Ответ М. Вахидовой профессору Дадиановой

Дадианова Т. В. – доктор философских наук, старший научный сотрудник ЯВВУ ПВО, член Союза журналистов России.
Создатель и редактор журнала-газеты «Ярославская культура»,
профессор Ярославского филиала Московской финансово-юридической академии.
http://yarcult.org/literature/journalism/dadi/ 
http://yarcult.org/literature/journalism/dadi/2103...



«Я ЛЬ ВИНОВЕН В ТОМ...»
Или
Ответ М. Вахидовой профессору Дадиановой

«Резонно... Нашим «салом» — по мусалам»
М.И. Зуев

В интернете время от времени появляются статьи и даже книги, с претензией на опровержение моих исследований по Лермонтову и Толстому. Говорю — с претензией, потому что никто из этих авторов не приводит контраргументы, — все больше эмоциональное неприятие: «Ишь чего захотела?!.. Не отдадим!..».
И потому, когда появилась статья Т.В. Дадиановой «Тайны Михаила Лермонтова», мало отличающаяся по стилю, слогу и доказательной базе от таких статей-однодневок, я предпочла отмолчаться, тем более что автор не приглашала к диалогу — она просвещала…
Но Максим Иванович Зуев, со свойственным ему юмором и иронией, цитируя из этих «Тайн…» самые, на его взгляд, смелые пассажи, стал ими же отбиваться от таких «оппонентов». Совсем, как у Чехова: «ейной мордой… в харю тыкать».
Но статья — не селедка, ее с хвоста не начнешь чистить, поэтому начнем с головы: Кто такая Дадианова?
Не то с ленцой, не то делая кому-то одолжение, профессор взялась за тему, которую никогда бы не коснулась, если бы не Вахидова…

Но, для начала, объяснимся:
Первое. Предварив данную работу подробной биографией Т.В. Дадиановой, мы избавили себя от необходимости из ее же жизни приводить в дальнейшем доказательства, подтверждающие и разъясняющие причину тех или иных поступков человека, по крови родителей (а не дальних предков) принадлежащего двум разным народам.
И второе. Статья профессора Дадиановой, с незначительным сокращением, лежит в основе нашего исследования, что должно исключить обвинения в наш адрес по части подмены понятий, передергиваний смыслов и прочего.   

