Градообразующий

Как-то раз вселенная накрылась медным тазом кризиса. Вы должны помнить. Люд посмурнел, начал сигать сквозь ПВХ, хватать руками фазу и экономить баксы, пытаясь вырваться из замкнутого круга кредитной зависимости. Многие отправлялись прямиком к великому судье Миносу, дабы никогда больше не хаживать в бигмачечные за колой и чипсами. Такое положение обрелось и по ту, и по эту сторону земшара, а ведь на этой стороне и прежде бушевала геенна, которую я ощущал на собственной шкуре все тридцать лет умопомрачительной жизни. Я, чем чёрт не шутит, знаю, чем такая жизнь чревата.

Впрочем, до нашего пекла кризис докатился далеко не сразу. Сотрясая пухлыми кулачищами, он брёл по экватору, готовясь примнуть не только босоногих обывателей, но также чертей-бюрократов и эгоцентриков-демонов с алкоголическими замашками. Добравшиь до преисподней, кризис приуныл и начал растворяться в рогатом социуме под перезвон мобильных телефонов, взятых обывателями в кредит. Однако миссию свою выполнил достойно, до того, что половина моих коллег зычно вылетела с работы и разбилась о проезжую часть. Во многом именно это событие стало причиной моих злоключений.

Я, как и положено добропорядочному гражданину, честно трудился на градообразующем предприятии-тысячнике, изготавливавшем детали для Минского МАЗа, и дел мне не было до экономических неурядиц, старавшихся вырвать из толпы каждого второго рабочего и расквасить о мусорный бак. Я чинно строгал стеклопластик, усердно глотал пыль и, как тут иначе, выпивал с товарищами апосля всякого трудовыебудня, стараясь не думать о перспективах простого заводского трудяги в условиях, приближенных к экстремальным. Хотя завод мой де-юре и звался градообразующим, именовать его следовало не иначе как "градорасшатывающим" и "градоподрывающим", ибо сезонные перепады заработных плат и вред на производстве стали притчей во языцех задолго до моего рождения. Шутка ли - всякий человек, проработавший на формовке стеклопластика лет пятнадцать, уже мог считать себя инвалидом и покупать белые тапки - если, конечно, на тапки хватало денег. Цех алюминиевого литья нередко дарил своим работягам ожоги и прочие травмы разной степени тяжести, многие ветераны алюминиевого труда лет в сорок были насквозь глухи и пропиты. Мой цех – цех стеклопластиковых изделий – не был исключением: я забивал свои лёгкие стекловатой, отрезал пальцы (в т.ч. не свои) дисками с алмазным напылением, усердно портил зрение и слух, изжаривался летом и покрывался инеем зимой. Зимы в преисподней были суровы: сквозь дыры в потолке цеха наметались немалые сугробы, которые приходилось чистить в конце смены вручную; притом, чтобы мало-мальски резать стеклопластик, мне приходилось натягивать по три пары перчаток, что сказывалось на ловкости рук. На разного рода мошенничества времени, сами понимаете, не оставалось. Условия труда, в целом, претендовали разве что на увесистый поджопник со стороны рабочего класса. Это и привело меня к мысли об увольнении.

Очки сыграли не в пользу завода. Я мало по малу сообразил, насколько дурной тон - самоубийство работой. Да и стоило ли восемь часов к ряду есть стекло, если имелась очевидная возможность устроиться менеджером в подвал Сокола М.Е. и торговать нелегальным спиртом направо и налево? Подвал тот, как мне рассказывал Гришка Пепс, мой любимый сосед, надёжно обосновался под крылом правоохранительных органов, поэтому проблем не существовало. Существовали только и исключительно деньги. Раскатывать по ушам пьющих клиентов на сверхдуховном Мерседесе – могла ли другая затея быть лучше? Да и перспективы открывались одна другой краше: к примеру, накопив достаточно опыта и заручившись поддержкой новообретённых партнёров, я смог бы взяться за своё личное дельце. Сие упиралось лишь в одну процедуру: мне всего только следовало уволиться с завода.

