(сказка для людей)
Глава 1
Смерть — это не самое худшее,
что может произойти с человеком.
Платон.
"Всё - хватит! Больше ждать нельзя! Ожидание - сродни бесплодному предвкушению. А это уж слишком большая роскошь. Да и, глядя на примеры великих, сущая бессмыслица. Само по себе ничто не случается. Всегда бывает кто-то, или что-то… Должен быть тот, кто сделает этот самый первый и единственный шаг.
Мне уж точно, больше ждать нечего".
Голова по-настоящему гудела к утру, мысли втекали одна в одну и растворялись в общем бурном потоке, и разложить их по полочкам уже не представлялось ни малейшей возможности. Кин отставил уже пустую бутылку виски, не спеша поднял руку с дотлевающей сигаретой, и сделал очередную затяжку, откровенно внушительную даже для заядлого курильщика.
В комнате царила кромешная тьма, поглотившая абсолютно всё, весь свет дотла. Небо снаружи, наглухо затянутое обширными ночными тучами, не давало шанса ни единому проблеску далёких звёзд, прежде озарявших эти земли. Единственный уличный фонарь неподалёку создавал иллюзию наличия жизни где-то вокруг, а точнее - жалкое, искусственное её подобие. И даже настежь распахнутые шторы ничем не могли помочь: самый тусклый в мире свет, искусно рассеиваемый туманом, еле-еле разбавлял царящий в комнате мрак, да и то не дальше метра от окна. Глубже только мгла.
Возможно, именно благодаря тому, что Кин сидел на самой границе света и тьмы, он ещё не полностью потерял связь с реальностью, и иногда приходил в себя, хоть и ненадолго. Все порой ошибаются...
Какой же долгой была эта ночь, словно бесконечной, нещадной и слепой к любым слабостям, какая грозит помешательством, если столкнётся с неподготовленным, полным страхов рассудком. Что, кажется, и произошло в этот самый час в небольшой арендуемой квартирке почти на краю мира.
Днём, надо сказать, это был милейший домишко одного этажа, со своим небольшим ухоженным двориком и гаражом. Двускатная высокая кровля очень органично дополняла простенькую лаконичную архитектуру здания. Некогда плотный серый цвет фасадов, на контрасте с белыми окнами, давно уже не радовал глаз - годы суровых морских ветров превратили его в пожухлую пепельную маску, немного неестественную, бледную ветошь, с каждым днём увядающую всё больше и больше. Но даже этот недостаток не портил сие творение рук человеческих, по-прежнему прекрасно вписывающееся в близкую по духу окружающую застройку, создавая ощущение тепла и уюта. В этом доме определённо жила любовь, когда-то давным-давно. Как и всё на свете, те времена прошли, и теперь тут жил Кин, исправно выплачивая аренду на протяжении вот уже полу года. Не очень молодой парень среднего сложения, далеко не глупый, но по жизни добрый и доверчивый, порой даже слишком. Ещё пару месяцев назад он был преуспевающим терапевтом в одной довольно состоятельной больнице. Пока не уволился. Хотелось двигаться дальше, развиваться, как профессионал, открыть собственную клинику. Но как-то не срослось.
В общем и целом вполне счастливый человек до недавнего времени, и особенно до сегодняшней ночи. Регулярные практики, и в особенности последние несколько суток беспрестанного самокопания сделали своё грязное дело, посеяв зерно страха и неуверенности в собственной самодостаточности, и правильности выбранного пути.
Окурок уже начинал жечь пальцы, и Кину пришлось открыть глаза, чтобы найти пепельницу. Впрочем, затушить тлеющий огарок оказалось не так-то просто: лес сигаретных фильтров, уже торчащих к тому времени из старой замызганной тарелки-пепельницы, долго не позволял пробиться к её твёрдому дну.
- Так! Ладно. Пора двигать. Сидя в кресле, далеко не уеду.
Хлопнув ладонями по подлокотникам кресла, он быстро вскочил и успел даже повернуться к предполагаемому выходу, но суровая решительность вдруг покинула его - комната поплыла, и пришлось опереться на стоящий рядом стол, чтобы не грохнуться во тьму.
- Ну уж не-ет, так легко ты меня не возьмёшь! - Он как мог погрозил пальцем, даже не заметив, что его мысли обрели звучание, - Здесь решаю только я. Запомни это. Я сам войду в тебя. И только когда именно я этого захочу!
Его язык заплетался так, что случись это днём на улице, к нему обязательно бы подошёл кто-нибудь из правоохранителей. Но здесь и сейчас просто не кому было обратить на это хоть какое-то внимание.
Убедившись, что стены вновь стоят ровно и твердо, более или менее, как им и положено, Кин аккуратно начал движение туда, где должна была находиться дверь, ведущая из комнаты. Далее по коридору в гараж, и прочь из дома. Дорога всегда освежает, превращает домашний кисель в горный кремень, а морозным осенним утром и подавно.
Кин знал все закоулки и повороты арендуемой квартирки, как облупленные, и уверенно пробирался в потёмках к заветной цели. Даже в силу частичной потери равновесия, встречая плечом почти каждый дверной косяк, попадавшийся на пути, он продолжал неуклонно двигаться вперёд, пока, наконец, не почуял запах бензина. Захлопнув за собой дверь, и, нащупав на стене небольшую коробочку, он щёлкнул тумблер автоматики. Под потолком, ближе к наружной стене что-то брякнуло, и старые ворота со скрежетом и бульканьем неторопливо поползли вверх. В помещение, весьма крупное по меркам общей площади дома, лениво начал просачиваться размытый свет того самого фонаря, вперемешку с едва заметным, ещё сонным заревом. Теперь можно было разглядеть и коробки, и полки, и весь остальной хлам, раскиданный вдоль стен. Оставалось только дождаться, пока панели поднимутся достаточно высоко, чтобы можно было выкатить своего двухколёсного. Спустя минуту Кин, не без усилий, погрузился в безумно холодное сиденье, пробравшее до дрожи. Сделал несколько резких глубоких вдохов, чтобы, на сколько это возможно, прийти в себя, и повернул ключ зажигания. Дальше дом исчез, остался где-то позади, утонул глубоко в воспоминаниях, словно всё это было каким-то невнятным сном...