«В октябре 2014 года все прогрессивное человечество будет отмечать 200-летие…»; «Многие исследователи активизировались: скрупулезно вчитываются в строки великого поэта…», «Дневников своей трудной, тернистой жизни он не вел, поэтому ученым приходится выуживать информацию…, выявлять мотивацию порой парадоксальных его поступков с отцом, сослуживцами, любимыми женщинами. А из них слагается характер человека…». — Дадиановой ли не знать такое! Всей своей жизнью подтвердившей, что Вахидова абсолютно права, когда пишет и говорит, что Лермонтов был чеченцем по рождению и по менталитету. Иначе, чем объяснить, что ростовчанка Дадианова, бывшая замужем за русским и осевшая навсегда в русском городе Ярославле, всю жизнь прожила и живет со свернутой в сторону далекой Осетии шеей?
«Родина бывает только одна»! – не правда ли, Тамара Владимировна?   
«В её генах бурлит кавказская кровь и казачья», — объясняет нам эту ее любовь к Осетии и осетинам Анастасия Редькина, «член осетинской диаспоры в Ярославле».
«Не может такого быть! Она русская!» — должны были бы мы вскричать, отстаивая «казачью» кровь в генах Дадиановой — каких-то четыре студенческих года — в Осетии и 64 и более — на русской земле! С русским мужем! В русской семье, на русской культуре взрастив своих русских детей, не может Дадианова быть осетинкой, заниматься историей Осетии, традициями и культурой осетинского народа как осетинка! Как не может ее дочь Настя, в которой капля крови дедушки-осетина, быть «членом осетинской диаспоры»! (Ушел же к азербайджанцам Муслим Магомаев, и не взбурлила в нем порция чеченской крови!..)
Не может быть!.. Как не может, в глазах Дадиановой, Лермонтов принадлежать чеченцам, хотя, не через кого-то, а сам лично (!) громко, публично признается, что «от ранних дней кипит в крови» его мятежная горячая чеченская кровь! Не зря же дочь подчеркнула именно это: не течет кровь, а «бурлит»! В чем убеждают нас ярославцы, которых она уже достала осетинской темой: «бесстыжей пропагадной культуры Алании...»!
Не из уха в ухо осетинской диаспоры идет эта «пропаганда», а широко развернута в газете «Ярославская культура», которую десять лет назад специально для этого Дадианова и создала, якобы с целью: «дать возможность местным поэтам и художникам открыто высказываться о наболевшем…», «ну... на самом деле ЯК известна, скорее, не возможностью местным поэтам и художникам высказать наболевшее, а бесстыжей…» и далее по тексту, что приведен выше, — узнаем мы, заглянув на ярославский форум.
Не Вахидова возмущена, а культура ярославская вопиет: сколько можно? Не засланный ли казачок эта Дадианова, которая своей статьей «Икона «Толгская Богоматерь» — трофей из Алании» даже тишайшую монахиню возмутила, и не в том же 2009 году, а спустя еще пять лет!
«Друзья, если вы внимательно вчитаетесь между строк, пыл «революционного открытия» поубавится. В статье значительное место отводится перипетиям княжеских усобиц, автор высказывает множество догадок, не подтверждая их существенными фактами и, если Вы заметили, об иконографии самого образа практически ни слова. Что с того, что в Грузии не растут липы? Разве это подтверждение того, что образ Толгской Тронной (ГТГ) написан именно в Алании?.. Монастырскими преданиями не стоит пренебрегать…» — Инокиня Спиридона, Ярославль, Толгский монастырь» 14 августа 2014 г.
Не инокиня покинула стены монастыря, чтобы в миру дискуссии вести, а Дадианова достала ее в монастырских стенах!..
Вот, какая сила просыпается в человеке, когда «кровь бурлит»! И это тоже о Лермонтове, Тамара Владимировна!
«И возвестят об вашей казни /Преданья темные молвы!» — написал 20-летний Пушкин. Это ему ответил 20-летний Лермонтов: «Нет, нет, не будет он спокоен, /Пока из белых их костей, /Векам грядущим в поученье, /Он не воздвигнет мавзолей /И так отмстит за униженье /Любезной родины своей».
Пушкин говорит о казни непокорных горцев, а Лермонтов — не о казни русских, а как чеченец, — об отмщении им за унижение Родины! И в том, и в другом случае — до последнего человека на противоположной стороне, т.е. — беспощадно!
И кто из них — русский?
Это, если «скрупулезно вчитываться». А можно по-другому? Оказалось, можно. И Советское литературоведение тому ярчайший пример! Но Вахидова не к 200-летию подсуетилась, а когда в 1994 году на ее землю вновь вернулась «черная зараза» и вновь «Мечети, кровы мирных сел — /Всё уничтожил русский воин...».
Доколе? — хотелось понять.
Признания Лермонтова и Толстого были настолько ошеломляющими, что запечатали уста ученых на долгие десять лет. Они и сейчас опасаются цитировать их тексты, предпочитая скрести по сусекам в канцеляриях, дабы отыскать там документы, которые при жизни ни один, ни другой в глаза не видели, но в будто бы «архивах лежат».
Но если и сто, и двести лет не приближают вас к этим «документам», стоит ли внушать читателю, что не все архивы еще разобраны?
Может, стоит, наконец, прислушаться к самим классикам? И тогда приходит понимание: «Анализируя произведения, невольно часто задаешь вопросы, почему так поступают лермонтовские герои, да и он сам именно таким образом?.. Действительно, не каждый читатель может вчитываться…». —
Очень правильные выводы, профессор. Но это нужно было сделать до того, как Вахидова стала переводить русские тексты на русский язык, чтобы научить «вчитываться» каждого читателя, не исключая самую читающую публику — ученых.
«Речь идет не только об умении красиво произносить произведения», — и здесь аплодирую Вашему озарению: в 1999 году в ИМЛИ участники Пушкинской научной конференции с умилением и пиететом слушали Валентина Непомнящего, который читал им наизусть весь (!) роман в стихах «Евгений Онегин». А я — наивная дикарка — пришла со своими открытиями, в корне меняющими советскую пушкинистику, и вынуждена была ждать, когда закончится эта «научная дискуссия» и, наконец, приступим…
Но, артист сорвал аплодисменты, комплименты… И? — Занавес!
Вот так почивала наука на лаврах, когда в нее вошла Вахидова, пытаясь, как Вы правильно заметили: «понять поступки действующих лиц и спрятанные тайны писателя».
Теперь, когда и Вас, невольно вынудили «вчитаться» в Лермонтова, как много вопросов посыпалось на Вас, профессор: «Почему, участвуя в дуэлях с Барантом и Мартыновым, он стрелял в воздух? По какой причине добиваясь благосклонности той или иной женщины, резко обрывал отношения с ними? Отчего, будучи состоятельным молодым человеком, не мог жениться на любимой? Что тормозило его попытки выйти в отставку? Почему его храбрость не замечало начальство и обходило в наградах? Что же заставляло Лермонтова быть едко саркастичным и резким с коллегами? Он постоянно ощущал себя тревожно и дискомфортно, словно, «не в своей тарелке», находился в последний год жизни в депрессии. Какова причина странности, которая потом стала его характерной чертой?».
Не появись Вахидова со своими исследованиями, в которых, наконец-то появились ответы на все эти и другие вопросы, стали бы Вы именно так ставить свои вопросы? Вы же не студентка, не аспирантка, не начинающий ученый, — профессор! А сколько самых принципиально важных вопросов по Лермонтову, оказывается, Вы с лёту можете накидать! А если углубитесь в тексты, так вообще не вынырните, потому что поэт похоронил свои тайны в глубинах души своей, как на дне океана!   
«С раннего детства он резко выделялся от окружающих своей необычной внешностью: с черными, как угли глазами, смуглый, темновласый и кудрявый. И.А. Гончаров, учившийся с ним в Московском университете, отмечал, что Мишель «был с чертами как будто восточного происхождения». Другой сокурсник П.Ф. Вистенгоф запомнил, как его «темно-карие большие глаза пронзительно впивались в человека». — Наконец, взглянули Вы в лицо Михаила, услышав именно этих его «сокурсников», а значит, тех, кто ежедневно имел возможность видеть этого юношу необычной для русского человека, но типичной для кавказца, внешностью. Но, право, не стоило приписывать ему кудри, что не подчеркивалось в его внешности ни одним из его современников, но Ваш намек понятен: однако кудрявых чеченцев тоже немало...