Наша бригада искренне верила, что экономический коллапс в аду – событие невероятное. Всё-таки аду и так досталось, какой тут ещё коллапс? Да и руководство наше уверяло в том, что настоящей геенне пламенной нипочём буквально всё. Больше всех такую точку зрения поддерживали трудяги, лившие алюминий, – их домнам угрозы лишь снились. Глотавший пыль я также склонялся к несостоятельности кризиса перед отечественным автопромом. Однако реальность оказалась парадоксальной.

Всё произошло стремительно. Внешне может показаться, что кризис к тартару подбирался год, если не больше. Изнутри же ситуация выглядела иначе, ведь все мы – живые люди. Будучи погружёнными в свои каждодневные заботы, мы и не заметили, как пекло закусило пеклом, ни разу не сморгнув.

Прелюдией к читаемой вами истории послужило моё заявление об уходе. Воздух уже несколько недель пропитывался слухами о массовых увольнениях, или "сокращениях", как называл их Женя Вороновский, мой мастер. Никто ничего не знал по существу – администрация утаивала данные до последней минуты. И каково же было моё удивление, когда начальник цеха собрал всю бригаду в комнате отдыха, известив о решении сократить треть из нас. На вопрос какого-то пенсионера, начальник реагировал бесстрастно:

- Работников предпенсионного возраста, скорее всего, сократим уже сейчас. Как ваше здоровьишко, кстати?

Я, чего тут думать, поспешал за начальником, устремившимся из комнаты отдыха по насущным делам, и метя ему в спину каверзным вопросом:

- Анатолий Семёныч, я на этой неделе заявление мастеру отдавал… Вы подписали, или нет ещё?

- Какое такое заявление? – удивлённо молвил Анатолий Семёныч, не сбавляя ходу. – Увольняться собрался, что ли? Да ладно те, отработаешь контракт, а там посмотрим. Ты у нас молодой, опытный, на разряд идёшь. Уволишься, а кто вместо тебя работать будет? Рудный этот, или Юзик Никифоренко? Не выдумывай.

Конечно, я ничего не выдумывал. Я трезвым покамест взглядом окинул цех и поспешал к Вороновскому, дабы узнать его мнение на сей прискорбный счёт.

- Дык ёксель, ты ж нормальный вроде пацан. Лень тебе отработать, что ли?

Выйдя из комнаты мастеров, я призадумался. Определённо, они хотели воспользоваться моей наивностью и сделать из меня олимпийского чемпиона по мультифункциональному деланью. Я ведь был молод и полон сил, и на меня можно было повесить любую задачу. Оставаться на предприятии мальчиком для битья не хотелось, поэтому созрело решение устроить преступную авантюру - чтобы не только с завода вылететь, но и денег срубить по страховке. Мизинца на левой руке я уже не имел и от его отсутствия не бедствовал, так что первой на ум пришла вполне очевидная мысль. Проблема крылась в инструменте: уже несколько месяцев я пилил пластик старым диском, алмазное напыление коего полностью обтрепалось, отчего любую невзрачную деталь приходилось строгать часами, пожиная ненавистные взгляды коллег. Представьте, что вы кухонным ножом пытаетесь резать фанерный лист, ожидаемый слесарями для обработки и приведения в товарный вид, и всё это при сдельной оплате. Подвергнуть палец экзекуции таким диском означало умереть на месте от разрыва толстой кишки.

- Екатерина Андревна, я могу алмаз получить? - обратился я к кладовщице.

- Алмазов на складе нет, сколько можно.

- Но я не могу работать таким, извините, рожном. Им только бумагу резать. На меня слесаря давят, мол, мудень херов. Может быть, мы что-нибудь придумаем?..

Кладовщица с отвращением уставилась на меня, выпятив нижнюю губищу:

- Ну и проныра, прости Господи.

Тогда я сподобился на более резонный вопрос:

- Слушайте, Екатерина Андревна, а не могли бы вы оклеветать меня перед начальством? Дескать, я вас домогаюсь в рабочее время. Поговорите, может уволят наконец…

Кладовщица ухмыльнулась и раздвинула под столом пухлые ноги, выпятив губищу ещё ниже.

- А слабо без клеветы?

