Заговор слепых. 45

Глава XXXX. ГОД БЕЗ СНА

Лязгнув одиноким зубом, ворота захлопнулись.

Глеб огляделся - пустынно и сумрачно.
Учредитель фонарных столбов, распределяя муниципальный свет по округе, данной улице благорасположения не выказал. Главным источником иллюминации были не фонари, а окна домов, сиявшие празднично в предвкушении таинства.
И ни души!

Чему удивляться-то?
Нормальные люди сидят за столом, кушают оливье и селёдку под шубой, морозят шампанское. Все при деле, все начеку – косятся на стрелки часов в ожидании финальной отмашки.
С ума сойти, неужели спустя каких-нибудь сорок минут тишина взорвётся, расколется вдребезги? Из подъездов хлынут на улицу визжащие орды разнузданных граждан жечь петарды, стрелять фейерверки и пить из горла.
Очутиться в толпе торжествующих масс Глебу совсем не хотелось – не то настроение.
А что прикажете делать? Куда бежать от ликования?

- Эй, чувачок, ты чего загрустил?

Глеб вздрогнул – знакомый голос, однако.

- У нас беспробудный кутёж намечается. Третьим будешь?

Вот так сюрприз!
Из потайного закутка ограды вынырнула сингулярная тень с авоськой в призрачной руке.

- Что, увольнительную получил? На свободу с чистой совестью и пустыми руками? А вот нам от имени и лица одной сиятельной особы подарок вручили – шампанское. «Вдова Клико», прошу заметить! Три пузыря, по штуке на рыло - тебе, мне и Кубику. Гуляй рванина!

Тень беззаботно хихикнула и качнула конечностью. В сумке что-то бутылочно звякнуло.
«Стало быть, барон их тоже освободил, не стал возиться с заложниками. Что ж, отрадные новости».
Глеб вздохнул с облегчением.

- А Кубик где? Дал дёру на радостях?

- Да нет, туточки он. Пошёл отлить по малой нужде. Третий раз за последние двадцать минут сугроб кропит – реакция пузыря на казус внезапной амнистии. Ничего, дело житейское. Вот, кстати, и он!

Из-за угла показалась ещё одна тень – долговязая.
Кубик шествовал шаткой развалочкой, оправляя на ходу содержимость ширинки.

- Зассыха снова в боевом строю, - прокомментировал Тимур возвращение товарища в лоно Антанты. – Вся компания в сборе. Кто б мог подумать! А ведь казалось – кранты. Ладно, всё хорошо, что хорошо кончается.

«Кончается? Ну-ну…».
Глеб поспешил утешить оптимиста:

- Ошибаешься, брат, концом и не пахнет. Точек в помине нет, одни многоточия. И пометка на запятках - продолжение следует.

- Бог ты мой! Какой возвышенный слог. Какая ходульная образность, - забыв о бремени шампанских вдов, Тимур попытался всплеснуть руками. – Общение с бароном пошло тебе на пользу. Колись, ты ведь в беседах с Бобринским досуг коротал? Это мы, горемычные, в заточении сидели - в чулане, без окон, без света. Уж на что я крепкий орешек да тёртый калач, и то струхнул от обилия мрака. А про Кубика и говорить нечего – у этого клаустрофоба совсем мозги набекрень расползлись. Чего он только не вытворял: по-волчьи выл, по-собачьи на стены кидался. Цирк, да и только! Что, Кубик, молчишь? Не стыдно тебе?

Недруг замкнутых пространств пробурчал в ответ что-то невнятное и поспешил сменить пластинку:

- Ну, а ты как? В порядке? – обратился он к раскрепощенному узнику с шаблонным вопросом. – Всё обошлось?

Глеб пожал плечами.

- Нет, ты хвостом не виляй! Уважь любопытство товарищей, - поддержал Тимур сокамерника. – В самом деле, чего стряслось-то? Сам посуди: нас хватают, вяжут по рукам и ногам, кидают в какую-то душегубку… Без комментариев и оглашения претензии – молчание ягнят. Мы уже с жизнью попрощались, и вдруг – нате вам: ни с того, ни с сего отпускают на волю. Да ещё шампанским угощают! Странно, однако. Я бы даже сказал – подозрительно.

- Долгая история. Потом как-нибудь, - отмахнулся Глеб от расспросов. Давать подробный отчёт у него не было ни желания, ни сил. – Но если коротко, в двух-трёх словах... Бобринский пожелал познакомиться, предложил кой чего. Я отказался. Впрочем, у меня ещё есть двадцать четыре часа на раздумья.

Он осёкся. Вспомнил беседу с бароном, и его передёрнуло.
«Странно, вроде бы всё утряслось. И я на свободе, и Кубик с Тимуром, а на душе препоганенько. Чувство такое, что сам себя обдурил. Почему? Может старая клюшка права: у меня был шанс, а я его трусливо прошляпил? Я трус - это факт, ничего не попишешь.  Или мой шанс в другом: не поддаваться посулам коварной гадюки? Поди, разберись…».

