
      казаков. В казармы Донских полков направляется срочная телефонограмма,
      подписанная начальником штаба округа Багратуни и комиссаром
      Центрального исполнительного комитета Малевским: «Приказываем 1-му, 4-му 
      и 14-му Донским казачьим полкам во имя свободы, чести и славы родной 
     земли, выступить на помощь для спасения гибнущей России».

Донесение агентуры. Петроград. 25 октября 1917 г.
      Казаки ответили, что готовы выполнить приказ, если выступит пехота. Пехота
      не выступила.

Донесение агентуры. Петроград. 25 октября 1917 г.
       Революционеры окружают Зимний Дворец. Павловский полк вместе с
       красногвардейцами при поддержке двух броневиков и двух автомобилей с
       зенитными орудиями заняли участок от Миллионной улицы по Мошкову
       переулку и по Большой Конюшенной до Невского проспекта, где затем
       выставили свои заставы.

Донесение агентуры. Петроград. 7 часов вечера 25 октября 1917 г.
       Ряды защитников Временного правительства покинули юнкера Михайловского
       артиллерийского училища, которые затем были разоружены солдатами
       Павловского полка на углу Невского и Морской.

Донесение агентуры. Петроград. 8 часов вечера 25 октября 1917 г.
       Павловцы и красногвардейцы беспрепятственно заняли Дворцовую площадь и
       штаб Петроградского военного округа.

Донесение агентуры. Петроград. Ночь 25 октября 1917 г.
      Зимний Дворец покинули юнкера 1-й Ораниенбаумской школы прапорщиков,
      казаки 14-го Донского полка и женской батальон. Восставшие заняли Зимний
      Дворец. Временное правительство арестовано в Малахитовом зале.

Донесение агентуры. Петроград. 26 октября 1917 г. 
      Всероссийский Съезд революционеров принял резолюцию о начале мирных
      переговоров с Германией. Председатель - Розенфельд (Каменев).
      Сформировано новое правительство Совет народных комиссаров во главе с
      Ульяновым (Лениным).