Я кивнул и скрылся в цеху. Резать тупым инструментом родимый перст совершенно не хотелось, более того, экспертиза установила бы с точностью до минуты, сколько времени я "случайно" пилил свой мизинец, поэтому я решил отрезать палец Юзику Никифоренко. Уволили бы по статье на следующий же день, однозначно. Вместе с тем, для карьеры торговца статья эта не имела никакого значения.

- Эй, Юзик, помоги мне брызговик разрезать! – вопил я сквозь "намордник", стараясь перекричать гудящую турбину вытяжки.

- Чаго крычыш? – подходил ко мне Юзик, сбивая с головы белую шапку пыли.

- Подержи брызговик, я порежу по-быстроляну.

Коллега мой, недолго думая, ухватился за деталь двумя руками и придавил её к столешнице. Шлифовальная машинка взвыла, устремившись к руке напарника. Тот как-то неуклюже отпрянул, выпустив брызговик из массивных своих ладоней, я же, совершенно наплевав на это, полоснул его по пыльной перчатке. Юзик, здоровый во всех смыслах мужик, ухватил меня за ухо и заголосил:

- Ты ахуеў?!

Он скрутил моё ухо с такой силой, что я без задней мысли полоснул его по драной синей робе один раз, потом другой, и третий, уже после того, как он сообразил отцепиться. Однако разъярённый я принялся полосовать его во всю силу, пока тот жался спиною в угол камеры, отирая руками пылищу с металлических стен. Спустя минуту в камеру влетел Женя Вороновский, тут же попытавшийся отобрать у меня инструмент. Я ответил радикально, изрезав бедного мастера так изощрённо, что уже в морге тот напоминал, скорее, разлапистую ель или резной клён, нежели человека. После случившегося я разыграл из себя жертву: стесал себе ухо наждаком и ринулся в медпункт, чтобы доложить о самообороне в рабочее время.

На моё удивление, увольнять меня никто не стал. Причина оказалась банальной: Женя, мой мастер, в свободное от работы время торговал нелегальным спиртом в подвале Сокола М.Е., и крышующая всю эту телегу милиция быстро замяла инцидент: дело обещало очутиться в руках министерства, что не сулило местным органам ни крендельков, ни ватрушек. Мне ещё и премию выписали, чтобы я помалкивал в тряпьё. Труп Юзика списали в качестве сопутствующей потери. Мои начальники гордились мной.

Однако я не терял надежды, обивая пороги соответствующих кабинетов.

- Не, Игорь, ты ж герой теперь, куда те увольняться? – отвечал мне начальник цеха. - Ты уже популярней меня сделался, чего тебе от жизни ещё нужно-то?

- Да что вы говорите, дорогой мой Игорь Степаныч, - обращался ко мне главный инженер, - какое увольнение? Лето ещё не кончилось, у нас в планах триста обтекателей на МАЗы. Без вас никуда.

- Не, я такими делами не занимаюсь, - захлопывал директор пред самым моим носом массивную дверь красного дерева.

Я, как и прежде, строгал пластик. Напарник мой сгинул, вместе с тем никто не решался подсобить мне, даже на пушечный выстрел никто не дерзал подойти, так что отныне свои детали я обрабатывал лично. Скорость процесса упала окончательно, однако зарплата моей бригады всё так же зависела от проворности каждого отдельного труженика, и я предчувствовал свою скорую отставку. Не ожидая удара в спину, я сам подошёл к коллегам в обеденный перерыв. Коллеги рубились в очко, и только бригадир гневно повёл бровью при виде меня.

- Слушай, Сергеич. Короче, не справляюсь я, ты ж видишь. Давай без претензий, а? Поговори с Семёнычем, пусть меня с завода пнёт, а то гляжу на вас – ножом по сердцу. Вам же лучше.

Коллеги мои спешно принялись жать мою руку, мол, уходи, да поживей. Спустя день Анатолий Семёныч вызвал меня в свой кабинет.

- Будешь байдарки делать на мелких сериях, - сказал он, довольно потирая пухлые свои бока. – Наш директор всех слесарей оттуда турнул, будь он трижды здоров, а ты сидишь тут, с этой голытьбой, развернуться как следует не можешь. Бригадир твой подходил вчера, так и так, давайте уволим этого «лодыря». На тебя, понимаешь, "лодырь". Ну, я его самого и уволил. А ты, Игорь, молодец! На тебя все должны ровняться, а не на голытьбу эту. Короче, пиши о переводе.

