Хозяин безлунной Москвы. Глава 19

                Глава 19.
  - Я родился на северной окраине Москвы, - задумчиво забасил Орлов, - недалеко от Петровского парка, в старом, ветхом, одноэтажном доме, который делили две семьи. Мама работала прачкой, отец был мастером по починке обуви. После появления на свет первенца, моего старшего брата Никиты, матушка долгое время не могла счастливо разрешиться от бремени при последующих беременностях. Только спустя одиннадцать лет роды, наконец, прошли благополучно, и на свет появился я.
- У вас есть брат? – Оля была настолько поражена, что даже решилась перебить. Александр Сергеевич печально усмехнулся, заметив с горечью в хрипловатом голосе:
- Вы по-прежнему полагаете, что я чудовище, рожденное от какой-нибудь медузы Горгоны? Или инкуб, исчадие лукавого, соблазнитель юных девиц?
    Девушка вспомнила страшный разговор женщин в бакалейной лавке и ту самую волосатую тварь на картине «Ночной кошмар», гениально написанную Генри Фюссли, рассмотренную ею позже в художественном альбоме, и вспыхнула от стыда.
- Простите! Я не в коем случае не имела в виду...
- Имели, не надо лукавить, но я не сержусь - Орлов ободряюще постучал твёрдыми пальцами по нежной девичьей кисти, - неужели вы предполагали, что я не слышал подобных нелепых слухов о себе? Жуткие сказки, нашептанные вам о моей персоне московскими сплетницами, вероятно, еще будут некоторое время будоражить ваше воображение... - Он посерьезнел, сомкнув на переносице брови, и продолжил:
- У меня был брат, - великан, сделав акцент на слове «был», нервно затянулся сигарой и выпустил в воздух клуб дыма, – самый чудесный брат на свете, самый добрый, чуткий, умный и сильный. Никита защищал меня, мелюзгу, от местной шпаны, учил оказывать достойный отпор обидчикам, заставлял делать зарядку и обливал меня, орущего на весь квартал, холодной водой, закаляя. Когда ему минул двадцать один  год, он поступил на службу в армию, попал в Севастопольское пекло под конец Крымской кампании, и погиб на Малаховом кургане рядом с вашим однофамильцем, а может и предком, не знаю, контр - адмиралом Истоминым за год до подписания Парижского мирного договора.
- Владислав Иванович, то есть Владимир, как его все называли, - подалась возбуждённо вперёд Оля, - мой двоюродный дедушка. Я вам очень сочувствую, - она захлопала мгновенно увлажнившимися ресницами.
- Так я и понял по вашему боевому характеру, очевидно наследственному. Странное скорбное совпадение. А может и знак свыше, - Орлов машинально провёл пятернёй по идеально уложенным назад смоляным волосам, уставившись на жену отрешённым немигающим взглядом, и, схватив с тарелки вилку, монотонно забарабанил ею по столу: - Когда домой доставили «похоронку», я пулей вылетел на улицу, понесся, не разбирая дороги, куда глаза глядят, упал под деревом и проревел, вернее, провыл до ночи. Мама от известия о гибели Никиты получила удар и, спустя неделю, не приходя в сознание, скончалась. На ее отпевании я плакал последний раз в жизни. – Александр Сергеевич сделал глубокую затяжку, выдохнув боль вместе с ароматным дымом и, проведя истлевшим кончиком сигары по краю латунной пепельницы, взирая сквозь застывшие во внимании и сочувствии изумрудные глаза,  помолчав с минуту, пустился в дальнейший рассказ: – Мы остались вдвоем с отцом. Я не испытывал особой любви к нему: он наказывал нас с Никитой за любую невинную шалость. К счастью для меня, после потери жены и сына, он замкнулся, почти перестал разговаривать, предоставив мне, десятилетнему мальчишке, возможность расти самостоятельно. Окончив училище для детей ремесленников, я устроился разносчиком газет, позже нанялся помощником в бакалейную лавку, потом, вдруг, всего лишь за одно лето, резко вытянувшись в росте и прибавив в плечах, подался в грузчики (таким здоровым парням неплохо платили за труды), а когда достиг призывного возраста, записался в армию. Я не обязан был служить, поскольку остался единственным сыном в семье, но мне казалось, что это мой священный долг перед Никитой. Мой статус вольноопределяющегося позволял выбирать место службы, и я попросился в Астрахань – южный форпост России, опорный пункт для войны с Крымом, рассудив, что, если там, или на Кавказе снова начнется война, попаду одним из первых на фронт. Первое время пребывания в гарнизоне, когда я учился стрелять и биться в рукопашной, мне было безумно интересно. Но закончилось обучение, война все не начиналась, и моё служение Родине свелось к банальному несению караульной службы. Пока сослуживцы пили, кутили, играли в карты, я пристрастился к чтению книг, благо в городе находилась неплохая библиотека. Так бы серо и однообразно прошли мои армейские годы, если бы не случай, ворвавшийся в размеренную жизнь, - богатырь поморщился от неприятных воспоминаний, затянувшись сигарой и проследив рассеянно за уносящимся в небо облачным дымом:
- Комнату в гарнизоне со мной делил новобранец по имени Антон Раздерихин, сын состоятельного помещика из московской губернии, высокий, тщедушный, хотя довольно приятной наружности молодой человек. Многие говорили, что мы чем-то похожи. Я с ним приятельствовал, но в душу не впускал: во взгляде его туманилось нечто гадкое, нечестное, будто человек замышлял пакость. Чутье меня не подвело: по окончании обучения, когда я погрузился в мир книг, Антон пустился в загулы. Получая увольнительные, он отправлялся в город, неизменно знакомился с девушками – и барышнями, и простыми, потом писал им страстные письма, причем сразу нескольким, многих из них ему удавалось окрутить и затащить в постель. Он, почему-то считал, что мне безумно интересно знать все подробности его похождений и ночи напролет делился пикантными деталями, выливая всю мерзость своих поступков на мою бедную голову. Я терпел до той поры, пока не услышал от него очередную историю соблазнения девушки, которую я знал, хотя и не был лично знаком. Однажды, поздней осенью, на просторном лугу, в версте от гарнизона, разбил шатры бродячий театр. Нам, солдатам, военное начальство позволило посещать его спектакли. Я побывал там два раза, отметил примитивность постановок и решил не тратить далее свободное время, отданное чтению. Среди артистов труппы выделялась красотой и чудесным голосом юная цыганка, судя по наружности, лет пятнадцати - шестнадцати. Антон тогда, к моему удивлению, очень увлекся искусством Мельпомены, бегал на все представления, уходил рано, приходил позже всех, поясняя, что помогал ставить и убирать декорации. Военное командование его за это не отчитывало, офицеры от безделья были расслаблены и не строги. В одну из ночей Раздерихин поведал мне, как окрутил и соблазнил эту девочку. Когда он, вещая из своей кровати, смакуя каждое слово, дошел до близости с ней, я вскочил, подбежал к нему и саданул кулаком в довольную физиономию. Опомнившись, он ринулся на меня. Началась драка. Чувствуя, мое превосходство в силе, он прыгнул к кобуре, лежавшей на его тумбочке, я, в свою очередь, понимая, что он начнет стрелять, схватил саблю, висевшую на стене, и полоснул его по спине, потом повернул к себе, схватил за грудки, выволок из казармы, и мы продолжили побоище на улице. На шум сбежались сослуживцы, растащили нас. А на утро все стало известно начальству гарнизона. Раздерихина, как новобранца, предварительно подлечив, посадили на гауптфахту, меня, как вольного, вызвали в штаб и предложили выбрать другое место службы, дабы тихо замять дело. Я попросился на войну, любую войну, идущую в России, или за ее пределами, больше прозябать в мирных воинских частях, с ума сходящих от скуки, не было ни сил, ни желания. И, как сказано в Библии: «Ищите да обрящете», я нашел то, что искал. Тогда, в шестидесятые годы, шло планомерное наступление русских войск на Среднюю Азию, дабы Англия, установившая свое покровительство над соседним Афганистаном, не протянула клейкие щупальца дальше, подойдя вплотную к нашим границам. Когда был  взят крупнейший город этого региона Ташкент, власти соседнего ханства – Бухарского, не на шутку испугались такого мощного вторжения, отказались подписать с Россией мирный договор, объявили священную войну против неверных – Газават и сосредоточили свои войска у Самарканда. В апреле шестьдесят восьмого я прибыл в Ташкент и попал в пехотное войско, руководимое генералом Головачевым, готовящееся ко взятию непокорного города. Моё боевое крещение началось с форсирования колонной местной реки Зеравшан по глубоким бродам и штыковой атаки на бухарскую армию. Выбравшись на берег, мы, солдаты, нахлебав голенищами воды, дабы не терять времени, став по очереди линиями на руки и сотряся впереди стоящих за ноги, освобождая сапоги от лишней тяжести, вымокшие до нитки, ринулись на приступ вражеской