Парагвай. Июнь 1922 г
        В первых числах июня Асунсьон был окружен и зажил жизнью осажденного города. Улицы наполнились солдатами, всюду мелькали и нетерпеливо сигналили грузовики с амуницией и боеприпасами. Врачи и сестры милосердия суетились вокруг наспех открытых лазаретов, готовясь принять первых раненых. Пехота, усиленная пулеметными расчетами и шестью полевыми орудиями, окопалась на стратегических высотах на окраинах города, а кавалерия прикрывала главные дороги в столицу. На реке по-прежнему несли круглосуточное дежурство канонерские лодки ‘Эль Триунфо’ и ‘Адольфо Рикельмо’. Но в среде кадровых офицеров чувствовалось недоверие к добровольческим частям,. Многие из нас считали, что мы не продержимся и двух дней.
       8 июня в семь часов утра мятежники пошли на штурм. Наш эскадрон, прикрывавший предместье Ламбари, оказался в стороне от главного удара Чирифе. Поднявшись на холм, мы ждали приказа главнокомандующего и наблюдали за сражением. Только Де Сунига остался в префектуре у телефона, каждую секунду ожидая приказ из штаба.
       Чирифе бросил в бой девять батальонов пехоты и спешенный эскадрон лейтенанта Гарделя при поддержке двенадцати легких орудий и трех эскадронов кавалерии. Эскольту он оставил в резерве, видимо, надеясь войти с ней парадным маршем в побежденный город. Атака проходила по канонам германской тактики, всегда привязывавшей кавалерию к пехоте, вместо того чтобы дать кавалерии самостоятельно прорвать наш пехотный фронт. С бурным развитием военной техники в Европе перед войной 1914-го года немцы первыми списали кавалерию в категорию устаревшего рода войск и придавали ей мало значения. Штурмуя Асунсьон, они повторяли ту же самую ошибку, которая могла нам помочь отстоять столицу.
        В полдень к нам прискакал офицер из военного министерства и отправился на доклад к Де Суниге. Оказалось, что противнику удалось потеснить нашу пехоту и занять первую линию окопов. Два правительственных батальона были разбиты и оставили район Зоологического сада. Было много раненых. Наш эскадрон приуныл, хотя иного исхода сражения мог ожидать только наивный патриот. Я не понимал почему нас не бросили в бой в обход противника с фланга. В случае полного поражения Де Сунига готовился отвести эскадрон к реке, чтобы переправиться на противоположный берег и пробираться в сторону аргентинской границы. Я все больше подозревал его в сотрудничестве с мятежниками.
        Упорные бои продолжались до трех часов, а мы так и не получили приказа о наступлении из штаба. Вокруг гремели залпы полевых и корабельных орудий, стрекотали пулеметы и ни на мгновение не смолкали винтовки пехотинцев. Капитан Де Сунига волновался и не отходил от телефона, никого не пуская в свой кабинет. Но штаб как будто забыл о нашем эскадроне. Я же был почти уверен, что он просто не отвечает на звонки штаба.
         В четыре часа пополудню прибыл капитан Ирасабель со своим эскадроном и за офицерским обедом в нашей префектуре рассказал, что мятежники захватили улицу Де Ла Луна и укрепились в здании германского посольства. Затем лейтенант Парани с ротой пехоты выбил их оттуда штыковой атакой и даже захватил в плен офицера и отбил пулемет. По его приказу с крыши посольства солдаты сорвали германский флаг и, разорвав, топтали сапогами.
        Не выдержав, я ворвался в кабинет капитана Де Сунига и тут же раздался телефонный звонок. На сей раз капитан не мог не ответить. Генеральный штаб приказывал поддержать наступление эскадрона гаучо майора Вальдеса на город Лука. Ирасабелю было поручено выбить роту мятежников из предместья Тринидат, а нам атаковать батальон Вайса. После двух атак мы опрокинули противника в беспорядочное отступление и взяли в плен восемь офицеров, которых допрашивал сам Де Сунига. После сего старший лейтенант Эмильгарехо с группой драгун отправился конвоировать пленных в Асунсьон, к которым добавилась целая рота мятежников, плененных Вальдесом.   
        В пять часов дня полковник Чирифе отступил в Вилла Мора, потеряв за день два орудия, шесть пулеметов, двести солдат и десяток офицеров убитыми. В преследование отступившим мятежникам полковник Шенони бросил всю правительственную  кавалерию. Капитан Ирасабель окружил роту противника в предместье Тринидат, обстрелял ее и целиком взял в плен. Так трудно начавшийся для нас первый день штурма, закончился нашей относительной победой и мы пока отстояли Асунсьон.
         Порядком устав за день от томительного ожидания и атак, я отправился на коне на поиски ужина. Предместье будто вымерло – плотно закрытые окна и двери, опустевшие улицы и площади встречали меня тревожной тишиной. Наверное, так выглядели средневековые города Европы после эпидемий холеры и чумы, когда все больные уже умерли и похоронены в общих могилах, а в городе осталось лишь несколько десятков живых обывателей, все еще не пришедших в себя после бедствия и прячущихся в своих опустевших домах от невидимой смерти.
        Во мраке и тишине, разбиваемой лишь ударами копыт моего коня, я подъехал к площади Конкордия и, наконец, увидел свет в окне итальянского ресторана. Обрадовавшись, соскочил с седла, привязал коня и вошел в ресторан, рассчитывая на обильный ужин. Зал пустовал, не играли музыканты и не было даже официантов. Только хозяин ресторана, толстый сицилиец, за прилавком протирал стаканы и бутылки. Я сел за ближайший к нему столик, попросил что-нибудь поесть и две рюмки граппы. Хозяин засуетился, принес на серебрянном подносе граппу, тарелку со слоеными пирожками и сел ко мне за столик. 
- Добрый вечер, сеньор офицер. Какие новости с фронта?
       Я неспеша выпил первую рюмку граппы и закусил пирожком. Крепкий алкоголь теплой волной растекся по моему изможденному телу, располагая к откровенной беседе.
- Пока трудно сказать. Думаю все решится в следующие два дня. Сегодняшний штурм удалось отбить.
- Вот как, - задумчиво произнес сицилиец, глядя на мои рюмки. – А Вы новый офицер?
- Относительно.
- Встречались с Чирифе?
- Конечно. Но только у него в кабинете. К сожалению, пока не удалось встретить его на поле боя. Как Вас зовут, милейший?
- Так Вам не сказали? Луиджо.
- Нет, не сказали. Я впервые в Вашем заведении. Так вот, Луиджо, сегодня правительственные войска едва удержали оборону. Если завтра Чирифе сменит тактику и развяжет руки своей кавалерии, то нам придется отступить. Будет потерян город, но не страна. Думаю, повторится вариант 1812-го года.
- А что было в этом году? – Луиджо удивленно поднял густые черные брови.
- Наполеон в Москве попал в ловушку Кутузова.
        Луиджо расстерянно смотрел на меня и, видимо, пытался как-то связать Асунсьон, Чирифе и Наполеона с неизвестным ему Кутузовым и 1812-го годом.
- Не понимаю Вас, сеньор. Так что же мне передать? – проборматал он, накручивая белое полотенце на ладонь.
       В этот момент распахнулась дверь и, гремя саблей и шпорами, в зал вошел Смит.
- А, Русо Бланко! Уже празднуете победу?! - закричал он, вырывая у меня из рук очередной пирожок. Я голоден как чакская гиена и, конечно, хочу утолить жажду! Ба!
        Он поднес к носу мою невыпитую рюмку граппы.
- Вы до сих пор в душе остались настоящим европейцем. При первой же возможности отказываетесь от рома и переходите на более благородные напитки, да еще в двойной дозе! Браво!
- Вы ведь тоже европеец и не так давно приехали сюда, - парировал я.
- Конечно европеец, хотя и отделенный от континента проливом. Две граппы, хозяин! – обратился Смит к Луиджо.
         Сицилиец сконфузился более прежнего и медленно двинулся к бару. Смит, получив свой заказ, поднял первую рюмку и провозгласил:
- За победу! – и тут же опрокинул в себя. – Простите, что не предложил Вам со мной выпить, Русо Бланко. Хотел сохранить с Вами паритет по выпитому, - проговорил он, подмигивая.
      Тут дверь ресторана снова распахнулась и появился Ортис.
- Невероятно! – радостно закричал Смит. – У нас собирается целая компания! Присоединяйтесь к нам, лейтенант. Стоит отметить сегодняшнее сражение! Что будете пить?
       Ортис посмотрел на наши рюмки, переглянулся с Луиджи и сделал заказ:
- Две рюмки граппы.
      Хозяину ресторана пришлось в третий раз принести на серебряном подносе две полные рюмки.
- За победу, сеньоры офицеры! – Ортис протянул в нашу сторону свою первую рюмку.
- Нет, лейтенант, - остановил его Смит, который в этот вечер был явно в самом приподнятом настроении. – Первую выпейте сами, а вот вторую мы поднимем вместе.
- Это такая английская традиция? – удивился Ортис.
- Не совсем. Скорее, случайно сложившаяся в этот вечер русско-английско-парагвайская в итальянском ресторане на окраинах Асунсьона. Ну пейте же, а то нам с Истоминым не терпится продолжить.
        Ортис выпил залпом, закусил моим последним слоеным пирожком и мы заказали ужин.
         За ужином Ортис незаметно от нас, как ему показалось, подал знак хозяину ресторана и они на пару минут удалились в подсобное помещение, якобы выбрать следующий напиток. Я подумал, что нашей армии крайне необходима контрразведка... Надо бы доложить об Ортисе и Луиджо, а также о Де Суниге. Но кому? Любой из наших офицеров может быть связан с мятежниками.
        На следующий день после неудачного штурма Асунсьона полковник Чирифе неожиданно для нас отступил с главными силами назад в Парагуари и, заняв прилегающие к нему города Иту и Такуараль, стал ожидать подкрепления - части четвертого военного округа под командованием полковника Брисуелло, спешившие к нему из Консепсьона. Брисуелло располагал внушительными силами: два батальона пехоты, пулеметная рота, полевая батарея и эскадрон кавалерии. Все они двигались форсированным маршем на помощь Чирифе. Но им предстояло пройти более пятисот километров, а значит, по дороге его округ мог потерять от утомления, жажды и болезней около трети своего состава, что играло нам на наруку.
         Наш эскадрон утром оставил Вилла Мора и выступил маршем к Ите. Начался холодный зимний дождь и глинистая дорога превратилась в липкое болото, покрытое бесконечным количеством ям, заполненных дождевой водой. Лошади проваливались в них по колено, падали и надрывно ржали. Драгуны соскакивали в бурую грязь и помогали животным выбраться. Через пару саженей все повторялось и движение эскадрона замедлилось до крайности. Мы шли медленнее пехоты и до наступления ночи так и не смогли одолеть тридцать верст, отделявших Вилла Мора от Иты. Нам пришлось заночевать в небольшом поместье, одиноко стоявшем в открытом поле.
        Ранним утром капитан Де Сунига в пехотном порядке повел нас в наступление на Иту. Роты Смита и Ортиса атаковали мятежников с разных флангов, а я остался со взводом в резерве. Бой растянулся до вечера. Первым в Иту пополудню ворвалась рота Смита и несколько часов вела неравный бой, потеряв двух солдат убитыми и семь ранеными. А к вечеру, наконец, к нему присоединились отряды Ортиса и Де Суниги. Но вовремя замкнуть кольцо окружения они не смогли и мятежники ускользнули в соседний городок Ягуарон. Мы до двух часов ночи переносили раненых в здание префектуры и хоронили убитых на окраине Иты.
       Утром следущего дня прибыл майор Торрес со штабом кавалерии и приказал закрепиться в городе, пока пехотные части не выбьют мятежников из Такуараля. Узнав, что мы пока остаемся в городе, жители Иты устроили в нашу честь праздник. Мне вновь пришлось танцевать санта-фе, теперь напрочь связанный в моем сознании с Каролиной. После танцев я не выдержал и решил тайно съездить в Сан-Лоренсо – очередное совершенно сумасбродное решение во время военных действий в непосредственной близости от фронта. За самовольное отлучение мне грозил арест, трибунал или плен, но удержать себя я не мог. Каролина, Ольга... Кто из них в действительности занял моей сердце?... Как писал Толстой, все смешалось в доме Облонских... Видимо, за последние пять лет, прожитых мной в основном в войнах и в окружении полузнакомых людей, мне нестерпимо хотелось найти хотя бы одного родного человека.
        Вскочив на коня, безрассудный, разгоряченный ромом и танцами, я галопом покинул Иту.
        Сестры капитана несказанно обрадовались моему нежданному визиту, а Каролина бросила на меня восхищенный взгляд и назвала неисправимым русским гусаром. В тот момент для меня сие было наивысшей похвалой. Я взял ее за руку и попросил совершить со мной конную прогулку до их загородного поместья в пяти верстах от Сан-Лоренсо. Каролина подумала немного, потом пошепталась с кузиной Агнессой и приняла мое предложение.
        Мы неспеша ехали на лошадях и я все не решался начать разговор. Признаться, он мне был совершенно не нужен. Просто хотелось побыть рядом с человеком, который напоминал о самом трепетном и вызывал искренние чувства. Но пауза затянулась до неприличия и первой заговорила Каролина:
- Я Вам нравлюсь?
       Я смутился как мальчишка и не знал, что ответить на ее прямой вопрос.
- Неужели Вы такой робкий в любви? – Каролина улыбнулась и постаралась заглянуть мне в глаза.
- Не знаю. Об этом должны судить женщины.
- Тогда как женщина могу Вам сказать, что Вы непревзойденный офицер и самый стеснительный кавалер, которого я видела за всю жизнь. Неужели Вы всегда так скромничаете, когда влюбляетесь?
     Я опустил глаза и попытался собраться с мыслями.
- Наверно, всегда.
- И как же отвечали Ваши дамы сердца?
- Никак.
     Каролина удивленно посмотрела на меня.
- Не хотите говорить? Тогда зачем позвали меня на прогулку?
     Надо было решаться, иначе девушка имела все основания обидеться на меня.
- Видите ли, Каролина, я был влюблен по-настоящему лишь один раз в жизни.
- Только один?! Потом разочаровались в женщинах и до сих пор живете с разбитым сердцем? Она Вас не любила? Отказала Вам? У нее был кто-то другой? Она была замужем?
- Как много у Вас вопросов...
- Конечно. У нас, парагвайцев, любовь стоит на первом месте.
- Она не знала, что я ее любил.
- Вы побоялись признаться?
- Сие было неуместно. Она была дочерью моего прямого начальника и мои ухаживания сразу бы расценили как карьеризм. К тому же, я слишком уважал ее отца, чтобы встречаться с ней тайно.
       Мы помолчали. Я набрался духу и решил все рассказать до конца.
- Вы очень похожи на нее.
- Как же ее звали?
- Ольга.
- Какое необычное имя. Краткое и ясное, как первая ступень в мажорной гамме. У нас девушкам дают длинные и звучные имена. Вы ее до сих пор любите?
- Да.
      Каролина с облегчением вздохнула.
- Ну что же Вы раньше мне не сказали, что все так просто!
- Вы находите, что все просто?!
- Простите, Русо Бланко. Я хотела сказать, что все гораздо проще, чем я думала. Видите ли, я помолвлена с одним очень достойным человеком, адвокатом, и не могу нарушить обещание. У нас так не принято. Вы мне тоже очень нравитесь и я все думала, как смогу с Вами объясниться, не оскорбив Ваших чувств. Но раз я для Вас являюсь больше напоминанием о настоящей любви, то, думаю, теперь все стало на свои места. Как Вы считаете?
- Вы правы. Я не претендую на Вашу руку и не буду мешать Вашему браку. Мне только хотелось побыть рядом с Вами.
       Мы снова помолчали, глядя на дорогу.
- А где же Ваш жених? – спросил я Каролину.
- В Аргентине. Проходит адвокатскую практику. Он учился в Чили и в Германии. Очень достойный молодой человек. Мы помолвились несколько месяцев назад, но родители пока никому об этом не объявляли. А где же сейчас Ваша Ольга?
- Не знаю. Возможно, во Франции.
- Как это все романтично и крайне печально. Мое сердце разрывается от сочувствия к Вам, Русо Бланко.
        Каролина искренне разрыдалась и я как мог успокаивал ее. Наконец, она пришла в себя, резко остановила коня и повернулась ко мне.
- Я Вам подарю свои серьги из янтаря. Они приносят счастье. Когда Вы найдете Ольгу, то отдадите ей и всю жизнь будете вместе.
        Я был тронут до глубины души ее искренностью и наивностью и крепко сжал ладонь...
        Мы вернулись в Сан-Лоренсо. Нас позвали к ужину и через час с четвертью я уже возращался в Иту при полной луне и с открытым понимающему человеку сердцем. В душе сделалось легко. Меня более не терзала ностальгия, а чувства отступили, оставляя душу чистой и ровной, как мокрый песок.
      Наверное, я излишне предался размышлениям и не заметил четырех кавалеристов, преградивших мне путь.
- Истомин, вы арестованы! – раздался голос одного из них. - Сдайте оружие и следуйте с нами!
        Говоривший подъехал ко мне и проянул руку. В свете луны я различил погоны младшего лейтенанта. Все-таки заметили мое отсутствие на празднике – пронеслось у меня в голове, но в душе в сей момент я совершенно не жалел о содеянном, хотел понимал, что теперь мне грозит военный трибунал. Я медленно достал из кабуры револьвер и рукоятью вперед отдал незнакомому офицеру. Всадники плотно окружили меня со всех сторон и мы двинулись далее по дороге на Иту. Четверть часа ехали в полной тишине. Подъехав к развилке, свернули на дорогу к Ягуарону. Я едва удержался, чтобы не указать им на ошибку – мы ехали прямо в лагерь мятежников. Стоп! А вдруг сие не ошибка? Если они вчетвером прискакали из Иты, то должны знать дорогу обратно. Ладно, ошиблись в темноте... Нет, ночь достаточно светлая и лунная. Вместо того, чтобы продолжать движение прямо, на Иту, мы повернули почти на девяносто градусов на примыкающую дорогу. Логичнее ошибиться наоборот: ехал прямо и проехал поворот. К тому же их четверо и хотя бы один из них должен был заметить ошибку. Пусть не сразу, но по крайней мере в последующие минуты. А они, как один, свернули налево, на Ягуарон. Так кто же меня арестовал? Ну конечно! Расчет правильный – я без разрешения командира оставил свой эскадрон, меня встречает патруль и я без сопротивления сдаюсь. Все сходится, но только если они знают, что я действительно отлучился самовольно. Значит, их навел кто-то из моего эскадрона. Неужели Де Сунига догадался, что если я отсутствую и Сан-Лоренсо так близко, то непременно поеду увидиться с Каролиной? Выходит, я не арестант, а пленный, что намного хуже.
        Что же делать? Попытаться проскочить между ними и пустить коня галопом по равнине? Не вариант. Сразу подстрелят коня. В такую лунную ночь тут все как на ладони. Тогда что? Разговорить их и убедить, что я свой? Нет. У них четкий приказ доставить меня в Ягуарон. Что еще? Думать! Нет безвыходных ситуаций, есть лишь ограниченность мышления. Так, кажется, утверждал Вильгельм Вундт в ‘Психологии душевных волнений’. Вот именно, ограниченность мышления! От меня сейчас ждут попытки побега, а я им сдамся до конца.
- Лейтенант, - обращаюсь к офицеру, едущему в двух саженях впереди меня. – Вы забыли забрать мою саблю. Не по уставу. У Вас в штабе могут быть неприятности. 
        Младший лейтенант разворачивает коня. Мы все останавливаемся. Конвоиры окружаю меня еще плотнее, как раз то, что надо. Я неспеша отстегиваю саблю и протягиваю лейтенанту, положив правую руку на рукоять, а левую по центру ножен. Лейтенанту приходится подъехать ко мне еще ближе и как только он останавливается и протягивает руку, разворотом левой руки бью ему в лицо концом ножен. Он падает с коня. Тут же правой резко выдергиваю саблю и наношу круговой удар. Мои конвоиры справа и сзади хватаются за лицо, а я вонзаю саблю в живот всадника слева. Тот издает стон и сваливается на землю. Пришпориваю своего коня и равняюсь с офицером:
- Верни мой револьвер и сдай свой.
        Младший лейтенант, по-немногу приходя в себя после удара, медленно протягивает мне оружие.
- Кто вам сообщил обо мне?
       Офицер обеими руками держится за разбитый нос и молчит.
- Говори, если хочешь жить!
- Не знаю. Я получил приказ от Фрейвельда.
- В штабе в Ягуароне?
- Да.
- Когда?
- Пару часов назад.
- Понятно.
      Я отрезаю поводья у его коня и, более не произнося ни слова, галопом отправляюсь обратно в Иту.
      Вернулся в самый разгар праздника. Как ни в чем не бывало, вхожу в зал и подхожу к незнакомому офицеру, сидящему за столом в полном одиночестве.
- Истомин, - протягиваю ему руку.
- Лейтенант Стюарт, - отвечает он с сильным английским акцентом.
- Вы из Великобритании?
- Да. Вы догадались по моей физиономии или по моему британскому акценту?
- И то и другое, - отвечаю, по-английски. – Вы к нам инструктором или строевым офицером?
- Я военный летчик. Только что прилетел из Асунсьона. Наша эскадрилия доставила сюда военные аэропланы. Так что теперь у вашего правительства есть свой военно-воздушный флот.
- И сколько же у нас машин?
- Шесть. Истребитель СПАД Хербемонт, два разведчика САМЛ А-3, два истребителя-бомбардировщика Aнсальдо СВА-5 и мой бомбардировщик Aнсальдо СВА-10. Надеюсь, мы поможем вам выиграть эту войну.
- Не сомневаюсь, лейтенант, - отвечаю с долей сарказма.
- Послушайте, - Стюарт заметил мою невольную улыбку. - В этом веке в военном деле все большую роль будет играть военная техника и наука. Танки, аэропланы, отравляющие газы и так далее. Будут побеждать не те, у кого армия больше, не отчаянные герои-кавалеристы, а те, у кого техника лучше.
- Понимаю о чем Вы, Стюарт, но в Европе немцы жгли ваши британские танки как брошенные в костер консервные банки.
- Согласен, но техника будет совершенствоваться и следующая крупная война в Европе будет войной специалистов по военной механике.
- Как говорят у нас в России, поживем – увидим.
       Стюарт удивленно поднял брови.
- Так вот откуда Вы знаете английский! Вы тоже из Европы! Русский офицер? А я про себя удивляюсь, где этот парагваец выучил язык Туманного Альбиона да еще говорит без испанского акцента.
- Конечно в Европе. Правда, в Великобритании никогда не бывал. Кстати, мы с Вами в абсолютном меньшинстве.
- Что Вы хотите сказать?
- Почти все офицеры-иностранцы перешли на сторону мятежников. Я бы вообще назвал эту войну заговором иностранцев, точнее германских офицеров, против парагвайцев. Так что у нас с Вами весьма серьезный противник.
- Полагаю, мы с ним справимся, ведь мы уже воевали против немцев, не так ли?
- Именно. Давайте выпьем за знакомство.
       Мы стукнулись рюмками и Стюарт отправился танцевать танго.
       После танцев капитан Де Сунига предложил нам устроить фару - испанский обычай, оставшийся в Парагвае со времен колониализма, когда мужчины с музыкантами гуляют по улицам, останавливаются под окнами каждого дома и поют серенады, а сеньориты в нарядных платьях и с цветами в волосах посылают им из раскрытых окон воздушные поцелуи. Наша фара продолжалась до самого утра, а в восемь часов мы должны были эскадроном выстроиться перед ратушей для торжественного приветствия майора Торреса.
        Утром, едва поспав пару часов, мы изо всех сил старались придать себе свежий и бодрый вид в конном строю. Торрес поздравил нас с трудной победой при штурме Иты и зачитал последнее сообщение из штаба: ночью правительственные войска взяли Такуараль. Теперь нас посылали на новый штурм в Ягуарон. По команде майора мы сделали поворот направо и шагом двинулись по улицам, покидая гостеприимную Иту. А сеньориты, так щедро раздававшие нам воздушные поцелуи, мирно спали за закрытыми ставнями.
        Мы остановились и спешились для отдыха в версте от Ягуарона. Де Сунига разделил эскадрон на две группы. Одной командовал сам, а меня со второй направил в обход для атаки города с северной стороны. Кавалерия мятежников располагалась на кладбище и я спешил своих драгунов, чтобы воспользоваться ошибкой неприятеля – всадники с трудом передвигались в узких проходах между могилами и памятниками, а пехотинцы, наоборот, могли их использовать как укрытие и легко поражать огнем карабинов неспешившуюся кавалерию мятежников. Все-таки война, тем более гражданская, неблагородное дело – кощунственно вести бой на кладбище.
         Через полчаса мы выбили неприятеля и заняли северную окраину города, где в огромном иезуитском монастыре с высокими каменными стенами и узкими, как бойницы средневековых замков, окнами, засел батальон пехоты полковника Хиля. И вновь у меня сжалось сердце, но теперь уже от мысли, что придется штурмовать монастырь, ибо атаковать обитель тоже неблагородное дело. После непродолжительной перестрелки у главных ворот монастыря и ранения младшего лейтенанта Смита и восьми драгун стало ясно, что нам не взять цитадель кавалерийским наскоком или атакой пехоты. Тогда я отправил ординарца с донесением капитану Де Сунига, что нам требуется в помощь артиллерия или аэроплан.
        Через час в небе появился бомбардировщик Стюарта Aнсальдо СВА-10. Он сделал несколько заходов на цель, сбросил бомбы и гранаты и улетел в сторону Иты. Через полчаса появился вновь и на сей раз на предельно низкой высоте обстрелял монастырь из пулемета. На втором заходе по нему с колокольни ударил пулемет противника и аэроплан вспыхнул как пропитанная смолой пакля. Завалившись на бок, сделал круг и упал на монастырское подворье. За стенами раздался взрыв и начался пожар. Я решил воспользоваться неожиданной развязкой воздушной атаки и еще раз повел эскадрон в атаку к монастырским воротам. Но тут же скомандовал отступление, заметив заходивший нам во фланг батальон неприятельской пехоты, двигавшейся по дороге из Парагуари.
      Мы поднялись на холм, откуда просматривалось монастырское подворье. Пожар был уже потушен, обломки самолета свалены в кучу, а тело Стюарта мятежники несли к монастырскому кладбищу. Я снял фуражку и перекрестился. Получается, я винован в его смерти. Ведь это я вызвал на помощь аэроплан. Вот так погубнуть в первый же день на чужой войне в чужой стране на чужом континенте... Право, печально, господа.