- Но я ж никогда байдарками не занимался, - возразил я.

- Как будто там, на мелких сериях, ими кто-то занимается! – выпалил Анатолий Семёныч. – Пиши давай. А через неделю на разряд сдашь.

И я писал, всё больше сетуя на судьбу. Байдарки байдарками, мне не хотелось быть заживо съеденным бабами с участка мелких серий, о каком ходили совсем уж дрянные слухи. Вы же знаете, женский коллектив на заводе – далеко не сахар, даже в сравнении с коллективом мужским. Одно радовало: мастером у них был молодой паренёк, только из института. Уже только этот факт располагал к мысли, что не обработанный идеологическими прейскурантами парнишка сумеет понять меня и убедить Анатолия Семёныча в моей несостоятельности как работника градообразующего предприятия.

Женщины встретили меня радушно: каждая не преминула встрепать мой загривок, каждая кокетничала и вертляво позировала наилучшими ракурсами. Белокурая барышня Ольга жалась ко мне своей сочной задницей на обеде, стараясь выпытать у меня телефонный номерок и булку, предписанную мне за вредность. Я строил гнусную рожу, но в конце концов и с булкой, и с номерком расстался - не хотел портить отношения с новым коллективом.

Саня Струпчинский, тот самый мастер участка, пообещал поговорить с начальником, гарантировав для меня счастливый исход. Неприятно удивляло его поведение: он морщился, плевался, хватался за голову и убегал с участка всякий раз, как белокурая Ольга льнула ко мне с какими-то глупыми назиданиями по поводу работы. Отвлекала от процесса неимоверно. Саня, казалось, ревнует, а то и вовсе боится этой глупой бабы. Да и не только этой.

Вечером того же дня позвонила Ольга и пригласила на чай. Я уже был достаточно пьян – кляня судьбу, я успел опрокинуть в себя несколько денатурату, - и гонять чаи с толстозадыми бабами не жаждал. Тем не менее, здравые мысли, плескавшиеся где-то на задворках разума, подсказали, что с барышнями, тем более белокурыми, шутки плохи. Следовало подчиниться.

После чайного предисловия Ольга уволокла меня в спальню. Возможно, я бы воспротивился ей, однако так устал за день, что просто откинулся на подушку и расслабился до полного исступления. Спустя полчаса дверь в квартиру отворилась - на пороге стоял Саня Струпчинский, мой новоявленный мастер, с цветами и раздутым пакетом праздничных яств. Увидав меня, он бросил букет в лицо Ольги и со слезами унёсся прочь, а я повернулся на другой бок и уснул.

Утром следующего дня Саня на работе не объявился. И спустя день - тоже. Оказалось, что Ольга Струпчинская – его жена: после распределения мужа из института белокурой пришлось следовать за ним в самое пекло, и кроме должности формовщика в градообразующем она ни на что не претендовала. Я решил, что Саня обиделся на жену - перепил с дуру, потому и не вышел. С кем не бывает. Однако и спустя несколько дней Саня не явился. Ольга строила мне глазки, а я лишь проклинал свою горькую долю, стараясь крепить молдинг и думать лишь о бизнесе Сокола М.Е. Через неделю меня вызвал Анатолий Семёныч.

- Так, Игорь. Я Струпчинского увольняю, пойдёшь на его место.

- То есть как это?

- А вот так, - начальник мой лениво потёр грудь. – Он ведь мастер! Лицо участка! Уже сколько?.. Восемь дней ни слуху, ни духу. Разве можно такому доверить судьбу коллектива?! Вот ты – голова! За вертихвосток своих возьмёшься как следует! Я тебя знаю, не подведёшь. Пиши заявление.

Тогда-то я и сообразил, что мне действительно следует предпринять.

Я управлял женским коллективом, отсиживаясь в комнате мастеров. Дожидался зарплаты, ёпт. Будучи единственным мастером на участке, кабинет я запирал изнутри, и до конца смены никому не открывал, стараясь сидеть как можно тише. Никаких отчётов я не писал, на планёрки не ходил, телефонные звонки игнорировал и только через полчаса после окончания смены покидал свою укромную обитель, дабы выйти, замеченным лишь охраной.