«Занимаясь искусством и эстетикой, я увлеклась физиогномикой. Интуиция подсказывала мне, что Михаил Юрьевич изначально имел бурный темперамент... Северные люди в сравнении с южанами: терскими, кубанскими, донскими казаками и кавказцами более сдержаны, медлительны, рассудительны». — Пишет профессор Дадианова, специалист еще и по физиогномике, но доверяющая больше своей интуиции... Однако ни физиогномика, ни интуиция не подсказывают профессору в Лермонтове черты шотландского горца! Запомним это. Но как было не пристегнуть сюда «терских, кубанских и донских казаков», перенявших не только темперамент у чеченцев, о чем в свое время писал Лев Толстой, заинтересовавшись этим сходством. И как не понять ярославцев — жертв этой «бесстыжей пропаганды»!
«Это все отражается и в музыке: у южан музыка отрывистая, и главенствует в ней ритм. А казаки, как известно, в своих генах имеют русские и кавказские корни. Я стала «копать» в глубины генеалогического древа Лермонтова, заинтригованная необычностью внешности и характера юного Мишеля», — продолжает профессор свою невинную игру, позволяющую ей подменять понятия и проталкивать казаков дальше, а читатель сам должен догадаться, что под «южанами» затаились осетины. Но Дадианова сказала, значит, — сделает: она «стала копать», когда ее разбудили...
Как в старом еврейском анекдоте: Мать будит сына: «Кто рано встает, тому Бог подает!» Встал Мойша в пять утра, надел новые костюм, ботинки и вышел на улицу. Только завернул за угол, как его раздели, разули. Возвращается домой, мать в ужасе: «Что случилось?» «Видно, кто-то встал раньше меня!» — ответил сын.
Вот так и с Дадиановой, когда она, отыскав, наконец, лопату, решительно взялась «копать», — она стала свидетелем того, что Вахидова уже давно выстроила на месте котлована Дом, имя которому отныне — Лермонтов-Таймиев. В 65 лет не начинают, профессор, не так ли Вас с гордостью представила годом раньше газета «Южная Осетия»: «доктор философских наук, профессор филологических наук»? (№ 127, 8 октября 2013 г.)
«Чутьё в те юные годы сначала подсказывало мне, что он черкес», — пристроилась профессор к чутью Мережковского, который «в те юные годы» свои уже унюхал, что в Лермонтове на запах – «иная» порода! Ну не везет Дадиановой с теми, кто рано встает. И тогда она поняла, что в Лермонтове и во всем, что связано с его именем, настораживают не только запахи и звуки. Например, ее «насторожило», почему «имение бабушки Е.М. Арсеньевой называться стало Тарханы, а не Яковлевское и Васильевское, как ранее. Почему дали ему тюркское название? У кавказцев есть такие фамилии (например, Тархан-Моуравов, Тарханов и т. д.)». —
А у чеченцев есть слово «терхи» в значениях: «сруб колодца; выступ (здания, фундамента и т. п.); полка для книг, посуды». Что ближе по смыслу для окультуривания нового места, не правда ли? И что?
Но, если не «копать», а просто кликнуть мышкой, то можно тут же попасть на страницу в Википедии, авторы которой не поленились заглянуть в Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, чтобы прочесть:
«Тархан — слово монгольского происхождения. В монгольском языке оно имеет два значения: свободный от податей, благородный, и художник или мастер. На Кавказе тархан (свобода от податей) даровалось при персидском правительстве армянам, а в Грузии — крепостным крестьянам. Грамота на тарханство называлась у армян тарханашугт».
Очевидно, среди русских дворян слово это было в ходу, когда они бахвалились друг перед другом, демонстрируя эти самые тарханы, полученные их предками, бежавшими на Русь из Орды, что прибавляло их роду сразу несколько веков. С другой стороны, русские дворяне вообще предпочитали русскому иноземное происхождение своего рода. Вот им всем и утерла нос Елизавета Алексеевна, догадавшись, не без подсказки, наверное, мужа Арсеньева-Юсупова, переименовать купленное имение. Но какое это отношение имеет к Михаилу и его происхождению, которым пока даже не пахнет?!
«Вдаваясь в генеалогию рода, выяснила, что родная сестра бабушки Михаила Лермонтова — Екатерина Алексеевна Столыпина вышла замуж за удалого боевого офицера, любимца А.В. Суворова — Акима Васильевича Хастатова (армянина, по происхождению)». — Вот как надо было писать Вахидовой: «вдаваясь… выяснила»!.. А она, наивная, просто прочитала у лермонтоведов — предшественников и приняла к сведению чужую работу. Без всяких потуг с ее стороны. Иначе это было бы исследование не лермонтовских источников, а, скажем, — по Гоголю, Чехову…
 Но, повторив, что он был «любимцем А.В. Суворова», — профессор пополнила ряды советских мифотворцев. — И без этих реверансов всем понятно, что Аким Хастатов не остался бы незамеченным Суворовым, хотя бы в силу своей нерусской внешности.
«Он родился в Кизляре, был полиглотом, знал много языков и обычаев». — Отмечает достоинства генерала профессор, напуская тумана… «Много… обычаев» — весьма любопытно: выходит, знал и чеченские обычаи? Или особенно чеченские обычаи? Поскольку жил на Тереке, на отнятых чеченских землях, и в окружении чеченских сел.
Но, когда пишешь: «много…», то есть возможность, потеснив местных гребенских казаков и кумыков, втиснуть туда и осетин?.. Для кого осталось секретом, что армяне были в то время везде: «и в лавке, и в гостинице…» — в том числе и на осетинских землях? Империя ставила тогда на армян, исповедующих христианство, не совсем доверяя даже православным грузинам. Но это другая тема...
«Выйдя в отставку в чине генерал-майора, поселился недалеко от заставы Ивановская. С некоторыми абреками наладил контакты и даже водил дружбу». — Прервемся. Этот абзац нужно разбить на отдельные предложения, иначе получается, что перед нами профессор кислых щей, а не филологических наук. «Недалеко от…» — это в станице Шелковская? Это в селе Парабоч? Чтобы не прописать, что усадьба Хастатовых, аж с 1760 года (!) и до дней сегодняшних, находится на чеченской земле в селе Парабоч (Парабочевское), профессору понадобилась эта загогулина с «заставой Ивановской» (к ней мы еще вернемся ниже), с абреками которой «наладил контакты и даже водил дружбу»? Ну а кто же не знает, что «абреки» — это суть — чеченцы? 
Вообще удивительное невежество проявляют российские профессора и, главное, бахвалятся им демонстративно, когда с ученым видом знатока несут ахинею, выдаваемую ими за некие знания в той или иной области, когда они пишут о Кавказе, о кавказцах, и, в частности, о чеченцах. Началось это не вчера и не завтра прекратится.
Так «знаток кавказских обычаев» Л.П. Семёнов, оставил в своей работе свое понимание этого явления: «Абрек — человек, ушедший в горы, живущий вне власти и закона, ведущий партизанско-разбойничий образ жизни; первоначально — кавказский горец, изгнанный родом из своей среды за преступление, обычно убийство». («Лермонтов и фольклор Кавказа», Пятигорск, 1941, с. 30)
«Обычно» за убийство чеченцы убивали, а не изгоняли… Это называлось кровной местью. И что значит – «ушедший в горы», если в то время всех равнинных непримиримых чеченцев выдавливали в горы, где они и обживались горными аулами, а абрек — это одиночка, никому не доверяющий уже потому, что обязан думать о личной безопасности.
«Живущий вне власти и закона»? — Там, где человек один, не может быть априори ни власти, ни закона, а значит — это уже бессмыслица. Абрек — это горец, которого за его несгибаемость, мужество, отвагу, оккупант ставит вне закона, обрекая его на одиночество в надежде, что безысходность вынудит его смириться и прийти с поклоном. Но абрек предпочитает одиночное сопротивление, и уже этим опасен власти.
Гимном абрекам звучит стихотворение Марины Цветаевой из цикла «Стихи к Чехии». Процитируем из него:

Лес мой, кругом,
Куст мой, кругом,
Дом мой, кругом,
Мой — этот дом.
Леса не сдам,
Дома не сдам,
Края не сдам, —
Пяди не сдам!
Лиственный мрак.
Сердца испуг:
Прусский ли шаг?
Сердца ли стук?
Лес мой, прощай!
Век мой, прощай!
Край мой, прощай!
Мой — этот край!
Пусть целый край
К вражьим ногам!
Я — под ногой —
Камня не сдам! ... —
Немцы! — весь лес.
— Немцы! — раскат
Гор и пещер.
Бросил солдат.
Один — офицер.
Из лесочку — живым манером
На громаду — да с револьвером!
Выстрела треск.
Треснул — весь лес!
Лес: рукоплеск!
Весь — рукоплеск!
Пока пулями в немца хлещет —
Целый лес ему рукоплещет!
Клёном, сосной,
Хвоей, листвой,
Всею сплошной
Чащей лесной —
Понесена
Добрая весть,
Что — спасена
Чешская честь!
Значит — страна
Так не сдана,
Значит — война
Всё же — была!
— Край мой, виват!
— Выкуси, Герр!..».

Если все «разбойники» у чеченцев такие, то представляете, какие у них герои?..
Но вернемся к брошенному абзацу и посмотрим, что там накопала профессор Дадианова.
«Так, к примеру, к нему не раз наведывался предводитель чеченских народных мстителей Б. Тайми». — «Не раз наведывался» — это, конечно, «по-научному», а «предводитель народных мстителей» — это нечто среднее между предводителями дворянства в Российской империи и «Неуловимых мстителей» из фильма 60-х годов режиссера Кеосаяна. Короче: «Вы нам только шепните /Мы на помощь придем», — как писал Р. Рождественский. И на десерт: «Б. Тайми», то бишь — Биболт Тайми. — Вот здесь проявлена такая профессорская скрупулезность, что мне захотелось самой себя и высечь! Чеченка, а не знаю, как пишется по-настоящему имя «предводителя чеченских народных мстителей»! По-русски прописываю (!!!) в статье на русском языке, в то время как нужно «по-научному» — с элементами билингвизма: имя — на чеченском, а статью — на русском языке писать. Да простит меня «Балта» Исаев — кунак Льва Толстого, имя которого на родном языке произносится «Bolt» — с долгой «о».
Да будет Вам известно, профессор, «Тайми Биболт» означает, что Биболт — сын Тайми. Вы же не это хотели уточнить? 
«Ему под стать была и жена, хоть и гораздо его моложе, но отважная. Не боялась налетов черкесов и чеченцев». — Это «под стать» Таймиеву отвагой? Странный переход для специалиста, не находите? «Моложе, но отважная. Не боялась…». Как Вы себе это представили? А вот армия боялась и такие крепости неприступные понастроила!.. Одни названия чего стоят, о чем еще поговорим. Не догадались, наверное, просить защиты у Екатерины Алексеевны, или хотя бы стараться быть ей «под стать». Столыпинские женщины, конечно, отличались статью гренадеров, но не настолько же!.. И зачем ей было бояться «налетов черкесов»? Где она, где черкесы? — На какого невежду расчет, профессор?
Но, наверное, если смотреть из Ярославля, то все очень даже «рядом» и можно продолжать в этом же духе: «Ранее ее муж вместе с А.В. Суворовым круто расправились с черкесами». Представляете: «ее муж» «вместе с Суворовым» (!), т. е. Суворов был в подчинении у ее мужа?.. «Круто расправились», т.е. истребили черкесов, хотела сказать профессор, и внуки тех черкесов должны были, по интернету, разыскать адрес вдовы Хастатова в далекой Чечне и отомстить ей. Но не на ту напали!..
«Она была сильна не только духом, но и статью… Даже когда в 1809 году умер ее муж, она, не боясь, продолжала в тех беспокойных краях жить, достойно управлять имением и усадьбами. Прикупила земли на Горячих водах, так ранее назывался Пятигорск и на Кислых водах (в Кисловодске)».
О том, кем был «любимец Суворова» в глазах Петербургского общества, можно узнать из «Записок» Александра Тургенева: «Одна из девиц дочерей Алексея Емельяновича, заметив в зеркало на лице расположение к образованию морщинки, выслушала благосклонно генерал-майора армянскаго племени и закона, Хастатова, и приняла предложение соединиться узами законнаго брака.
Боже мой! какой гвалт в Москве белокаменной подняли заматорелыя княжны, графини и просто дворянския дщери! кричат как беснующийся Ледрю-Ролен в клубе комунистов (1848 г.), кричат как благородной девице вступить в супружество с армянином! Да знает ли, несчастная, что у Ария на вселенском соборе утроба лопнула! Да ведь она погубила свою душу! Как ее не остановили, не растолковали ей греха (тогда дамы не знали различия исповедания армянской церкви и учения Ария); казалось — о чем было столь много безпокоиться заматорелым девам благороднаго сословия? госпожа Хастатова в супружестве была счастлива, генерал Хастатов был человек добрый, благонамеренный, его любили в обществе, и она, супруга его, лучше всех заматорелых княжен и графинь ведала, что у супруга ея, ген. Хастатова, трещины на животе нет и все части тела его состоят в должном виде и надлежащей исправности!».
Вот такие просвещенные были столичные дамы в высшем свете, мужья которых цивилизовали в горах «хищников».
Что касается «сильной стати» Хастатовой, то и на этот счет не умолчал А. Тургенев: «Девицы, дочери его, почтенныя благородныя дамы; сложение дам елизаветинскаго века, плечистыя, благообъятныя, благоприятныя! Бюст возвышенный опирался на твердом, массивном пьедестале, но природа, наградившая их щедро во всех отношениях, наделила девиц неграциозным длинным носом…». — Похоже, сам Бог велел быть Екатерине женой армянина!
Но эта «сильная стать» очень пригодилась вдове генерала, когда она судилась с армянскими родственниками, о чем еще поговорим ниже.
Опустив незначительные семейные подробности Хастатовых из статьи профессора, остановимся на весьма интересном: «Вторая дочь сестры бабушки — Мария вышла замуж за Павла Петровича Шан-Гирея из Кизляра. Была в дружбе с матерью поэта — Марией Михайловной». —
«Была в дружбе»! Об этом же прописано и в Лермонтовской энциклопедии В.А. Мануйлова. (С. 617-618) Но, когда и как случилась и развивалась эта дружба, не пишет никто, кроме Вахидовой. Могут ли дружить девочка Мария с девушкой Марией, если одна живет в Чечне, другая — в Пензенской губернии, одна младше другой на пять лет и одна в 1816 году (?) выходит замуж (ЛЭ, там же), а другая в «1814» году уже мама? Онлайн, как мы понимаем, — исключается. Но две Марии действительно были короткое время рядом, вопрос только в том, где именно, на чьей территории? Ответы на эти вопросы пугают лермонтоведов, предпочитающих не развивать эту тему.
«Потом поселилась рядом с ними в Тарханах... Она заботилась о племяннике, как и о родных сыновьях: об Алексее, Николае и Акиме Павловичах. Именно с последним, Акимом, учился и дружил Лермонтов (тогда так писалась его фамилия) в Тарханах. Он был на 4 года младше Мишеля, как впоследствии сам отмечал… Год рождения Акима Шан-Гирея, как он сам отмечал, — 1815. Тут обнаруживается загадка или тайна, означающие, что Михаил Лермонтов родился в 1811 году, а не 1814! Отчего бабушка допустила это?» — хороший вопрос, надо признаться. Действительно, как могла такая ушлая бабушка, которая и себе приписывала до конца жизни, «проживая» год за два, а то и три, не подумать о том, что дети имеют довольно цепкую память, это потом ветер гуляет в голове, но все, что происходило с нами в детстве, остается в памяти навсегда. И если Аким помнит, что был значительно моложе Михаила, которые, согласно официальной версии, выходят погодками, то веры больше ребенку, осознававшему еще тогда эту разницу в возрасте. 
«(С.А. Андреев-Кривич считал, что Аким был младше даже не на четыре, а на пять лет)!» — озадачивается профессор на пустом месте: речь может идти просто о месяцах: кто-то в начале года, кто-то в конце. Но как подсуетились лермонтоведы, поторопившись записать Акима Шан-Гирея 1818 (!) года рождения, а не 1815, считая, что они лучше его знают, когда он родился, если заявляет, что он был моложе Михаила на четыре года. (Ниже в «отзыве» Екатерины Хастатовой Кизлярскому суду за 1818 год мы прочитаем, что Марии в 1818 году — 18 лет, и что она находится при матери, т.е. вообще не замужем. В противном случае, она должна была бы прописать, что в 1818 году у нее родился или ожидается рождение еще одного иждевенца, не говоря уж о папеньке младенца.)
Но и эти цифры, прямо скажем, ни о чем. Спросите любую публичную даму о ее  возрасте, и она вас очень сильно удивит, скостив себе даже не один десяток лет, нисколько не смущаясь перед теми, кто ей даже в затылок не дышал, но умудрился серьезно «обойти по годам» не желающую стареть кокетку!
Что касается написания фамилии, то пора, наконец, уяснить раз и навсегда, что так писались все фамилии в то время, скорее всего из-за отсутствия четких правил на сей счет. Например, те же Столыпины, писавшиеся и СтАлыпины! И т.д. К испанскому Лерме и шотландскому Лермонту это не имеет никакого отношения.
«Арсеньевы тоже имели замысловатое генеалогическое древо», — усмотрела Дадианова еще одну загогулину и в тысячу первый раз изложила известные каждому школьнику факты о Дмитрии Донском, Аслане Челебее, его сыне Юсупе… — Но, главное, правильно подать, — как в первый раз!.. Добытое потом и кровью!..