Петроград. Ночь 26 октября 1917 г

      Подполковник Истомин стоял ко мне спиной у окна своего кабинета и всматривался в город, как будто прощался с ним.

- Давайте без служебных формальностей, Валерий Сергеевич. Присаживайтесь. Как добрались?
- Накинул старое пальто и прошел через переулки и дворы. Офицеров в форме расстреливают прямо на улицах.
- Оказывается, мы с Вами действуем одинаково.

      Подполковник повернулся, посмотрел на меня, затем на бумаги на столе. Помолчал.

- Все кончилось. Мы проиграли.

       Я тоже выдержал паузу.

- Думаю, мы проиграли еще 2-го марта в день отречения Императора от престола.
- Правильно думаете. Нельзя отрекаться от ста миллионов подданых. Но примем свершившееся как факт. Как мыслите свое ближайшее будущее?

        Я об этом еще не думал.

- Скорее всего вернусь домой в Царицын на Волгу.
- Там знают о Вашей службе?
- Только то, что служу в Военном министерстве.
- Теперь уже служили... Предполагаю, что нам с Вами при новой власти придется тяжелее, чем другим. Мы до конца боролись с теми, кто сегодня взял власть. К тому же у нас на руках компрометирующая их информация. И не только на бумаге, но и в головах. Сами понимаете, они постараются найти и уничтожить и то и другое. Где Ваши служебные папки?
- Спрятаны в надежном месте до лучших времен.
- Отменно. Вот только голову спрятать будет труднее. Вам нужны другие документы. Мой старший сын Станислав пропал безвести во время германского наступления в августе.
- Вы до сих пор ничего не говорили.
- Не говорил. Ни Вам, ни тем более семье. Супруга не переживет такое. Но сказать придется. Невозможно постоянно ссылаться на отсутствие фронтовой почты. Я забрал из архива личное дело Станислава. Возьмите, – подполковник протянул мне папку. - Вам лучше представляться кавалеристом, воевавшим на фронте, чем контрразведчиком, боровшимся с революцией и германской разведкой.
- Но...
- И не возражайте. Изучите биографию и пользуйтесь легендой. Отныне Вы - Станислав Демидович Истомин. Отчего-то сие укрепляет во мне надежду, что сын жив. И Вы должны выжить.
- А Вы?
- Буду спасать семью. Наверно, Франция... Давайте расцелуемся троекратно на прощание. Вы мне и вправду стали как сын.









Парагвай. Июнь 1922 г
       Ночью в Иту вошли батальоны Торреса и Фернандеса, выбившие накануне Чирифе из Такуараля. А утром все наши части с четырех сторон устремились на Ягуарон. Мой эскадрон перекрывал дорогу на Парагуари, куда в случае поражения скорее всего отступил бы Чирифе. Мы вновь вступили в бой с батальоном Хиля, а пехота Фернандеса тем временем ворвалась в город. Я повел полуэскадрон к нему на соединение, но противник нас неожиданно встретил шквальным огнем из пулеметов и стал обходить нас с флангов, пытаясь взять в кольцо. Мои драгуны, зажатые между домами и заборами на узких улицах Ягуарона, метались в поисках укрытия для себя и лошадей, но пехота противника имела явное преимущество в столь ограниченном пространстве, расстреливая нас почти в упор. Наши потери росли с каждой минутой, а эскадрон Де Суниги все не подходил. Тогда я приказал спешиться, отпустить лошадей и залечь на улицах. Через полчаса наше положение стало совершенно отчаянным – кончились патроны. Но тут выручил Фернандес. Его батальон штыковой атакой ударил по мятежникам с трех сторон. Я повел своих драгун в атаку с саблями наголо и мятежники были окружены. Через четверть часа они вышли из укрытий с поднятыми руками. А к вечеру мы окончательно овладели Ягуароном.
       На следующее утро к нам прибыл полковник Шенони, приказав немедленно выдвигаться к Парагуари и с марша атаковать ставку Чирифе. Мы настраивались на решающее сражение, но Чирифе, не дождавшись подхода частей Брисуелло, оставил город без боя и отошел в Кордильеры на Сьерра Леоне. 
        В полдень мы вступили в Парагуари без боя. Город оказался чистым и красивым с опрятными домами в готическом стиле. На фасадах ресторанов и пивных виднелись вывески на немецком языке и я понял, что именно здесь находится самая большая в Парагвае колония иммигрантов из Германии. Получается, что правительство само создало здесь военную базу мятежников, отправив Чирифе после первого мятежа командовать этим армейским округом, сплошь заселенным немцами...
       Драгуны разместились в главном соборе города, а офицеры в трехэтажной гостинице на прилегающей площади. Здесь мы впервые почувствовали враждебное отношение мирного населения к нам. Колонисты поддерживали Чирифе и воевавших с ним германских офицеров. На улицах женщины отворачивались от нас, а мэр города отказался устроить в нашу честь праздник, требовал не размещать солдат на постой к обывателям и даже отказался снабжать нас провиантом.
       На третий день пребывания в Парагуари наш эскадрон получил приказ выдвигаться на юг и занять город Карапегуа, чтобы воспрепятствовать отступлению противника в глубь Кордильер, где их могли поддержать гаучо-монтаньеры. Поутру мы с легким сердцем покинули столицу мятежников, но невольно вспоминали чистые мощеные улочки, опрятно одетых дам и уютные бирхалле с холодным пивом. Вот если бы так было во всем Парагвае!
       Карапегуа оказался городом богатых помещиков, где проживали только коренные парагвайцы. Местные жители радостно приветствовали нас на улицах, а мэрия и состоятельные горожане устроили в нашу честь грандиозный праздник. На площади резали огромных быков и тут же готовили дымящуюся чураскаду – мясное блюдо, запиваемое местным ромом канья вьеха. После трапезы нас угощали чаем матэ в серебряных чашах. Мы осторожно потягивали через серебряные трубки горячий ароматный напиток и беседовали с гостеприимными горожанами. А вечером небо осветили разноцветные ракеты, зазвучала музыка и начались танцы. 
       Нам хотелось подольше задержаться в Карапегуа, но через день из Парагуари прискакал ординарец майора Торреса с приказом двигаться обратно к железной дороге и занять город Эскобар. Я невольно вспомнил генерала Эскобара, так высоко оценившего мое фехтование. Говорят, что после очередного приступа он ушел в отставку и более не покидал свое поместье.
      Мы покинули Карапегуа, скорым маршем вышли к железнодорожному полотну и по нему сходу ворвались в крохотный Эскобар. Там к нам присоединился эскадрон гаучо майора Вальдеса. От него мы узнали, что штаб передовой группы мятежников находится на следующей железнодорожной станции Кабальеро. Младший лейтенант Ортис подъехал ко мне на рысаке и предложил немедленно атаковать противника.
- Не могу вести драгун в атаку без разрешения капитана,- возразил я ему.
- Я говорил с капитаном. Он не против, но думает, что будет лучше если мы с Вами вдвоем обстреляем их, а когда мятежники всполошатся и вылезут из укрытий, тот тут эскадрон накроет их молниеносной атакой. Считайте, что это приказ.
   Мы рысью проскакали мимо наших дозоров и остановились около усадьбы на нейтральной полосе. Отсюда станция открывалась как на ладони. У платформы под парами стоял штабной поезд, готовый в любую минуту эвакуировать неприятельский штаб, а на улицах горели солдатские костры.
       Мы с Ортисом залегли за забором и начали обстреливать мятежников беглым огонем из карабинов. Через пару минут из полевой заставы по нам ударил пулемет и два солдата бросились бежать на станцию с донесением. Пехота противника начала беспорядочно суетиться, разбегаясь по своим ротам, а кавалеристы ловили перепуганных лошадей. Наконец, выстроившись в неровную цепь, они двинулись в нашу сторону. Я смотрел в сторону наших позиций, но эскадрон почему-то не шел к нам на помощь. Расстреляв последние патроны, я скомандовал Ортису отступление. Ответа не последовало. Я повернулся в его сторону – никого. И тут мне в спину уперся ствол карабина. Ортис!!!
- Не двигайтесь, - процедил он сквозь зубы. – Отбросьте оружие в сторону. Будем ждать подхода наступающих.
       Я от досады натянул фуражку на глаза и отодвинул от себя карабин.
- Жаль, что мои подозрения оправдались. Вы, Ортис, действуете на стороне мятежников.
- Конечно, - злобно улыбнулся он. – И не только я.
- Значит, это Вы сообщили мятежникам о моем отъезде из Иты в Сан-Лоренсо. А Луиджи - Ваш связной и две граппы – знак для таких предателей, как Вы.
- Я не предатель! Я сражаюсь против новой хунты в лице Айялы и его полковников.
- А разве Чирифе не хунта?
- Возможно. Но если он победит, то хунта будет только первое время, чтобы навести порядок в стране. Вы видели Парагуари? Так вот, я хочу, чтобы весь Парагвай был как Парагуари, а не такой как теперь – грязный, бедный и пыльный с военными переворотами каждые пять лет. Неужели Вы не хотите сделать из Парагвая настоящую европейскую страну?
- Послушайте, Ортис, я давал присягу правительству и президенту и не собираюсь ей изменять. Вы, кажется, тоже присягали...
- Я присягал Парагваю, - почти прокричал Ортис, - а не сумашедшим политикам и полковникам.
- Понимаю. Но подумайте о следующем. Почему Вам приказали доставить именно меня, а не Фернандеса, Вальдеса, Эстигаррибию или, в конце концов, Смита? Он ведь тоже иностранец, как и я.
- Вы доставляете нам много хлопот. Слишком добросовестно воюете.
- Мой невысокий чин не позволяет мне внести весомый вклад в разгром мятежников. Вам следовало бы охотиться за Торресом. Он – настоящий герой и отменный стратег. Но у Вас приказ доставить именно меня, не так ли?
- Именно Вас. И я его исполню. А до Торреса еще дойдет очередь.
- Послушайте, Ортис, у Чирифе и его германских офицеров совсем другие резоны взять меня в плен.
- Какие же? – ухмыльнулся Ортис.
      Я не успел ответить, так как позади нас раздались дикие гортанные крики и на усадьбу ворвались гаучо Вальдеса. Ортис испуганно посмотрел на них, а я, воспользовавшись удачным стечением обстоятельств, выбил у него из рук карабин и свалил прямым ударом в нос на землю. Гуачо пронеслись мимо нас и теперь атаковали уже отступающего противника.
- Мне не нужна Ваша жизнь, Ортис. Даю Вам возможность уйти во время боя. Прощайте.
      Я влился в атаку. Станцию мы отбили быстро, но штаб мятежников все-таки успел погрузиться на паровоз и уехал к своим в тыл.
      В полдень к нам в Кабальеро из Асунсьона прибыл бронепоезд с длинноствольными орудиями ‘Виккерс’, демонтированными с боевых кораблей речного флота. Парагвайцы их называли ‘Викер-гуассу’ - большие Виккерсы. Матросы суетились на орудийных площадках и мне сразу вспомнилась наша Добровольческая армия с подобными самодельными бронепоездами.
      С ними приехал аргентинский кинооператор, который сходу принялся накручивать кадры хроники парагвайской гражданской войны. Отснятый материал показался ему маловыразительным и он приступил к режиссуре. Нашему эскадрону пришлось по его просьбе изображать кавалерийские и пехотные атаки, в которых капитан Де Сунига на белом коне бесстрашно водил нас в наступление и махал во все стороны саблей. На долю Смита выпала роль раненого героя, презирающего боль и рвущегося в бой с перевязанной рукой. А я галопом скакал по улицам с секретным донесением, задумчиво водил пальцем по карте, изображая военный совет в окружении других офицеров, и встречал якобы вернувшийся из сражения кавалерийский полк в исполнении нашего первого взвода. Все выглядело комично и неестественно, но оператор нас долго нахваливал и тряс руки, обещая, что нас покажут во всех синематографах Южной Америки. Теперь я понял, как у нас создавались подобные хроники во время японской и германской войн.