Одним утром я встретил Анатолия Семёныча, нервозно обивающего порог моей уютной комнаты. Он наспех протянул руку, тут же спрятал и бегло заговорил, прищурив глаз:

-Ты чего это на планёрки не ходишь, а? Я тебе лично, что ли, должен фронт подносить? Косишь, что ли? Может тебе зарплату урезать, а? Или уволить, как думаешь?

Я облегчённо вздохнул.

- Да шучу, ёлы-палы! - тут же срезал он всё удовольствие. - Ты, Игорь, молодец! Бабы о тебе самого высокого мнения! Но ты на планёрки-то ходи, а то директор один раз заглянул: где этот ваш, дескать, молодой. Я тебя прикрыл. Я ж понимаю прекрасно, ты – голова, всё знаешь, всё умеешь. Но меня подставлять не надо. Договорились?

Когда наступила зарплата, я погрузился в самый бездушный алкоголический коматоз, когда-либо случавшийся в моей жизни. Я прочно засел у себя дома, в своей спаленке, затарившись пятью пакетами горькой и килограммом ветчины - чтоб с голоду не помереть. Первый день прошёл гладко: я проснулся, выпил, сыграл сам с собой в нарды, выпил ещё, и ещё, и заснул где-то к обеду. Телефон я отключил, а на калитку повесил здоровенный амбарный замок, однажды уворованный мною из цеха. Так продолжалось две недели, пока в окно спаленки моей не застучали костяшки чьих-то рук.

Подниматься было лень, но костяшки отплясывали на стекле столь упорно, что я потерял терпение. Ощущение реальности, утраченное давным-давно, настигло моё сознание, как только я выглянул в окно. Во дворе стояли сотрудник милиции и Анатолий Семёныч – оба довольные и красные, будто после нескольких рюмок.

- Открывай давай, Багосян! – Проговорил милиционер, увидав моё заплывшее лицо.

Я открыл створ окна и вывалился наружу.

- Ну что ж ты, Игорёк, вытворяешь, а? – расплылся в улыбке Анатолий Семёныч, разводя руками. – Мы тебя уже обыскались. Завтра на работу, окэй?

- Плохо мне, Анатолий Семёныч, - проговорил я кисло. – Не смогу завтра.

- Вот потому-то мы и приехали! – расхохотался начальник. – Одевайся. Поедешь с нами. А завтра мы вместе взойдём, так сказать, на новые должности.

- Какие должности, - молвил я, еле сдержав рвотный спазм.

- Спирт будешь? – вмешался довольный служитель закона. – Хлебни, то полегчает.

- Ага, конечно, - ответил я, ухватившись за бутылку, и тут же провалился в терпкое беспамятство.

Утром меня разбудил, конечно же, Анатолий Семёныч. Я возлежал на широком матрасе в странной позе, вниз лицом, а из трусов у меня торчала пластиковая бутылка. Всё вокруг плыло и переливалось волнистыми узорами, словно я превратился в подводный батискаф и оказался в своей естественной среде.

- Вставай, Игорёк, на работу пора. Как-то быстро ты вчера обрубился, литра не оприходовал.

- А по поводу чего, собсно? – вяло реагировал я, вынимая пластик из трусов. - Чего я тут делаю?

- Отмечали. Ты ж пропал, не знаешь ничего. В принципе, твоей пропажи и не заметил никто. У нас с главным инженером проблемы – посадили засранца. Он уже третий месяц обтекатели налево толкал, тут его и накрыли. Полторы недели сиськи мяли, на допросы, на суды, туда-сюда. Меня на его должность назначили, вот и отмечали. А ты, Игорь Степаныч, с сегодняшнего дня на моё место заступаешь! Гордись! Пробился, дурья башка!

- А?.. – мир уплывал куда подальше, а я лишь возлежал на животе и всё никак не мог сообразить, что это мне такое сейчас сказал мой начальник. – Какое место?..

- Какое, какое! Моё! Спирт будешь? А я хлебну.

- Да с какого *** я вам сдался, ёб вашу мать! – Проклинал я всё на свете вместе с нерадивым своим руководителем. – Нахуя мне ваши эти посты с должностями?!