* * *

«Кто был отцом?» — вынесенное в заглавие следующей части должно, по мнению профессора, заинтриговать, поэтому она берет сразу быка этого за рога: «А теперь коротко о том, кто был биологическим отцом М.Ю. Лермонтова? Ицхак Райз (Моше Надир) — американо-еврейский писатель (1885-1943) считал, что им был французский еврей Ансельм Леви — личный лекарь бабушки. Доктор ездил в Горячеводск на лечебные ванны вместе со Столыпиными: с двоюродным дедом Мишеля Афанасием Алексеевичем в 1817 г.» —
Прервемся, чтобы выразить Моше Надиру слова благодарности за то, что у него не было сомнений в том, что Юрий Петрович точно не был отцом Михаила! Дальше, «считать» можно, что угодно, а вот доказать не получится — и Моше «американо-еврейскому» и Дадиановой.
Ансельм Леви был приглашен в Тарханы Арсеньевой только после смерти Марии! И не как «личный врач бабушки», а к внуку. Но нужно не знать совсем Арсеньеву, чтобы допустить, что она после стольких трудов и потерь ради спасения чести дочери, чести своей фамилии и своего рода, вдруг закрыв на весь этот позор глаза, могла взять в дом того, кто был всех мук ее причиной!.. Давно ли она кричала: «Проклинаю!..» в лицо несчастному Юрию Петровичу за меньшее зло?!    
«А до этого — с его прадедом Алексеем Емельяновичем в 1813 г. и в 1815 г.» — пристегнула Дадианова врача Леви к отцу Арсеньевой, который не раз выезжал из Пензы на Кавказ, и, наверное, не без личного доктора, кем бы он ни был, но, написав «с его прадедом», она сочла это убедительным для того, чтобы сузить круг, в центре которого находится Михаил.
Настоящий исследователь спросил бы себя: что это за годы? И понял бы, что и 1813 и 1815 годы – это самый разгар драмы, в которую были вовлечены все – включая старика Столыпина и губернатора Сперанского, а закончилось все через два года чудовищной трагедией: умирает дочь Арсеньевой, осиротив шестилетнего сына и надорвав физические силы своего деда – этого самого Столыпина, который, направляясь в свою Столыпиновку на Кавказе, уйдет вслед за внучкой в том же году.
С другой стороны, кто сказал, что Пенза и Тарханы – это одна деревня, в которой утром, подав пилюли Алексею Емельяновичу в Пензе, вечером можно пойти осматривать в Тарханах «золотуху» его внука? Но как найти другого еврея, который бы и с «прадедом» был рядом и с бабушкой, и с мамой Михаила? Т.е. мог бы оказаться в нужное время в нужном месте?!
«Среди прибывших на Горячие Воды в разные годы значатся близкие родственники М.Ю. Лермонтова: в 1813 и 1815 годах — двоюродная бабушка поэта «г-жа генеральша Екатерина Хастатова из Ивановской крепости, при ней людей — 7»; в 1814 году — двоюродный дед Афанасий Алексеевич Столыпин; в 1815 — прадед Алексей Емельянович Столыпин; в 1817 году — дядя Павел Иванович Петров.…», — писал С.И. Недумов в своей книге «Лермонтовский Пятигорск», тщательно выписывавший информацию из журналов, куда вносились все, кто принимал те или иные ванны, вплоть до цен за билеты. (Лермонтовский Пятигорск. Посетители.) Однако доктора «Левиса (Левиза)», как пишет его фамилию Недумов, рядом с именем Столыпина нет, как нет и второго человека, бывшего с ним рядом, как, например, с его дочерью Екатериной — 7 человек!
Но, если мы посмотрим у С.И. Недумова информацию за 1825 год, то узнаем, что «Домашние врачи, к числу которых принадлежал и приезжавший в 1825 году в свите Е.А. Арсеньевой доктор Левиз, не имели, конечно, необходимой подготовки, и их роль ограничивалась наблюдениями за здоровьем своих пациентов». — Но Дадианова не читатель, она писатель, поэтому сама копает… Посмотрим, на что она наткнулась еще.   
«Через 20 лет после Моше Надира пушкинист Виктор Азарьевич Гроссман — автор знаменитого романа «Арион», тоже ссылаясь на лермонтовский еврейский поэтический цикл, счел отцом Михаила еврея А. Леви». —  Продолжает профессор, будто хочет напомнить некогда уже доказанное. А может, стоило тут же перепроверить и эту информацию и не позориться, повторяя чужие глупости, каким бы знаменитым не был ее носитель?
Что было известно об Ансельме Леви к 1981 году, когда Мануйлов с основными лермонтоведами составлял Лермонтовскую энциклопедию?

«ЛЕВИ;, Левис (Levis) Ансельм, домашний доктор Е.А. Арсеньевой, франц. еврей. Приглашен в Тарханы для наблюдения за Л., к-рый был слабым ребенком. Ездил с Л. и его бабушкой в Горячеводск в 1825. Лит.: «ОЗ», 1825, № 64, авг., с. 260; Мануйлов (5), с. 35-36; Воспоминания, 1972, с. 32, 74, 150, 422».

Что имеем? Французский еврей, приглашен в Тарханы, но неизвестно откуда, специально для Лермонтова и сопровождал бабушку с внуком на Кавказ только в 1825 году.
Посмотрим ЛЭ на странице, посвященной Столыпину:

«Алексей Емельянович (1744-1817), прадед Л., отец Е.А. Арсеньевой. Пенз. помещик и губ. предводитель дворянства (1787-90). Учился нек-рое время в Моск. ун-те; ценил значение просвещения и дал сыновьям отличное образование. Владелец одного из лучших крепостных театров в России. Нажил большое состояние на винных откупах. Мария Афанасьевна (урожд. Мещеринова), жена Алексея Емельяновича. Лит.: Записки А.М. Тургенева; Вигель Ф.Ф., Записки; Мануйлов; Мануйлов; Мануйлов; Иванов С.; Вырыпаев; Вырыпаева; А.Н. Радищев, В.Г. Белинский».

Разумеется, с указанием всех страниц и т.д., чтобы оттенить имена. — Впечатляет, правда? Все по-научному! Сколько народу приведено в свидетели, но про Леви — ни слова! А все остальное потешило бы Тургенева, и на «Записки» которого ссылаются столпы лермонтоведения.
Не забудем и про ученика Мануйлова, который, судя по всему, пошел дальше своего учителя. Заглянем в «Летопись», составленную В. Захаровым:

«1818-1819. Ансельм Леви (Levis) — немецкий еврей, поступил на службу к Е.А. Арсеньевой, став домашним доктором ее внука, который был очень слабым и болезненным ребенком. Еще в 1804 г. Леви защитил в Геттингенском университете, известном своими традиционными научными связями с Россией, докторскую диссертацию. Он был специалистом по кожным заболеваниям у детей. В Россию Леви приехал, вероятно, в 1804 г., но точно известно, что в 1806 г. он уже практиковал в России. Лермонтов, по мнению Б.А. Нахапетова, вероятно, болел золотухой, поэтому бабушка и пригласила для внука специалиста. По обнаруженным Нахапетовым документам (?), в 1819 г. Леви получил подтверждение своих докторских прав, до этого он числился в списках врачей под рубрикой «практикующий» [Нахапетов, 2002, 14]; [Нахапетов, 2008, 121-125]; [Беличенко, 22 и др.].

