Параллельное поколение

Мама из небытия

I.

Как только старший сын сообщил ей, что бабушка попала в реанимацию, она собралась меньше, чем за неделю. На самом деле она собралась за три дня, но перед этим был намечен переезд с одной квартиры на другую, пришлось задержаться еще на два дня, в которые младший сын тоже решил ехать к бабушке. Вместе с младшим сыном они перевезли вещи со старой квартиры и расставили их по местам на новой быстро, неутомимо, молча и без сна.

С момента сообщения, она впала в шок, похожий на тот, который пережила однажды, когда младший трехмесячный сын заболел корью до привики и не мог глотать даже воду. Она тогда как бы внутренне замерла и перестала есть, пить и спать, непрестанно развешивала по квартире мокрые простыни, чтобы увлажнить воздух для дыхания младенца, выполняла все требования врача и вся превратилась в неусыпный локатор состояния ребенка – и день... был зимний ясный день за окном, врач приходила делать уколы на дом... и ночь, и еще день. На вторую ночь ее организм не выдержал, и она уснула у кроватки сына. В смертельном ужасе она проснулась среди ночи, рванулась к ребенку – и увидела, что он тихо и ровно дышит, и личико у него отдохнуло от болезни. Кризис прошел. Она отмерла – и тут же  уснула мертвым сном.

Второй раз она пережила такой же шок лежа в больнице, когда ей сообщили, что старшего восьмилетнего сына госпитализировали в ту же больницу с менингитом и он находится без сознания. Она замерла. По состоянию здоровья ее не допустили к инфекционным больным, но рассказывали, что именно происходит с ее ребенком и как врачи за ним ухаживают. Ее отвезли на коляске к детскому отделению и издалека через проем двери показали, как на кроватке лежит ее сын, он даже двигал ручкой, но движения были бессознательные. Только через неделю опасность миновала – и она отмерла. Время снова побежало.

Теперь, готовясь к отъезду, она старалась ничего не забыть, и  пришлось переделать массу дел. Она их выполняла организованно, четко, скрупулезно, быстро, согласно своему характеру. Но собрать чемодан окзалось самым сложным. Он стоял открытым три дня, пока она складывала в него вещи и вынимала, пытаясь предвидеть, что именно может понадобиться, но сознание рассеивалось. И она снова складывала в него вещи и опять вынимала, и закрыла его с отчаянием  в последнюю минуту, понимая, что сталкивается с таким затруднением первый раз. В итоге уже в Москве оказалось, что она не взяла самого главного.

Бывший муж должен был прийти вечером накануне отъезда, чтобы остаться и пожить в квартире вместе с собакой.

II.

В этот раз, впервые за все 30 лет ее межконтинентальных перелетов, по техническим причинам рейс отложили на девять часов. Экипаж отослали спать, пассажирам раздали бесплатный ужин и оставили их в зале ожидания. Многие легли на пол, покрытый ковровой обивкой, в том числе она, сын же просидел на полу всю ночь, прислонившись спиной к стене. Горел свет, ночная жизнь в зале ожидания все же шла, уснуть не удалось, только полудрема. Утром экипаж прошел через зал ожидания на рейс под аплодисменты пассажиров.

В самолете спать она не умела, такая же полудрема в течение десяти часов, затем несколько часов пересадки в Европе, и еще несколько часов до Москвы. До дому они добрались с воспаленным от бессоницы сознанием и рухнули в полуобморочный сон, они выделили на него два часа. Теперь это был сон, хоть и длился недолго.
По первому звуку будильника она вскочила, голова болела, тело не держало. Сын встал беспрекословно, молча, больной от недосыпа. Они потеряли два часа на свой полуобморочный сон, но иначе они не смогли бы теперь идти в больницу, быстро, пешком, по раннеосенней улице, разговаривать с персоналом, найти реанимацию, в необходимых заботах прожить день до вечера.

Но не пришлось. Из первой же двери вышел медицинский работник:
–Вам разве не звонили?.. Два часа назад...Нет, теперь вас туда никто не пустит.

Только несколько лет спустя, когда шок хоть и постепенно, но все же проходил, она поняла, что не допустить к телу матери, чей только что отошедший дух – в смятении и ждет,– преступление, неважно, совершено оно по ведению или неведению, и надо было настоять и прорваться к телу матери любой ценой. Но она тогда, видимо из-за шока, не сообразила и даже не оценила ситуацию.

