Предатели

  Казалось бы, беззаботна сибирская деревня в октябре. Хлеба скошены, огороды убраны, а скот жадно доедает у двора оставшуюся зелень. Самое бы время мужику на селе отоспаться. Ан нет, село не город, в нем отпусков не бывает, здесь всегда какая-нибудь работенка да найдется:
    — Гриш, ну что ты весь день храпишь? — отложила в сторону пряжу, Марья Дробышева. — Сходил бы хоть у поросенка почистил что-ли, а то он скоро в своем дерьме утонет.
    — Да не сплю я, — сонно открыл глаза Григорий и, кряхтя, уселся на край кровати.
    — Погода на дворе меняется. Голова болит, все тело ломит. Контузия, мать ее! — зевая, почесал он багровые рубцы на затылке. — А где ребятишки. Что ты их не пошлешь? — потянулся Гришка, подтягивая со спинки, заношенные солдатские штаны.
    — Ребятишки? – усмехнулась Марья. — Ребятишки все в тебя, не успеешь глазом моргнуть, как они портфели в сторону и за дверь. К ночи только явятся, пожрут и сразу за уроки.
    — Пусть бегают, пока маленькие. Успеют еще, наработаются. Сам схожу, управлюсь, —  привстал с кровати Григорий.
Детей он любил. Дети и животные в этом мире казались ему самыми безобидными существами.
За порогом, его встретило хмурое небо и легкий осенний ветерок. Было за полдень. На улице ни души, лишь только где-то в серой глубине неба громко горланили пролетавшие гуси. Потоптавшись по двору, Григорий присел на пенек. Достал кисет и, по-детски улыбнулся, вспомнив любимую поговорку отца. На знакомый запах махры, из скирды, у пригона, вылез заспанный Волчок. Вытянув лапы, протяжно зевнул и, радостно виляя хвостом, поплелся к хозяину.
    — Что, лентяй, выспался? — ласково потрепал его Гришка.
    — Ну, беги с дружками, побегай!
Волчок понимал хозяина с полслова. И не стал ждать особого приглашенья, а с восторженным лаем рванул через калитку на улицу.
    — Вот зараза, чуть с ног не сшиб! — раздался ему вслед знакомый голос.
Григорий обернулся. У ворот, навеселе, стоял его двоюродный брат, Федор Шевченко.
    — Здравствуй, братка! — поприветствовал он хозяина.
    — Здорово, коль не шутишь!
    — Зашел вот тебя повидать, — подмигнул Федор, похлопывая по отдутому карману обшарпанного пальто. — Сергеевна-то твоя дома?
    — Дома. Носки ребятишкам на зиму вяжет.
    — Ну, неси тогда стакан и закуски. Здесь посидим.
Охочий до водки Григорий, забыв про поросенка, гремя сапогами, лётом слетал в дом и обратно. Услужливо усадив Федора за сбитый стол под облетевшей черемухой, торопливо разложил скудную закуску:
    — А ты что сегодня гуляешь? Ты же в школе должен быть. Выходной, что ли?
    — Да ну их, в Бога мать! — злобно сплюнул Федька и, вытянув обиженно губы в трубочку, протянул, — им Федор Федорович нужен был, когда Нюрка техничка преподавала. Как только отстроил, поднял школу, так сразу лишним оказался. Диплома, говорят, у тебя нет. Уволили, гады. На наряд с мужиками ходить буду.
    — Ну и правильно. С лопатой оно попроще, дипломов не надо, – добродушно улыбнулся Гришка, подставляя стакан.
    — Это тебе попроще, ты всю жизнь с лопатой! У меня восемь лет армейских улетели как коту под хвост, тут еще и со школы уволили! А я все-таки офицер! — вскипятился Федор.
    — Ты что, один офицер, что ли? — ухмыльнулся Гришка. — Вон, Венька Сембратович – капитан, на фронте ротой командовал, а сейчас коров пасет, и не горюет.
    — Венька ротой командовал?! Кто бы этому жлобу роту доверил. Да он младшим политруком был! Газетки твой Венька всю войну развозил. Трепач из политотдела. По их газетам и листовкам, мы всех немцев в Германии, уже бы, к сорок третьему перебили. Партия Веньку кормила. Но он и ее просрал. Когда в голове извилин мало, рано или поздно скажется. Ему бы партии пятки лизать, а он бутылку обнимал. Вот и турнули его. Коровам хвосты крутить! — выпучив  глаза, прохохотал сивухой Федька. — Это я пехотное училище с отличием закончил, мог бы, как минимум, батальоном командовать. А мне дулю! До Победы во взводных, лейтенантом ходил. Три ранения, ни одной награды. Да и у тебя их не густо. Контузия, ранений куча, а даже задрипанной медали нет.
    — Их тогда нашему брату не шибко давали, — смущенно, перебил его Григорий. — Хотя я и так счастлив, другим похуже досталось. Не успевали друг друга закапывать.
    — Да не в этом дело! — рубанул рукой Федор. — Меня не раз представляли к награде, к званию, но все рапорта через особиста. А тот их в клочья. Такой же жлоб был, как твой Сембратович. И все из-за этих двух мудаков!
    — Каких мудаков? — не понял Гришка.
    — Да из-за брательников наших, моего Мишки и твоего Ваньки!
    — А чем же тебе Ванька с Мишкой помешали? — опять недоуменно переспросил Гришка.
    — А ты будто не знаешь. Трусы они, в плен сдались. Предатели! — злобно подытожил Федька.
Гришку, Ваньку и Мишку призывали в первые дни июля. Страшный был год. Рядовой пехотинец Григорий, конечно же, не мог даже представить всей трагедии Красной Армии, постигшей ее в начале войны. Судил о ней он лишь по гибели своей части. В октябре сорок первого их полк попал в окружение. Командование, почуяв опасность, сбежало. Голодные, без патронов, в одних гимнастерках, штыками и лопатами отбивались они тогда от наседавших финнов и эсэсовцев. Лишь только на десятый день к ним пробился нарочный с приказом оставить высоты. Но у израненных, обессиленных бойцов уже не было сил на отступление. Поняв, что помощи не будет, командовавший ими Строкин*, спасая знамя полка, собрал небольшую группу. С этой группой Гришки и удалось вырваться из кольца. Знамя тогда, они вынесли. А вот, большинство истощенных бойцов, попало в плен. Эти бои на высотах до гроба врезались в его память, сформировав насчет плена собственное мнение. И брошенные Федькой слова мгновенно вызвали у него бешенство:
    — Ах ты, говнюк, в Бога мать! — заорал он. — Да ты войны не видал. Ты на фронт в сорок третьем приехал, когда медали делили! Предателей нашел!.. А ну-ка забирай свою водку и пошел на хер с моего двора! — вскочил разгневанно Гришка и, сунув Федору бутылку в карман, вытолкал его за ворота.
    — Вот гад, приперся! Разозлил тока! — кидая с выдохом навоз, возмущался Григорий. — Медальку ему не дали. Так он в предатели всех записал!