       Мы должны были далее преследовать отступавшего противника. Следующей целью была железнодорожная станция Сабукай, располагавшаяся у подножия Кордильер, что должно было облегчить наше наступление. Под прикрытием пушек бронепоезда пехота пошла в наступление вдоль железнодорожного полотна, а наши кавалерийские батальоны под командованием Торреса пробирались по лесистым горам в тыл противника. Мой эскадрон неожиданно вышел к лесопилке и попал в засаду. По нам ударили два пулемета, а из ближайшей рощи атаковала кавалерия мятежников. Завязалась сабельная схватка и через полчаса мы заставили противника отступить, захватив пулеметы. Затем двинулись дальше, в горы и через пару верст вдруг заметили над собой три сотни всадников на скалах.
- Монтаньеры! - закричал капитан Де Сунига. – Всем спешиться! Лошадей в укрытие! Истомин, берите два взвода и прикрывайте отход!
       Я понял, что шансов выжить у нас не оставалось, ибо монтаньеры были лучшими стрелками в Парагвае и им не составляло труда расстрелять нас за пять минут. Рассыпав драгун в редкую цепь, я отдал приказ спешиться и взять противника на прицел. Но вот один из монтаньеров стал спускаться к нам с высоко поднятым над головой ружьем. Я приказал солдатам не стрелять и ожидал его приближения. Видимо, нам хотели предложить сдаться в плен. Монтаньер, увидев на мне серебряные офицерские погоны, на ломаном испанском попытался объяснить, что их каудильо, то есть командир, поддерживает правительство и, таким образом, они нам не враги, а верные друзья и союзники. Но его испанский был настолько плох, что я решил перейти на гуарани и еще раз подтвердить услышанное. Монтаньер несказанно обрадовался и повторил свои слова на гуарани. Тут я окончательно поверил услышанному и отправил драгуна с донесением к капитану Де Суниге. Наш эскадрон вышел из укрытия и индейцы приветствовали нас радостными гортанными криками, размахивая винтовками над головой. Вслед за ними мы двинулись по горной дороге в их деревню. За полверсты до деревни нас ожидал на вороном скакуне крепко сложенный метис в разноцветном индейском костюме. Он поприветствовал офицеров и с достоинством представился Хосе Сантандером, сыном самого богатого фермера и каудильо конных монтаньеров. Нас приглашали в гости.
      Его конный отряд, оставшийся на окраине деревни, издалека приветствовал нас дикими криками и беспорядочной стрельбой из винтовок. Сантандер приказал забить несколько быков, открыть бочки с десятилетней каньей и в деревне начался праздник в нашу честь. Оказалось, что монтаньеры уже несколько дней вели бои с отступавшими частями мятежников и опасались, что не смогут отстоять свои деревни, так как каждый день сюдо прибывало все больше солдат Чирифе. К тому же у них была артиллерия, противостоять которой индейцы не могли.
     Утром наш эскадрон вместе с монтаньерами спустился в долину в город Сабукай, только что взятый батальоном капитана Фернандеса. Из-за горизонта доносились гулкие выстрелы орудий бронепоезда, обстреливавших отступающего противника. Когда все стихло, нашу кавалерию бросили догонять рассеянные части мятежников. Эскадрон майора Вальдеса развернутой цепью помчался напрямую, а батальон капитана Фернандеса, усиленный нашим эскадроном, бросился во фланг противнику. Монтаньеры со свистом и гортанными криками неслись вдоль леса и отсекали мятежников от гор. Мятежники подожгли высохшую траву, но ветер дул в их сторону, покрывая черной копотью. Топот сотен копыт, сверкающие на ярком солнце сабли, черные лица мятежников, в страхе оглядывавшихся на нас и пламя, дикие крики и свист монтаньеров, сопровождаемые стрельбой из карабинов, винтовок и револьверов – все это должно было вызывать у противника  беспредельный ужас. Меня не отпускала мысль, что сейчас более всего на свете мне не хотелось бы оказаться на месте этих всадников апокалипсиса. Но что поделаешь – а ля гер ком а ля гер.
      Через пару часов почти все мятежники были уничтожены. В плен попала только одна рота пехоты, которую мы передали под конвой лейтенанту Браю, и двинулись в бесконечную пампу, где нашей кавалерии открывалась полная свобода маневра.
       В Игуатими к нам присоединился эскадрон капитана Ирасабаля и мы без остановки шли вперед в поисках оставшихся частей противника. Но открывавшаяся перед нами пампа оставалась безлюдной и мы решили заночевать в ближайшей деревне недалеко от железной дороги. Разместив драгун по домам, все офицеры в сопровождении Сантандера отправились в таверну, где уже находились гаучо из батальона Вальдеса, братавшиеся за бочкой каньи с нашими монтаньерами. Мы заняли столик в углу и заказали апельсинового вина. Один из монтаньеров подошел к Сантандеру и попросил разрешения петь. После чего двое из них с гитарами уселись на табуретки в центре зала и затянули печальную песню на смеси испанского и гуарани. Послушав несколько ностальгических мелодий и выпив рюмку рома, я с офицерами покинул таверну.
      Наступил короткий тропический вечер, когда солнце прямо на глазах уходило за горизонт в западной части пампы, освещая травянистый покров на плодородных почвах в устье Рио Плата, за которым возвышались Анды и далее простирался Тихий океан. Свет угосающего солнца смешивался с темнеющим безоблачным небом и красновато-черной землей, уступая место ярким звездам созвездия Южного Креста – Крус дель Сур. Пампа покрывалась пеленой полупрозрачного тумана, называемого здесь саваном. Я решил последовать естественному течению природы и, устроившись на широкой лавочке перед обветшалым крестьянским домом, заснул крепким сном.