***
Мимо проносились необъятные бархатные поля, уходившие куда-то очень далеко за холмы. До всех горизонтов не было видно ни одной живой души, лишь несколько птиц свободно плавали в редеющих облаках. Ночной туман неспешно растворялся, оставляя мириады блестящих крошек росы на сочной утренней траве. Солнце только-только открывало новый день.
Горбатые утёсы вдоль побережья уже наливались ярким румянцем, угрюмые и задумчивые. Нерушимой стеной стояли они веками на страже своих прекрасных владений - душистых долин и холмов, бесподобных озёр и извилистых рек, пожухлых пустошей и пугающих расщелин.
Октябрь уже прочно взял бразды правления в свои загребущие руки, окрасив некогда изумрудные цветущие волны ландшафта в собственные, уникальные краски. Средь бледно-жёлтых и ярко-оранжевых массивов причудливыми пятнами там и тут проступали темно-бордовые прогалины почти сухой травы, ещё совсем недавно утопавшие в ароматных цветах, служившие домом и источником пищи тысячам пчёл, бабочек, всевозможным жучкам и букашкам. Теперь же все эти земли пребывали в глубокой молчаливой тоске, слушая лишь ветер, готовясь к скорой зиме.
Кин мчался на своём скутере на север. Однако, не смотря на бессонную ночь, не было ни сонливости, ни даже малейшего желания прилечь, всё это ушло, как только он покинул жилище, выехал на промозглую улицу. Слабость и рыхлость остались в потрепанном засаленном кресле рядом с грудой окурков на столе и пустой кружкой, в которой не так давно был крепкий чай. Теперь все мышцы были напряжены, мысли собрались в один плотный узел. Его нынешняя жизнь должна была закончиться навсегда.
Мягкий силуэт Снэфелля впереди - высочайшего пика острова - становился всё чётче и чётче. Но в данном случае этот живописный образ, даже при всём своём неподдельном величии, являясь финишной чертой маршрута, вызывал только душное раздражение.
“На самой вершине горы есть радиовышка. С ней-то мы и будем разговаривать по душам. Это как раз то место, где даже если кто-то и найдёт моё холодное тело с перекошенной физиономией, шума уж точно не будет. Лишь одной свободной койкой в ближайшем морге станет меньше, да и то - на время. Хотя и птичьему сытному шабашу возражать я уже буду не в силах”.
Кин не спал почти сутки. Крепкий пуэр лился рекой, наполняя его кровь, а сигареты поджигались одна за другой. Нервы и сейчас ещё были натянуты, как струны. И попадись на пути заблудший пьянчуга, бредущий по обочине, шатающийся, или вообще, чего доброго, кидающийся под колёса - точно отхватил бы пару ласковых в свой адрес. Случись подобное, Кин без колебаний отметелил бы этого несчастного. Просто потому что накипело, и довольно серьёзно.
Не то чтобы он готов был кромсать направо и налево. Вовсе нет - действительно накипело. Ведь когда близкий друг, например, сверкая пятками, улепётывает, оставляя тебя лицом к лицу с парочкой вооружённых бродяг, поневоле разочаруешься в обществе.
Друзья... Настоящие друзья - последнее пристанище уставшей души, единственное место, где можно быть и становиться собой. Наверное, именно по этой причине предательство самых близких не лучше, чем их полное отсутствие.
К счастью для всех, этим утром дорога была абсолютно чиста от каких либо живых существ. Ни редких пастухов со своими стадами, ни детей, бредущих в город, никого. И постепенно, по мере приближения к месту назначения, желание слить всю злость начинало угасать. Сама злоба, так тщательно накручиваемая на протяжении последних пяти-шести часов, слабела. Свежий воздух и потрясающие пейзажи всё плотнее закрывали её своими новыми холстами. Мазок за мазком. Оставляя лишь суть - истинную причину пребывания на этой конкретной дороге в этот самый час.
Вскоре рельеф начал меняться, и асфальт, принимая его правила, ненавязчиво обретал уклон. Горизонт становится всё шире по мере подъёма, ветер всё холоднее, Солнце, точнее скромный его ломтик на рассвете где-то сбоку - всё ярче.
Старенький, потрепанный годами скутер без устали вёз своего хозяина вверх по склону. Кин, в свою очередь, зная все дефекты и слабости, не требовал от него слишком многого и не настаивал, если местами визг мотора просил сбавить обороты. Впрочем, даже при столь бережном отношении, движок иногда кашлял - время брало свою плату за проезд.
Остров неминуемо тонул в километрах, оставляемых позади ранними путниками. Его вершина уверенно приближалась с каждой секундой, и довольно скоро впереди показалась радиовышка - серый жилистый обелиск, собранный мастерами своего дела, не претендующий на архитектурную эстетику или неоправданный пафос, чистый функционализм с длинной вертикальной лестницей до самого верха - то, что надо.
Каких-то двадцать минут спустя, Кин уже стоял на самой высокой точке острова Мэн, созерцая все шесть королевств*. Под его ногами было двадцать - тридцать метров свободного полёта. Конечно, с земли вышка казалась куда ниже. Дыхание время от времени перебивало, то ли от высоты, то ли от могущества и великолепия открывающегося вида. Сердце при этом словно сжималось в маленький клубок, беспокойство переполняло каждую клетку.
Далеко внизу, на бескрайней морской глади искрили первые лучи Солнца. Рябь волн была неразличима с такой высоты, и вода казалось безмерной матовой пеленой, устилающей горизонты, кое-где выходя на берега меловыми туманами.
