Прогулки по Парижу. Барон Осман

     На одой из центральных аллей кладбища Пер-Лашез стоит фамильный склеп барона Османа (Georges-Eug;ne Haussmann, 1809-1891). Я предпочёл бы называть его Хаусман, тем более что был он потомком немецких протестантов, но родился во Франции, и французы говорят – Осман. Этот склеп показался мне каким-то заброшенным, в отличие от ухоженных соседних могил поэта Мюссе, композиторов Россини и Обера. Посещаемость могил, следы которой всегда заметны, говорит кое-что о популярности покоящихся в них людей. Памятники на могилах Шопена и Пиаф утопают в цветах. Крылатый сфинкс на могиле Оскара Уайлда с ног до головы зацелован его поклонниками и сексуальными единоверцами, а устраивающие шабаши на могиле Джима Мориссона обкуренные фанаты даже украли бюст своего кумира. Так или иначе, всё это – свидетельства человеческой памяти. На этом фоне мне показалась странной и несправедливой сиротливая заброшенность склепа барона Османа – могилы человека, придавшего Парижу современный облик и очарование, которому трудно не поддаться, хотя бы раз прогулявшись по его бульварам и площадям.
            
     Жорж Осман с 1853 по 1870 годы был префектом департамента Сены -- мэром Парижа. Вспоминая Османа, чаще всего говорят, что он проложил широкие трёхполосные бульвары и авеню, чтобы затруднить строительство баррикад и упростить передвижения кавалерии для борьбы с повстанцами. Но это была лишь одна из решаемых им задач. Безжалостно снося целые кварталы беспорядочной средневековой застройки, он модернизировал транспортную систему города, организовал радиальные развязки на площадях Звезды и Республики, построил железнодорожные терминалы, оперный театр и центральный рынок Ле Аль (то самое «Чрево Парижа»), создал единую систему водоснабжения и канализации, распланировал по английскому образцу городские парки, а также Булонский и Винсенский леса. Всякий раз, выходя из дома, я видел типичные «османовские» блоки шестиэтажных домов с высокими окнами, мансардами и металлической оградой балконов. С улицы Этьена Марселя поворачивал на проложенный Османом в направлении север-юг Севастопольский бульвар и мимо знаменитых уличных кафе на расширенных по его указу тротуарах, направлялся на остров Сите, им же перестроенный и превращённый в административный, общественный и религиозный центр.
 
     Разумеется предпринятая Османом, невиданная по размаху, перестройка Парижа стала возможной лишь при поддержке Наполеона III. Император сам был инициатором многих проектов и обеспечивал их финансирование. Но планы и замыслы остались бы на бумаге, если бы во главе работ не стоял такой решительный и эффективный руководитель и организатор. То что делал Осман, не всегда вызывало общее одобрение. Он нажил много врагов, когда сносил жилые районы. Его критиковали за недостаток архитектурного вкуса, обвиняли в бессердечии и бесконтрольной трате народных денег. В 1870 году к власти пришло либеральное правительство Эмиля Оливье и император был вынужден отправить Османа в отставку.

      Пытаясь узнать об Османе побольше, я нашёл пару монографий о нём. Вот несколько цитат, оживляющих образ этого человека: «Для превращения Парижа из средневекового города в современный и великий нужен был сильный человек. Озабоченный своим долгом служения отечеству, Осман был нечувствителен к критике и проводил программу Наполеона III любыми средствами, и порой производил впечатление вандала. Он выкупапал собственность десятков тысяч парижан и выселял ещё сотни тысяч. Авторитарный и прагматичный старался навести порядок во всём, и в результате сделал так много, как никто, для формирования городской среды и атмосферы. Несомненно он наслаждался великолепием имперского Парижа, и в обществе, жадном до лёгких денег, многие считали его коррумпированным чиновником и вором. Однако он не оставил большого богатства после смерти» (Michel Garmona “Haussmann”).

     «Осман приказал сделать точную карту города и проводил на ней прямые линии, вычёркивал здания, улицы, кварталы и сады, заменял их бульварами и монументами. Он извинялся несколько раз за страдания причинённые людям при расчистке Парижа, когда действовал в соответствии с правом реформатора. Но многое сохранил нетронутым, потому что видел город как органичное целое. Его эстетика, жёсткая и мещанская, гармонировала со знакомым французским классицизмом. Он продолжил два века архитектурных предпочтений. Новый Париж выглядел знакомым» (David P. Jordan “Transforming Paris”).

     «Осман – более тип, чем индивидуум. Он старался предстать перед потомками администратором, умышленно скрываясь как человек, хотел, чтобы запомнили его труды. Многое, что он ценил, забыто. Например, реформа парижской администрации. Помнят, что Осман сделал бульвары и, следовательно, навёл порядок. Но страдания, которые он причинял, снося целые районы, тоже многие помнят. Репутация Османа осталась такой же какой была у современников. Он не считается эльзасским Атиллой, но и не стал популярен, тем более привлекателен» (Там же).

     Выйдя с кладбища на бульвар De Мenilmontant, я направился к станции метрополитена «Philippe Auguste». Идти было не далеко. В Париже от любого места до Metro, по моему, не более 500 метров. Обострённое кладбищенской очевидностью memento mori – чувство неизбежности смерти, постепенно притупилось на оживлённой вечерней улице, обрело привычный метафизический смысл.
    
     Для иноземного туриста, каждый из прожитых в Париже дней полон открытий и ассоциаций: исторических, эстетических, литературных. С давних времён, когда нельзя было и мечтать о пересечении «священных границ», у меня сохранилась открытка с рисунком Жана Эффеля: двое парижан, он и она, по дороге домой остановились на набережной Сены и засмотрелись на вечерний город, освещённый предзакатным солнцем. В России эта картинка много лет лежала под стеклом у меня на столе, помогала переживать стрессы повседневной жизни. Теперь я знаю, что художник, хотя и сократил расстояние между собором Парижской Богоматери и Эйфелевой башней, точно передал царящую в этом городе атмосферу мира и гармонии.