Они не успели увидеть ее живой.
 –Она не захотела остаться,– сказал младший сын.– Она почувствовала, что мы здесь, успокоилась и ушла.
Ее удивил ход мысли сына и то, что он подтведил ее собственный.
Мама... ее независимая и самостоятельная личность не допускала остаться недееспособной на руках чужой судьбы – дочерней судьбы, которую она не принимала до последнего дня, но и не осмеливалась ей препятствовать, отчего и страдала неутешно.

Довольно того, что дочь безропотно несла этот груз материнских страданий за ее судьбу – теперь, в своем состоянии между небом и землей, мать это увидела. Да и небо ей показалось бесспорным прибежищем, она выбрала его, ни секунды не сомневаясь. Последние несколько лет перед приездом старшего внука она жила одна и держалась. После приезда внука – попала в реанимацию.
 Она расслабилась,– сказал младший сын. ­– Держалась, пока была одна, а как брат приехал – расслабилась.
Этот младший.. оказался  проницательным.

Проститься с телом дали только в день выдачи его из морга, когда дают проститься всем одинаково, близким и неблизким – с телом, обработанным для захоронения, запакованным в саван до подбородка, непонятно, в чем одетом,  с неузнаваемым лицом, с платком, надвинутым  для отпевания на ледяной лоб с венчиком. Она стала искать, где можно распаковать, чтобы увидеть под этими пеленами мать или хотя бы руки.
–Мне не дали проститься. Я хочу увидеть руки!
Стоявшая рядом регент хора, обеспокоенная было поведением родственницы почившей, поняв, помогла освободить пелены, и, увидев знакомые руки, дочь взяла их, не чувствуя холода замороженного тела, и успокоилась: мамины руки, знакомые, вокруг кисти одной из них глубокий след...  мама носила магнитный браслет... если остался след, то сняли уже с тела... почему?..

Как такое возможно, чтобы в маленькой неразвитой стране третьего мира с полуграмотным населением к только что умершему пускают родных свободно, помогают в сложном – в обмывании, но не противодействуют родным одеть его и сопроводить до конца, а в развитой, судьбоносной для мировой истории стране с самым образованным населением планеты безбожное попрание родственных уз, отлучение от последних семейных прав?

III.

Все необходимое для похорон она сделала, хоть и по чужой подсказке. Над гробом матери не смогла сосредоточиться и дала другим сказать прощальные слова, хотя могла бы сказать многое. На поминках сидела как еще один гость, все организовала и приготовила соседка.

Через неделю-две она все же поняла, что с ней не все в порядке, и сходила к психиатру. Оказалось, у нее классическая депрессия. С месяц она попила антидепрессант – полегчало, хоть и не до конца. Но уже остальное взяла на себя жизнь.

Она так никогда и не заплакала. Пока года через два не умерла мать друга и там, на отпевании, обнявшись с ним, как на поле боя, она отплакала за всех.

Не соображала она и еще сколько-то лет после смерти матери. Любое принятое ей житейское решение оказывалось ошибочным, как в мелочах, так и в важных вопросах. Ничего не стоило смутить ее дух. Она была легкой добычей для бесов. Тетради отцовских рукописей и его картотеку она отправила в макулатуру вместе с непроданным тиражом его книги и коллекцией советских литературных журналов: “Новый мир”, “Октябрь”, “Иностранная литература”, “Знамя”. Она почему-то решила, что раз вся картотека папой использована в своих книгах, а мамой все опубликовано и переведено в цифру (а лучше нее папин почерк никто бы не разобрал) – оригиналы отработаны и не нужны. Это можно рассматривать как несчастный случай, семейную трагедию, помрачение рассудка у дочери.

Быстротечность бытия давлела над ней. Прошедшее и будущее неумолимо стояли в настоящем.

Впрочем, она сделала несколько попыток передать библиотеку в дар, но ни одна библиотека – ни публичная, ни антикварная, ни школьная, ни тюремная – не принимала старые издания, а если и принимала, то только с доставкой. Около четырех с половиной тысяч томов находились в ее бессильных руках.
Им со старшим сыном в Москве пришлось долго жить неустроенно – на скудные сбережения. Тетка, у которой была большая устоявшаяся семья, ужасалась: “Как же вы живете?” – и иногда подкидывала ей пять сотен или даже десять. Им хватало. Но не на доставку библиотеки.