Кин ощущал себя капитаном корабля, всплывающего из морских глубин - Летучего Голландца, обречённого вечно бороздить мировой океан, не способный пристать к берегу. В данный момент такое развитие событий его бы вполне устроило, более того, он желал этого больше, чем что-либо ещё. Белые корды облаков, словно вздутые до предела паруса тянулись от полюса к полюсу. Оставалось лишь поднять якорь и оставить всё позади. Полный вперёд не оглядываясь! Забыть всех и вся, а главное себя, навсегда.
В этих размышлениях он перебрался через ограждение консольной площадки и встал на узкий выступ лицом к восходу, обхватив перила за спиной на высоте в несколько десятков метров. Солнце, подобно божественному цветку, раскрывало свои лепестки, ослепляя воображение.
Теперь уже Кин допускал, что сходит с ума - сильные перемены... Они не могли остаться незамеченными. И чем чаще к нему приходило понимание происходящего, тем больше он убеждался в верности своих суждений. Мир вокруг словно становился иным. Все разрозненные, самостоятельные его составляющие: деревья, птицы, животные – планомерно объединялись в глобальный раствор, разум, подчинённый единому безмерному сознанию, с которым можно общаться. С которым хочется общаться, определённо больше чем с людьми.
Наверняка дело было в личном восприятии происходящего, но ощущалось это совсем иначе. Ни в коей мере чем-то надуманным, или притянутым за уши. Наоборот – чем-то гораздо более реальным, нежели вся его жизнь до последнего времени. И сейчас его бы никто не смог убедить в обратном - он всё это видел, слышал, чувствовал. Впрочем, Кина это уже не пугало, а, скорее, вызывало некое нездоровое любопытство - каково это, быть умалишённым? Неужто это так страшно и безвозвратно? Ведь он полностью отдавал себе отчёт и в мыслях, и в действиях. Что может пойти не так? В самом крайнем случае, в обществе всегда можно притворяться прежним собой, даже если внутри ты уже давно безумец, перешёптывающийся с воробьями в парке. Элементарное лицемерие, ничего более, как всегда пошлое и бесчестное. Однако в данном случае исключительно необходимое (если бы дело всё-таки дошло до критической точки), так как применялось бы не из алчных соображений. Только чтобы исключить возможность смены толстовки на белый костюмчик с длинными рукавами, связанными за спиной.
Немногим ранее, когда Кин только начал замечать другого себя, слышать иное, непривычное - всё это казалось абсурдом, безобидными галлюцинациями, ссылающимися на стресс и общее напряжение. Однако, всё зашло куда дальше, чем планировалось: крепнущие постепенно страхи действительно угодить в дурку порождали ещё больший ужас, затягивающий всё глубже, не позволяющий выбраться из этого болота.
Но даже самое тяжкое бремя - не вечно. Настаёт час, когда встаёт выбор: либо ты, либо тебя. Кто-то поддаётся тревогам, говорит страху “да, я тебя боюсь, меня пугает то, что ты можешь сделать со мной“, и затем возвращается к истокам, где всё было прекрасно. Пытается перекроить свою историю, жертвуя временем, очищая ум от нависшей грозы, неизведанности. Другие же, те, кого всё до смерти достало - посылают всё на три буквы, ныряют в омут с головой, и, незаметно для себя, подминают под себя все слабости, сливаются с ними, преобразуя их в стимул, движущую силу. А уж там – будь, что будет, как карта ляжет.
Какого чёрта, кто из нас не притворялся кем-то другим, чтобы купить первую сигарету, банку пива, получить работу,или же просто ради забавы. Перед точно такими же брехунами: нищеброды в якобы дорогих пиджаках, с липовым Айфоном в кармане, пускающие пыль в глаза, продавцы магазинов, перебивающие сроки годности товаров, медики частных клиник, проталкивающие дорогущие препараты за откаты. Мир полон бесстыжих клоунов, никудышных артистов, врущих друг другу о собственной сущности ради выгоды. Получается, можно быть хоть трижды шизофреником, если ты блестящий актёр, главное лишнего не болтать. О чем говорят нормальные люди - политика, отношения, искусство, техника - этого вполне достаточно для светских бесед. Нечто более сомнительное, выходящее за рамки всеобщих принятых интересов, лучше держать при себе, обсуждать только с собой. Лишь с собой, с глазу на глаз, как сейчас.
Кин никогда прежде не был в этих высоких краях, что лишь усиливало впечатление от наблюдаемого им рассвета. И чем дольше он смотрел на всё это, чем дальше улетало его воображение, тем становилось легче. Ощущения возвышались с каждой секундой, обретали силу, они расширялись и волновали, поглощали прошлые обиды и страхи, заменяя собой всё существо, делая любые проблемы абсолютно незначительными, если вообще существующими.
Казалось, земля (он же узкий карниз площадки) начала уходить испод ног. На фоне увлекающего за собой упоения, тонкой струйкой поплыло прошлое: всё то доброе, что касалось сердца, что трогало до глубины души, светлое, зовущее...
Когда-то давно, в раннем детстве, на море рядом с их деревней тоже была вышка. Около двух метров из деревянного каркаса - собрана, скручена и сбита местными мальчишками постарше. Располагалась она на плоту на воде, шагах в сорока от берега, и приходилось даже немного подплывать, чтобы ступить на неё. На верхушке была площадка с короткой выносной доской. В жаркое лето там собиралась вся малышня из близлежащих деревень. На километры вокруг не было ни единого карапуза, не знавшего про “форт” - так его называла ребятня. Чудо, что вся эта громада не перевернулась, и никто не утонул. Целыми днями над водой шумным гулом разносились детские крики и смех, такие звонкие и свободные, вперемешку с нескончаемыми всплесками.
