Рассказы о войне ветерана 506

                Д А Л Ё К И Е  К О С Т Р Ы

                Повесть

                Автор повести Олесь Гончар.

  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
 
Продолжение 17 повести
Продолжение 16 — http://proza.ru/2020/11/21/891

  На следующее утро, до нитки промокшие, бредём по раскисшей после дождя дороге домой. Идём все вместе, а каждый будто одинок. Мы с Кириком избегаем встречаться взглядом друг с другом, хотя держимся рядом. Обоих нас в чём-то тяжко обидели, оба мы в эту ночь приобщились к какому-то новому познанию, оставившему в душе только боль и горечь. Ольга, наша хохотунья, затейница, чьего темперамента и веселья хватило бы на десятерых, идёт теперь с поникшей головой, ни на кого не глядя. Даже Кочубей, который в своей ханской тюбетейке шагает, будто гусак, впереди, для неё сейчас словно бы исчез, перестал существовать. Трудно поверить, что не далее как вчера Ольгин смех, дарованный прежде всего Кочубею, звучал над этой степью так звонко и счастливо и карие чёртики всю дорогу танцевали в её сияющих, полных любви и жизни глазах. Идёт краем дороги понурившаяся, губы распухли, синие круги резко обозначились под глазами.
Будто забрызганные грязью странники, бредущие издалека, не обходя дождевых луж, приближаемся угрюмой гурьбой к железной дороге. Углубившись каждый в своё, не все и заметили, как Ольга, шедшая последней, тихо отделилась на переезде и, воровато пригнувшись, исчезла за углом своей хаты.

  Сделала она это весьма своевременно, потому что никак бы ей не удалось избежать встречи с Олимпиадой Афанасьевной. Когда мы проходили мимо школы, там как раз была перемена, и грозная Кочубеиха в окружении детворы уже стояла на школьном крыльце, ожидая пока мы приблизимся. Стояла, насупленная, темноликая, как воплощение праведного гнева, держа руку за спиной, и лишь при нашем появлении молча стала спускаться с крыльца... Навсегда останется для нас тайной, откуда узнала Олимпиада Афанасьевна о том, чем более всего отличился её Кочубей в подшефной степи, кому он златые горы обещал среди снопов, под грохот ночной грозы.

  Расплаты товарищу Песне, видно, не миновать. Как только он, шедший первым, поравнялся с женой и хотел ей что-то сказать, из-за спины Олимпиады Афанасьевны со свистом выметнулся пучок прутьев, и эти хлёсткие лозины сразу же достигли цели... Она стегала своего законного, как мальчишку, по спине, по ушам, старалась ошпарить товарища Песню прежде всего по его жадным к поцелуям губам, а он, закрываясь рукой, как-то бессмысленно, глупо улыбаясь, под выкрики школьников «Не я бью — верба бьёт!», «Не я бью — верба бьет!» — шаг за шагом пятился, отступал от школы через дорогу, пока наконец вертко не шмыгнул в кем-то открытые навстречу двери прокуратуры.
— А с той я ещё поквитаюсь, — кинула Олимпиада Афанасьевна в сторону полустанка и швырнула свои прутья в придорожную канаву.

  Редактор наш так и не вернулся. Подписывать газету приходит теперь из райкома молчаливый челвек с сухим, измятым лицом; ставя подпись на последней странице зеты, он непременно отметит: ВРИО — то есть временно исполняют обязанности.
Кабинет редактора целыми днями пустует, лишь иногда, шёл уединиться, Кочубей разложит там на столе свои бумаги. Он знает что, переживая утрату Полищука, мы с Житецким иногда шепчем, пытаясь найти ответ: почему это случилось? Кто способствовал этой несправедливости? Кочубей догадывался, что тень подозрения в какой- то мере падает на него, и поэтому перед Ириной из типографии и перед нами в который раз уже клянётся, что к исчезновению Петушка он не имеет ни малейшего касательства:
— Он ведь неплохой был человек... А мне? На кой леший мне этот гембель?
И хотя нам не ясно, что это за «гембель», однако словам Кочубея на этот раз почему-то хочется верить.