Анатолий Семёныч рыгнул, занюхал фалдой твидового пиджака, висевшего на плече, и нравоучительно качнул головой:

- Игорь Степаныч, ёлы-палы! Ты ж разумный человек! Мелкие серии, можно сказать, облагородил! Нахуя, нахуя… Чтоб толк был! Завод разваливается, а ты тут лейку льёшь. Вставай давай.

Я, конечно, встал. Надел свою драную куртку и отправился командовать цехом стеклопластиковых изделий на родимый градообразующий завод.

- Чё, нервничаешь? – подтрунивал надо мной Анатолий Семёныч, вертя в руках серебряную фляжку с советским гербом. – Ну, ну. Я тоже.

Чтобы уволиться с завода, мне требовалось свершить гораздо больше должностных преступлений, гораздо больше злодеяний в отношении рабочей силы, и я, наконец, был уполномочен развернуться на всю катушку. Уже в первую неделю своего правления я натворил столько нелицеприятного, что подчинённые мои взвыли в предчувствии скорейшего апокалипсиса. Мною собственноручно вскрывались все врата ада - я проветривал цех от крыши до цоколя, дабы сырая осень сквозняком обрушилась на участок формовки. Всякая деталь обрекалась не на часы - на дни сушки. Вместо алмазных дисков я заказал фуру циркулярных пил, и слесаря начали выдавать такой отъявленный мусор, что слёзы катились из глаз моих. Но то были слёзы счастья. Вместо бочек бутаноловой смолы я выписал партию резинового клея, отчего изделия получались не только не пластиковые, но и не… Проще говоря, они не получались вовсе. Проходя мимо своего кабинета (планёрки, конечно же, канули), я умилялся замечательной надписи «Бага гондон», которой некий искусник украсил дверь. Я двигался к мечте, прямо-таки пикировал в неё со всей возможной скоростью.

Анатолия Семёныча я встретил лишь спустя месяц после повышения. Он выглядел жалко: похудел, осунулся, выдавил из себя оптимизм. Улыбка, казалось, навсегда стёрлась с его физии. Внутри меня ликовало буквально всё. Инженер выловил меня в буфете, перехватил под руку и поинтересовался:

- Игорь, постой. Слышал, у тебя в цеху неурядицы…

- Да не, - отвечал я, выпятив грудь, - всё ништяк! Завтра обещали три станка демонтировать. Загоним на КРЗ по-дешёвке. Тут, глядишь, и зарплата рабочим получится.

- Я не давал тебе разрешения! – запротестовал Анатолий Семёныч.

- Ну, оно и правильно. Я ж вас первый раз за месяц вижу.

- Господи, так зачем на КРЗ-то, у них же другая специфика! – стенал в горячке Анатолий Семёныч, не зная, как выкрутиться из столь щепетильной ситуации, но я весело бил наотмашь:

- Так а кому ваши станки ещё нужны? Нам они вообще ни к чему! Стоят, как курсанты кремлёвские – хули с них толку? Лично вам они нужны? Мне как-то не очень…

Начальник ухватился за фляжку, пригубил и был таков. Я же приобрёл себе сдобную булку на остаток зарплаты и отправился к Екатерине Андревне на склад, дабы занять себя чем-нибудь досужим до конца смены. Однако закралась внутрь и теперь безжалостно терзала лихая мысль: "Что, если я до сих пор на хорошем счету у этих кретинов?" Тогда я впервые навестил комнату отдыха в своём цеху.

В комнате сидело ровно полтора человека: один – целый - поедал мацу, давясь и кашляя, другой – безногий – подбрасывал в воздух роликовые коньки, норовя их всякий раз не поймать.

- Ну что ж, ребзя! – возвестил я, басом сотрясая пустотелое пространство. – Данной мне властью заклинаю вас: пейте на рабочем месте!

Безногий тут же достал из-за пазухи чекушку и невозмутимо опрокинул целое её содержимое в нецелого себя. Довольный, я вышел прочь, предвкушая конец производства по-библейски: с огненным градом, саранчой и кровавой луною. Только я не учёл, что моя затея может привести к самой натуральной войне.