От хмурых дум его отвлёк беспокойный голос татарина:

- Ладно, что делать-то будем? Новый год на носу. С нами вдовы – спасибо барону! Но распивать их под забором дворца душа не лежит. И шататься по улицам тоже не хочется. Хорошо бы отпраздновать событие в тепле и уюте. Ни у кого на примете нет подходящего логова?

Красноречивое безмолвие: Глеб пожал обречённо плечами, Кубик понуро качнул головой.

- Так я и думал… Мой лимит конспиративных явок тоже иссяк - зазноба уехала, Крысолов веселится с семьёй, ему не до нас. Незадача…

Тимур тряхнул легонько сумку, французская тара задумчиво звякнула.

- Эврика! Может, мы к Неточке сунемся? А что, всё равно квартира пустует. У тебя ведь есть ключи?

Этого ещё не хватало!
Вспомнив о Неточке, Глеб помрачнел окончательно.
Нет, в эту квартиру он ни ногой – увольте. Уж лучше дать дубу на улице - окоченеть и окочуриться. Чем не кончина?

- Нет у меня ключей, - соврал он. – Потерял в суматохе. Или отобрали при шмоне…

- Жаль, - Тимур вздохнул сокрушённо. – Идея была гениальная. Точно потерял? Проверь, вдруг завалились куда-нибудь.

- Уже проверял. Ключ, это тебе не канцелярская скрепка. Отстань…

Гулкий хлопок резанул по ушам – взметнулась ввысь шипящая ракета.
Несколько долгих тягучих секунд висела она неподвижно над миром, потом встрепенулась, вильнула хвостом, задрожала и лопнула, рассыпавшись тысячью радужных искр.
Первая ласточка - кто-то не вытерпел, пустил фейерверк, не дождавшись полуночи.
Шалят нервишки у народа, шалят…

Глеб стоял, запрокинув голову, упрямо пялился на небо, хотя и любоваться было нечем уже - сияющий след одинокой ракеты давно простыл, растворившись во тьме.
На него снизошёл какой-то странный тяжеловесный покой. Скорее кома, чем нирвана. Ни единой мысли – пустота. Чёрная дыра в черепном коробке.
Так бы и проторчал до утра тут, если б ни Кубик. Отставной звездочёт тоже сканировал небо блуждающим взором, но, в отличие от Глеба, лицезрение космических далей пошло на пользу и ему самому, и конструктивным фантазиям его дедуктивных мозгов.

- Слушайте, у меня появилась идея, - пробормотал он рассеянно, но мигом приободрился, осознав перспективную значимость замысла. – Нет, в самом деле, отличная мысль! Кажется, я нащупал местечко - укромно, тихо, нарядно и благостно. Комфорта обещать не могу, зато тёплую компанию гарантирую. Встретим новый год почти что в семейном кругу.

- Ну и где твой круг обитает? Далеко переться-то?

Судя по скрежету скепсиса в голосе, Тимур не спешил доверять скороспелым посулам.

- Пешим ходом пол часа, - успокоил его Кубик. – К полуночи, конечно, не управимся, но ничего… Можем сделать привал возле сфинксов - как раз по пути. Разопьём бутылочку, пожелаем друг другу нового счастья и дальше пойдём. Всё же тварям этим мы многим обязаны, надо почтить. Как вам сценарий?

Глеб молчал – какая, собственно, разница?
Тимуру пришлось отвечать за двоих:

- Будь по-твоему. Навестим пархатых свинок, окропим шампанской слезою поганое капище. Веди нас, Сусанин.

*   *   *

Пора!

Бироныч отлепил кургузый зад от тронного ящика и кивком головы дал понять, что назрел переломный момент.
Армагеддон, давно уже ожидавший сигнала, вскочил, сорвал с головы лохматую кочку ушанки, прочистил горло плевком и завопил колокольным набатом.
Глотку имел он лужёную, знатную – никто лучше Армагеддона не мог изобразить могучий грохот кремлёвских курантов.
А без курантов как? Новый Год без курантов, всё равно, что застолье без выпивки.

«Бум, бум, бум…», - басил горластый умелец, багровея лицом от натуги и рвения. Свора собак, зимовавших на кладбище, ответила басу истошным вытьём – диалог природы и разума.

Поскольку считать Армагеддон не умел по причине отсутствия математических навыков, Бироныч дирижировал процедуру рукой - махнул ею вверх, имитируя старт, а спустя двенадцать бумов рухнул вниз пятерню, констатируя финиш.
Славная получилась музыка! Внешне скромная, но, по сути, весьма выдающаяся.
Прошка аж просиял от полноты распирающих чувств.
Полез, было, целоваться со всеми, но Бироныч остудил его пыл:

- Эх ты, дурачина-простофиля, всё перепутал опять! Это на пасху друг с другом губами целуются, а в Новый Год надо желания загадывать.

Тоже не плохо!
Желания Прохор разные имел, начнёшь загадывать, до утра не управишься. Поэтому поступил он скромно, но мудро - выбрал из кучи три главных желания и загадал их, млея от вожделения и радости: новую тёплую кацавейку на вате (его-то совсем прохудилась до дыр), чтобы зуб не болел и увидеть Кукуя.