      Отступая к переправам реки Игуатими, мятежники вновь подожгли пампу. Сухая трава пылала низким пламенем и к небу тянулись серо-коричневые клубы дыма. На сей раз мы решили переждать пожары в пиниевом лесу. Я впервые увидел эти деревья, растущие также в Южной Европе и отдаленно похожие на сосны. Их голые стволы, как шеи гигантских жирафов, поднимались над пампой на высоту до тридцати саженей, сверху украшенные густой темно-зеленой кроной, напоминающей зонтик. Любопытно, что Пиноккио итальянского писателя Карло Коллоди получил свое имя именно от этого дерева, так как был сделан из пиниевого полена. А другой, еще более известный итальянец, художник Сандро Боттичелли во времена Ренессанса написал несколько картин пиниевых рощ под Равенной, иллюстрирующих новеллу Джованни Боккаччо ‘История Настаджио дельи Онести’ из ‘Декамерона’, которым мы зачитывались в кавалерийском училище.
      В такой ренессансной роще мы устроили себе праздничный отдых между боями - закололи быков, отбитых накануне у мятежников и послали драгун в город за ромом. Получился настоящий полевой пир. Выпив по чарке рома в качестве апперитива, мы утоляли голод прожаренным на костре мясом с гарниром из маниоки, отдаленно напоминающей картофель, и пальмиты - обжаренной сердцевины ствола пальмы, похожей по вкусу на шампиньоны. Наш десерт состоял из ананасов, бананов и апельсинов, за которыми последовало чаепитие с неизменным напитком каждого парагвайца - душистым матэ.
      На рассвете следующего дня наш эскадрон выступил к сахарному заводу Асукарера. Продвигаться пришлось по выгоревшей пампе, сплошь покрытой черным пеплом. За несколько минут мы превратились в кавалькаду угольщиков, что, наверное, вновь должно было напугать мятежников.
      Завод и расположенный рядом железнодорожный мост были заняты противником, подготовившимся к длительной обороне. Майор Торрес приказал нам спешиться и повел в пехотную атаку. Капитан Ирасабаль со своим эскадроном конным маршем обошел завод и прилегавшую к нему деревню и ударил во фланг. За три четверти часа все было кончено и мы победителями вошли в Асукареру. Мятежники беспорядочно отступили по мосту и рассредоточились на противоположном берегу реки. Де Сунига бросил наш эскадрон на мост. Я не выдержал и галопом подъехал к нему, подняв коня на дыбы.
- Капитан, что Вы делаете? Мост скорее всего заминирован! Мы потеряем людей, - из-за грохота боя я едва слышал собственный голос.
- Вы испугались, Русо Бланко? – прокричал Де Сунига. - Мы их сейчас сомнем конной атакой и сходу выбьем с того берега, пока они не успели закрепиться!
       Два взвода драгун выдвинулись на мост и тут же раздался взрыв. Люди и лошади полетели в реку, а те, кто как-то сумел удержаться на остатках моста, были мгновенно сметены пулеметным огнем противника.
       Я молча смотрел на разлетающиеся куски чугуна, подающих людей, лошадей и обваливающийся пролет моста – предсказуемый результат. Два взвода погибли в одно мгновение. Я натянул козырек на глаза и отъехал к своему эскадрону. Доложить о произошедшем Торресу? Де Сунига найдет чем оправдаться. На войне невозможно все предусмотреть, а у меня пока только подозрения на его счет и разрозненные факты, которые можно интерпретировать по-разному. Жаль, что не удалось забрать у начальника станции в Сан-Лоренсо записку Де Суниги на гуарани.
      Мятежники, окопавшись на берегу, начали безнаказанно обстреливать деревню из пулеметов. По улицам свистели пули, оставляя рваные раны на стенах домов. Вдребезги разбивались окна и мирные жители спасались в крохотных подвалах. У нас появились раненые. Дальнейшее наступление сделалось невозможным. Мы перешли на позиционный бой, который мог длиться сутками. Так продолжалось три дня, пока не подошел саперный батальон капитана Дельгадо с эскадроном Фернандеса. Ночью в пяти километрах вниз по реке саперы построили переправу и ранним утром наша кавалерия, переправившись, ударила по противнику с тыла. Мои драгуны взяли в плен одного из офицеров Генерального штаба Чирифе майора Ибарра. На допросе у Торреса он рассказал о готовящемся соединении частей Чирифе и Брисуелло в городе Вилла Рика.
      По полудню мы выдвинулись в сторону Вилла Рика и остановились в городке Диас, накануне опусташенном и разграбленном мятежниками, что говорило о начавшемся разложении в их армии.
      Ранним утром капитан Де Сунига отправил меня в разъезд к Вилла Рика. Ничто не говорило о присутствии противника в этой местности – ни следов конницы, ни укреплений, ни неприятельских дозоров. По дороге нам встретились несколько конных гаучо и рассказали, что ночью мятежники отступили по дороге на Каи Понте. Отправив посыльного с донесением Де Суниге, я с отрядом драгун въехал на улицы города. За несколько минут весть о нас разнеслась по всему городу. Жители высыпали на улицы и площади и буквально осыпали нас цветами, громко приветствуя радостными криками и размахивая руками. А когда вслед за нами на улицах с музыкой появились пехотные батальоны, саперы, артиллерия, кавалерийские эскадроны и батальон речного флота, то наше шествие по улицам Вилла Рика превратилось в настоящий военный парад. Счастливый, я предчувствовал, что наконец близится конец и этой гражданской войны.
     Почти две недели мы простояли в Вилла Рика, куда переехал штаб правительственной армии во главе с полковником Шенони. Пехотные и артиллерийские части под командованием Торреса отправили в Каи Понте, где они повели тяжелые бои с окопавшимися мятежниками. А нам, офицерам кавалерии, предоставили отпуск. Вместе с Де Сунигой и Смитом я отправился на паровозе в Асунсьон.
       Мы расположились в казармах военного училища. Три недели отпуска прошли как один день. Затем нас вызвали в военное министерство. Капитан Де Сунига получил приказ формировать отдельный эскадрон и возвращаться на фронт для поддержки пехоты и артиллерии, теснивших противника к бразильской границе. Признаться, я был рад нашему расставанию и даже не пришел попрощаться. Меня назначили командовать двумя сотнями кавалеристов, особо отличившихся в боях, и приказали сформировать из них новый эскадрон президентской гвардии Эскольта. Я перебрался в Порто Саксония в казармы прежней Эскольты, предавшей президента и правительство, и принял командование. Мы взяли под охрану президентсткий дворец, здание парламента, железнодорожный вокзал и банки. Кроме нас, все остальные воинские части находились на фронте на востоке страны. Я вспомнил об Угриче и донне Марии и на всякий случай посылал двух драгун, переодетых в штатское, следить за его рестораном.
      Теперь я зажил спокойной жизнью элитного офицера, отвечавшего за порядок в столице, и меня стали приглашать в самые достойные дома Асунсьона. А в сентябре кавалеристы моей Эскольты преподнесли неожиданный подарок – устроили в нашем малиновом салоне, предназначенном для банкетов, шикарный праздник по поводу моего тридцатилетия. 
      В начале октября в столицу пришло радостное известие о поражении мятежников в Каи Понте. Остатки разбитой армии Чирифе ушли в чако к бразильской границе, где им не было возможности закрепиться на бесплодной равнине.
       Асунсьон праздновал очередную победу, украсившись национальными флагами. На каждой площади военные оркестры исполняли марш ‘Кампаменто Сьерра Леоне’. Нарядные дамы в сопровождении элегантных кавалеров неспешно прогуливались по улицам и площадям. Весна в Южном полушарии была в самом разгаре. Улицы наполнились благоуханием: в садах и скверах цвели орхидеи, мимозы и мексиканский жасмин. А бесчисленные колибри цвета рубинов, сапфиров и сверкающего золота бесшумно проносились среди цветов. Мы в Эскольте тоже устроили праздник в честь победы – пригласили музыкантов, дам и на террасе танцевали вальс, забыв о тяготах войны. Для меня настоящим украшением праздника стало неожиданное появление Виаля. Он блистал перед дамами в новой форме капитана кавалерии. Я не мог поверить своим глазам и перестал что-либо понимать в судьбе своего друга.
- Как Вы здесь оказались, Виаль? – прокричал я, обнимая своего товарища.
- Весьма тривиально, - ответил он, хлопая меня по спине. – Сдался правительственным войскам в Каи Понте и вот я здесь с Вами праздную нашу победу.
       Наверное, мой вид полностью выдал мои сомнения и Виаль предложил выйти на улицу. Мы медленно шли вдоль стен казармы.
- Видите ли, дорогой Истомин, военный министр решил использовать меня в качестве разведчика в штабе мятежников. У меня ведь мама немка и мятежники приняли за своего.
- Поэтому Вы тогда ушли из Асунсьона вместе с Эскольтой?
- Именно. Иногда удавалось передать что-то на вашу сторону, но работать было трудно. У мятежников были свои агенты почти во всех фронтовых частях правительственной армии.
- Почему Вы думаете, что именно во фронтовых частях, а не в штабе?
- Они узнавали о ваших передвижениях и численности войск только после того, как вы получали приказы из штаба. Было даже донесение о Вашей поездке к Каролине, - Виаль многозначительно улыбнулся. Я ответил тем же. – Но Вы молодец, расправились с четырьмя кавалеристами.
- Пришлось нелегко, - признался я. – Из-за любовных чувств едва не попал в плен.
- За Вами шла настоящая охота. Чем Вы так насолили Чирифе и германским офицерам?
     Я проигнорировал его вопрос.
- Я знаю точно, что с мятежниками сотрудничали Ортис и Де Сунига.
- Вполне возможно. Говорят, Де Сунига дезертировал из армии. Впрочем, теперь сие не имеет никакого значения.
- Почему?
- Я получил назначение в гарнизон Энкарнасьон, оттуда переберусь в Бразилию, а затем во Францию.
- Что? – я снова не понимал своего друга. – Вы собрались тайно уехать во Францию? Почему?
- Мое задание выполнено. Сеть германской разведки в Парагвае разгромлена. С Вашей помощью, кстати.
- Конечно, выполнено. Война окончена и Вы можете спокойно служить дальше в парагвайской армии. Тем более что Вы получили очередное звание. А значит, Генеральный штаб доволен Вашей службой и вполне Вам доверяет.
- Вы правы, но в первую очередь я офицер французской армии.
- Я тоже был офицером армии своей страны, - не понимал я.
- Не просто офицером, штабс-капитан Проскурин, а одним из лучших офицеров Петроградской контрразведки.
      Я остановился в недоумении и в упор посмотрел на Виаля.
- Вы меня не помните, штабс-капитан. Я начинал службу младшим лейтенантом в Петроградском филиале французской военной разведки в 1917-ом. Помните капитана Лорана, который Вам передал информацию о связях большевиков с германской разведкой? Я не присутствовал при передаче документов, но участвовал в их подготовке.
- Прекрасно помню капитана Лорана. Тогда он нам передал важные документы, но к сожалению в России все было уже настолько запущено, что никакие документы не могли помочь.
- Я знаю. Но теперь эти документы стоят дороже бриллиантов. Большевики закрепились у власти и начали самостоятельную игру, что не понравилось Германии, приведшей их к власти. Теперь и те и другие охотятся за Вашим архивом. Если первыми его найдут немцы, то смогут шантажировать  большевистских вождей и управлять по своему усмотрению. А если Ваш архив окажется у большевиков, то они сразу уничтожат его и смогут спокойно достраивать военный коммунизм, - последнюю фразу Виаль сказал по-русски.
- Вы говорите по-русски, Виаль?!
- Как видите.
- Значит, поняли тогда мой разговор с Рихтером в авто?
     Виаль громко рассмеялся.
- Я бы не назвал сие разговором. Скорее допрос с пристрастием.
- Вы правы, - я тоже рассмеялся.
- Кстати, в Париже меня ждет русская жена Вера.
- Готов поспорить, вы познакомились в Санкт-Петербурге.
- Увы, должен Вас огорчить. Наше знакомство произошло в Омске, в Сибири. Я туда выезжал во время мятежа чехословацкого корпуса в мае 1918-го. А теперь снова о серьезном, - Виаль перешел на французский. – Ваш архив в надежном месте?
- Да.
- Не буду скрывать, мне хотелось бы его получить.
- Боюсь, не смогу Вам помочь.
- Понимаю. Тогда доложу в Париж, что найти архив не представляется возможным, но я располагаю точными сведениями, что он недоступен ни немцам, ни большевикам.
- Именно так.
- А теперь о грустном, Валерий Сергеевич, - Виаль вновь перешел на русский. -  Погиб майор Торрес. Я знаю, Вы его уважали.
- При каких обстоятельствах?
- Он атаковал Каи Понте, пытаясь ложным маневром отвлечь на себя основные силы мятежников. Его батальон попал в засаду, был окружен и, раненый, Торрес попал в плен. Ему на выручку поспешил эскадрон капитана Ирасабаля, но мятежники успели расстрелять Торреса. Его со всеми почестями похоронили в Вилла Рика.
    Я помолчал, опустив глаза.
- Пойдемте в казарму, Виаль. Помянем храброго Торреса.