В. Захаров действительно превзошел учителя: Леви еврей, но не французский, а немецкий! (Наверное, поэтому в ФС офицера Лермонтов укажет, что владеет немецким языком! – подарок от меня Дадиановой) На службу поступил к Арсеньевой, и тоже к ее внуку, интересен был исключительно как детский специалист по кожным заболеваниям. Но, очевидно, получив «подтверждение» доктора медицинских наук, оставил частную практику: в 1818 году приглашен, в 1819 году оставил Тарханы.
Выходит, что Гёттингенский университет в России не котировался? Еще в 1804 году, «защитив» там «докторскую диссертацию», Ансельм Леви в России 15 лет (!) доказывает, занимаясь частной практикой, что он стоит большего, чем просто домашний врач для дворянских отпрысков?!
Тогда что такое этот университет?

ГУ «Основан был ганноверским курфюрстом Георгом-Августом (королем Великобритании) в 1734 году и заработал три года спустя. В продолжение XVIII века университет быстро развивался и, достигнув численности 1000 студентов, стал одним из крупнейших высших учебных заведений Европы того времени. При нём действовала Обсерватория Шрётера (в Лилиентале). В эпоху Просвещения стал известен как «школа закона», поскольку более половины его студентов посвятили себя юриспруденции. Пользовался успехом среди русской дворянской молодёжи, увлечённой немецкой идеалистической философией. Лекции в Геттингене посещали многие будущие декабристы и персонаж романа «Евгений Онегин» — Владимир Ленский («с душою прямо геттингенской» …).

Поскольку нас интересует медицина, то, заглянув в журнал «Вестник Европы», издававшийся историком Н. Карамзиным, в № 23-24 за 1803 год  мы обнаружим «Сочинение одного из молодых россиян, которые ныне там учатся», начавший с провидческой и очень важной для нас мысли: «Если Вольтер сказал справедливо, что жизнь великих писателей находится в их произведениях, то в том же смысле можно сказать еще справедливее, что история университетов находится в сочинениях мужей славных, которые были их членами».
Далее, по каждому факультету отдельно, в том числе и медицинскому, «россиянин» дает подробную информацию о преподавателях вуза и их заслугах перед наукой...
И вот, представим себе, что не студент, а доктор медицинских наук (!) из столь знаменитого университета приезжает в крепостную Россию и 15 лет (!) не в Петербурге и Москве, что было бы не так унизительно для него, а в ее глухой провинции ждет признания своих заслуг теми, кто у них же в Гёттингене получает образование, о чем и сообщает «Вестник».
Потешились? — Пойдем дальше. Где у В.А. Мануйлова и В.А. Захарова прописаны поездки Ансельма Леви с «прадедом Лермонтова в «1813» и «1815» годах? Наверное, эти данные лежат в осетинских архивах, доступные только профессору Дадиановой. 
Но спасибо Вольтеру, подсказавшему в тысячу первый раз, что жизнь, — т. е. биографию, великих писателей нужно искать в их произведениях!
Гроссман так и сделал, — с готовностью воскликнет профессор, и будет не права. Потому что «лермонтовского еврейского поэтического цикла» не существует! Есть два стихотворения: Еврейская мелодия («Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!») и Еврейская мелодия («Я видал иногда, как ночная звезда»).
Не поленимся и поищем там хотя бы намек на папеньку — Ансельма Леви:

           Еврейская мелодия
          (Из Байрона)

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез -
Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика. - Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал - теперь она полна,
Как кубок смерти яда полный.

Комментарий к стих.: «Является вольным переводом стихотворения Байрона. Впервые опубликовано в 1839 г. в «Отечественных записках» (т. 4, № 6, отд. III, с. 80). Автограф не сохранился. Датировано 1836 г.»

Не нашли? Ничего? Но, может, в другом стих. был откровенен поэт, не настолько же, мягко говоря, наивен был Гроссман? Итак, «Еврейская мелодия»-2:

Я видал иногда, как ночная звезда
    В зеркальном заливе блестит;
Как трепещет в струях, и серебряный прах
    От нее рассыпаясь бежит.

Но поймать ты не льстись и ловить не берись:
    Обманчивы луч и волна.
Мрак тени твоей только ляжет на ней -
    Отойди ж - и заблещет она.

Светлой радости так беспокойный призрак
    Нас манит под хладною мглой;
Ты схватить - он шутя убежит от тебя! -
    Ты обманут - он вновь пред тобой.

Комментарий к стих.: «По названию и отдельным мотивам совпадает с «Еврейскими мелодиями» Байрона. «Впервые опубликовано в 1844 г. в «Библиотеке для чтения» (т. 64, № 5, отд. I, с. 8).  
И что? «Луч и волна»... — это Он и Она? И ведь флиртуют как! Если бы не название «Еврейская мелодия», определить национальность этих «обманщиков» было бы проблематично. И, главное, самого цикла-то нет, это у Байрона, профессор, был цикл «Еврейские мелодии»! Лермонтов позволял себе перевести не только из Байрона, но и из австрийского поэта Зайдлица. Может, к австрийцам кинуться? Но Вы же знаете, что в России по любому поводу ищут только «чеченский след». Почему сейчас все сопротивляются? Боитесь найти? А когда вас это останавливало? Даже в затонувшей подводной лодке «обнаружили»!.. Как говорится, бойтесь своих желаний, ибо они исполнятся.
Можно сколь угодно долго бродить с вами по этим темным закоулочкам, пока вам всем не надоест, но к правде нас приведет только и исключительно чеченский след!
Понимаю, — Гроссман не стал бы так подставляться, а Моше Надир выставлять себя посмешищем, если бы не драма «Испанцы», трагедия в пяти действиях, действующими лицами в которой являются:   
«Дон Алварец. Дворянин испанский» — Наверное, они приняли его за Михаила Арсеньева. Ничего, что он пережил здесь всех: и смерть дочери от руки Ансельма-Фернандо и самого Фернандо-Ансельма, которого сожгут на костре... Чертовщина какая-то, но не будем опережать... 
«Эмилия. Дочь его» — Тогда она — Мария Михайловна.
«Донна Мария. Мачеха ее» — Надо полагать — Е.А. Арсеньева. А кто больше, если это одна семья? Не княгиня же Н.М. Мансырева? Хотя претендовала на роль мачехи. (Кстати, вполне могла быть осетинкой. — Копните здесь, профессор, пока не остыли…)
«Фернандо. Молодой испанец, воспитанный Алварецом» — Вот он — Ансельм Леви! Не воспитанный, конечно, с рождения Арсеньевым,.. и не «молодой»!.. Да и в Россию он приехал уже солидным дяденькой... А, может, это Михаил? Главное — не из благородных, что не остаётся в секрете!.. Не мог же Ансельм Леви быть не благородным, если получил образование в лучшем вузе Европы и получил доктора наук?! Не сходится... Да и Михаил — не мог же он влюбиться в маменьку? Опять чертовщина...
«Патер Соррини. Италианец-иезуит, служащий при Инквизиции» – Неужели Ю.П.? Наверное, здесь главное, что тоже из «служащих»? Но Соррини так и не женился на Эмилии, хотя не прочь был изнасиловать, если бы не помешал Фернадо — Ансельм-Михаил!.. Да и Донна Мария-Арсеньева здесь, получается, в сговоре с Соррини-Юрием Петровичем!
«Моисей. Еврей» — Отец Ансельма Леви? Если он, по пьесе, — отец Фернандо...
«Ноэми. Дочь его» — Сестра Ансельма Леви? Если она сестра Фернандо...
«Сара. Старая еврейка» — Не то мать Ноэми, не то ее няня. Получается, еврей Ансельм всем семейством рядом с Арсеньевой жил, но воспитывался ее мужем с самого рождения!?..