Прошка знал - в новогоднюю ночь случается всякое. И мечта может сбыться, и хотенье исполниться. Но таких скороспелых событий он никак не предчувствовал!
Буквально минуту спустя после заказа желаний приметил Прохор странную тень: вроде бы кто-то широкий шагал, волоча за спиной как будто бы крылья.
Вот так фокус!
Собаки, притихшие после кремлёвских курантов, снова очнулись и подняли вой.
Почуяли Бога?

Поначалу Прошка изрядно струхнул – весь обомлел изнутри и снаружи.
Даже чуть-чуть пожалел про желание - мол, кто тебя, дурня, тянул за язык?!
Зато проклятый зуб, нывший на нервы вторую неделю, вдруг сам собою болеть перестал. С перепугу, наверное.
После чудесного исцеления Прохор и вовсе распоясался мысленно.
Закралась в голову шальная фантазия: а что если этот Кукуй, Повелитель Земли, Поднебесья и Неба, кацавейку на вате в подарок таранит - чтоб за раз все желания исполнились?
Почему бы и нет?
В новогоднюю ночь всякое может стрястись.
Особливо не кладбище.

Но тут небывалая тень, вторя изгибу тропы, отклонилась от прямолинейного курса и… расползлась вдруг по швам. Заплечные крылья отделились от тела и, обретя независимый статус, начали двигаться сами собой.
Да и не крылья то были вовсе – обычные путники. Шантрапа из трёх персон.
Вот тебе и весь Кукуй!

Прошка снова обомлел изнутри и снаружи.
Сперва от грусти разочарования, а потом от тревожного думания.
Три пешехода на кладбище, да ещё в новогоднюю ночь – это же шухер! Кто знает, чего там у них на уме?
Не мешкая лишнего, он подкрался к Биронычу и шепнул ему на ухо: «Кто-то идёт».

Между тем окаянные тени приближались к костру - они свернули с тропы и попёрлись по просеке.
Стало быть, не мимоходом бредут, а по адресу.
Прохор маленько припух и на всякий случай решил ополчиться. Пятерня сама собой потянулась к земле, нашарила палку. Оружие хлипкое, но всё ж не с пустыми руками.

Бироныч тоже насторожился.
Он по-прежнему колдовал над десертом – изображал хладнокровие.
Но в сторону просеки косо поглядывал. Сстало быть, бздил.

Пошатнулись кусты, затрещала надломано ветка. Пришельцы выбрались из растительных дебрей и предъявили себя досточтимому обществу.
С виду на злыдней совсем не похожи, типичные гопники. Однако, кто их знает - наружность обманчива…

- Здорово, мужики, - приветствовал свору бомжей самый длинный и самый тощий из троицы. – С Новым Годом, с новым счастьем.

Мягко стелет, шельмец!

- И тебя с новым счастьем, мил человек, - отозвался Бироныч и прибавил, помешкав чуток: - Коль не шутишь.

Долговязый сделал пол шажочка вперёд - сократил, так сказать, полосу отчуждённости – и пустился плести словеса:

- Вы уж простите, что мы с бухты-барахты, без приглашения. Гуляли мимо, видим – костёр, компания тёплая. Подумали - почему б ни заглянуть на огонёк. Не возражаете?

Как же, гуляли они… Рассказывай сказки!
Прохор поглядел на Бироныча. Тот сидел, однозначно насупившись, и ковырялся рукой в бороде - размышлял, взвешивал в голове причины и следствия случая.

- Вы это… не думайте, мы не с пустыми руками! – встрепенулся долговязый, по-своему расценив молчание общества. Он кивнул сотоварищу, тот вытащил из авоськи два пузыря и развёл лапы в стороны, демонстрируя их полноту.

Бироныч сощурил глаз, наблюдая за выпивкой.

- Клико?

Молодец вождь и учитель, в самое яблочко!
Пришельцы раззявили от удивления пасти – не ожидали от бомжа такой эрудиции.
То-то, знай наших! Мы тоже не пальцами деланы.

- Ну, проходите, коли пришли, - Бироныч кивнул в сторону пламени. – Попробуем вашего зелья. Давненько не пил я весёлой вдовы.

Троица прошлёпала к костру и приземлила зады на вакантные ящики.
Тот, который с бутылками, откупорил первый пузырь и стал разливать шипящую жижу по стопкам из пластика.

- Что, братцы, в родные места потянуло? – поинтересовался Бироныч, принимая стакан. – На руины пепелища? Что ж, ностальгия – штука хорошая. Понимаю и одобряю порыв.

Сказал так и ухмыльнулся ежами усов.
Тут-то Прошку и осенило – ах вот это кто!
В натуре осенило, как обухом по голове. То-то рожи как будто знакомые…
Опознал он и долговязого, и корешей его: отставной сосед-погорелец со своей шантрапой.
Как же он сразу-то не смекнул что к чему? С перепугу, наверное…
Все мозги ему помутил новогодний Кукуй.