            К маю следующего года были до конца подавлены остатки мятежа. Чирифе умер в чако от воспаления легких, а оставшиеся без главнокомандующего офицеры и солдаты бежали в Бразилию. И только два батальона мятежных полковников Мендоса и Брисуэлло скрывались где-то на бескрайних просторах чако. Постепенно в столицу возвращались части правительственных войск, каждую неделю устраивались парады, гремела музыка и жители забрасывали своих героев цветами. Добровольцы и призванные офицеры запаса возвращались к своим семьям. На службе остались только кадровые военные, которые получили новые назначения в военные округа и постепенно уезжали из столицы. В Асунсьоне вновь осталась только моя Эскольта.



Асунсьон. Июнь 1923-го года

        Утром, накинув широкий армейский плащ поверх полевой формы, я выехал на проверку караулов у Президентского дворца, здания Парламента и Национального Банка. Последним в моем списке значился железнодорожный вокзал. Шел холодный зимний дождь. Выйдя на перрон, я заметил двух драгун, проверявших документы у нескольких женщин в нарядных платьях и манто.

- Каролина! Вы? – не сдержался я от удивления.

      Каролина, волнуясь, взглянула на меня широко открытыми глазами. Рядом стояли ее сестры и мать. Все тревожно смотрели то на меня, то на драгун. Я сказал драгунам, что разберусь сам и забрал паспорта женщин.

- Вы уезжаете?
- Да, - ответила Каролина, беспомощно опустив глаза.
- Куда же?
- В Аргентину.
- К жениху?
- Да. И к брату.
- Я думал, он бежал в Бразилию.
- Теперь перебрался в Аргентину.

       Каролина молчала. Я тоже не знал, что сказать и как поступить в неловкой ситуации. Теперь ее судьба зависела от меня.

- Ваш брат, бывший капитан Де Сунига, оказался предателем. Из-за него погибло много солдат и офицеров.
- Мой брат не предатель. И я тоже.

     Я удивленно вскинул брови.

- Почему и Вы тоже?

     У Каролины выступили слезы.

- Простите меня, Русо Бланко.
- За что?
- Когда Вы приехали в Сан-Лоренсо за вагонами с мукой, я ушла в лавку за конфетами.
- Помню, но это не преступление.
- Я позвонила из префектуры и сообщила о Вас.
- Кому?
- Тем, против кого Вы воевали.
- Почему?
- Так просил брат и Адольфо.
- Кто такой Адольфо?
- Мой жених. Адольфо Шерер.
- Сын бывшего президента?! Он Ваш жених?!
- Да.
- Значит, Вы тоже помогали мятежникам?
- Я помогала брату, Адольфо и Парагваю. Брат для меня навсегда останется братом, а Парагвай - Родиной. Адольфо - прекрасный юрист. Он написал новую конституцию для страны, новые законы, как в Европе. Хотел стать президентом и провести реформы, чтобы избежать в будущем военной хунты полковников и помочь людям выбраться из нищеты. Чирифе был для него лишь временным инструментом, чтобы получить возможность изменить жизнь в Парагвае и создать гражданское, а не военное правительство.

       Каролина смотрела на меня глазами, полными слез, а я вспоминал свой последний разговор с Ортисом.

- Вам не кажется, что Ваш жених идеалист? Чирифе никогда не отдал бы власть.

     Каролина вновь замолчала.

- Простите, что заставил Вас так волноваться, - произнес я, вернул женщинам паспорта и показал рукой в сторону поезда. - Прошу садиться в вагон. Состав скоро отбывает. Будьте счастливы, Каролина.

     Она бросилась мне на шею, обняла и прошептала на самое ухо:

- Простите меня и не забудьте про мой подарок Вашей Ольге – янтарные серьги. Вы должны ее найти.Обещайте!

     Расстроенный, я возвращался в казарму. Жизнь в Асунсьоне казалась совершенно одинокой без Виаля, Каролины и Смита. Я снова один, никому, кроме президента, ненужный командир элитного эскадрона в чужой стране...

      Мои переживания неожиданно прервал подбежавший драгун в штатском.

- Сеньор, - взволнованно заговорил он. – К дону Андресу приехали три человека. По виду европейцы.
- Возможно, знакомые, - предположил я.
- Нет, точно иностранцы. Ночевали у него. Сейчас вместе с ним и донной Марией обедают в ресторане.
- Один из них с бородой?
- Да. Он, кажется, главный.
- Отлично. Скачите в казарму, вызывайте дежурный взвод и окружайте ресторан. Я туда.