Всё началось с локальных междоусобиц: целый слесарь украл у своего  половинчатого напарника дрель, а затем полдня отбивался от калеки деревянным молотком, и уже на следующий день весь цех тырил друг у друга инструменты, попутно защищаясь пассатижами и циркулярными пилами от атаковавших коллег. Третий день войны ознаменовал собой конец складских запасов: рулетки, вилки, метчики, свёрла, болты и гайки, ножовки, гаечные ключи, шпателя и циркулярные пилы – абсолютно всё, вплоть до Екатерины Андреевны, осело в карманах работяг. Однако инструмент нужен был труженикам отнюдь не для аврала: на четвёртый день цех стеклопластиковых изделий напал на цех алюминиевого литья. Наши гасили литейщиков резиновым клеем и хлестали монтировками, литейщики в ответ уничтожали слесарей отбойными молотками. Начальник по технике безопасности попытался было прекратить это безобразие, но тут же исчез в трубе вытяжки. Навсегда.

Спустя неделю между двумя цехами определилась чёткая граница – по линии трупов, - и всякий её перешедший получал либо несколько литров раскалённого металла в голову, либо струю резинового клея из пожарного бранцбойта. Столовую никто не посещал, домой все "выходили" через забор. Вскоре граница была переименована в "государственную", обе стороны начали готовиться к штурму своих недругов. Гражданка стеклопластикового цеха поштопала флаг своего государства – две циркулярные пилы, между которыми расположилась бочка резинового клея. Все были довольны.

Рано утром восьмого дня Целый и его Половинчатый Товарищ угнали с участка мелких серий резиновую байдарку и попытались пересечь государственную границу, намереваясь устроить крупную диверсию – затушить плавильные печи врага с помощью порошкового огнетушителя ОП-2. К несчастью, оба были кремированы на месте.

Я наблюдал войну с крыши и было мне жутко весело. Только спустя неделю-полторы от цирроза печени скончался Анатолий Семёныч, и мне стало попросту жутко.

- Знаете, - говорил мне директор градоподрывающего, - в вашей тактике нечто есть. Знаете… нечто радикально новое. На фоне ваших смелых решений другие меркнут, как пять киловатт света на фоне солнца, если разглядывать солнце в упор. Этот ваш уверенный эксперимент по, скажем, реструктуризации производства, навёл меня на достойную мысль. Знаете, только вы способны вывести это предприятие из кризиса. Я назначаю вас своим замом.

Меня, ясное дело, не прельстило услышанное. Рука моя самостоятельно потянулась к директорской шее, но здравый разум сумел сменить её курс на обычное рукопожатие.

- Простите, - мямлил я, - но если мне не нравится у вас тут, на производстве… Не мог бы я по-хорошему уйти, а?

- Увольнениями я не занимаюсь, - вырвался директор из моих рук и захлопнул массивную дверь красного дерева у меня перед носом.

Пришлось страдать. Нести ответственность за гибель сотен слесарей и металлургов я вовсе не желал, поэтому решил однозначно: отправить весь персонал завода в долгосрочный отпуск. За свой счёт, конечно же.

Рабочие пришли в себя. Начальник цеха алюминиевой заливки насадил на багор лист белой бумаги в клетку и верной поступью направился к вражьей территории. Так как в цеху стелопластиковых изделий ни начальников, не мастеров не было, увенчанное белой тряпицей весло тащила потрёпанная Екатерина Андревна. Государственная граница стёрлась из голов трудящихся - воцарился долгожданный мир.

На следующий день в районной газете я прочёл миниатюрную статью какого-то шаромыжного школяра, мол, Багосян ведёт войну с кризисом и побеждает. Школьник крайне бегло описал состояние предприятия, отметив, что из сверхубыточного завод поднялся до убыточного в меру, так как сидящим дома работникам не нужно платить денег. Про смертность на производстве журналист высказался в довольно патриотичном ключе: "Они отдали жизни за автопром!" Что верно, то верно. Я всплакнул и решил воздвигнуть памятник жертвам автопрома на заводской территории из алюминиевых колёс, грудившихся на складе. Вот только воплотить мою идею оказалось некому.