- За что будем пить, мужики? – спросил разливало, воткнув пустую бутылку в сугроб.

- А как хотишь, мил человек. Можно за дружбу, можно за мир. А можно и так: за торжество надежды перед лицом справедливости.

Бироныч явно был в ударе - не ленился пускать пыль в глаза, бравируя вдохновением ума.

- Что ж, за надежду грех не выпить, - согласился пришелец. – Надежда стоит заморской вдовы…

Прохор шипучку попробовал – жуткая гадость! Кислятина, да ещё с пузырями, аж щиплет язык. Уж на что «Амарета» смазливая дрянь, а и та поприятнее будет – и на вкус, и на ощупь.
Остальные бомжи тоже восторга не выказали.
Один лишь Бироныч хлебал напиток, жмурясь от удовольствия. От пенного пойла вождь и учитель слегка разомлел и ударился в лирику:

- М-да, хороша Клико, - признался он, почмокав губами. – Эх, братцы, была и у меня когда-то одна драгоценная вдовушка. Как вспомню, так вздрогну! Отрада души, мечта поэта. Во всех отношениях достойная тварь…

Обсуждать женский пол в кругу боевых корешей – что может быть лучше?
Особливо по пьяни.
Кто, да с кем, да с какой стороны – нормальный мужской разговор на обочине праздника.
Тем более кое-кто уже стал забывать…
Словом, про баб – это дело святое! Но Бироныч и тут угораздил себя отчебучить пошлятину.

- Вдова, это женщина. А в женщине, что самое главное? В женщине самое главное – чувства. Уж я-то знаю! Не понаслышке – я сам был вдовой…

Вот тебе на, приехали!
Совсем развезло от шипучки вождя и учителя.

- Бироныч, ты это... Офонарел, или как? – взъерепенился Прошка. - Сам посуди - вдова, это баба, а ты бабой быть прав не имеешь.  Ты мордой не вышел. У тебя на ней борода и усы. Постыдился гостей бы…
 
- Дурак, - узурпатор вдовьего звания махнул на факты спесивой рукой. – Я ж говорю  был. Прошедшее время, сечёшь? Был… В других, попутных жизнях.

Хрен редьки не слаще…

- Чего, чего? В каких ещё других-попутных? Что ты мелешь, чувырло?

Это встрял в дискуссию Армагеддон.
Сегодня он поработал кремлёвским курантом и взял по этому поводу наглую смелость дерзить всем подряд. В другой раз Прошка намылил бы крикуну за такие слова заусеницу морды, а тут вдруг сомлел – утомился от мыслей и выпивки.

Впрочем, Бироныч и не требовал помощи – сам мог постоять за себя самого и свои убеждения.

- Молчал бы ты лучше, говядина, - посоветовал он отщепенцу и выродку. – Ты что себе думаешь, падла: родился олухом, прожил подонком, а сдохнешь бомжом? И всё? И кирдык? А вот это видал?!

Под носом у Армагеддона созрел осудительный кукиш.

- Вот ты… Вот ответь мне, как на духу… Чего ты боишься? Молчишь? Ну, и хрен с тобой, я и так знаю -  подохнуть. А о чём мечтаешь? Да о том же самом! Думаешь, если копыта отбросишь, так и мукам конец? И печень болеть перестанет? А это видал?

Бироныч вновь завязал пальцы бантиком, демонстрируя фиговый вензель.

- Не хочу тебя огорчать, но придётся - все мы в плену у беспочвенной вечности. Круговорот существования! Что это значит? А вот что: сперва ты подохнешь, как подлая падла, а после опять уродишься на свет. И всё по новой - будешь бомжом и подонком с болезненной печенью.

- Это ещё почему? – опешил Армагеддон. Он слегка опупел от сурового натиска – не ждал, что станут его так прилюдно чихвостить.

- По кочану… Не заслужил ты поблажек судьбы. Не удостоился! Долдон, вот ты кто. Глотку драть научился, а поверить в целебную пользу духовного роста – кишка тонка. Я тоже однажды не верил… Пока не прозрел.

О том, как зреть-прозревать, Бироныч частенько рассказывал и каждый раз обнаруживал что-нибудь новенькое.
Вот и теперь…

- Я, братцы, в бомжах не всегда прозябал, - признался учитель друзьям по судьбе и коллегам по партии. – Раньше, до этого сраного кладбища, я инженером работал. Главным, прошу заметить! На фабрике мягкой игрушки. Семь лет оттрубил… А потом на нас покусилась беда – эпидемия. Да не простая, а какая-то хитрая, сонная - люди в спящий обморок падали, не отходя от рабочего места. Вот так! Я лично долго крепился, но не смог устоять – загремел под фанфары на койку больничную. Пол года без всякого чувства во снах проваландался. Когда же очухался, как подменили меня: сам не свой у себя на уме. Ни «бе», ни «ме», ни «кукареку» - абсолютная тряпка.

Бироныч печально мотнул головой.