позиции, изрытой траншеями. Азиаты превосходили нас численностью, но позорно проигрывали в уровне подготовки и в итоге пустились в бегство. На следующий день Самарканд сдался русским без боя. Я, признаюсь, как человек молодой, горячий и глупый получил огромное удовольствие от того первого сражения. Затем наша героическая пехота опрокинула «халатников» при крепости под названием Катта - Курган, а, спустя несколько дней после битвы, я неожиданно получил чин подпоручика, очень редкое звание для человека моего сословия, вероятно за выдающийся рост, - иронично хмыкнул Орлов. - В начале июня наши войска истощили окончательно остатки армии эмира на Зарабулакских высотах. Кстати, здесь бухарцы попытались повторить экзотический «русский ритуальный танец», гарантирующий, как они считали победу, увиденный ими на берегу Зеравшана: перед боем первые ряды стали на руки, а задние со всей дури сотрясли их за ноги. Но это, как ни странно, не помогло. – Барышня звонко рассмеялась и пригубила вино, заставив мужа улыбнуться и помолчать с полминуты. - По окончании боя, я вернулся в наш лагерь, и, одурманенный взрывами и стрельбой, уставший, не сразу вспомнил, что рядом со мной во время атаки, подстреленный, упал мой подчиненный, крича от боли. Мысль, что ранение могло быть не смертельным и юноша, беспомощный, сейчас лежит на поле боя, не давала покоя. Я кинулся в лазарет: среди раненых и убитых его не оказалось. Пришлось в ночи, на свой страх и риск, выбираться в степь, усыпанную в основном телами «халатников», и долго бродить с фонарём, освещая каждое лицо, прислушиваясь, не дышит ли кто? В конце - концов, мне удалось его обнаружить: солдат, действительно, был жив, но находился без сознания, кровь тонкой струйкой стекала из области живота. Закинув парня на плечо, перешагивая через груды трупов, я понес его в наше расположение. Мы уже были совсем близко от лагеря, когда меня пронзила острая боль в груди, и я, с рядовым в обнимку, упал. Очнулся в лазарете через несколько дней. Первое, что спросил: как мой подчиненный. К счастью, его успешно прооперировали, он шёл на поправку. А я, оказывается, освещаемый керосинкой, оказался шикарной мишенью для валявшегося в степи недобитого басурманина. Его пуля прошла чуть выше сердца и застряла в теле...
      Оля вскрикнула и закрыла ладошками рот. Александр Сергеевич, мягко улыбнувшись, спокойно произнес, направив острие вилки в мощную грудь:
- Вы же видите, я сижу перед вами живой. Не стоит волноваться о прошлом. – Отложив сигару и столовый прибор, он подлил жене вина, а себе коньяк и, опустошив рюмку, пожевав меланхолично кусочек индейки, снова погрузился в воспоминания:
- Пулю из меня не вытащили, врачи не пожелали рисковать, боясь задеть сердце. В тот день важнейшей победы в Зарабулакской битве и в ночь моего глупого ранения предательски восстал Самарканд, к тому же, десятки тысяч обезумевших азиатов атаковали крепость снаружи. Русский крошечный гарнизон героически отбивался, потеряв больше ста человек. Вы видели когда – нибудь картину Верещагина, реального свидетеля тех событий, художника, запечатлевшего все ужасы войны, под названием «Торжествуют»? – неожиданно с горячностью обратился к барышне Орлов.
- Где на площади, кажется, в Самарканде на шесты надеты головы русских солдат? – передёрнувшись, вспомнила Оля.
- Ах, какая вы умница! - искренно восхитился великан. – Совершенно верно. На площади Регистана перед медресе Шир - Дор. Я, когда увидел это полотно, уже позже в Москве, думал сердце разорвётся от боли, впрочем, как и от «Смертельно раненного», «Апофеоза войны» и других его жутких произведений, - он нервно затянулся, прикрыв чёрными щетинистыми ресницами глаза и выпустив дым себе в ноги. – Так вот, пока я валялся на больничной койке, с трудом приходя в себя, восстание в Самарканде, к счастью, подавили, разогнав полчища разгневанных басурман и жестоко наказав восставших, между Бухарой и Россией был подписан договор о перемирии. По его условиям, в том числе, русские купцы получили разрешение на свободное перемещение через Среднюю Азию в соседние государства. Узнав последние новости, я, неожиданно для себя, понял, что воевать больше не желаю. Мне захотелось посмотреть мир, хотя бы ближайшие к нам территории. Не долечившись до конца, под недовольные возгласы врачей, я выписался из больницы, несмотря на уговоры штабного офицерства, попросился из армии, то есть не продлил оконченный накануне по договору, срок службы, и, встретив на своем пути в новую, мирную жизнь первый  русский караван, удалился с торговцами за пределы Отечества. Наши купцы всегда приветствовали военных, сопровождавших их в любом направлении. Все-таки, лишняя защита от нападения грабителей. К сожалению, я своим соотечественникам не принес никакой пользы: когда мы проехали небольшую часть территории Китая, у меня открылась рана, кровь остановить не получалось, я стал терять силы. На одну из дорог, по пути следования каравана, вышел седовласый старик и, перекинувшись парой слов с купцами на своем наречии, приняв в дар, сунув в котомку, висевшую через плечо, краюху ржаного хлеба, стащил меня с телеги, подхватил на руки и понес, не сгибаясь, как пушинку, в густой лес в подножии гор, добрался до маленькой хижины, вошел внутрь и аккуратно уложил на свежескошенную траву. Я очень плохо соображал: лихорадило, мутило, бросало в жар. Старик дал мне какое-то снадобье, от которого прекратилась боль, обработал рану, наложил на лицо ткань, пропитанную чем-то приятно пахнущим, дурманющим, я погрузился в глубокий сон. А когда проснулся, почувствовал, что мне намного лучше. Мой целитель, сидящий рядом на земле, с невозмутимым видом открыл свою ладонь и протянул ближе: в ней лежала пуля, извлеченная из моего тела. Я стал выздоравливать. Каждый день старик собирал какие-то травы и грибы, заваривал, поил меня отварами из ложки, обрабатывал рану и шептал некие заклинания на незнакомом языке. Недели через три я полностью восстановился и стал пытаться общаться с ним. Честно скажу вам, Ольга Николаевна, в китайском я так и не поднаторел, как и он в русском, тем не менее, мы понимали друг - друга. Отшельник мне дал много знаний: я научился разбираться в травах и грибах, сушить и превращать их в лекарства, понимать от какой болезни они лечат: он рисовал на земле человеческие фигуры, а потом подносил растение, прикладывая к органам, на которые они действуют самым лучшим образом. Старик был невысок, но крепок в плечах и руках, от него исходило ощущение недюжинной силы. Однажды, встав на рассвете, я увидел из хижины, как этот седовласый дедушка лупит рукой по деревянному чурбаку, ударяя с такой мощью, словно поставил целью переломать себе все кости. Но кровь не текла, синяков не появлялось, а полено, в итоге, развалилось на щепы, которые он подкинул в костер. Я, пораженный, выскочил к нему и попросил жестами научить удивительному искусству. С этого дня началась моя практика в невиданных досель вещах: я освоил уникальный вид боя, гораздо позже, уже в России, узнав из книг, что он называется Цзяо Ли. Это - особая техника, заключающаяся в попадании в конкретные точки противника с целью его парализации. Я научился разбивать деревья руками, лазать по скалистым горам, добывая дикий мёд, бесшумно передвигаться в пространстве и многому другому. Я так полюбил своего целителя и учителя, мне настолько нравилась спокойная жизнь с ним, что даже мысли не возникало покинуть его. Но, примерно, через год (я точно не отсчитывал время), он, однажды, услышав раздающийся издали стук сотен копыт, взял меня за руку, вывел на дорогу и остановил очередной русский караван. Торговец, даже не спрашивая, протянул ему краюху ржаного хлеба (видно так было заведено), старик убрал преподношение в свою котомку и заговорил, указывая на меня. Один из купцов, дослушав, с уважением кивнув, перевел: «Отправляйся домой: твой город нуждается в тебе. Хозяин ждет своего истинного владельца. Спрячь его подальше и никому не отдавай». Я не сразу понял, что старик расстается со мной, а когда это осознал, кинулся к нему и крепко обнял. Он, прижав меня на секунду к себе, оторвался, подтолкнул к телеге и пошел прочь. По пути я задумался над высказыванием: если с первой фразой было все более – менее понятно (я решил, что речь идет об отце, которого я так долго не видел), то вторая часть казалась полной тарабарщиной. Какой ещё хозяин? Как у хозяина может быть владелец? И кого мне надо спрятать? Погрешив мысленно на неточный перевод, я не стал мучиться расшифровкой загадочного текста, но, на всякий случай, запомнил его. И правильно сделал: перевод был верный, напутствие старика оказалось пророческим, а его совет я неукоснительно выполнил. Но не будем забегать вперед.