IV.

Приходилось все решать самой, без подсказки родителей – и совершалось много ошибок, в том числе непоправимых. Если бы мама при жизни сказала, что куда отдать или что сделать с теми-то вещами и этими, она бы все выполнила по ее желанию. Почему мама никогда не говорила на эту тему и не оставила распоряжений? Можно было бы все организовать и пристроить еще при ее жизни. Ей было сложно сейчас угадать возможную мамину волю, не потому что они плохо друг друга знали, а потому что по-разному относились к жизни... и, по-видимому, к смерти.

Почему ни в один из своих приездов ей не пришло в голову спросить, что делать с книгами и вещами, с их рукописями и архивом после них? После смерти папы она очень трезво понимала, что настанет и мамин конец. Так почему же она не додумала эту мысль до конца тогда, когда еще можно было вдвоем, вместе, навести порядок в родительском наследии, без ошибок и потерь? Теперь же было зачастую непосильно понять, как правильно поступить: во-первых, у нее не хватало знаний об убеждениях и приоритетах родителей в их последние годы; кроме того шоковое состояние после смерти матери затрудняло решение задач, она испытывала заторможенность мышления. Каждый раз оказываясь перед грудой вещей, вставал вопрос, что с ними делать. Торопило время.

Через месяцы, разбирая шкафы, она нашла пакетик с одеждой, который мама приготовила  себе для похорон и о котором писала в записке – и который они не нашли, когда он понадобился. Она не смогла найти белье и не додумалась купить его, так что вместо него принесла замену, работник морга удивился, когда она ему сказала, что не нашла белья, наденьте это, но в итоге промолчал, видимо, привык к шоковому состоянию родственников.

В своих записках мама оставила только два волеизъявления: передать кота Мишку подруге и быть похороненой вместе с папой. Еще указание на то, что после смерти папы с его счета в Сбербанке исчезло девять тысяч рублей.

V.

Быстротечность времени она чувствовала уже много лет и не видела смысла в хранении вещей до такой степени, что архивы и музейные коллекции, как и сама наука история, казались ей бессмысленными и ненужными для человечества. Она могла предположить, откуда у нее такое мироощущение... в отличие от родителей, которые считали совершенно противоположное и работали на историю всю свою жизнь. Стабильность исходила от их дома и самого мировоззрения, стабильность и прочность мира и человеческого быта, надежность, безопасность и вечность домашнего очага, о которых она так жестоко тосковала. В ее доме не было лишних вещей и архив был сведен до минимума. Родительская бибилиотека, свидетель всей ее жизни, которую она любила всем сердцем, тяжким бременем ответственности легла теперь на ее плечи. Она перестала видеть в ней что-то необходимое для человечества и страстно мечтала обнаружить доказательство ее неоспоримой насущности и своей неправоты.
Уходила эпоха. Доживали последние. Вместе с ними рушилась ее духовная и профессиональная опора. Ничто больше не держало ее здесь. Она сама готова была уйти в любой момент.

Квартира подавляла, энергетика в доме была тяжёлой. Стены и мебель впитали мамино страдание в течение тридцати лет, пока дочери не было дома, папино жизненное борение, отчаяние девяностых годов. Это был один из аргументов, почему она решилась на ее продажу.

В прошлое не вернёшься, оно остаётся только в памяти, страна изменилась, люди, отношения, общество – другие,  не надо себя травить желанием войти в прошлое, в которое при всём желании не войдёшь. Родительский дом был потерян уже  давно – вместе с эпохой.

С точки зрения ремонта, квартира перестала функционировать и просто починить отопление или телефонную линию было уже невозможно, квартире требовался капитальный ремонт, на который, оставь её, разумеется, не было бы денег. 
Кроме того, сменились поколения в самой их семье, обустройство квартиры принадлежало бы уже даже не ей, которая оставила бы родительский стиль, а её детям, которые не оставили бы камня на камня от родительского духа просто потому, что были иными и жили уже в будущем своих детей.

В любом случае, три семьи в одной квартире жить бы не смогли. Продажа и размен были неизбежны.

Многое в жизни неизбежно, и она всегда это знала, в том числе, когда живы были родители.