- Само собой, с инженерной должности меня попросили – кому такой идиотина нужен? Присвоили инвалидность, вручили подарочный самовар на добрую память и со всякими почестями ногой под зад, - томный вздох из глубин удручённой груди. - А хуже всего, что я сон потерял - пол года дрых, а потом ни в какую. Не могу уснуть, хоть ты тресни! Ночи длинные, делать в них нечего… Стал я от скуки за воротник понемногу закладывать. Ну, и пошло-поехало - покатился вниз по наклонной от выпивки плоскости. Но!!!

Как заправский интриган, Бироныч скорчил лицо лукавой мордой и хитро прищурил изюмины глаз.

- В разгар бессонных ночей стали меня посещать кой-какие видения. Весьма невнятные, надо сказать - толи я в них участвую, толи не я. То на лодке сижу, цепями к вёслам прикованный, то в цирке со львами сражаюсь, то из пушки стреляю чугунными ядрами. Главное, внятно всё видел, отчётливо. Такие дела… Долго я сомневался и мучился – опасался, что крыша поехала – пока один умный человек не просветил меня за кружкой пива. Объяснил, что это я прошлые жизни свои в цветах и красках созерцаю – последствие стресса на почве инфекции. Словом, прозрел я, братцы. Вчистую прозрел! Постиг самого себя сквозь призму стекла перспективного ракурса.

Бироныч пристально вздохнул и почавкал губами.

- Эх, кем я только не был… И рабом на галерах, и погонщиком слонов, и банщиком в бане. Фокусами промышлял под немецкой фамилией – про меня даже Гоголь-писатель писал. Бил шведов под Полтавой и хохлов под Стокгольмом. Отличился под Бородином: сам Бонапарт мне руку жал в благодарность! Я тогда французом был…

- Ты? Французом? М-да, Бироныч, горазд ты брехать, - вновь раззявил пасть Армагеддон. – А вдова тут причём?

- Так я и бабами был, не без этого. Вдовой аншеф-генерала, к примеру. А ещё - вдовой интенданта почтамтов. Даже гетерой!

- Чего?

- Гетера, это продажная женщина, типа Лолитки, - пояснил прозревший провидец и поспешил уточнить. – Только гетеры со швалью не водятся - работают на приличную публику и за приличные деньги.

- Так ты чо, Бироныч... Того? На жизнь себе передком зарабатывал?!

От приступа подлого смеха Армагеддон не сумел удержаться на ящике и рухнул наземь, спиной в сугроб.
Остальные тоже оскалились.
Даже Лолитка просияла лицом и как-то двусмысленно подмигнула вождю и учителю.
Один только Прохор не ржал и не лыбился. Он глядел во все глаза на Бироныча, пытаясь представить его с грудями и сиськами, бредущего на ****ских коблах по стезе непотребного поприща.
Кто б мог подумать!!!

- А в самой предпоследней жизни был я подданным монгольского царства, шаманил в степях на бараньих лопатках, - продолжил Бироныч рассказ как ни в чём не бывало, презрев смешки и иронию скепсиса. – И вот что понял я, братцы, на эти лопатки любуясь… Жизнь – пузырь на поверхности пены. И пузырей этих – бессчетное множество. Пока ты в пенных нутрях, то доволен собой: вот, думаешь, какой я красивый и важный, такого, как я, днём с огнём не сыскать. А отвлечёшься в сторонку, посмотришь снаружи – пузырь пузырём!

Бироныч надул отчаянно щёки и выдавил шарики глаз из орбит – изобразил пузырящийся облик в картинках и лицах.

- И только лопнув к чертям, пузырь обретает свободу на малую долю мгновения, поняли? А почему? Разлетевшись по швам, пузырь перестаёт быть пузырём и становится брызгами. А брызги что делают? Брызги летят! Как искры летят они, как хрустальные звёздочки…

Палец оратора ткнулся в небо, выбрав звезду наугад для предметной наглядности.

- Все пузыри по сути своей одинаковы, будь ты хоть бомж, хоть министр финансов. А брызги… Они основательно разные - у каждой свой нрав и своя траектория. Поэтому, братцы, я так вам скажу: о пузырях не стоит жалеть, ну их в пень! А вот брызгу в себе угадать и почувствовать – дело святое. Только ради беспочвенных брызг мы на этом свете треклятом и пенимся. Только ради них, родимых, артачимся. А теперь за десерт! У нас на сегодня сгущёнка варёная и печение с пряником.

Бироныч погладил ладошкой бороду, почесал волосню на затылке и приказал, поглядев на пришельца с бутылкой:

- Открывай второй флакон. Чего уж – гулять так гулять! Полюбились, дружок, мне твои пузыри…

*   *   *

Глеб сидел нахохлившись: втянул голову в плечи, а руки упрятал поглубже в карманы. Варежек не было – сгинули где-то в пылу приключения.
Ну и дубак!
Градусов двадцать ниже минуса, это уж точно. И как бомжи живут тут, на кладбище? День и ночь под открытой природой – кошмар.
У Бобринского, конечно, тоска - но тепло.
Эх, отвык он от походных условий, разнежился на баронских харчах.
Хорошо хоть подарок Неточкин впору пришёлся. Ничего не скажешь – боевой бушлат. Теплый, уютный, добротный…
Даром что антикварный, от деда-палача в наследство захваченный. Умели раньше шмотки ваять — от чистого сердца и на века!