Воспоминания захлестнули расшатанный разум, словно наполнили давно забытым теплом, таким желанным и дорогим, пустив мягкую дрожь по всему телу - Кин закрыл глаза. Солнце к этому времени уже оторвалось от земли и направлялось дальше своей дорогой, его свет поглаживал теплом каждый лепесток, каждую тропинку, каждую клеточку кожи, не обременённую одеждой. Было так соблазнительно раствориться в рассвете, в его неге и обволакивающей безмятежности... И Кин растворился. Впервые за последние несколько недель гримаса ненависти и презрения полностью сошла с его лица, показалась неясная, еле заметная искренняя улыбка.
Кин начинал погружаться в мир. Он чувствовал тепло материнской звезды, сбиваемое густым ветром, вьющим свои баллады над бескрайними просторами - время от времени тот приносил шум морей, а порой даже звонкие голоса детей откуда-то из долин. Хотя последние, вероятно, учитывая ранний час, были исключительно плодом больного воображения, но выяснять это не требовалось. Песня жизни была поистине бесподобна: переливы тонов, сменяющиеся ритмы - всё это создавало особенную гармонию - глубокую, могущественную, но бесконечно родную. Все эти самостоятельные осколки, пёстрые, неповторимые сплетались в нежную, немного небрежную мелодию, ласкающую внутренний покой. Но чем сильнее Кин вслушивался, тем более явным становился сам мотив. Вся звуковая конструкция обретала уверенность, закручивалась вокруг единого пульсирующего остова - становилась полноценной музыкой. Всё громче и громче. Ещё немного, и Кин начал бы постукивать ногой в такт. Улыбка, тем временем, достигла своего эмоционального предела. Дальше только смех - настоящий, искренний. Вся нервная система желала этого, требовала наконец скинуть внутренние цепи, парализовавшие его внутренний свет.
Вдруг его словно пронзило, сковав все мышцы. Острой дрожью укрыло всё тело и вырвало обратно - в реальность, к людям, к воспоминаниям, ко всему тому говну, от которого он с таким усердием пытался убежать. Мгновенно открывшиеся глаза резанул слепящий свет, теперь он вызвал колющую боль, вместо умиротворения, и Кин спешно зажмурился. Дыхание сбилось, всё тело знобило, точно непрекращающиеся спазмы. Понимание было неоспоримо, но после столь резкого рывка стоило прийти в себя, чтобы поверить в действительность происходящего, осознать истинную природу последних, особенно звучных мотивов.
- Чёртов телефон! Давно надо было избавиться от тебя, ненавистная железяка. Видно пришло твоё время полетать!
Кин покрепче взялся одной рукой за ограждение. И с гневом запустил вторую в карман...
- И кому, интересно, вообще вздумалось звонить в такую рань? Неоплаченные счета, предложение о работе? Кто бы ты ни был, человек-рассвет, сейчас я!.. - тут Кин запнулся. Теперь он смотрел на экран, и наблюдал имя того, кто пытался побеспокоить его. Точнее он видел имя дома, откуда звонили. Своего дома. Один из тех номеров, от которых невозможно отказаться, которые независимо от обстоятельств и перемен в жизни кочуют из одной записной книжки в другую, раз за разом без исключений.
"Странно. Мы не общались с Люси около десяти лет. С тех самых пор, когда я решил уехать после колледжа. И вдруг она сама звонит, да ещё на рассвете."
Не отрывая взгляда от танцующей зелёной трубки, Кин попытался смочить пересохшее от волнения горло, но глоток получился тяжёлым, рвущим наждачной бумагой - абсолютно сухим. Ещё немного поколебавшись, он коснулся экрана, и поднёс телефон к уху:
- Алло?
- О!.. Привет, братишка, давно не слышались. Как твои дела? - её голос звучал довольно тихо. Долгим разлукам присуща некая неловкость в первом разговоре, и даже родные не являются исключением. Однако в эту минуту, Кина, стоящего на краю вышки, расположенной на вершине горы, заботило совсем другое: он понимал, что не стоит посвящать кого бы то ни было в текущее положение вещей. Совсем никого.
“Необходимо спокойно поговорить, чтобы она ничего не заподозрила, выкинуть, наконец, этот сраный телефон, и закончить начатое”.
- Да, в общем и целом всё хорошо. Очень рад тебя слышать. Спасибо, что позвонила. Я собственно... Вот, вышел на раннюю прогулку. По утрам хорошо думается. А что у вас там слышно? Как родители?
Но она не ответила. По крайней мере, не сразу. Наступило продолжительное молчание, которое уже начинало казаться немного нелепым. Поэтому Кин сам нарушил тишину, решив проверить всё ли в порядке:
- Люси, ты тут? У тебя всё в порядке?
- Да, я здесь. - Она ещё немного помешкала, видимо раздумывая над словами, или же собиралась с силами. - Папа умер.
Эти слова были словно оглушающий удар молотком по голове. Огромная, неимоверно распирающая пустота вдруг наполнила собой. В ушах начал расти мерзкий гул, искажающий до неузнаваемости голос сестры, замерзающий всё сильнее с каждым вздохом, улетающий куда-то очень далеко, отзывающийся еле заметным эхом:
- Собственно за этим я и звоню, чтобы позвать тебя на его похороны... - Шум проглатывал все звуки, он становился громче. Рассудок испарялся, и в страхе разлетался во все стороны, паника обволакивала, погружая в ощущение полной беспомощности.
- Кин!? Кин, ты меня слышишь?
- А? Да, да. Я слушаю.
- У тебя получится приехать ко вторнику?
- Да, конечно. Мне нужно ещё кое-что доделать, и я сразу выезжаю. До скорого. - Он завершил вызов и убрал трубку обратно в карман.
Музыки и след простыл, теперь его окружал банальный уличный фон, всего лишь звуки, перекрывающие друг друга: крики птиц, глухой шум моря где-то очень далеко, вой ветра - ничего особенного. Сухой комок давил на горло. Всё тело выворачивало наизнанку, хотелось исчезнуть, сжаться в ничто, будто бездонная чёрная пропасть внутри пыталась проглотить всё, без остатка.