      Мягкий июньский туман, наплывающий со стороны реки, незаметно скрыл от глаз сосновый бор, пушистые ели и кормушку, засочившись сквозь ромбовидные деревянные узоры. В беседку вплыла Арина Тимофеевна, поставила на стол разожжённую керосиновую лампу, положила на край стопку шерстяных пледов, а на подоконник половинку лимона, щедро украшенную сушёными цветочными почками гвоздичного дерева, моментально разогнав своеобразно пахнущей композицией надвигающийся на человеческую добычу рой комаров, и тихо удалилась, словно боясь прервать неведомый ей монолог. Орлов вскочил, бросив сигару в пепельницу, и заботливо накинул на плечи и колени жены пахнущие чистотой пледы, приговаривая: - Вы худенькая, легко можете простыть. – Вернувшись на свой особый стул, он помолчал, наблюдая с ироничной улыбкой, как Македонский, высунув рыжую морду из-под стола, осторожно забирается на хрупкие колени. Как только кот уютно свернулся калачиком и громко затарахтел, нежно оглаживаемый по голове тонкими пальчиками, он, подхватил из пепельницы сигару, втянув чувственными губами благоуханный дым, и продолжил:
- С купцами я объездил добрую часть Центральной Азии, в полной мере насладившись путешествием. Китай не задел не единой струны моей души. Но Индия с ее Бомбеем, Агрой, Дели и сказочными Гималаями с храмовыми комплексами, необычной свободной культурой, добротой, щедростью и гостеприимством местных жителей меня покорила. Там я задержался больше чем на год, и с очередным русским караваном вернулся в Россию, затем самостоятельно добравшись до Москвы. Дома меня никто не ждал: отец скончался за полгода до моего возвращения. Я сходил на могилу родителей, поклонился, заказал заупокойную службу в Храме, побродил по городу, и только  ночью, лежа в собственной постели в гнетущей тишине пустующих комнат, осознал, что теперь одинок как перст: ни родных, ни семьи, ни друзей. Надо было решать, как жить, чем заниматься дальше. В голове не было никакой достойной идеи. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу...», - горько усмехнулся он, на сей раз вовсе не удивив юную супругу знакомством с «Божественной комедией». Она начинала привыкать к его начитанности. - Я мысленно упрекнул старика, за то, что он отпустил меня, вспомнил напутствие и с горечью подумал: как он ошибался! Москва не нуждалась во мне.
     На следующий день я решил пропить последние деньги, как и положено настоящему русскому мужику, - аккуратно остриженные ногти щёлкнули шутливо по пустой хрустальной рюмке, - и отправился в ближайший кабак. Когда я был уже достаточно расслаблен, а мир, и люди казались удивительно прекрасными, ко мне за столик подсел кругленький, лысый человечек, отвесил комплимент моему внушительному телосложению и спросил: не хочу ли я подзаработать? Услышав мой утвердительный ответ, он радостно затараторил. Речь шла о подпольных боях, проводимых за городом, в полуторах верстах от моего дома. Он пообещал хорошие деньги в случае выигрыша и, получив моё согласие попробовать, назвал время и место встречи. В назначенный день и час я прибыл на заброшенную конюшню, битком набитую народом, явно небедной публикой. Посередине, на дощатой арене, щедро посыпанной песком, бились два недюжинных мужика. Моментально отметив отсутствие профессиональных навыков у дерущихся, я, довольный, потер руки: с моими знаниями, полученными от старика, здесь можно было заработать, не применяя никаких усилий. Мне, поставленному в очередь следом за ними, как дебютанту, подсунули в соперники самого слабого бойца. Я одержал победу менее чем за минуту, страшась в течение этого короткого времени ненароком убить парня. С того незапамятного вечера началось моё победное шествие к славе среди поклонников незаконных драк. Я побеждал всегда. В противники мне привозили самых известных силачей со всех уголков России. Богатые игроки не на шутку увлеклись: на меня делались огромные ставки, я получал большие деньги. Их я тратил не на развлечения, а на своё образование. Нанял учителей по русскому, этикету и французскому, ночами зубрил, до отскакивания от зубов, иностранные слова, проглатывая, как положено, добрую половину гласных.
Оля рассмеялась:
- Меня тоже всегда удивляло такое количество букв в письменном французском при произношении лишь малой части из них.
- А меня не то, что удивляло, выводило из себя, - воскликнул, улыбнувшись Орлов. - Вы не устали?  - неожиданно спросил он. - Я не слишком утомил вас своими историями? Может, пора спать, несмотря на то, что чай не подан?
- Нет! Ни в коем случае! – в изумрудных глазах упрямо полыхнуло острое пламя керосиновой лампы – Ваша жизнь интереснее любого литературного романа будет. Пока до конца не узнаю, с места не встану!
  Великан на несколько минут забылся, любовно разглядывая, не мигая, её красивое лицо и золотистые волосы, с трудом заставил себя отвести взгляд, вернуться в прошлое и, тяжело вздохнув, пообещав, что настоящий роман будет впереди, повёл рассказ далее:
- Такая бессмысленная, хотя и прибыльная работа очень быстро утомила меня. Я чувствовал себя марионеткой в чужой игре. К тому же соперники мои неоднократно битые, но прекрасно знающие, что в мирской жизни я не агрессивен, и соответственно способен слышать и понимать, стали настойчиво просить, чтобы я покинул арену и дал им, наконец, возможность положить деньги в свои опустевшие, с моим появлением, карманы. Я начал подумывать о смене деятельности. В один из поздних осенних вечеров, возвращаясь после очередного боя вдоль леса по обочине гужевой дороги к себе домой, я услышал крики со стороны шоссе. Выбежав на звук, я увидел пролётку, двое оборванцев с трудом удерживали за узды напуганную лошадь, запряженную в неё, ещё один пытался стащить с козел отбивавшегося плетью кучера, рядом трое прилично одетых всадников, спешившись с коней с саблями наголо, неуверенно оборонялись от вооружённой ножами шайки бандитов (таких я встречал на пути каждый вечер). Я кинулся на помощь, раскидал головорезов, воспользовавшись впервые знаниями о точках парализации, несколько из них полегли, остальные, очухавшись, разбежались. Всадники, совсем молодые люди, по очереди пожали мне руку и подвели к экипажу. Там сидел пожилой седобородый мужчина с выдающимися на умном лице, удивительно густыми и совершенно черными бровями, прижимая к груди кожаный сверток. Он поблагодарил меня за оказанную услугу, восхитился моим мастерством в битве с противником и пригласил в пролетку, чтобы довезти до дома, я же, подумав, что нападение не было случайным и впереди может ожидать новая засада, сам предложил сопроводить его до места назначения от греха подальше. Седой господин, выслушав мои аргументы, согласился, экипаж тронулся, следом, оседлав чудесных породистых скакунов, двинулись юные защитники. По дороге мы разговорились до откровенности, он представился купцом Иваном Васильевичем Щукиным, владельцем знаменитого торгового дома в Москве, который ныне именуется «Щукин с сыновьями», собственно сыновья и вызвались в тот вечер эскортировать, не ожидая, что попадут в ловушку, грозящую смертью. Направлялся он на тайный ежегодный сбор старообрядцев, поскольку сам им являлся, хотел внести солидную сумму на благотворительность и другие нужды. Как бандиты об этом узнали, одному Богу известно. Иван Васильевич расспросил о моей деятельности, я честно рассказал о подпольных боях. Он предложил мне стать его личным телохранителем и пообещал такие баснословные деньги, которые я в жизни не видывал. Покинув незаконную арену, я ушел работать к Щукину. Уже на новом месте, целыми днями разъезжая с ним по всевозможным делам, я осознал, ощутил, какая ситуация обстоит в Москве с бандитизмом. Воровали, убивали все, кому не лень, власть с этим справиться не могла, да и не слишком старалась, Хитровка кишела преступниками. На Щукина пытались напасть несколько раз, мои сила и навыки спасали его. Благодаря своему нанимателю я познакомился с влиятельнейшими людьми нашего города: купцами, банкирами, промышленниками, даже