Короче, в чем драма?
Коротко содержание: Фернандо с Эмилией — названные брат и сестра, они любят друг друга. Но она — родная дочь Алварца, из благородных, христианка, а Фернандо — безродный подкидыш, и тоже христианин, поскольку воспитан в христианской семье. Донна Мария, не желая делиться с наследницей, пытается от нее избавиться, выдав ее замуж. Желание мачехи совпадает с желанием иезуита, который с разбойниками своими похищает Эмилию и, получив решительный отказ, хочет взять ее силой. В это время перед насильником появляется Фернандо, изгнанный ранее оскорбленным воспитанником своим из дома за его чувства к Эмилии; узнав, что им вместе не уйти живыми, Фернандо убивает любимую им девушку, свою названную сестру, и ее труп приносит в дом ее отца, где его и арестовывают. Там же он узнает, что еврей Моисей, которого он пощадил, хотя собирался убить, и есть его настоящий отец.
Не успев обрести свою еврейскую семью, Фернандо теряет не только их, но и жизнь — его сожгут на костре инквизиции; его родная сестра Ноэми сойдет с ума и умрет; старый Моисей не переживет казни сына. Остается старая еврейка Сара, которая, склонившись над умирающей Ноэми, произносит: «Ужасная судьба отца, и дочь и сына /В одну минуту потерять!».
«Текст рукописи обрывается. Драма датируется: «конец лета - осень 1830 года».

Забегая вперед, скажем, что «папенька» Ю.П. пока еще жив, как жив и Бейбулат Таймиев, а об Ансельме Леви с 1819 года нет никаких сведений.
Лермонтову, по подсчетам лермонтоведов, 16 лет, но задал юноша им задачку, что и за двести лет взрослые дяденьки и тетеньки не могут разгадать!..
«Но и тут подсказчиком был И.Л. Андроников» — выкрутила профессор, не объяснив, а где еще «был», кроме «и тут»?.. Умный читатель, мол, догадается, в чей адрес намек.
«Очень театральная личность, в своих устных рассказах достигал куража и даже катарсиса. Я думаю, что лермонтовед Андроников не мог не знать работы Надира, умершего в годы II Мировой войны. Но будучи евреем по матери, (Гуревич Екатерина Яковлевна — дочь приват-доцента всеобщей истории Санкт-Петербургского университета) в годы борьбы с космополитизмом евреев И.В. Сталина и его соратников Ираклий Луарсабович боялся рот раскрыть». — Здесь Дадиановой все понятно и за себя, и за Андроникова, и за маму его, и за Сталина, и этого для нее вполне достаточно, чтобы не останавливаться на «еврейском цикле», потому что мишенью для нее является совсем другой человек.
Но мы позволим себе хотя бы спросить: А где эти «работы Надира», с которыми ознакомился Андроников и которые упоминает, но на которые не ссылается Дадианова? Прелюбопытно было бы ознакомиться и нам с этими «работами», неужели за семью печатями до сих пор? Но каков Андроников!.. Этакий стойкий партизан в литературе!
«А вот якобы в 1959 году, приехав в Чечню посетить те места, где храбро сражался поэт, 25-летнему Ибрагиму Алироеву, будучи в подпитии, проговорился, что отцом Михаила Лермонтова был чеченец Биболт Тайми (Бейбулат Таймиев) — правитель Чечни (Мехк Да). Царское правительство с горцем заигрывало, так как 600 абреков яростно громило царские войска, и оно переманило героического чеченского лидера на свою сторону, дало Б. Тайми чин капитана. Но он был и нашим, и вашим: вполне закономерно, что в 1831 году его и убили кровники. Ранее А.С. Пушкин, возвращаясь из Арзрума, был очарован этим отважным, крепкого телосложения человеком, рыжебородым, с маленькими бегающими глазами. Сей концепции придерживаются сейчас чеченовед И. Алироев и его сподвижница Марьям Вахидова». —
Прервем профессора. Пусть выдохнет. Правильно: вдох-выдох… Это же надо так уходиться… До сих пор только расчищала себе исторический путь, по которому возвратится в Тарханы, ведя за руку сбежавшего в Чечню Лермонтова, и тут прямо накрыло… Вдох-выдох…
«Маленькие бегающие глаза» Бейбулата за Вами точно не будут следить, профессор, это Вам со страху показалось. Пушкин не доверил бы свою жизнь такому подозрительному человеку, он был счастлив узнать о приезде такого героя, с которым не страшно будет возвращаться в Петербург через Осетию.
— Почему? — спросим поэта.
— «Дело в том, что осетинские разбойники, безопасные в этом узком месте, стреляют через Терек в путешественников. Накануне нашего перехода они напали таким образом на генерала Бековича, проскакавшего сквозь их выстрелы». — отвечает Пушкин.
— Понятно. Но, Александр Сергеевич, наверное, не все осетины такие уж разбойники? — спросим мы.
— «Женщины их прекрасны и, как слышно, очень благосклонны к путешественникам» — улыбнется поэт. 
— А что Вы знаете о Бейбулате, что так обрадовались его приезду, находясь в армии Паскевича среди героев-победителей, только что захвативших у турок их крепость? Не логичнее ли было бы доверить свою безопасность русскому воину? — наберемся мы дерзости отнять еще немного времени у Пушкина.
— «Славный Бей-булат, гроза Кавказа, приезжал в Арзрум с двумя старшинами черкесских селений, возмутившихся во время последних войн. Они обедали у графа Паскевича. Бей-булат мужчина лет тридцати пяти, малорослый и широкоплечий. Он по-русски не говорит или притворяется, что не говорит. Приезд его в Арзрум меня очень обрадовал: он был уже мне порукой в безопасном переезде через горы и Кабарду».
Пожелаем поэту счастливого пути. Что только не привидится?.. Дышите глубже, профессор…
А мы пока посмотрим, что же сказалось Дадиановой в этом пассаже.
В 1959 году, не «якобы», а действительно Ираклий Андроников приезжал в Чечню. Это факт. Посетить лермонтовские места. Это тоже факт. А вот о местах, «где храбро сражался поэт», — это один из мифов, развеять который очень легко, прочитав воспоминания С.С. Уварова. Заглянув в Журнал военных действий в Чечне в 1840 году, президент АН и министр просвещения Уваров узнал почерк Лермонтова и первым громко спросил: Так Лермонтов не воевал, а Журнал вел?
Вопрос до сих пор висит в воздухе!.. Но остановимся вновь и проясним ситуацию с «бесстрашным воином» Михаилом.
Запросив в архиве Формулярный список Лермонтова, можно убедиться, что в нем нет вообще его участия в Чечне в каких-либо сражениях, а то, что написано о его пребывании и передвижениях на Кавказской линии в 1837 году с упоминанием крепости Геленджик, укреплений Ольгинское, Абинское, Николаевское,..  — «при конвоировании транспорта с разными запасами из Ольгинского Тет-де-пона в абинское укрепление и обратно апреля 26 на реке (нрзб – М.В.) 29 близ Абина под командою командовавшего войсками на кавказской линии и в Черномории генерал-лейтенанта Вельяминова» и т.д., то на это ответит лучше Г.И. Филипсон: «Не могу понять, как мог Лермонтов в своих воспоминаниях написать, что он был при кончине Одоевского: его не было не только в отряде на Псезуапе, но даже и на всем восточном берегу Черного моря».
Кто такой Г.И. Филипсон? — спросим себя.
«Состоя в распоряжении командующего войсками Кавказской линии и Черноморского края, генерал-лейтенанта Вельяминова, Филипсон принимал участие в съёмках и исполнял обязанности обер-квартирмейстера, а затем состоял начальником штаба при начальнике 1-го отделения Черноморской прибрежной линии, генерал-майоре Раевском (рядом с которым почти неотлучно Лев Пушкин, — добавим от себя. – М.В.), и совершил несколько походов против горцев. Ту же должность Филипсон сохранил и при генерал-майоре Анрепе, преемнике Раевского. Экспедиции против горцев продолжались по-прежнему, причем, за экспедицию 1842 г. Филипсон получил орден Св. Владимира 3-й степени. В 1845 г. Филипсон был назначен начальником штаба войск Кавказской линии…». — Удовлетворимся тем, что дальнейшее пребывание его на Кавказе нас сейчас не интересует.
Как видим, Филипсон находится в этих конкретных местах на берегу Черного моря задолго до пребывания Лермонтова и остается там после его гибели, но ни разу пути их не пересеклись, что вызывает доверие к его воспоминаниям, в которых не упущены подробности общения с Л. Пушкиным, служба при Н.Н. Раевском и др.
Но это не говорит ничего и против Лермонтова, поскольку «его воспоминания» Филипсон при жизни поэта читать не мог, а что дописали уже после его гибели, за это поэт не отвечает.
Была такая слабость у советских ученых, подгонявших Прошлое под государственную идеологию Сего Дня: Пушкин умер — да здравствует «Пушкин Второй» — Лермонтов! Знамя не должно упасть, оно должно быть непременно подхвачено преемником. «Пушкин умер не без наследника» — это, конечно, красиво, особенно в устах императора, но не кто-нибудь, а именно Жуковский, с согласия всех общих друзей погибшего, его записную книжку передал не Лермонтову — автору стихотворения «Смерть поэта», взорвавшему в одночасье Россию своим именем, а Е. Ростопчиной, как самой достойной из поэтов: «Посылаю вам, графиня, на память книгу, которая может иметь для вас некоторую цену. Она принадлежала Пушкину; он приготовил ее для новых своих стихов и не успел написать ни одного; мне она досталась из рук смерти; я начал ее; то, что в ней найдете, не напечатано нигде. Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения. Все это в старые годы я написал бы стихами, и стихи были бы хороши, потому что дело бы шло о вас и о вашей поэзии; но стихи уже не так льются, как бывало; кончу просто: не забудьте моих наставлений, пускай этот год уединения будет истинно поэтическим годом вашей жизни». (25. IV. 1938)
Понятно смущение и растерянность Е.П. Ростопчиной, тут же в апреле ответившей на такую честь стихотворением «Черновая книга Пушкина. Василию Андреевичу Жуковскому»:
 