Кин иногда проигрывал сценарии подобных новостей. Он понимал, что рано или поздно это должно было произойти, ведь никто не вечен. Но, как видно, к подобному нельзя подготовиться, или же натренировать себя спокойно принять обстоятельства. Опустошение, растерянность и глубокая тоска неминуемо заграбастают в свои сети - следствие лишения части души.
“Самый близкий человек на всём белом свете…”
Кин крепко закрыл глаза и опустил голову на грудь:
“Как же теперь быть?..”
***
Весь оставшийся день он бродил в окрестностях Снэффеля, погруженный в себя. В то, что осталось после всего пережитого. Стирая до дыр и без того не новые кеды, то уткнувшись в землю, то поднимая стеклянный взор в небо. Пристегнув скутер на первой попавшейся заправке, отключив телефон. Теперь избавляться от девайса не стоило, связь была нужна, однако новостей на сегодня было уже предостаточно, даже слишком. Он не видел и не слышал никого и ничего, что происходило, или проходило рядом с ним. Мелкий назойливый дождь, начавшийся около полудня, лил несколько часов. Из-за мокрой травы Кин несколько раз кубарем летел по небольшим склонам, прямиком в грязь. Даже не ругаясь, не отряхиваясь, просто вставал и шёл дальше. Теперь было на всё плевать.
Ближе к вечеру желудок, изредка напоминавший о себе в течение дня, уже невыносимо рычал. И Кин решил, что пора возвращаться. Необходимо было ещё заехать в Дуглас за билетами на паром до закрытия вокзала. Заглянув в ближайшую деревеньку, он купил у местной старушки пол кило яблок и бутылку самопального виски, и пошёл через поля в направлении байка, одиноко ждущего своего хозяина с самого утра.
Кин вернулся в свою комнату к ночи, абсолютно разбитый, никакущий - чувствовал себя ещё хуже, чем утром, когда покидал жилище. Вдобавок абсолютно протрезвевший, со свинцовой головой, и безумно ноющими ногами. Конечно, не было ни желания, ни сил разбираться с этими загонами. Единственное, чем он грезил в данный час - поскорее лечь спать, забыться. Завтра предстояла долгая дорога домой. Думать об этом было невыносимо больно. И о воссоединении с семьёй, проблемы и праздники которой игнорировались достаточно долго, и, в особенности, о самой причине возвращения. Кин жаждал скорейшего окончания этого бесконечно долгого и крайне жестокого дня.
Уже в новой тьме он прошёл через всю комнату, и подошёл к незаправленной который день, скрипучей, старой кровати. Встал вплотную к ней, и в последний раз повернул голову к окну. Облаков почти не было, и луна довольно ярким жёлтым диском освещала всё вокруг. Её свет, со свойственной ему таинственностью, падал на кусты и деревья за окном, обрисовывал крыши далёких построек, а также без стеснения хозяйничал в самой комнате, придавая абсолютному разгрому иллюзию качественного монохромного фото. Кин с полным безразличием смотрел на всё это. Затем тяжело вздохнул, и, зажмурившись, бухнулся на матрас прямо в одежде. Отключился мгновенно.
Глава 2
Снег скрипел под ногами. Крупные молочные хлопья необъятной рекой мягко опускались с неба. Довольно тепло для такой откровенно пышной зимы. Хорошо вот так иногда прогуляться. Просто помолчать, уйти в себя, хотя бы ненадолго. На душе становится легко. Все проблемы отступают на задний план.
Единственное, что может взбудоражить - это внезапное прозрение, гласящее о том, что ты понятия не имеешь, где находишься. Мгновенное - оно, как выстрел в голову, сбивает с толку, дезориентирует. Благо, сейчас этого не предвидится.
Впереди, сквозь пелену начал проглядываться тёмный силуэт. Одинокая фигура стояла неподвижно, и Кин решил рассмотреть странный, возникший из ниоткуда объект поближе. По мере того, как он подходил, невнятные очертания начали обретать смысл.
"Хм... Не припомню, чтобы здесь хоть что-то росло. Никогда даже куста не было, чистое поле, и вдруг - целое дерево."
И когда оставалось буквально с десяток шагов, Кин сбавил темп и остановился. Дерево имело такую плотную крону, что снег ложился только сверху одной большой шапкой, прикрывающей от осадков более низкие ветки. Свободная от снега, густая, практически непроглядная паутина ветвей рисовала бесконечные лабиринты, в которых запросто можно заблудиться, если вовремя не отвести взгляд. От летней зелёной кущи не осталось и следа.
Однако было кое-что ещё. Придающее картине особую, чарующую силу. В паре метров над землёй висело одно очень большое красное яблоко. Спелое на столько, что натянутая кожура, казалось, вот-вот лопнет. Оно переливалось в лучах солнца, будто само источало свет.
"Класс. Словно алая звезда на краю хаоса..."
Кин неподвижно стоял перед яблоней, восхищаясь этим цветовым порталом. Ощущение жизни переполняло его, расплываясь счастливой улыбкой по лицу.
Вдруг тишину нарушил падающий откуда-то сверху стук. И на соседнюю с яблоком ветку, хлопая крыльями, сел большой ворон. Чёрный, с лаковыми блестящими крыльями. На миг воцарилось безмолвие, было даже слышно, как падает снег. Ворон смотрел на путника то одним, то другим глазом. Затем внезапно набрал воздуха в лёгкие, и, разинув огромный клюв, начал истошно орать.
Кин, ошарашенный происходящим, попятился назад, спотыкаясь, падая, абсолютно не понимая, что, чёрт возьми, происходит, и как ему отсюда убраться поскорее. Сильнейший смерч моментально окутал непроглядной стеной целое поле, сужаясь в диаметре, готовый раздавить абсолютно всё, что попало в его ловушку. Ветер оглушал своим воем, сквозь него пробивался несмолкающий крик ворона.