полицейскими, он не отпускал меня ни на шаг и представлял всем своим компаньоном. Попав в новый для меня мир, я времени даром не терял: вслушивался в переговоры, впитывал законы и правила предпринимательства, производства и торговли, научился разбираться в живописи, опере и балете, искусство Иван Васильевич очень ценил, не пропускал ни одной премьеры в Большом, но настолько уставал, что засыпал в своей ложе с первым же звуком смычка, я его с трудом будил после второго акта и увозил домой. Меня и самого такие передвижения в бешеном темпе, отсутствие возможности расслабиться хоть на секунду, постоянное напряжённое ожидание выстрела из-за угла, атаки грабителей жутко выматывали. Надо было менять расстановку сил в Первопрестольной, невозможно было жить всё время в предчувствии нападения. Я попросил Щукина разрешения взять себе напарника, который заменял бы меня в выходные дни, когда у него не было серьёзных встреч: в субботу и воскресенье он проводил время с семьёй. Получив его согласие, я отправился на старую конюшню, сделал соответствующее предложение одному из бойцов, небезызвестному вам Васе с говорящей фамилией Бушмарёв. Он, и правда, словно молот для разбивания печей, ударом огромного кулачищи отправлял соперников за пределы арены и даже в битве со мной продержался дольше всех. Василий Игнатьевич с радостью выразил готовность подзаработать. У меня освободились два дня в неделю. Для начала я отоспался, а потом стал регулярно наведываться на Хитровку, посидел в кабаках, пообщался с народом, в одном месте сунул по рублю, в другом по трёшке. В-общем, собрал я стукачей из взрослых и ребятишек, обитающих в преступном мире. Это был правильный шаг: вскоре информаторы принесли мне весть, что ближайшей ночью на Сретение Господне (праздник ведь какой выбрали, иуды) состоится набег на торговую лавку Щукина. Мы с Васей, предупредив нашего работодателя, попросив его не покидать загородное поместье и взяв ключи от помещения, тщательно подготовились к визиту неприятеля, вооружились до зубов, засели в здании на Иконном ряду Китай - города и встретили незваных гостей таким фейерверком, от которого выжившие бежали с ураганной скоростью, так и не дождавшись прибывшей через час полиции. В ту же ночь, как назло - тёмную, безлунную были разграблены десятки торговых домов. Вся Хитровка участвовала в мерзопакостном мероприятии. Доносчики не предупредили меня о массовом нападении, справедливо заметив при встрече, в ответ на мои упрёки, что я интересовался судьбой исключительно Щукина. С утра, после праздничной службы в Церкви, конкуренты, они же – добрые приятели за невесёлым чаепитием, в связи с последними событиями, стали донимать удачливого предпринимателя расспросами: что за тайные дониконовские обряды он совершает, какие особые молитвы старинные читает? Почему они пострадали, а Щукин нет? Иван Васильевич не стал отпираться и рассказал предельно честно о моих с Бушмарёвым подвигах. И тут понеслось: ко мне, в мой старый, грозивший в любое время развалиться дом потекли реки из купцов и банкиров с просьбой защитить их от воровского беспредела, обеспечить достойную охрану. Я опять поехал в место подпольных драк, собрал толковых борцов, немного их подучил правилам грамотного ведения боя, не углубляясь в премудрости китайской техники (делиться знаниями, полученными от старика, я упорно не желал), договорился с заказчиками о ежемесячной оплате предоставляемых услуг (сумма была немалая, но никто не возражал, поскольку по договору, в случае грабежа, я обязан был выплатить компенсацию из собственного кармана), подписал с каждым предпринимателем контракт, закупил оружие и распределил своих «гвардейцев» по точкам. Постепенно, бандиты смекнули, что торговые дома и банки грабить бесполезно (мои ребята, даже отдавая жизни, ни разу не подвели) и переметнулись на фабрики и заводы. Но и здесь их вскоре ожидал отпор: ко мне обратились промышленники с мольбой о защите. Я вспомнил о своих многочисленных соседях, с которыми дрался с малолетства, ныне здоровых бездельничающих верзилах, обошёл тех, кто не служил в то время в армии, являясь вторыми, третьими, иногда десятыми сыновьями в семьях, пригласил работать, преподал уроки самообороны, стрельбы, установил охрану на всех предприятиях города. Так постепенно сколотилась моя собственная организация, моя команда. Я покинул Щукина, забрал Бушмаря себе в помощники, возместив ущерб купцу самыми сильными и мозговитыми бойцами в качестве телохранителей. Иван Васильевич отнёсся к нашему расставанию философски, в качестве напутствия, практически повторив слова Старика: «Ты нужен городу. Дерзай, воин!», выплатил щедрую премию и помог снять со значительной скидкой дорогущий кабинет в Чижовском подворье на Никольской для приёма посетителей, ведения счетов и управления моей неофициальной фирмой. Я стал кем-то, вроде предпринимателя, почувствовал вкус денег, научился их грамотно распределять: сорок процентов на развитие дела, шестьдесят на жалования. Подчинённые были довольны, я – не совсем: бандиты упорно продолжали совершать налёты на банки, торговые дома, заводы, пытаясь найти брешь в невесть откуда свалившейся московской страже, мои мужики всегда отбивались, но иногда погибали от пули или ножа. Меня такая ситуация выводила из себя, я страдал от гибели своих людей и никак не мог найти правильный выход из создавшегося положения. Напасть на Хитровку? Всех поубивать? Но там жили и мирные люди, просто бедные, к примеру, тот же Саврасов. Ужасное происшествие, случившееся поздней весной, привело меня к решению проблемы...
       Александр Сергеевич осёкся, замолчал и обернулся на звук лёгкого шуршания: к ним подплывала Хранительница очага с неизменным подносом в руках. Поставив перед Олей и супругом изящные фарфоровые чашки и тарелки с миниатюрными тарталетками, наполненных до краёв малиновым вареньем, разлив из серебряной бульотки в пустые ёмкости ароматный чай и вернув её на подставку со спиртовой горелкой, она, сурово поджав губы, собрала  посуду с недоеденным вторым блюдом и попятилась к выходу.
- Арина Тимофеевна! – бодро окликнул Орлов, заметив обиду в античных чертах. – Ужин был вкуснейший. За индейку отдельное спасибо. Она превосходна.
- Да вы же её почти не ели, - буркнула недовольно женщина. – А я-то старалась...
- Не сердитесь, - протянул миролюбиво великан. – Никак не можем наговориться. Сами понимаете, - он заговорщицки подмигнул юной супруге, часто согласно закивавшей.
- Да знаю я, - растянулись в довольной улыбке сахарные уста. – Ох уж, мне эти молодые, - развернувшись, она чинно проследовала в обратный путь.
- С меня очередной платок! – крикнул через плечо Александр Сергеевич.
     Хранительница оглянулась и, неожиданно кокетливо, качнув короной из косы, мелодично вымолвила: - С маками красными желательно. Нынче в моде маки.
- Обязательно с маками! Самыми большими и алыми! Завтра привезу, – крикнул барин вслед и хитро воззрился на прыснувшую со смеху Олю.
- Что поделать, - развёл он огромными руками. – Нет такой женщины, которой не нравилось бы внимание, будь она хоть принцессой, хоть прислугой.
- Наверное, вы правы, хотя не мне судить,- рассеянно кивнула юная жена, устремив страстный взор на тарталетки, потянулась к ним с блаженно – предвкушающей улыбкой, сунула одну в рот и, по привычке закрыв глаза, беззаботно запрокинув голову, морща аристократический носик, жестоко смяла зубами хрустящее тесто, с наслаждением ощущая, как тягучее варенье приятно обволакивает нёбо. Орлов на несколько секунд перестал дышать, наблюдая за восхитительной сценой. «Какой же она ещё ребёнок, чистый и непосредственный», - подумал он с щемящей сердце нежностью, вспомнил козни Бориса и невольно сжал кулаки, мысленно послав ему все ругательства, которые знал, но отметил мимоходом с удовлетворением, что, кажется, она перестаёт его бояться. Распахнув огромные глаза, Оля глотнула из чашки и спросила, невозмутимо хлопнув ресницами:
- Что же вы молчите? Я с нетерпением жду продолжения истории.