- Эй, парниша, чего загрустил?

Глеб обернулся.
К нему причалил рябой бомжонок невнятного возраста - толи пятнадцати не исполнилось, толи за двадцать уже.
Он узнал его – тот самый, что предупредил про пожар.

- Праздник, все веселятся, а ты нос картошкой повесил. Бери печенье, угощайся.

Глеб выудил из пакета десертное лакомство, отправил в рот и поспешил засунуть руку обратно в карман.

- Хороший у тебя зипун, основательный, - похвалил бомжонок надёжность наряда. – На вате небось?
 
- Похоже на то…
 
- Ага… И драп, что надо, почти что не коцанный! Повезло тебе. И чего ты разнюнился? Я бы в фуфайке такой вообще не горюнился.

«М-да, достойный аргумент. Не много же тебе для счастья надо».

- Кстати, меня Прошкой зовут.

- Глеб…

Рука вновь покинула карманную нору, на этот раз для пожатия.

- Слушай, братишка, пошли со мной - чего покажу!

Ценитель душегреек заговорщически подмигнул и прибавил с ухмылкой:

- Да ты не бойся ты, я не опасный.

Глеб встал. В самом деле, отчего не размять озябшие косточки?

Удалившись от костра метров на двадцать, они притормозили возле какого-то дерева. Под чахлой кроной бугрилась продолговатая насыпь, увенчанная обломком потемневшего мрамора.

- Вон, видишь? Гляди…

Бомж протянул указательный палец в сторону надгробного отщепенца.
Чья-то безграмотная лапа накарябала мелом на камне слова:

СДЕСЬ ПАХАРОНИН КРОЛИК

- Ну, как? Клёво?!

Кладбищенский экскурсовод прочистил глотку небрежным плевком и добавил с гордостью:

- Это я написал! Сам всё придумал и сам сочинил. Она… как её… Епитафия!

Глеб стиснул губы, глотая смешок.
Друг зверей, клеврет природы – кто б мог подумать!
Хотя, чего там… Каждый веселится, как может.
Даже на кладбище.
 
- Что за кролик-то был? Какой породы? Чёрный, белый или рыжий?

- Седой, - признался бомж со вздохом.

- Чего-то могила крупновата для кролика.
 
- А, по-моему, в самый раз. Он вообще долговязый был – выше меня.

- Кто? Кролик!

Тут наконец-то бомжа осенило.

- Да ты не понял! Кролик - не зверь. Человек! Ошивался тут один... Неделю с нами повошкался, а потом околел. Не оценил по достоинству вольготной житухи, скопытился. Словом - слабак. Но душевный был, падла! У него губа смешная, двоякая. От того и прозвали Кроликом. Вот…

Труп?
Прямо так, в сугробе…
Глеб ещё раз взглянул на могильный бугор. С одного края снег осыпался, там что-то чернело. Пригляделся – кусок подошвы.
Обалдеть!
Он невольно поёжился.

- Слушай, зачем ты меня притащил сюда?

- Ну… показать. Я, это… подумал - раз у него фуфайка, пускай будет первым…

Час от часу не легче!

- А причём тут фуфайка?

Сочинитель надгробных депеш смущённо потупился.

- Так ведь новый год! В новом году желания загадывают... Вот и я загадал – чтоб фуфайкой разжиться. А потом тебя увидел. В этой самой, на ватном меху. Ну, и решил - а вдруг это знак! Ты в знаки веришь? Я очень! Ведь если ты в фуфайке, то значит - не зря…
 
«Да уж, сногсшибательный довод! Чего-то этот Прохор темнит. Так и вьётся, жучара, вокруг моего ватника».

- Какое-то хлипкое у тебя желание. Фуфайка… Не солидно для Нового года.

- Почему? – обиделся бомж. – Нормальное даже… А если чего, у меня и другие желания имеются. Я их тоже загадывал: чтобы зубы прошли, и Кукуя увидеть.

Так, приехали…

- Что такое кукуй?

- Не что, а чего! Кукуй – самый главный начальник над всеми. Кукуй, он…

Бомж запнулся, подбирая заветное слово.

- Кукуй – исполин!

- И что, сбылись твои желания?

- Пока что одно.

- Кукуя увидел?

- Не, зубы прошли…

«Весело тут у них! Один о брызгах бытия рассуждает, другой судьбоносными знаками грезит. Не кладбище, а институт благородных девиц. Бюро похоронных услуг с философским уклоном. А дружка своего, между прочим, как палку в сугроб запихнули. Благодетели».

И тут в голове у Глеба случилось лёгкое, но отчётливое сотрясение мозгов.
Мелкая вспышка, игрушечный взрыв – как будто под носом рвануло хлопушку.
Когда рассеялся воображаемый дым, он увидел сутулое тельце в нелепом наряде.
Кролик?
Седой?!