      Подъехав к ресторану Угрича, я оставил коня на улице и осторожно подошел к двери. На ручке висела картонная табличка ‘Закрыто’. Не обращая на нее внимания, вхожу в ресторан. За широким столом сидят Бабашев, Рудзевич, Сластницкий и дон Андрес с женой.

- Рад вас видеть, а точнее арестовать у нас в Асунсьоне, господа. Точнее, товарищи. Приятного аппетита.

      Гости и хозяева привстали со стульев и мне пришлось достать револьвер.

- Оставайтесь на своих местах. Нападение на командира Эскольты приравнивается к военному преступлению. Значит, дон Андрес и донна Мария по-прежнему верят в дело революции? – перевожу взгляд на семейную пару.

      Супруги с явной неприязнью смотрели на меня, не сводя глаз.

- А мы никогда и не разочарововались. Революция победила в России, победит и здесь.
- Вот как? – удивился я. – В России у меня не получилось помешать революции, но думаю, получится здесь, в Парагвае. Отчего же вы не ведете пролетарский образ жизни, а предпочитаете сытый быт мелкой буржуазии?
- Это временно.
- Нет ничего более постоянного, чем временное, - парировал я. - А эти товарищи приехали вам помочь совершить очередной революционный переворот или исключительно по мою душу?

     Ответа не последовало.

- А господин Рихтер считал, что вы просто пешки в его крупной игре.
- Рихтер - дутый барин, - произнесла сквозь зубы донна Мария. – Думал, что заморочил нам голову и мы ему поверили.
- Именно так он и думал. Кстати, где он сейчас?
- Не знаем, - в том же духе продолжала донна Мария. – Сбежал в прошлом году после начала мятежа.
- И больше не появлялся?
- Нет.
- Ладно. Впрочем, вам верить нельзя. Вы - профессиональные конспираторы. Всю жизнь по подпольям, под чужими именами, в чужих квартирах и странах.
- Почти как Вы, Проскурин, - парировал Бабашев.
- Почти, - согласился я. – Только я не устраивал заговоры, а до конца оставался верным присяге. И здесь, и в России.

       В ресторан вбежали мои драгуны с карабинами наперевес и окружили стол.

- А теперь передаю вас в руки местного правосудия. Надеюсь, мы расстаемся навсегда.

      Всех пятерых революционеров парагвайский суд приговорил к длительному тюремному сроку за подготовку государственного переворота и шпионскую деятельность. Но им неожиданно повезло...





      Утром 9 июля, ровно через неделю после вынесения обвинительного приговора, со станции Кабальеро сообщили о движении в сторону Асунсьона двух неизвестных батальонов, коими оказались части полковников Мендосы и Брисуэлло. Мендоса разработал хитроумный план захвата столицы. После неудачных попыток соединения с частями Чирифе и его смерти, Мендоса предложил Брисуэлло на несколько месяцев затеряться с оставшимися батальонами в чако. Рассчет был простой: правительственная армия в конце концов про них забудет в череде победных праздников и последующих будней, решив, что они ушли в Бразилию или расформировались. Так оно и произошло. Вторая часть плана Мендосы была не менее оригинальной: провести батальоны до столицы вдали от населенных пунктов и неожиданно атаковать в стиле дворцовых переворотов, что тоже вполне удалось. Моя Эскольта с помощью полиции едва успела вывести из Асунсьона правительство и государственные ценности. Оказавшись в безопасности, президент и сенаторы стали предлагать мне повести эскадрон в атаку на Асунсьон и выбить оттуда остатки мятежников. Мне не хотелось вести своих драгун на верную гибель в уличных боях с троекратно превосходившим нас противником. Я предположил, что за месяцы полудикого проживания в чако батальоны Брисуэлло и Мендосы порядком разложились и теперь, войдя в столицу, за пару дней деморализуются окончательно, принявшись грабить магазины, рестораны, банки, богатые квартиры и дома, как это было в гражданскую войну в России и во время захвата Москвы Наполеоном в 1812-м году. А еще через пару дней сами побегут с награбленным из опустошенной столицы. Поэтому мой план состоял в стягивании к Асунсьону всех правительственных войск, расквартированных теперь в основном вблизи границ с соседними государствами, и простом ожидании полной деградации последних частей противника.

      Мои предположения оказались недалеки от истины. Подходившие к столице правительственные части вылавливали мелкие группы мятежников, превратившихся в обыкновенных мародеров, а Брисуэлло и Мендоса с последним взводом бежали на запад к аргентинской границе и были взяты в плен около селения Вильета.

      К сожалению, в Асунсьоне мятежники успели не только разграбить ценное имущество, но и отпустить заключенных из тюрем, в том числе и моих революционеров. Среди пленных их не оказалось. В Вильете они не сдавались. А судьба Рихтера так и осталась для меня неизвестной. И я посчитал их ‘чудесное’ спасение и исчезновение Рихтера частью перманентной революции, объявленной большевиками после октябрьского переворота. Право, каламбур, господа!





Сан-Паолу. Бразилия. 25 февраля 1977 г

       В дверь позвонили. Открыла молодая женщина лет двадцати пяти. На пороге стоял высокий мужчина лет тридцати.

- Здравствуйте, - произнес он по-русски. - Я Вам звонил насчет встречи с господином Истоминым.
- Вы тот самый французский историк?
- Именно.
- Пройдемте в кабинет. Дедушка Вас ждет.

       На кожаном диване в кабинете под легким одеялом лежал старик с закрытыми глазами.

- Здравствуйте, господин Истомин. Я Вас просил о встрече.
- Здравствуйте. Кто  Вы?
- Я из Франции. Учусь в аспирантуре университета Сорбонны в Париже. Пишу диссертацию по русской революции. Здесь нахожусь в научной командировке. Собираю материалы в обществах русской иммиграции.
- Как же Вы меня нашли? – старик открыл глаза.
- Очень просто. По телефонной книге. Искал русские фамилии. Начал на I. Мы с Вами однофамильцы. Сначала даже подумал, что родственники.
- Однофамильцы?
- Да, я тоже Истомин. А у Вас имя в точности как у моего деда – Станислав Демидович Истомин. Удивительное совпадение, не находите ли?.
- Ваш дед жив?
- Расстрелян немцами в 1944-ом. Участвовал в движении Сопротивления во Франции. La Resistance.
- А прадед?
- Демид Елизарович?
- Убит cоветским агентом в Париже в 1934-ом.
- Как хорошо, что Станислав пережил отца.

       Гость непонимающе посмотрел на старика.

- Так Вы их знали? Какая удача! Возможно, поделитесь воспоминаниями.Сколько совпадений в один день. Невероятно!

       Старик тяжело задышал и трясущимися руками поправил одеяло на груди.

- Аннушка! – негромко позвал он. - Изволь достать папку с моими российскими документами.

      Женщина приставила стул к высокой этажерке и почти из-под самого потолка достала толстую папку.

- Здесь личное дело Вашего деда из Военного министерства, - произнес старик. - Грамоты, награды, аттестации, характеристики, приказы о присвоении званий и диплом военного училища.
- Откуда это у Вас? – молодой человек смотрел удивленными глазами то на папку, то на старика.
- От Вашего прадеда. Так Вы ищите материалы для диссертации?
- Да. Воспоминания эмигрантов, документы...
- Что же Вас конкретно интересует?
- Политическая борьба в России во время Первой мировой войны и захват власти большевиками в октябре 1917-го года.

     Старик помолчал, а затем неожиданно спросил:
 
- Сможете съездить в Санкт-Петербург?
- Думаю, смогу. Только теперь это Ленинград.
- Я знаю. Запишите.

     Гость достал из портфеля тетрадку и карандаш.

- Я Вас слушаю.
- Бывшая Главная офицерская гимнастическо-фехтовальная школа. Теперь там городской комитет Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту - ДОСААФ. Спуститесь в подвал третьего корпуса. Там найдете крайнее помещение по левую руку с южной стороны. Уберете вентиляционную решетку и найдете нужный Вам материал. Только прихватите с собой какую-нибудь палку - рукой не достать.

      Гость вопросительно посмотрел на старика, потом на Аннушку.

- А сестра Вашего деда Ольга Демидовна жива? – спросил старик.
- Да, живет в Париже. Вы ее тоже знали?
- Знал. Мы вместе встречали Новый год в 1917-ом. Аннушка, будь любезна, достань из шкатулки коробочку из черного бархата.

        Аннушка открыла шкаф, достала шкатулку и принесла коробочку. Старик прошептал трясущимися губами:

- Передайте Ольге Демидовне поклон от штабс-капитана Проскурина и эти серьги.
- Обязательно передам. А кто такой Проскурин?

     Но вместо ответа старик задал вопрос:

- Вы женаты?
- Нет.
- Вот и славно. Аннушка тоже не замужем.

     Старик сложил руки на груди и снова закрыл глаза.

- Дедушка устал, - объяснила Аннушка. - Быть может, я смогу ответить на Ваши вопросы? Пройдемте на кухню. Попьем чай.
- Матэ?

     Аннушка улыбнулась.

- У нас в семье предпочитают черный. С рафинадом.