- Да, конечно, простите, отвлёкся, - он опомнился, привычным жестом пригладив волосы, возбуждённо хлебнул чаю, приводя мысли в порядок, восстановил в памяти последние строки повествования и возобновил монолог:
- В один из весенних дней, где-то в начале мая ко мне в приёмную неожиданно ворвался Щукин, бледный и взволнованный: «Александр Сергеевич, - быстро заговорил он, - беда случилась, беда! Эти бандиты совсем обнаглели, на детскую душу замахнулись. Мне, кажется, вы можете помочь. Прошу, едем немедленно в полицейский участок, а то они там напортачат без вас, по дороге я всё объясню». Пока мы добирались до отделения, Иван Васильевич поведал мне, что накануне, по приказу обер-полицмейстера Арапова полицейские Мясницкого участка во главе с приставом Лавровым устроили облаву на Хитровке и взяли под арест гуляющих в кабаке головорезов из банды Сыча: они ограбили накануне на подъезде к Москве петербургских купцов и убили несколько человек из охраны. Сыч, - пояснил Орлов, - считался предводителем всех банд Первопрестольной, его шайка имела приоритет в налётах, грабили редко, но метко, срывая всегда большой куш. Я до этого случая никогда не видел главаря, но был наслышан о его невероятной жестокости и кровожадности. Предводитель не пожелал мириться с арестом своих лиходеев. На следующее утро, то есть, в день, о котором я рассказываю, его подельники похитили играющего с друзьями во дворе десятилетнего сына пристава Петю и прислали письмо с требованием отпустить задержанных, иначе мальчик будет убит. Когда мы подъехали к участку, я быстро пробежал глазами по улице: на другой стороне, чуть поодаль, дабы не светится перед караульными, сидел нищий, в намотанным почти на всё лицо замызганном шарфе. Его я отметил в голове: за отделением должны были следить люди Сыча. В полиции шло заседание во главе с Лавровым, лицо его было белым, как мел, руки дрожали. Никто не возражал против нашего присутствия, в отделении меня и Щукина знали и уважали. Решался вопрос, выпускать ли бандитов. Я посоветовал не совершать подобной ошибки: освобождение преступников не гарантировало возврат ребёнка, к тому же, выйдя из-под стражи, они бы не понеслись сразу к своему предводителю, дабы не привести хвост. Пока придумывались разные хитроумные и абсолютно невыполнимые планы, я, стоя у окна, прикрытый шторой, наблюдал за нищим. Проходящие мимо, кидали монеты в перевёрнутый картуз, но вот появился мальчишка в обносках, приблизился к попрошайке, который неожиданно поднял на него глаза и слегка мотнул головой, нагнулся схватил копейку, всего одну, хотя мог загрести гораздо больше, и убежал. Спустя час, другой паренёк проделал такую же манипуляцию с монетой. Мне стало понятно, что связными в своре Сыча являются беспризорники, самые юркие, быстрые и бесстрашные обитатели любого города на земле, а сообщениями служат мелкие деньги. Одна монета, вероятно, давала знать главарю о бездействии в участке: полицейские, мол, не выходят и сычёвских головорезов не освобождают. Я не стал рисковать с проверкой своей версии, хотя очень хотелось. Выход был один: проследить за очередным пацанёнком и ухитриться его не упустить. Прервав жаркий спор, происходящий за столом, по поводу, как брать бандитов, я обратился к приставу с просьбой одолжить мне на время свой револьвер. Получив в распоряжение огнестрельное оружие, пообещав Лаврову найти сына, если он не будет предпринимать никаких действий в ближайшее время, я взял Щукина под руку, и мы, сопровождаемые недоумёнными взглядами полицейских, вместе покинули участок. Мне требовалось сменить дорогой костюм на простую, удобную одежду, домой было ехать некогда, всё нужное я нашёл в лавке купца: кепку на голову, простую рубашку, жилет, брюки свободного кроя, поношенные ботинки. Отыскав на складе багор, отломив наконечник, привязав к плотной верёвке, я положил моток вместе с оружием в холстинную суму, перекинул через плечо и помчался обратно к полицейскому отделению. Обойдя здание с другой стороны, тихо проскользнув вверх по улице, надеясь остаться незамеченным для попрошайки (с моим ростом, даже переодетым, он моментально узнал бы недавнего гостя полиции), я свернул в ближайшую арку и стал оттуда за ним наблюдать. Вскоре к нему подлетел очередной маленький оборванец, схватил монету и побежал. Я покинул укрытие, ринулся к нищему, дёрнул за шарф, оголив шею, надавил на нервное окончание, парализовав на время, и понёсся за мальцом. Тощее тельце шмыгнуло в переулок, я следом, он перемахнул через ближайший забор, я, подождав немного, тоже беззвучно одолел незначительное препятствие. Преследование моё длилось долго, мы скакали через бесконечные частоколы, мчались, царапая лица о ветви, сквозь палисадники и огороды, изредка пацанёнок выбегал на мостовую, но тут же исчезал за очередной изгородью. Иногда он оглядывался, я мгновенно скрывался в кустах, или кидался плашмя на землю. Наконец, он остановился перед внушительной каменной стеной, отдышался, вскарабкался на берёзу, растущую рядом, и сиганул вниз по другую сторону. Я, не мешкая, взлетел по ветвям и застыл, наблюдая: перед моим взором открылся заброшенный яблоневый сад, заросший крапивой, но протоптанный в нескольких местах, на двери двухэтажного дома, большого, но неухоженного, висел замок, окна были забиты, кроме одного. Мальчишка подошёл вплотную к жилищу, задрал голову и свистнул. На втором этаже распахнулись рамы, выглянул жутковатого вида бородатый мужик без уха, пацанёнок прицельно кинул в окно копейку, тот поймал и, осклабившись, удалился, а преследуемый мной тщедушный связной перемахнул через забор и растворился в своём беспризорном мире. Всё было тщательно продумано: и дом вне Хитровки, и нищий, и дети, и замок, если бы полицейские решились на облаву по всему городу, они бы и не подумали обыскивать закрытое и забитое ставнями здание. Я спрыгнул  с берёзы на траву, вытащил из сумы верёвку с багром, размахнулся, бросил, зацепил за единственно используемый подоконник и полез на второй этаж. Поравнявшись с окном, я встретился глазами с безухим, вернувшимся на свой пост, схватил его за горло и скользнул внутрь. Шёпотом, прижав бандита к стене, я спросил, здесь ли маленький заложник. Он кивнул и, почувствовав, что мои руки сильнее сжимают его шею, не имея возможности крикнуть, сдавленным голосом просипел: «Они внизу, на первом этаже. Их пятеро: Сыч и братишки. Подлеток с ними». Я нейтрализовал его, как и попрошайку, аккуратно уложив на пол, снял с подоконника багор, скрутил верёвку и, крадучись по шаткой лестнице спустился вниз, оказавшись в тёмном коридоре. Из приоткрытой двери в комнату послышался противный писк. Я заглянул в проём: помещение было окутано наркотическим дымом, вероятно, бандиты курили опиум. Мерзкое существо с коротенькими кривыми ногами в детских штанишках, но с обычным для взрослого мужчины, оголённым, достаточно крупным торсом, покрытым густо чёрными волосами, с неживым лицом цвета мокрого песка, склонившись над глиняным сосудом, стоявшим на полу, с каким-то садистским удовольствием надрезало себе ножом скрюченную ладонь и попискивало, явно пытаясь повторить звуки, издаваемые совами в ночи, четверо подельников исполняли вокруг него некий ритуальный танец и время от времени кланялись, падая ниц перед страшилой, повторяя: «Хозяин, время пришло, дай нам новой крови». В углу, обхватив связанными руками коленки сидел испуганный, зареванный Петя. Уяснив, кто здесь главный, я, не мешкая, достал из сумы револьвер, резко распахнул дверь, ринулся на уродца, обхватил рукой за мохнатую грудь, легко оторвал от пола и, выпрямившись, крепко прижимая его спину к своему животу, отпрыгнув к стене, выкрикнул: «Я убью его, если не отпустите мальчика». Один из головорезов выхватил из кармана пистолет и взвёл курок, целясь в меня, я мгновенно, резким движением поднял тело кривоногого выше, загородив им грудь, как щитом, стрелявший не успел заметить этого движения: пуля уже летела в сердце Сыча, он обмяк у меня на руках. Я пальнул в ответ в лоб убийцы главаря, избавив его от неминуемой мести товарищей за допущенную смертельную ошибку. Выхватив левой рукой из коченеющей ручонки чудовища окровавленное лезвие с изящной рукояткой, я брезгливо сбросил труп на пол. Другой бандит бросился в сторону заложника, я, держа на прицеле ещё двоих, кинул ему в спину нож, уложив на месте. Последние участники ритуала застыли в оцепенении, потом ринулись к выходу и упали в коридоре, подстреленные мной из револьвера. Развязав Петю и приведя его в чувство, я подошёл к так нелепо погибшему вожаку, присмотрелся и с удивлением