Через несколько дней после похорон, разбирая мамины вещи из шифоньера, она увидела боковым зрением по стене быструю серую тень. Внимательно осмотрела комнату по движению тени. Пусто, разумеется – сын в соседней комнате, кот Мишка лежит на диване... Мама?..
–Мама?..
Дремлющий до того Мишка спрыгнул с дивана на шерстяную мамину юбку и стал впускать в неё когти и выпускать, как если бы обнаружил пропажу и обрадовался знакомому запаху.

Энегргетика настолько сгустилась, что она непроизвольно стала молится о помиловании матери – истово, испуганно и долго, полностью доверяя своим ощущениям, в которых раньше  сомневалась бы, – в надежде, что окружающая тяжесть ослабнет. Едва уловив спад интенсивности до прежней, она обессиленно остановилась. Здесь не о чем было думать и задаваться бессмысленными вопросами. Она не была экстрасенсом и Святого Духа тоже не знала, но многое чувствовала и за жизнь научилась верить своим ощущениям, как источнику знаний – как зрению и слуху, обонянию, осязанию и интуиции. Невидимое существовало, хоть и не понятно, как с ним надо было обращаться – она действовала наобум, по ощущениям...  по наитию.

VI.

Чем дальше, тем больше она осознавала, что их семья была необычной. Но на ней она и закончилась. Их было трое таких, искателей истины и служителей вечности: родители и она. Ни семьи ее родителей, ни семьи ее детей не несли в себе духа их семейной троицы. Ее родителям, она считала, повезло: трое собратьев под одной крышей. Ей же в собственной семье и половины такого удела не выпало... Впрочем, она справлялась...

Ее жизнь на другом континенте не имела никакой причины, ни обязанности, ни тем более привилегии. Отец, навестивший ее в первые годы, не стал рассказывать матери об увиденном. Видимо, посчитал, что не стоит.
Но она чувствовала себя на своем месте. Ей самой долго не удавалось это понять, тем более объяснить матери, которая до конца своих дней не принимала судьбы дочери. Возможно, ей казалось, что дома дочь добилась бы бОльших успехов. Как они сами с отцом. Или бОльшего признания.

Изо всего потока своей заграничной жизни она рассказывала родителям только то, что могло их порадовать, развеселить, заинтересовать. Выставки – свои собственные и замечательных местных художников, ставших друзьями и творческой группой, их поездки по стране с передвижными коллекциями, выступления по радио, телевидению, на университетских творческих конференциях. Организация выставок друзей-художников из России, Германии, Франции, Италии. Местные и международные показы мод, в которых участвовали ее студенты с выпускными коллекциями, подготовленными под ее руководством. Поэтические и литературные презентации победителей национальных и международных конкурсов, чьи книги она оформляла – в их числе ее муж и братья-литераторы, среди которых, и только среди них – себе подобных, она чувствовала себя дома – в полной гармонии и абсолютной безопасности. Международные книжные ярмарки, на чьи семинары съезжались лучшие писатели континента, и где один из таких мастеров оставил автограф на своей книге в ее переводе. Работа переводчиком громких дел в судах, на съемках фильмов с участием обеих стран, курирование международных творческих проектов, переговоры в посольствах, в министерствах.

Родители в ответ привлекали ее вместе с подросшими детьми – внуками – к сотрудничеству в своих московских изданиях. При первой возможности вложились в публикацию ее книг в Москве.

Та часть ее жизни, которая, по мнению дочери, не стоила комментариев, оставалась за кадром. При таком солнце, заливающем эту маленькую страну, жизненные сложности выгорали до желтизны окружающих холмов и затоплялись пенистыми волнами океана. Правда, родители, скорей всего, не подозревали об этом эффекте.

“Спасибо Вам за возможность для нашей страны узнать Вашу дочь”,– гласил автограф книжки стихов, подаренный ее матери одним из больших поэтов этой маленькой страны. “Поздравляю нас всех с этим праздником!”,– записала в книге отзывов на одну из ее персональных выставок известный культурный деятель далекой столицы.
Родина вручила дочери медаль за вклад в развитие отечественной культуры, еще медаль, правительственную грамоту.
И все же мать страдала.