  Однажды под вечер, когда мы с Кириком, устроившись у открытого окна и роясь в словарях, безуспешно искали в них загадочное слово «гембель», перед нами появилась Олимпиада Афанасьевна. Тихо, беззвучно выступила из сирени и стала перед окном редакции, неотрывно рассматривая нас. Лицо ещё больше потемневшее, скулы выпятились, под чёрными бровями в глубоко запавших глазах — непримиримая решительность фанатички, познавшей всю силу ненависти и любви... В руке держит свой школьный разбухший портфель, чем-то туго набитый, точно там у неё спрятана бомба.
— Мой здесь?
После некоторого промедления ей даётся ответ:
— Домой ушёл.
.— У него есть дом? У гуляки бродячего — дом? С позавчерашнего дня и духу его не было дома!

  Что ж, мы ей здесь ничем помочь не можем, следовательно, нам остаётся лишь дипломатично промолчать. Кочубеиха подняла тяжелый взгляд в сторону типографии, где ещё с монастырских времён темнеют на окнах решётки из кованых прутьев. На этом зарешеченном фоне сегодня как-то совсем неуместно выглядит ярко-красная Ольгина герань.
— А та? — кивнула Олимпиада Афанасьевна, не сводя глаз с окон типографии.
— Какая — та? — пожимаем плечами, прикидываясь непонимающими. — У нас здесь их не одна.
— Та, что на шею моему вешается. Позовите её.
Нам ясно, о ком идёт речь.
— У нее сегодня отгул, — смело берём грех на душу, хотя оба знаем, что Ольга сейчас, спрятавшись за кассами, дрожит в углу и с ужасом прислушивается к нашему разговору.
— С какой стати у неё отгул? — повышает голос на нас Кочубеиха. — Перегуляла? От гульни отдыхает? А кто же это в окне промелькнул?
И Кочубеиха решительно шагнула по каменным ступенькам на крыльцо с явным намерением войти в типографию. Но и мы с Кириком — не промахи: мигом выскочили в коридор и уже плечом к плечу преградили ей путь:
— Читайте табличку... «Посторонним вход воспрещён!»

  И как ни странно, именно это произвело на неё впечатление. Она сразу как-то осела, потеряла воинственный пыл.
— Ну, разумеется, я посторонняя, — сказала Олимпиада Афанасьевна обиженно. — Посторонняя в вашей кодле, которую вы развели здесь со своей потаскухой...
— Не разбрасывайтесь словами... Вы же учительница.
Ничего не сказав на это, она молча вышла на улицу и уже оттуда окинула нас обоих медленным, прожигающим взглядом:
— Передайте ей, пусть не попадается мне на глаза. Десятой дорогой пускай обходит. Ибо я не остановлюсь ни перед чем... Слышите: ни перед чем!
— Почему вы угрожаете? — не удержался Кирик. — Почему угрозами разбрасываетесь?
— Рано тебе, меня учить, хлопче, я в матери тебе гожусь, — ответила она незлобиво. — Имейте в виду: позорить себя никому не позволю...

  — Оставьте вы её в покое, — пробую защитить Ольгу. — Вы с него спрашивайте.
— А она что, святая? — терновые глаза Кочубеихи горячо ошпаривают нас. — Ударница! Комсомолка! Взашей надо гнать таких из комсомола! — И Олимпиада Афанасьевна, шагнув к нам, приглушила голос до шёпота: — Если вы такие защитники, передайте ей: пусть исчезнет с глаз. Добром прошу... А если нет...
— Тогда что?
— Кислотой глаза ей выжгу, вот что.
Сказала почти спокойно, но так, что нам сразу поверилось в её угрозу. Кроме того ей, химичке, не так уж и трудно осуществить своё ужасное намерение: ведь в школьной лаборатории у неё серная кислота всегда найдётся. Встретит Ольгу — и плеснёт прямо в глаза.
— Нет-нет, вы нам этого не говорили, мы этого не слыхали, — забеспокоились мы с Кириком. — Да за это... за такое... вся Украина вас проклянёт!..
Олимпиада Афанасьевна, не отвечая нам, бесшумной тенью скрылась за кустами сирени.

                Продолжение повести следует.