- Кин. Кин, проснись!
- А? Что?.. - Кин протёр глаза, и быстро сел на лавке. Его слегка повело от всех этих резких телодвижений, но не на столько, чтобы предать этому хоть какое-то значение. Глубокий вдох помог сконцентрироваться. В матовой спросонок фигуре, стоявшей неподвижно в метре от скамьи, он узнал друга. - Макс? Как ты меня нашёл? Откуда ты здесь?
Тот в ответ улыбнулся:
- Да я тебя и не искал. Привет кстати. Ты спишь на вокзале, и, судя по всему, пребываешь в полной прострации. Что-то случилось?
Радушный силуэт с каждой секундой рисовался всё более пристойным. Аккуратно уложенные волосы, до блеска начищенные туфли, тактичный стильный плащ тёмных кипарисовых оттенков - образ действительно уважаемого человека.
Кин склонил голову, и закрыл лицо ладонями, всё ещё растирая слипающиеся веки:
- Да. Да... Я приехал на похороны отца.
Макс искренне удивился:
- Ух. Вот это новости. Жаль, дружище, соболезную. Хороший был человек.
Кин тихо вздохнул:
- Это верно подмечено.
- И когда похороны?
- Завтра утром.
- Завтра утром... – Макс повторил это протяжно, что-то прикидывая в уме. - Слушай, я тут всего на пару недель, и ситуация не из лёгких, но, может, встретимся позже? Сто лет не виделись, заглянем в паб. Для меня будет честью поднять стопку за твоего отца.
Глядя в асфальт, слегка помедлив, Кин неуверенно ответил:
- Хорошо. Я... Я подумаю.
- Было бы замечательно. Ладно. Мне пора идти. Звони, как освободишься, вот моя визитка. - Макс ловко достал из внутреннего кармана плаща небольшую квадратную бумажку и всучил её Кину, который лишь буркнул сквозь зубы:
- Удачи.
Они пожали руки, и Макс направился к выходу в город. По пути он несколько раз обернулся взглянуть на старого друга - удостовериться, что всё в порядке. Тот продолжал неподвижно сидеть, пребывая в глубокой задумчивости, уставившись далеко в никуда где-то под своими кедами.
И всё же было кое-что ещё. Нечто сильное, призрачное, что нельзя было увидеть с расстояния. Что-то очень далёкое и беззаботное, бесконечно наивное и босоногое проснулось в каждом из них. Кин достал сигарету и закурил.
Случайная встреча, коих в мире происходит сотни, ежечасно, величие и грацию которых можно оценить исключительно по факту их свершения. Ни к чему не обязывающие, они служат только напоминанием прежней общности людей. Огромное число событий - миллиметров жизни – порой невзрачных, самостоятельно складывающихся в долгую общую цепь, ведущую к одной определённой ситуации, которая в свою очередь также является лишь звеном ещё более глобальной цепи явлений. Можно ли, сидя в съёмном доме, заливаясь чаем, знать, что уже через два дня ты будешь сидеть на вокзале в другой стране и слушать, как объявляют твой состав? Который, ко всему прочему, отправляется через семь минут!
Кин взялся за рюкзак, стоящий возле лавки, схватился за шлейки и сильным рывком закинул его на спину. Но подниматься сразу не стал, решил осмотреться, чтобы ни с кем не столкнуться на старте. К счастью, ни рядом, ни даже поодаль не было никого. Самым близким существом оказалась дворняга, безуспешно изучающая содержание перевёрнутого мусорного бака, метрах в двухста. Что касается людского трафика - в данный момент само это понятие казалось нелепицей. Ни единой живой двуногой души, по крайней мере, на ближайшие сто метров. Даже Макс, сверлящий взгляд которого просто нельзя было не учуять, давно исчез из виду.
Сунув визитку в карман пальто, Кин встал на ноги. Осенний холод незамедлительно пробрал до дрожи: от колен до загривка. Это не было чем-то новым или неожиданным для него, но в детстве все эти нюансы давались как-то легче. Он уточнил по билету номер состава, и двинул в направлении поезда, понемногу ускоряя шаг.
Вагон оказался практически пустым: человек десять всего. Кто-то жевал, кто-то читал, кто-то просто смотрел по сторонам. Никто не обратил внимания на понурого новичка. Он был не важнее сонной мухи на подоконнике.
Кин прошёлся по салону, выбирая место, сел у окна, и надел наушники.
"Всё-таки хорошо, что знакомый паромщик согласился подбросить до Дублина. Последние пару месяцев карманы и так почти пустые. Едва хватало сводить концы с концами. Да ещё эти блуждающие, леденящие дожди, во время которых не хочется даже думать о необходимости куда-то идти или ехать. Не говоря уже о том, что я будто рассказываю историю сам себе?.."
Кин осёкся и нахмурил брови. Слегка смутившись, искоса, с подозрением осмотрел людей в вагоне. Каждый, по прежнему, был на своём месте, при своём деле. Переживать было не из за чего, просто инстинкты - первобытные инструменты выживания, в данном случае самосохранения.
“Ну и пусть так. Хоть какая утеха. Отец говорил, что в такое время хорошо думается, когда есть о чём. Главное при этом сидеть дома с чашкой чая".
Хоть и было довольно солнечно, тяжёлые облака постепенно закрывали собой небо, прокладывая путь бодрящим, резким ветрам, и оставаться на открытом воздухе – было бы себе дороже. Здесь, среди бетонных построек вокзала, остатки Солнца не казались чем-то ласковым, согревающим. Его свет был бледен и слаб - пластмассовый, едкий поток не в силах бороться с наступающими холодами, и бесконечными осадками. Очередной куцый дождик царапал окна, смывая уже сидящую на них морось: косые мокрые стрелы соединялись в бесформенные прозрачные завитки, игриво стекающие мелкими речушками вниз, постоянно меняя свои русла.