Когда после смерти отца мать осталась одна, дочь почувствовала, что не справляется с ответственностью за материнское одиночество.
Минута связи по телефону из дома стоила три доллара. Скайпа еще не было. Но в городе уже были интернет-кафе с дешевой связью, и по выходным она спешила успеть до двенадцати дня поговорить с мамой из кабинки, пока мама не легла спать в своем часовом поясе. Вечерние разговоры утомляли маму, после них она не засыпала, и дочь торопилась приехать пораньше, но получалось с трудом, а иногда не получалось вообще.

Поехать к маме... но на кого оставить двух сыновей-студентов, каждый из которых по-разному проблемный и в переходном возрасте, собаку, ипотеку, выплату займов и другие обязанности, с которыми она справлялась в одиночку. Ведь ей придется оставить все свои рабочие договоры. А сыновьям – переорганизовать свою жизнь, перейти на вечернее отделение и найти работу... малооплачиваемую, другой нет. И остаться без ее подстраховки. Проще было бы оплатить в кредит мамин приезд к ним. Но приехать к ним в маленькую страну, даже просто в гости на месяц-три-полгода-год или как пойдет, мама не отваживалась.

Послать вместо себя одного из сыновей к бабушке... но оба призывного возраста. И война в Чечне в разгаре. Еще свежа была история матери из соседней, такой же маленькой жаркой страны, которая поехала в отпуск к родителям с двумя сыновьями, и старшего забрали в армию прямо на улице. Мальчик вырос не в России и не очень хорошо говорил по-русски. Мать весь отпуск обивала пороги на Родине, но ничего не добилась.

Стало полегче, когда с развитием технологий появилась возможность связи из дома, и шансы успеть позвонить в нужный час возросли. Скоро мама даже привыкла, что дочь может звонить по нескольку раз в неделю, договариваться со школьной подругой-врачом, чтобы та записала к себе маму на прием, передавать через знакомых маме лекарство, которого нет в Москве, подсказать покупать продукты в “Утконосе” с доставкой на дом, как, впрочем, и лекарство из аптеки, заказать службу уборки в квартире, поискать по сайтам и вызвать мастера по ремонту холодильника, выбрать жильца в комнату, которую мама надумала сдавать, попросить живущего недалеко товарища навестить маму, с которой, по счастливому обстоятельству, у них возникло писательское сотрудничество: они редактировали его роман. От многих дочерних инициатив мать даже отказывалась.
Но дочь не успокаивалась. Она знала, что должна быть рядом. Хотя так же знала, что и в семьях умирают в тот момент, когда рядом никого не оказывается – то есть, в одиночку. Так получилось в итоге и с мамой – когда старший внук пошел играть в баскетбол.

Последние годы ей удавалось ездить к маме каждый год. Так по-Божески складывалось, что ее то посылали в Москву за счет посольства на съезд соотечественников в обмен на статью для местной газеты, то доверяли сопровождать заболевшую сотрудницу домой в Москву за счет компании, то автор книги, которую она переводила, оплачивала и себе, и ей поездку в Московское издательство. Она пользовалась этим, чтобы побыть дома с мамой два-три месяца – срок, в который сыновья справлялись без нее по накатанному быту. С клиентами и учениками она разбиралась по скайпу, с ежемесячными оплатами – по банку онлайн.

Хуже всего был страх предстоящего отъезда. Страх за мамин страх расставания. Ей всегда казалось, что в этот раз она не справится. Но, на удивление, всякий раз справлялась... или это мама справлялась?..

VII.

Только в конце своего пути открывается нам почерк провидения в том странном совпадении индивидуальностей случайных людей, ставших семьей.
Отец был ей не родной по крови, но она вела себя идентично в чем-то основном для их семейной троицы: свою первую выставку она рисовала в ресторанах в промежутках между работой и делами так же, как и он сочинял в автобусах по пути на работу.

Духовную близость родителей через супружеский союз, наверно, еще можно допустить, хотя и с большой натяжкой. Но удивительно, что чужой ребенок, едва созрев для связных размышлений, почувствовал себя комфортно в мировоззрении и творческом мироощущении отчима и созревал в его лоне в полной гармонии со своей собственной творческой и духовной природой. А в тот момент, когда созревший человек начинает выбирать творческие критерии сознательно, по убеждениям и склонностям своей натуры, оказывается, что выбирает критерии, близкие по природе к мировоззрению отчима, а не семьи родного отца и даже не родной матери, таких же творческих. Нет... слишком странно, учитывая повальную несостоятельность семей нашей эпохи.
Безумием было бы предположить, что дитя усвоило манеру неродного отца мыслить и ощущать мироздание. Но преемственность мышления и мироощущения обоих была очевидна, творческая потеря, с которой она не справлялась всякий раз когда читала его стихи, не находила в ней объяснения.