- Слушай, а этот, ваш… который с губой… Он не в халате случаем был? Серый такой, больничный, с коричневым кантиком.

- А?

Бомж разинул хлеборезку, и облако удивлённого пара, сорвавшись с губы, упорхнуло в морозную высь.

- Ну, да… Был у него халат под пальто.

- И рот вечно слюнявый?

- Точно! А ты откуда знаешь?

- Интуиция, - отозвался задумчиво Глеб.

«Вот так новость... Под новый-то год! Эх, Николенька, бедолага. Окочурился, стало быть… Ухайдакали парня!».

- Чего? – бомж теребил его за рукав. – Чего ты сказал, я не понял?

- Интуиция, - повторил Глеб мудрёное слово. - Просветление, догоняешь? Как у этого, вашего… который про пузыри заливал.

- Это ты про Бироныча? Да, Бироныч такой - заливать он умеет. Настоящий кладезь ума!

Глеб пропустил аттестацию «кладезя» мимо ушей – его занимали иные субстанции.

- Ну, и как он… Кролик этот. Как он у вас поживал?

- Да ничего себе поживал, без жалоб. Икал только часто... Как увидит Бироныча с кошкою - сразу икать.

Бомж поёрзал плечами и улыбнулся мечтательно.

- А ещё он байки рассказывал знатно. Про всякое: про маму-папу, про семью. Вроде пустяк, лабуда, а заслушаться можно. Бироныч так и звал его - сказочник хренов. Весьма уважал!

«Байки рассказывал? В самое яблочко! Наш пациент...».

- Я вообще-то этого Кролика первым увидел и первым нашёл, - признался Прохор. Он поднял руку и указал на подмышку. – Приютил у себя под крылом. Следил за ним по пятам неделю целую, пока он не скорчился. Кролик хлипкий был, таким на кладбище не место. Точнее – место, но в нижних рядах, среди жмуриков. Короче, не смог я его от судьбы уберечь.

«От судьбы? Хм... Снова в точку!».

- Значит, это ты камень сюда приволок? И надпись сделал? Типа - для памяти.

Прохор покорно кивнул головой.

- Вот что, брат - снимай свое рубище.

- Чего?!

- Хламиду снимай, говорю - повторил Глеб приказ. – Меняться будем.

- Шутишь? – бомж с недоверием покосился на обладателя драгоценной фуфаечки.

- Ни в одном глазу! Это тебе новогодний подарок – второй по счёту. Осталось Кукуя увидеть, и дело в шляпе.

Не веря собственному счастью, опекун приблудных скитальцев сунул лапу в рукав вожделенной телогрейки.

- Вот, это да! Это - вещь. И удобная, блин…

Он шевельнул руками - вверх-вниз, вверх-вниз.

- Не, в натуре… Как будто крыльями машешь!

- Вот и отлично, маши на здоровье. Приятных полётов.

Бомж полюбовался золочеными пуговицами с двуглавым орлом, отчеканенным на них. Потом застегнулся под самое горло.

- Спасибо, братан…

- И тебе спасибо, - отозвался Глеб. Он натянул на себя просаленный ватник бомжа и невольно поморщился – ну и амбре!  – Всю жизнь о такой тужурке мечтал. Человек меняет кожу… Помнишь, фильм был такой?

Фильмов про кожу Прохор не видел – ну, её в пень!
Мысли его были озадачены ревизией закромов подарка судьбы - он шнырял руками по карманам, проверяя их глубину и надёжность.
Карманов было много, на все повседневные случаи жизни.

- Опаньки… А это твоё. Ты забыл.

Бомж достал из кармана конверт и протянул его отставному владельцу фуфайки.

«Что за фокусы? Бобринский что ли подсунул? Неймётся ему».
Глеб поднёс конверт к глазам – без адреса. Не подписан, не запечатан.
Вытащил из конверта листок, развернул.
Темновато, однако…
Повернувшись боком к костру, стал ловить страницей рыжие отблески пламени.
Буквы крупные – это хорошо, можно прочесть в темноте.
Он узнал этот почерк…

"Привет.

Пишу впопыхах. У нас ЧП - командировка.
Посылают в Оренбург – форс-мажорные гастроли. Туда какой-то принц припёрся. Официальный визит!
В провинции тоскливо, сам понимаешь, вот и решили попотчевать заморского гостя гибридной клубничкой, чтоб не скучал в часы досуга.
Короче, швыряют Цирк на амбразуру.

Нам не впервой, дело житейское.
Но обидно – Новый Год на носу!
Похоже, глотнуть шампанского на пару под ёлочкой у нас не получится, увы.
Говорят, как встретишь Новый Год…
Впрочем, плевать! Я в приметы не верю, особенно такие.
Главное - чтобы мы были вместе потом, после праздника. Целый год! А может и дольше.
Ведь чтобы там не стряслось – с тобой или со мной – если вместе, то не страшно.
Главное, чтобы рядышком.