"Ну что же, главное - я за стеклом, хоть и без чая. Значит, в ближайший час точно не вымокну, по этому поводу можно не волноваться. В сумке есть ещё немного шоколада, так что живём!
Да уж... Живём."
Поезд тронулся.
Гул колёс нарастал, и за считанные минуты от перрона не осталось и следа. На смену бетону с металлом явились городские естественные насаждения, отчасти осыпавшиеся, чётко повторяющие геометрию небольших улочек. Ветер швырял охапками опавшие листья, перемешивал, и разбрасывал в разные стороны, как ненужный хлам.
Небольшие рекламные постеры, аккуратно развешенные по вагону, предлагали полный комплект добропорядочного гражданина - от пиццерии до одежды огромных размеров по умеренным ценам, концерты, скидки, таблетки.
Здания за окном сменяли друг друга всё быстрее. Одни улицы перетекали в другие: некоторые плыли вдоль рельсов, иные убегали далеко за поворот. Вскоре пошла жилая застройка - постоянная, невысокая, и только она.
Железнодорожный состав, для разнообразия, то разгонялся, свистком предостерегая всю округу о своём плановом пробеге, то ослаблял хватку, становился тише, словно накатом шёл с пологой горы, крался за расписанием.
Кин хорошо знал эту дорогу: сотни раз он колесил как в одну, так и в другую сторону. С родителями, друзьями, или сам. Порой, размышляя о будущем в те далёкие годы, он видел себя хозяином одного из местных участков. Где же ещё остепениться, как не здесь? Столица, политический центр страны. Но при этом такой душевный, человечный. Райское местечко, чтобы обзавестись семьёй, и жить с ней по канонам маленьких уютных домиков. Сидеть на террасе, пить кофе, растить любимую грушу. Зябкими вечерами греться с женой и детьми у камина. Не это ли и есть настоящая жизнь, не к такому ли стоит стремиться?
Небо всё сильнее заволакивало безликими молочными тучами, щедро поливающими всё вокруг. Даже для самых голодных птиц была нелётная погода.
Кин смотрел на машины, деловито снующие по жилым улицам, смотрел на людей, шагающих по своим важным делам. Он видел детей в ярких капюшонах и резиновых сапогах, играющих возле своих домов. Одни радостно прыгали по лужам, другие запускали бумажные кораблики. И он увидел двух мальчишек, бегущих к морю.
Ослушавшись родителей, самонадеянно, они решили, что без проблем, сами могут порыбачить, невзирая на предостережения синоптиков и родителей. Ведь, как можно получить отличную новую удочку в подарок, и не испытать её в деле?
- Скорее! Она там! Я её спрятал в этих кустах ещё неделю назад. Участок продаётся, и не пользуется особым спросом из-за цены. Так что людей здесь давно не было, но я всё равно проверял её каждый день после школы.
- Макс, может, не надо? Папа запретил самим выходить в море, говорит оно неспокойное в последнее время. Обещал лично предоставить нам катер с эхолотом, и капитана в своём лице, как только сдаст проект. Выберем солнечный день, отойдём подальше, забьём рыбой весь трюм до отвала.
Но друг его не слушал ещё со слов "не надо". Он давно нырнул в декоративный, пышный кустарник, и, кряхтя, вытаскивал старую пластиковую лодку, мерзко скребущую дном по песку и веткам:
- Не хочешь как-бы помочь? Довольно тяжело одному.
Они ухватились за корму с разных сторон, и, рванув изо всех сил, выволокли судно на пляж.
- Фух. Я чуть не лопнул, пока её сюда тянул, и хоронил в этих зарослях. – Макс, пребывая в бойком расположении духа, отряхивал руки после грязных бортов. Но, увидев встревоженное лицо товарища, которого совершенно не волновали проблемы транспортировки, решил всё-таки поговорить. - Слушай. Мы же лучшие друзья. И я знаю, насколько ты отважен. Мы прошли с тобой огонь и воду. Сотни раз ведь плавали, и в куда более высокие волны, и я никогда не поверю, что ты струсил.
- Да, я не из-за самой рыбалки переживаю, – всё это время Кин с тревогой поглядывал через плечо друга, в сторону деревни. - Просто если батя увидит нас на воде, а он уже скоро пойдёт вдоль набережной с работы, боюсь, мне ещё год не придётся никуда плавать. Он в последнее время очень серьёзен касательно самостоятельных выходов в море. Думаю, это из-за тех несчастных шестиклашек, потонувших месяц назад. Помнишь?
- Ну конечно я их помню. По всем новостям неделю трубили. Но мы же с тобой не какие-то малолетки. Они же… Кин! – Он схватил друга за плечи, и тряхнул так, что тому пришлось обратить всё своё внимание на товарища. – Послушай. Мы не те сосунки недоразвитые, чтобы выходить в море под мухой, искать приключений. Верно?
Кин смотрел большими глазами, и молча кивнул. Макс продолжал:
- Верно. Нашего опыта больше будет, чем у тех сопляков. Море сейчас относительно ровное, смирное, так сказать. Отплывать далеко не будем. Отойдём на сто метров, пару раз закинем, и вернёмся. Поймаем, не поймаем – не важно. Тридцать минут и всё! Никто даже не заметит, что мы куда-то пропадали. Считай, просто сходили в магазин, по времени именно столько и выйдет. Но, если вдруг вытянем огромную треску… - он ненадолго замолк, давая собеседнику прочувствовать этот шанс как следует, ощутить себя на вершине. - Ты только представь, как все удивятся! Отец точно будет тобой гордиться!
С этими словами он аккуратно отпустил плечи друга, и отступил на пару шагов. Кин был по-прежнему взволнован, но теперь его взор блестел искренней решительностью. Он хмуро перебирал глазами по пляжу, то прищуриваясь, то поднимая их к небу – то ли искал оправдания остаться, то ли наоборот. В конце концов, одна из конфликтующих в нём сторон всё же взяла верх. Он указал вглубь острова:
- Так, ладно. А что будем делать с теми тучами?