Отец никогда не претендовал на ее пространство. Но он всегда был рядом. Круг его присутствия был настолько просторен, что ей хватало в нем места на собственную жизнь. Даже когда он с ней не соглашался, это было всего лишь несогласие мнений. Он не лишал ее своего участия. Кроме того с некоторых пор он срабатывал, как подушка безопасности между ней и матерью.

Но не это делает соратниками параллельные поколения отцов и детей. Все трое служили истине в слове. И одинаковое отношение к истине, ее поиск, моменты прозрения, кружение вокруг нее, и снова поиск – вот что связывало дочь с отцом, мать с отцом, и всех троих между собой. Мать и дочь шли за отцом в этом поиске. Все трое одинаково принимали бескомпромиссность такого служения.

Кто из них троих знал наверняка, что они вместе? Скорей всего, дочь. Отец, скорей всего, не задумывался над этим – он был ведущий и шел впереди. Мать, скорей всего, не была до конца уверена в дочери и поэтому страдала.

Удивительна параллельность бытия поколений в семье, и тем более – где все соратники. Опыт разного возраста, культурные различия разных эпох, свое предназначение у каждого, разные пути в одном деле. А главное – разные стремления и цели каждого возраста не дают всем идти вместе. В семье каждый идет своей дорогой, даже если все соратники. У каждого своя тема, каждый разрабатывает свой жизненный проект и  у каждого свой крест.

Как можно было успокоить мать? Она не сумела. Нравственная семейная иерархия, положение дочери как младшей, убеждение в материнском старшинстве не дали понять, что старшей из них двоих была не мать, а дочь – и научить мать не страдать, разрешить ситуацию обязана была более мудрая дочь. Она делала попытку за попыткой получить материнское прощение, внимательно, осторожно, меняя подходы, прочитывая по теме несчетное количество статей, консультируясь со специалистами, в течение многих лет и до самого конца, но наталкивалась на материнское сопротивление и не смела его преодолеть. И вот уже победившее неприятие расправляло крылья над маминой кончиной. Дочь не справилась.

VIII.

Папа тер между пальцами небольшой деревянный крест с металлической фигуркой распятого Христа на ней. Он не был человеком церковным, но он был искателем истины. Слово истины для него значило всё.
–Я не боюсь умереть,– сказал он, глядя на нее.
–Я тоже не боюсь, – охотно откликнулась она, утвердительно кивая головой и отзываясь на его взгляд чистым улыбчивым взглядом. Только он из обоих родителей знал ее историю болезни и риск, который она пережила.
Мама тихо плакала в соседней комнате.
–Я хочу знать, как вы будете жить, что будут делать ребята.
–Ребята будут учиться, потом работать. Все, как обычно, как должно. Не беспокойся.
Уже спустя месяцы после его кончины муж сказал ей:
–Ты вела себя так, как будто твой отец болел гриппом...
А как иначе она могла оградить его от лишнего страха и страдания, противостоять маминому испугу и боли? Она привезла с собой всю семью и стремилась поддержать дома атмосферу жизни – радости, смеха, молодости, путешествия, праздника, разноязычия. Уверенности, что можно быть здоровым. Папа выглядел сильным, он ходил по квартире, работал над рукописями, ездил по городу с мамой на лечение. Она вела себя в унисон с ним. И все-таки допускала ошибки. Горькие на всю последующую жизнь.

С уходом обоих родителей она лишилась творческой среды, и многие вопросы, возникающие неизбежно во время кризисов переоценки ценностей, задать было некому.  Отсутствие равного собеседника превращает Вселенную в пустыню.
Мир, в котором она привыкли  жить, сдвинулся с места и поехал в сторону. Она первая много лет тому назад оказалась в движении и познала чувство нестабильности. Которое теперь, с уходом родителей, стало совершенным. В доме почила эпоха. Кладбище эпохи. За его пределами давно шумел другой мир, во многом неприемлемый, сдавший свои культурные высоты, в котором ей предстояло обрести равновесие уже самостоятельно.