заметил, что песочное лицо – это маска, сдёрнул её, бросил быстрый взгляд на труп, застывшая физиономия была отвратительна, потом обратил свой взор на искусственную рожу: она была сделана из бронзы, на меня смотрели пустые крошечные глазницы, крупные щёки, малюсенький лоб, крючковатый нос и огромный, выдающийся подбородок. По металлу был вырезан кривой шрам, рассекавший всё рыло наискосок. Петя, немного пришедший в себя и заметивший мой интерес к маске, подбежал к стулу, стоящему у забитого окна и принёс мне маленький железный сундучок, пояснив, что маска вместе с ножом Сыча хранились в нём. Крышка ларца была искусно отчеканена и расписана: в ночи, под хмурым беззвёздным небом, на кремлёвской стене, уставившись зорким жёлтым глазом в невидимую землю, сидел, сыч, самая маленькая сова, вечный предвестник несчастий. В боковину крышки был врезан круглый замок. Не тратя времени на поиски ключа, вытащив нож из спины бандита, обтерев и положив вместе с маской в сундук, я сунул добычу в суму, а револьвер за пояс, выбил ногой входную дверь, подхватил на руки Петю и пошёл по улицам, не скрываясь за заборами. Прибыв к полицейскому участку, я увидел парализованного попрошайку, о котором совсем забыл: он уже начинал шевелиться. Подойдя к нему с мальчиком на руках, пристально всматриваясь в маленькие глазки, я вытащил на секунду из сумы ларец и тут же убрал обратно, ожидая реакции нищего, мне нужно было понять насколько ценна эта вещица для бандитов: пыльное лицо исказилось гримасой ужаса, рука непроизвольно дёрнулась и поднялась вверх, грязные ногти вцепились во впавшую щёку, он, безусловно, узнал сокровище Сыча. Я, чеканя каждое слово, как можно более зловеще, проговорил: «Убирайся отсюда и передай своим: так будет с каждым, кто посягнёт на жизнь ребёнка». Нищий надел на плешивую голову картуз с монетами, они со звоном разлетелись по мостовой, с трудом поднялся, и качаясь, словно пьяный, побрёл прочь.
    Увидев сына живым, Лавров разрыдался. После объятий и поцелуев, когда мальчик уехал под охраной домой к матушке, я вернул приставу револьвер и продемонстрировал свой трофей, распахнув сундучок. Тот ошарашенный уставился на маску и пробормотал:
- Так вот ты какой – Хозяин ночной Москвы... Далее Лавров мне поведал такую историю: в не столь далёкие времена, чуть менее двухсот лет назад, при молодом Петре Первом только вступившем на трон, когда ещё наш город назывался столицей, обитал в нём жуткий разбойник по кличке Сыч, грабил всех подряд, при нападении никого не щадил, резал, убивал, проливал кровь, что характерно, всегда действуя в безлунные ночи - ночи, когда небосвод густо застилали чёрные тучи. Много людей, владеющих состоянием, да и случайно попавшихся под руку припозднившихся гуляк, возвращавшихся домой с мелочью в кармане, он тогда истребил. Молодой царь, узнав о творящемся в городе беспределе, бросил все силы на поиски головореза. В итоге, его нашли и, пытав, посадили на кол. Пока тело находилось в досягаемости, подельники добрались до него, сделали посмертный гипсовый слепок с лица и заказали какому-то толковому мастеру бронзовую маску по образцу и сундук под неё. Труп Сыча сожгли царские стрельцы, смешав пепел с помоями. Маску присвоил себе один из ближайших соратников казнённого, добавив в содержимое ларца, вероятно для устрашения окружающих, свой личный нож. Так она вместе с совиной кличкой и переходила от одного предводителя бандитов к другому до сей поры, и тот, кто ей владел считался негласным хозяином ночной Москвы, то есть главным вожаком всей этой нечисти.
Меня, вдруг, как обухом по голове ударило. «Как вы назвали хранителя маски? Повторите, пожалуйста!» - попросил я Лаврова. Он послушно произнёс снова: «Хозяин ночной Москвы». Я вспомнил напутствие Старика: «Город нуждается в тебе. Хозяин ждёт своего истинного владельца. Спрячь её подальше и никому не отдавай», теперь оно обрело чёткий смысл. «Можно её забрать?» - спросил я полицейского. «Да не можно, а нужно, - запричитал он. – Прошу, уберите эту гадость от меня, только дома не оставляйте, они найдут, спрячьте в укромном месте, тогда вас ни один бандит не тронет, у них есть существует твёрдо соблюдаемый закон: кто убьёт хранителя маски, умрёт мучительной смертью, они уверены, что бронзовый Сыч сам выбирает себе владельца». Переварив полученную информацию, набросав в уме план действий, я захлопнул сундук, прижал к груди, встал и попросил пристава выдать мне до завтра из полицейской конюшни самого резвого коня. Он, по-моему, был готов на всё, лишь бы избавиться, наконец, от зловещего трофея.
      Выехав с заднего двора участка верхом, я огляделся: на меня, сплёвывая на мостовую, косился подросток. Я приударил скакуна пятками, он понёсся с бешеной скоростью, мальчишка попытался преследовать нас, но быстро отказался от этой глупой затеи. Добравшись до дома моего старого приятеля Ноя Шмуэливича Кёнигсберга, известного всей Москве уникальным талантом в ювелирных и замковых делах, изготовившего для вас, Ольга Николаевна, помолвочное кольцо, свадебное колье и эту дивную брошь, - Александр Сергеевич кивнул на подколотую к платью жены ящерицу, - я обратился к нему с просьбой дать мне ночлег и срочно переделать замок в ларце (маска и нож были заблаговременно убраны мной в суму). Ювелир, на задавая лишних вопросов, отвёл коня в сарай, предоставил мне комнату с кроватью, а сам взялся за работу. Разбудив меня на рассвете, он вернул мне сундук и вручил пару новых ключей. Я поблагодарил мастера, попросил, на всякий случай, один ключ оставить у себя, сокрыв от посторонних глаз, оседлал коня и помчался за пределы города. Когда солнце светило уже достаточно высоко в небе, я достиг пункта назначения, направил скакуна в лес, спешился, прошёл вглубь, нашёл знаковое место, о котором мне ещё во время путешествия по Китаю нашептал один купец, вложил маску в ларец, оставив при себе нож, закрыл на замок и, вырыв ямку в земле, упрятал сокровище, придавив сверху тяжёлым камнем. Отмерив ещё пятьдесят шагов по густой чаще, наткнувшись на огромный дуб, я вскарабкался на вершину, вырезал узкое углубление и сунул туда ключ, прикрыв корой. Вряд ли, хоть кому-то пришло бы в голову искать бандитскую ценность в этой лесной глуши. Вернувшись после полудня домой, дабы отоспаться, я застал своё жилище в состоянии хаоса: всё было перевёрнуто вверх дном. Лавров был прав: меня очень быстро вычислили и маску искали скрупулёзно, не пожалев ни пола, ни стен, вскрытых в нескольких местах. От мечты о тёплой постели пришлось отказаться: я прибрался, переоделся в костюм и отправился искать своих осведомителей, чтобы выяснить, где можно застать оставшихся предводителей шаек. Мне крупно повезло: объявив перемирие на время траура, бандиты пьянствовали в хитровском кабаке, поминая добрым словом усопшего Сыча. На свой страх и риск я оправился туда один: не хотелось подставлять под пули ни Василия, ни других подчинённых. Когда я вошёл в заведение, на меня уставились дула сотен револьверов и пистолетов. «Это он, - закричал недавний попрошайка, показывая на меня пальцем, - он – украл Хозяина». Вдруг со стула вскочил безухий мужик, единственно оставшийся в живых в доме, где прятали Петю, и гаркнул: «Не стрелять! Кто владеет маской, тот владеет Москвой. Сам бронзовый Сыч его выбрал». Оружия разом опустились. Я подошёл к столу, воткнул в него сычёвский нож, как доказательство, и без обиняков заявил, что маска теперь моя, спрятана надёжно, никто её обратно не получит; жаждущие жить в Первопрестольной, пусть бросают кровавые делишки, им я помогу с работой, остальным стоит побыстрее убраться из города, ослушавшихся ждёт участь всех прежних Сычей. Здоровенный синюшный мужик, сидящий на другом конце стола, удивлённо спросил: «Я не пойму, ты из наших что ль?» «Не, - протянул безухий. – Он по другую сторону. Это ж его люди охраняют богатеньких от нас. Помнишь стрельбу в Иконном ряду?» Синюшный помрачнел и пригрозил: «Запытаем, сразу скажешь где маска». «Рискни», - отчаянно взревел я, схватил со скатерти два освободившихся от мяса вертела и метнул их в его сторону, острия вонзились в стену по правое и левое ухо моментально одеревеневшего здоровяка. Как ни странно, все засмеялись. «Это же - настоящий Сыч! Он вернулся!» - пролаял кто-то из присутствующих и зааплодировал, несколько товарищей его поддержали, смачно засвистев. Взявшись за рукоятку сакрального ножа, выдернув его из столешницы со словами: «Моё дело - предупредить», я развернулся и нарочито медленно пошёл к выходу, с каждым шагом ожидая пулю в спину, но никто не посмел стрелять.