А я тебе из Оренбурга гостинец какой-нибудь привезу, хочешь?
Пуховый платок, например.
Будешь им горло подвязывать вместо шарфа – тёпленько-тёпленько!
А пока держись, не хворай. Береги для меня свои гланды.
Хотя у тебя теперь дедулин бушлат: уродство редкостное, зато не замёрзнешь.
И девки на тебя в такой амуниции заглядываться не будут. Одним выстрелом двух зайцев, так сказать.

Ну, всё…

Могла бы ещё кучу глупых и ласковых слов написать, да времени нет, подгоняют.
Ладно, сопли, слюни и прочие нежности мы оставим для персональных разборок, чтоб с глазу на глаз.
А пока целую.
Горячо-прегорячо - смотри, не ошпарься.
 
P.S.  Кузьма Лукич, душка, обещал найти тебя и передать письмо прямо в руки. Зря я на него бочку катила.

P.P.S.  Да, чуть не забыла: помнишь свой недоделанный стих?
«В каждой строчке только точки», четыре слова по три буквы.
Досочиняй обязательно.
И посвяти его мне!
Это тебе задание.

Неточка."

- Чего пишут?

Глеб сложил письмо и спрятал в кармане бомжатского зипуна.

- Стихи велят сочинять.

- А ты?

- Сочиняю. Приходится…

- Прочти чего-нибудь, а?

Вот ведь наглая морда!
Последнюю рубаху, можно сказать, отдал этому олуху, а ему все мало.
Развлечений теперь подавай…

- Ну, прочти, - конючил бомж. - Я стихи очень жутко люблю! А у нас только Лолитка их знает. И то, половина — частушки похабные.

- Ладно, черт с тобой.

Глеб прикрыл глаза, собираясь с мыслями.
Отчего-то пришло на ум: все реки, текущие с востока на запад — это реки забвения…
А еще  в памяти всплыл шестипалый барон с его жовиальным вожделением дополнительных жизней.
«А ведь я завидую ему. Ненавижу, боюсь и… завидую. Какая нелепость».
 
Бомж легонько дернул его за рукав - не спи, мол, замерзнешь.
Ах да, стихи...

- Как год без сна. Как сон без дна. Как гул ста рек. Мне мал мой век.

Глебу и впрямь стало как-то неуютно и тесно. Чертов барон!
Хотя... при чем тут он?
Это кургузый зипун давил на грудь и жал в плечах.
Внезапная, но отчетливая догадка сверкнула в мозгу: «А ведь это Бобринский мне подсунул конверт».

- Красиво, - бомжонок томно вздохнул. - Непонятно, но здорово! Год без сна… Это ты про Бироныча, что ли?

- Нет, про себя.

Любитель поэзии сочувственно хмыкнул:

- Бессонница мучает?

- Типа того… Точнее, кошмары. Боюсь проснуться не в себе. Представляешь - открываешь глаза, а вместо тебя кто-то другой?

Туманный ответ озадачил Прохора.
Он сдвинул ушанку на лоб и почесал ногтями темя.
Такой ерунды он представить не мог…

- А я тоже стихи сочиняю, - признался кладбищенский менестрель, ни с того ни с сего. - Хочешь, прочту?

- Валяй.

Бомж снова двинул ушанку - теперь на затылок.

- Оно, правда, маленькое — стихотворение… Но от чистого сердца: «Сидит бухарик, жует сухарик». Вот…

- Потрясающе! - похвалил Глеб поэтический труд. - Коротко, но мощно. Всегда мечтал о таком лаконизме.

Последнего слова Прошка не понял, но на всякий случай улыбнулся польщенно.

Глеб огляделся.
Кладбище…
Что он тут делает?
В этой фуфайке… С этим письмом…
Он поднял голову - над ним дрожала звезда.
Незнакомая. Чужая. Звезда вообще…
Какое печальное слово — «вообще».
Какая тоскливая звездочка. Звездочка-дочка…
Еще бы ей не дрожать — космос не сахар.
В космосе холодно.

Звезда подмигнула Глебу слезящимся глазом.
«Что-то меня на лирику потянуло. Совсем, блин, раскис. Прав бородач: жизнь наша пена, а мы — пузыри. Черт, как я устал! Какой собачий холод. Какой нескончаемый день...».

- Я тоже люблю на них глазеть. На звёзды, на эти…

Бомж, прощелыга!
Он еще тут?

- Особенно на Луну. Знаешь, Бироныч сказал по секрету, что Луна — это тоже звезда. Не веришь? Зря! Бироныч наобум болтать не станет, он на этом деле собаку сожрал.

- Не сомневаюсь, - пробурчал Глеб в ответ.

- И Кролик любил на Луну любоваться. Сунет в небо мордасово, и ну в нее пялиться. Убежденный Лунатик!

Бомж покрутил у виска указательным пальцем, хотя слово «лунатик» произнес с большим уважением.

- И звездами он тоже не брезговал. Все мечтал о какой-то своей… Знаешь, что он сказал перед смертью? Историю. Вроде бы про нее, - Прошка ткнул пальцем в небесную искорку, - а вроде и нет…