Наличие космоса расширяет границы жизненного пространства до бесконечности. Но только наличие Царства Небесного расширяет сознание до бессмертия и примиряет с собственным существованием. Но не с бессмыслицей собственного творчества, которая тем мучительнее, чем туманней Божественное устройство мира.

Вера в “жизни будущаго века” обесценивает текущую жизнь. Пропадает интерес и азарт жизненных целей – не только материальных, но и духовных: обессмысливается стремление к достижениям в учебе и мастерстве – профессии, искусстве. Теряешь причинно-следственную связь между достижениями в мастерстве здесь, при жизни, и неизвестными навыками, необходимыми для “созерцания Бога” там. Только единственное стремление приобретает смысл на земле по своей трансцендентальности – стремление к безгрешию.

Но заниматься-то чем? Человечество живет в поисках пропитания. Пропитание мы зарабатываем трудом. Труд у каждого согласуется со способностями. Зарабатывает больше тот, кто лучше работает и больше знает, – остальное от лукавого. Значит, нужно совершенствоваться в мастерстве. Вот она, взаимосвязь. Непрочная, но спасительная нить Ариадны, связующая миры.

IX.

На выходе из метро шёл дождь, пахло снегом. Воскресная улица старой Москвы была пустынна. Слева на горизонте  розовела колокольня, и, решив, что это та самая церковь, она пошла ей навстречу. Подножия сугробов почернели, лужи на асфальте мешали пройти, она опаздывала уже больше, чем рассчитывала. Когда дошагала до конца улицы, стало понятно, что колокольня принадлежит Василию Блаженному. Пришлось возвращаться.

Все же она успела на конец церемонии. Едва подумала, как найти его в таком скоплении людей, как сразу его увидела.
Каждый раз они заново подпадали под очарование друг друга. Однако судьбы у обоих были свои. Совместного пути у них не было, только встречи в течение жизни.
Несоответствие чувств их выражению создавало в ней дискомфорт и растерянность, адекватно ли она себя ведёт. Чувство было как в ранней юности и сродни стеснению.

Близость всей жизни. Близость, рождённая только всей жизнью. Тем, что забыто, и тем, что осталось в памяти, тем, что известно и что было скрыто друг от друга по их воле или по объективным причинам, близость пережитого ими – каждым на своём пути, близость бывшей близости, никогда не забываемой, имела в ней самое мизерное место.

Объятие дало обоим всю необходимую поддержку не только в тот момент, но и на будущее, и обескровило их душевные силы надолго. На следующий день оказалось, что у неё не хватает их, чтобы ему позвонить. На скайпе светился значок его присутствия. Она набрала в чате: “Как доехал? Всё в порядке?”  Ещё раз прислушалась к своим душевным силам – хватит ли их на чат, если он захочет поговорить. Колебание утомляло, и она нажала на “enter”.
 
X.

Лето прошло мирно. На улице никто не обругал и не пытался сожрать с костями. Возможно потому, что район был подмосковный и заведомо более мирные обитатели. По этому критерию соседи даже купили здесь квартиру, выбрав его изо всех районов Москвы.
А возможно, потому что летом москвичи выезжают из города и он пустеет, на улицах его толкутся приезжие из провинций, где житель спокойнее и приветливей столичного.
А может потому, что летом горожане согреваются и мягчают, чувствуют себя радостнее под солнышком и добреют.

В вагоне метро рядом с ней молодой парень читал книгу. Книга приходилась на уровне ее лица, и она увидела название: “Николай Бердяев. О назначении человека. Смысл творчества. Основы богочеловеческой духовности”. Она заулыбалась навстречу своему миру и чуть было не спросила: “Где вы ее купили?”– но сдержалась. Судя по цветной обложке, издание новое, можно проверить в “Библиоглобусе”. Теперь она присмотрелась к парню. Он был захвачен чтением – мужественный, привлекательный, мыслящий, дерзкий. Он ликовал – бесстрашный! Он парил – вечный! Он летел – в бесконечности Вселенной!.. Среди  пассажиров, удерживаясь за поручень, в вечерний час пик...

И на волне его полета она погрузилась в его целебное ликование и покачивалась в ритме поезда с блуждающей улыбкой на лице, с невесомостью на душе и в совершенной гармонии с окружающей действительностью.

Панама, Москва, 2013, август 2020.