         Проворочавшись в постели всю ночь, представляя себе жуткие сцены мести и пыток, я подскочил на рассвете, услышав скрип крыльца, кинулся к двери и резко распахнул её, чуть не пришибив безухого, слетевшего на землю. «Не бей, - взмолился он, закрывая лицо руками, - я пришёл с миром!» Уже сидя в доме, растирая шишку на лбу, бандит, назвавшийся Севастьяном, рассказал, что в кабаке после моего ухода случилась ссора между шайками: принимать условия незваного гостя, или всё же поймать и запытать. Распря закончилась поножовщиной и стрельбой, десятки головорезов полегли. «Мы, выжившие, две дюжины братков, готовы работать на тебя», - завершил речь безухий. Я растерялся: брякнул в кабаке, мол помогу, не ожидая что кто-то отзовётся. Куда мне их было девать, ненадёжных людей? В голове возникла простая идея: пусть свои добьют своих. Я спросил, много ли ещё в городе осталось бандитов? Очевидно, что далеко не всех желающих вместил кабак. «Да не сосчитать», - ответил Севастьян. Я предложил ему вместе с товарищами, уничтожить всю воровскую Хитровку и другие злачные места, благо, в отличие от меня они знали, где живут мирные люди, а где лихие, пообещав поддержку оружием и солидное вознаграждение в случае успешного завершения операции. «Всё будет сделано в лучшем виде, Сыч», - с готовностью выпалил безухий и направился к выходу. Я чуть дар речи не потерял от такого гнусного обращения, подскочил к нему, развернул за плечи и прошипел: «Никогда! Слышишь, никогда не смей меня так называть». «Хорошо, Хозяин», - послушно кивнул он и поспешно удалился. «Хозяин, так Хозяин», - решил я, бандиты всегда нуждались в авторитетах. Почему-то, этот мужик вызвал у меня доверие, я не сомневался, что он с дружками выполнит непростое задание. Интуиция меня никогда не подводила. Значит, надо было срочно искать деньги на поощрение моего нового отряда добровольцев: лишних средств я тогда не имел. Собрав в кабинете на Никольской всех купцов, промышленников, банкиров, охраняемых моей «гвардией», вкратце поведав присутствующим о событиях, случившихся за последние три дня, не углубляясь в подробности сокрытия сундука, но особо выделив договор с Севастьяном и поручившись за его команду, я попросил сложиться на благое дело освобождения Москвы от плевел. Когда я закончил речь, наступила пауза, такая долгая, что страх услышать «нет» успел проползти сороконожкой от головы до самых пят. Первым встал Щукин, достал кошелёк и со словами: «Да поможет тебе Бог!», выложил на стол сто рублей. За ним последовали остальные. Никто мне не отказал, на столе выросла гора из банкнот.
         В течение месяца, ежедневно отчитываясь передо мной, Севастьян со своими мордобоями уничтожили и частично выгнали сдавшиеся шайки из города. По окончании операции, я щедро вознаградил её участников и принял в свою команду: больше в этих людях с дурным прошлым я не сомневался. Белокаменная зажила спокойно. Относительно спокойно: мелких воришек, жуликов и шулеров я не трогаю, поскольку абсолютно уверен, что совершенный мир неугоден небесам. Если искоренить зло целиком, на его место придёт новая, более разрушающая зараза, к примеру, революция, война или страшная эпидемия. Самое удивительное, что ни один предприниматель до сей поры так и не отказался от моих услуг по охране, «под твоим неусыпным оком спится крепче», - говорят они. Мало того, после нашумевшей истории с присвоением маски и истреблением головорезов, я получил много заказов на защиту частных жилых домов, жён, детей, любовниц обеспеченных людей. «Орловские стражники», как нас прозвали москвичи, вошли в моду. Проблем нехватки персонала у меня никогда не возникало: я высоко оплачивал работу, мужики дрались за право устроиться в мою организацию.
         Деньги посыпались на меня, как из рога изобилия. К счастью, я никогда не был мотом, гулякой, игроком: оставляя на жизнь скромные суммы, основную часть доходов я вкладывал в банки под проценты, инвестировал в строительство. Вдруг, я стал желанным гостем у самых влиятельных семей, был представлен лично генерал-губернатору Долгорукову, который пошутил при знакомстве, похлопав меня по плечу, будучи осведомлённым о моих подвигах: «Давайте договоримся: я правлю Москвой днём, а вы в безлунные ночи», - и расхохотался, мы тотчас подружились. Эта дружба прибавила к моим клиентам чиновников высокого ранга и различные государственные управления. Желая развиваться дальше, я обратился к толковым людям за советом по увеличению капитала. Мне порекомендовали вкладываться в акции некоторых многообещающих промышленных предприятий. К примеру, если вы помните, Ольга Николаевна, весной, когда я безнадёжно ухаживал за вами, мне пришлось ненадолго уехать в Тверь. Путешествие было не праздным: я забирал дивиденды по акциям мануфактуры Морозова, которые приобрел лет десять назад. Нажив состояние, я подарил свою часть дома бедной соседской многочисленной семье, еле умещавшейся за стеной, перебрался в меблированные комнаты Чижовского подворья, приобрёл собственный экипаж с резвыми лошадками и нанял отныне знакомого вам кучера, отставного казака княжеского конвоя Платона Нилыча. Подводя итоги моего нудного длинного рассказа, поясняю свои сегодняшние передвижения: помимо тоскливого заседания в Международном торговом банке, я проверил, насколько прочна моя охрана на особо важных объектах и кое-где её укрепил, добавив людей, узнал у обер – полицмейстера Козлова о положении дел в городе, он всегда с готовностью делится со мной любой, даже секретной информацией, и проконсультировался с Долгоруковым по вопросам целесообразности моих инвестиций в строительство новых доходных домов, ему, как многолетнему опытному градоначальнику, лучше знать, где стоит ожидать прибыли, а где можно всё потерять... Вот и всё, - Орлов небрежно пожал здоровенными плечами, словно рассказал жене неприхотливую сказку про Ивана - дурака, смачно затянувшись почти истлевшей сигарой и погасив её в латунной пепельнице. – Я бы не носился так рьяно по Первопрестольной, отдав предпочтение вашему обществу, забыв о всех делах, - пояснил он, промокнув горло чаем, - но недавно одна из банд во главе с тем самым глубоко постаревшим синюшным, некогда грозившимся меня запытать, рискнула удостовериться, насколько далеко простираются мои возможности и не подозревая, что настолько далеко, совершив дерзкий налёт на подступах к Москве на торговый караван, следующий из Сибири, с гигантским голубым топазом и другими драгоценными камнями. К счастью, мои ребята их нейтрализовали, свалив победные лавры на доблестную полицию, но тем не менее, с тех пор приходится быть бдительнее. Упрочу в течение нескольких дней все слабые позиции и дам себе, наконец, передышку, - усталый свинцовый взгляд устремился в полные восторга бездонные русалочьи глаза.
- Я помню! – ликующе хлопнула в ладоши Оля. – Помню, как кричали все мальчишки – продавцы газет на улицах: «Московская полиция пресекла попытку дерзкого ограбления каравана. Огромный сибирский голубой топаз спасён!» Это было, - она взметнула изумрудный взор к потолку, вспоминая, - кажется в апреле.