Мало по малу за свой счёт отправились практически все работники завода, включая секретарш, бухгалтеров, логистиков и прочих шарлатанов, каждодневно шатавшихся по кабинетам в поисках чаю. И когда под самый конец осени меня вызвал директор, я готов был голову на отсечение дать, что он решился наконец-то выставить меня за дверь. К сожалению, тогда я предполагал, что фраза "выставить за дверь" имеет для директора несколько иной смысл.

- Смотрите, Игорь Степаныч! Смотрите!

Он ткнул в первую полосу областной газеты, где смаковалась победа нашего стойкого завода над бюрократическим змием.

- И все лавры вам, Игорь Степаныч! Только подумайте! Я столько лет управляю этим, извините, предприятием, а тут нате! Нет уж, милый мой, я не прощу вам столь дюжего оскорбления моей чести. Моей, так сказать, совести. Будем стреляться!

Он протянул мне деревянный пугач и отошёл к окну. Секундантом выступил майор милиции, несколько месяцев назад, ещё будучи сержантом, протягивавший мне в окошко бутыль спирту. Майор вставил в директорскую длань вполне дееспособный Макаров и вышел из кабинета.

Я, конечно, стреляться не хотел. Более того, я предпочёл бы сразу во гроб. Причём интуиция подсказывала мне, что деревянный пугач лупит исключительно воздухом, вхолостую. Однако в момент, когда директор навёл на меня прицел Макарова, раздался глухой хлопок, и руководитель мой осел с простреленным лбом на пол, расплескав по кабинету все свои злобные помыслы. В выбитом окне я увидал человека, удиравшего по крыше соседнего здания с винтовкой в руках. Хотелось крикнуть ему "спасибо, но вошедший майор шморгнул носом, и я опомнился.

- Моё вам почтение, товарищ директор, - осклабился милиционер. Он пожал мне руку и впопыхах удалился. В коридоре его нахрапистый шаг перерос в бойкий спринт.

"Директор?" - недоумевал я, вертя в руках бесполезную деревяшку. - "Кто ж меня теперь уволит-то?" Труп бывшего директора под моими ногами напомнил мне о том, что на всём заводе из живых людей остался лишь я один. Охрана и та была распущена по домам, так как деньги совершенно вышли. Градообразующее рухнуло, заживо похоронив меня под своими нищенскими останками.

Смысла увольняться не было.

Я взрыдал. Всё, за что я цеплялся, на что надеялся - всё это превратилось в сочный перегной, на котором бурно взросли сорняки отчаянья. Я сидел за столом, поглядывая на стылый труп с дыркой во лбу, и думал. Думал я три дня и три ночи, как вдруг зазвонил телефон.

- Алло, - поднял я трубку. - Слон?

- Не, это Улохович из КомМаша. Игорь Степаныч, тут дело такое: знаю, кому можно пару доменных печей толкнуть. У вас там стоят, слышал, как курсанты кремлёвские, хе-хе. Отличный каламбур, Игорь Степаныч! Отличнейший!

И тогда в голове моей созрела мысль до того благая, что я наконец, впервые за долгий месяц, возгордился собой. Всё это время я хотел толкать бухло синим жителям триморского Подзаборья, но и подумать не мог, что однажды смогу толкнуть целый завод. И не синим, но румяным гражданам, пропагандирующим всамделишнее очковтирательство.

К несчастью, толкание завода оказалось актом разовым. Расставшись с погрузчиками, станками, кран-балками, домнами, сушилками, вытяжками, цехами и складами с содержимым, я поглядел на себя в зеркало и перекрестился. Миссия, упавшая на мой хребет с подачи экономического кризиса, была достойно выполнена. Написав на чистом листке "Увольняюсь!", я расписался и вышел под первый ноябрьский снег. Позади меня в тусклой крупе и хлопьях таял пустующий заводской комплекс, и вскоре на его месте образовался гигантский сугроб, похожий на кучку куриного помёта. Градообразующий навсегда исчез, будто и не было его, под говорящей скульптурой из серого льда.

Да, зимы у нас в преисподней выдаются суровыми, как и судьбы. Хотя это вы знаете без меня.


Рецензии
Писал писак, читал умняк, вот так.

Песлин Юрий   26.07.2021 19:26     Заявить о нарушении