   Смотрю с волнением, с тоскою умиленной
   На книгу-сироту, на белые листы,
   Куда усопший наш рукою вдохновенной
   Сбирался вписывать и песни и мечты…
   И где, доставшийся безвременной могиле,
   Он начертать ни слова не успел!..
   Смотрю и думаю: судьбою легконравной
   Какой удел благой, возвышенный и славный
   Страницам сим пустым назначен прежде был!..
                И гроб все истребил!
   Приняв наследие утраченного друга,..
   Другой, восторженный, мечтательный поэт
   Болезненно взирал на сей немой завет...
   «Давно ли, — думал он, — давно ли предо мной
   Он, в полном цвете лет, здоровый, молодой,
   Мечтал о будущем, загадывал, трудился?
   И вот он навсегда от глаз моих сокрылся!..»
   Нет! полно в даль смотреть!.. не под моим пером
   Ты, книга, оживешь духовным бытием!
   И мне, и мне сей дар! — Мне, слабой, недостойной,
   Мой сердца духовник пришел его вручить,
   Мне песнью робкою, неопытной, нестройной,
   Стих чудный Пушкина велел он заменить!
   Но не исполнить мне такого назначенья,
   Но не достигнуть мне желанной вышины!..
   Я женщина!.. во мне и мысль и вдохновенье
   Смиренной скромностью быть скованы должны.

 Где сегодня Ростопчина и где Лермонтов? Таких примеров можно приводить бесконечно. Это могло бы стать темой отдельной научной монографии и не одной, чтобы перестать, наконец, считать это фактами из биографий классиков. Как например, подается пушкинистами, с легкой руки Гессена, поездка Пушкина в Арзрум: «Так еще раз, уже с мертвым Грибоедовым, встретился Пушкин...» — все помнят эту «встречу» на военно-грузинской дороге с «телом Грибоеда…», которая не совпадает по времени происшедших событий, но Пушкину так хотелось, пусть так и будет.
Зато Гессен мог от себя, «по просьбе трудящихся» дописать: «Возвращаясь в Петербург через Тифлис, поэт посетил могилу Грибоедова. Он долго стоял у нее, преклонив колени, а когда поднялся, на глазах его были слезы». — Только так и должен был поэт, который «с нами», а не «против нас», поступить на обратном пути из Арзрума. Но Пушкин этого не знал, поэтому он писал: «Я ехал обратно в Тифлис по дороге уже мне знакомой. Места… были молчаливы и печальны. Я переехал Саган-лу... В Гумрах выдержал я трехдневный карантин… В Тифлис я прибыл 1-го августа. Здесь остался я несколько дней в любезном и веселом обществе. Несколько вечеров провел я в садах при звуке музыки и песен грузинских. Я отправился далее. Переезд мой через горы замечателен был для меня тем, что близ Коби ночью застала меня буря. Утром, проезжая мимо Казбека… Наконец я выехал из тесного ущелия на раздолие широких равнин Большой Кабарды…». — Прав был Пушкин, когда писал здесь же: «Мы ленивы и нелюбопытны...», досадуя, что до сих пор никто не написал биографию Грибоедова, но он не знал тогда, что советский ученый исправит его непростительную оплошность и заставит на коленях плакать над могилой своего тезки.
                (Продолжение следует)