- Верно, в апреле, - Александр Сергеевич мягко улыбнулся. – Это было в тот день, когда я впервые увидел вас. - Барышня озадаченно потёрла ладошкой высокий чистый лоб, восстанавливая в памяти события того странного дня, а он замолчал, глядя в стол, выводя на скатерти пальцем невидимые узоры. Из деревни послышалось стройное пение девичьих голосов: «У меня младой, у меня младой один милый друг ...»
   - Как я люблю это, - тихо произнёс Орлов, - всё русское: и песни, и народ наш чудный, и природу, и Россию, и Москву, и вас, - он обратил взор на жену, - очень люблю всем сердцем. И ничего не могу с этим поделать – люблю и всё.
     Оля, замерев с очередной тарталеткой во рту, смутилась, не зная, что ответить, и схватилась за чашку, запив тягучую сладость, но Александр Сергеевич уже сменил тему.
- Месяц тому назад я был шафером на свадьбе у того самого, чуть не погибшего, выросшего и возмужавшего Пети… После рассказанного вы по-прежнему считаете меня бандитом? – спросил он настороженно, машинально отгоняя от пламени керосиновой лампы мотыльков- самоубийц.
- Да что вы! Конечно, нет! – барышня порывисто упершись локтями о стол, сжала в замок тонкие пальцы. – Вы настоящий герой! Мне стыдно, ужасно стыдно, что я отказалась выслушать вас раньше! И знаете, - она грозно сотрясла крошечным кулачком в воздухе, - обладая вашей силой и способностями, я бы так не миндальничала с бандитами, никого бы не выпустила из города живым.
Орлов хрипло расхохотался:
 –  Я сразу понял, при первой же нашей встрече, только услышав ваш громкий, нестеснительный смех, что вы настоящий маленький боец. И позже не раз имел честь убедиться в своей правоте. – Он допил прохладный чай, так и не притронувшись к десерту, и, поставив чашку на стол, добавил: - Вы очень похожи на меня страстностью натуры.
– Я ещё и очень любопытна, - произнесла, невинно улыбаясь, Оля, - меня мучает вопрос: куда вы спрятали маску. Что это за знаковое место?
- Нет, не надейтесь, не скажу – замотал он черноволосой головой, мгновенно посерьёзнев и протерев ладонями уставшие глаза, - никогда вам его не назову, не потому что не доверяю, а потому что хочу уберечь от зла, которое пронесло это уродище через века.
- Она хотя бы на месте? – продолжала допытываться барышня.
- В том самом месте! – кивнул Александр Сергеевич, - я её проверяю примерно раз в год. И прошу, больше никаких вопросов на эту мерзкую тему. Нам, думаю, пора спать.
  Встав со стула, он подошёл к супруге, снял с колен кота и поставил на пол, огладив рыжую спину. Возмущённый Македонский, недовольно зевнув, прыгнул на подоконник и скрылся в туманном сосновом бору. Потянув аккуратно за пледы, укрывавшие жену, бросив их на стол, Орлов, задув огонь под бульоткой, подхватив со стола керосиновую лампу, нагнулся к девушке, протянув галантно руку, согнутую в локте. Оля поднялась, неуверенно сунула тонкие пальчики в крепкий изгиб и последовала за ним, рассеянно слушая его рассуждения, перебивающие страстную трель одинокого соловья, относительно охраны, которая сейчас, с появлением юной красавицы в поместье, важна как никогда, поскольку, хотя столько лет прошло  с тех неприятных событий, ему будет спокойней, коли у ворот будут дежурить вооружённые мужики, оберегая её покой... Заглянув на кухню, он вежливо предложил Арине Тимофеевне прибраться завтра, а нынче идти домой, поскольку поздно, учтиво накинул на пухлые плечи шаль и запер за женщиной дверь. На втором этаже, чмокнув жену в лоб, великан удалился в свои апартаменты.
       Войдя в роскошную «зелёную» светёлку, приблизившись к зеркалу, с заботливо разожжёнными Хранительницей свечами в массивных канделябрах, сверкающих золотом  по обе стороны от трюмо, девушка взглянула в отражение: на неё смотрела улыбающаяся, разрумянившаяся незнакомка с безмятежным взглядом. Оля протянула руки за спину, чтобы расстегнуть платье: но ей удалось добраться только до двух, верхнего крючка и нижнего, как она ни старалась, не изгибалась, остальные застёжки оказались в недосягаемости. Барышня растерянно постояла, думая, что делать, потом подошла к двери,  ведущей в покои супруга, и нерешительно постучала.
- Входите, я к вашим услугам! - раздалось раскатистым хрипловатым басом издалека, как из трубы.
  Раскрыв дверь, она шагнула в комнату и замерла: Александр Сергеевич вышёл ей навстречу из ванной полуголый, в брюках и ботинках, забрызганных водой отирая влажные смоляные волосы белоснежным полотенцем. Остановившись перед женой он взволнованно спросил:
- Что-то случилось?
       Она мотнула головой, не в силах вымолвить ни слова, онемев, распахнув плотные розовые губы, заворожённо разглядывая обнажённый торс. Перед ней явилось совершенство, идеал, каким представил на суд Папы Римского первого человека, сотворённого Богом «по образу Своему», Микеланджело Буонарроти на потолке Сикстинской капеллы: с чётко очерченными выпуклыми грудными мышцами над плоским животом, разделённым на едва заметные прямоугольники, и рельефными плечами и руками. Её всегда, как художника, восхищало идеально написанное тело Адама, шедевр внутри шедевра – обязательная иллюстрация во всех учебниках по искусству живописи. Но самое удивительное открытие её состояло в отсутствии шерстяного покрова. Девушка почему-то считала, что все мужчины отвратительно волосаты, основываясь на наблюдениях за пьяным Борисом, попивающем горькую на кухне в вечно распахнутом, выставляющем напоказ густо – омерзительно заросшую грудь, затёртом до дыр атласном шлафроке, словно оборотень, готовящийся вот-вот превратиться в волка. Такое же представление, даже худшее, имела она о своём нынешнем муже, учитывая страшные легенды о нём, как о мохнатом инкубе. Но, как ни странно влажный торс покрывали весьма редкие завитки смоляных коротких волос, только круглый шрам чуть выше левого соска несколько нарушал гладкость смуглой кожи, источавшей еле уловимый древесно-пряный аромат.
       Орлов некоторое время удивлённо наблюдал за изумрудным, бегающим по нему рассеянным взглядом, потом, наконец, сообразив, в каком виде стоит, кинулся к стулу, бросил полотенце и стал судорожно натягивать рубашку, бормоча сотни извинений.
- Не надо одеваться, - опомнилась Оля, выйдя из транса. – Я на секундочку, платье не могу расстегнуть.
  Она повернулась спиной, Александр Сергеевич тотчас вернулся и принялся с готовностью расстёгивать крючки, стараясь не касаться девичьего тела, приговаривая, что надо бы нанять горничную. Барышня представила себе расхаживающую по дому молодую наглую девицу в белом переднике, отмела неугодный образ, тряхнув головой,  и решительно высказалась:
- Зачем мне горничная для каких-то крючков, если рядом вы?
- Я? - удивился Орлов, снова вспомнив вчерашнюю сцену с ножом. – Коли вас не смутит моя помощь, то я всегда готов исполнить любую вашу просьбу.
- Не смутит! – бойко ответила Оля, повернувшись к нему лицом и поблагодарив за содействие. – Вам больно? – вдруг спросила она, указывая глазами на шрам, скрытый под рубашкой.
- Бывало иногда, - непринуждённо кивнул Александр Сергеевич, - но с тех пор, как я встретил вас, рана ни разу о себе не напомнила. Вот такое чудо!- Он взял её за тонкие пальчики, развернул ладонью вверх, наклонился и мягко коснулся губами пульсирующей вены на кисти: - Спокойной ночи, маленькая, зеленоглазая колдунья, - прошептал он, улыбаясь.
- Спокойной, - выдохнула Оля, обескураженно ощутив, что он отпустил её руку, развернулась и вернулась в свою опочивальню, услышав за спиной стук закрывшейся двери, немного разочаровавшись в его лёгком расставании с ней без всяких попыток задержать и страстно поцеловать, как пишут в некоторых откровенных романах.
       Она долго лежала в огромной кровати, широко распахнув огромные глаза, ошарашенно уставившись в тёмный потолок. Древесно-пряный аромат, тёплый и уютный, щекотал аристократические ноздри, вкрадчиво наполняя грудь сладкой истомой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...