Макс не ожидал подобного вопроса, но терять зачатки уверенности в друге он был не намерен, и, недолго думая, обернулся изучить небо. В это время года штормы случаются на побережье, и такой вопрос лучше не упускать из виду, дабы не разделить печальную участь тех самых школьников. Оказаться на одной ступени с этими слабаками? Ну уж нет. Это скорее вопрос принципа, самоуважения, нежели малодушие. Потому и стоит перестараться, учесть абсолютно всё. Так и действуют опытные мореплаватели.
- Это не тучи, а простые облака. - Максу нужно было лишь немного дожать остатки сомнений, своих в том числе, и через мгновение они вновь стояли лицом к лицу. - Посмотри который час – вечер на дворе, скоро ночь. Всё это происки сумерек, дружище, они красят белое в серое. А по факту ты же сам видишь - даже ветра почти нет. Глянь как следует вокруг, весь небосвод понемногу застилает.
Кин конечно услышал его, но продолжал всматриваться в растущее кучевое скопление в чистом тускнеющем небе, принюхиваясь, серьёзно обдумывая. Пока, наконец, будто очнувшись, не бросил долгожданное:
- Да. Думаю так и есть. Хорошо - погнали! Но только полчаса. - Кин произнёс это с укором. Строгий ультиматум, не дававший и шанса любым возможным проволочкам.
- Ни минутой больше! - Макс засиял от восторга, для него этого было предостаточно. И лицо, и голос источали ликование, охватившее парнишку. - Хватайся с того бока!
Не теряя ни секунды, они бросили рюкзаки и удилище в челнок, и, схватив его с двух сторон за нос, шустро сбежали к воде.
Макс оказался прав: море действительно чуть шептало, почти молчало. Не противилось, не пугало, просто шелестело себе тихонько. Волны ласкали хрустящий под ногами песок, щёлкали по бокам старенькой шлюпки, сидящей краем кормы на берегу.
Всё происходящее в следующие несколько минут напоминало работу совершенного механизма. Безупречно организованный ансамбль, который сыгрывался на протяжении многих лет, где уже не нужны слова, где каждый знает своё дело.
Ребята вскочили на борт с ловкостью акробатов, и раскидали вещи по нишам, для сохранности. Кин разместился на средней лавке, и взялся за вёсла. Оттолкнувшись от берега, и подправив немного курс, он налёг на гребки с силой олимпийского чемпиона. Конечно, деревенского масштаба, но тем не менее. Лодка рванула подобно полноприводному внедорожнику, подскакивая на встречных волнах, разрезая их. Бравые мореходы стремительно удалялись от суши. Домики на побережье начинали постепенно мельчать, деревья и кустарники сливаться в единый нечёткий массив.
Макс, буквально за секунду до старта, уселся на кормовой доске, и принялся тем временем расчехлять свой чемоданчик с оборудованием, прихваченный незаметно из дома. Чего в нём только не было: поплавки, мотки лесок, грузила, а также гроздья разнообразных приманок и крючков всевозможного назначения и расцветок. Но искал он одну единственную, ту самую, счастливую.
Покопавшись немного в своём ящичке, как царевич в шкатулке с драгоценностями, он извлёк оттуда десятисантиметровое полимерное подобие рыбки, оранжевого цвета. К её телу, по разным сторонам и высотам, крепилось пять-семь хромированных крючков, дрожащих осиновыми листами на ветру.
Ребята звали это создание "одноглазым чудищем". Прозвище возникло благодаря увечью, полученному во время битвы со здоровущей кумжёй, пару лет назад.
Подняв снасть над головой, Макс торжественно возвестил:
- Вот она! Теперь нас точно ждёт успех! - затем взял со дна лодки ещё собранное удилище, положил его себе на колени, и принялся крепить наживку к леске. - Ты готов к триумфу, дружище?
Но Кин был безучастен, он сосредоточенно изучал вечерние безлюдные улочки, блестящие светом первой придорожной иллюминации, ожидавшие наступления темноты. Он очень надеялся так никого и не увидеть, но хотел быть готовым к любому повороту событий. Всё это не давало расслабиться. И желания вести светские беседы не было совершенно. Кин открыл собственный диалог:
- Слушай, давай так. Я смотрю в деревню. Если вдруг замечу отца - сразу прячемся за борта, а лучше вообще плашмя падаем на дно. Чтобы он, если даже и увидит лодку, подумал, что какой-то дурак просто забыл её привязать. Чтобы максимальной реакцией на всё происходящее было бы насмешливое “хм”, с маленькой буквы, на ходу. По рукам?
- Без проблем! О чём речь? Только дай команду, и я уже на дне. Но я уверен - всё это лишнее. Вот увидишь, даже полчаса – это много. Нам хватит и двадцати минут, чтобы вернуться. Я тоже желаю поскорее провернуть всё это, как-никак начинает смеркаться, - Макс мельком мотнул головой к берегу и обратно. - Метров сто уже прошли, давай ещё столько же, и будем парковаться. Якорь я подготовил, он там, в носовой нише.
Слова о столь скором привале приободрили Кина, он немного воспрянул духом, и отвечал уже веселее:
- Да. Я заметил его, когда прятал сумку. Ржавый конечно, но плевать. Главное, чтобы верёвки хватило.
- Хватит, не волнуйся. Этот крюк ляжет на самое дно хоть в центре моря, если не вонзится по пути в какую-нибудь акулу.
Абсурдность шутки заставила обоих улыбнуться, и понять, что нет обратного пути. На полчаса, как ни крути – они в море, и единственно верное поведение в самой крайней ситуации оговорено и согласовано. А значит, нет никакого смысла дальше переживать, ничего уже не изменить. Выбор сделан.
Общение пошло на поправку, и совсем скоро было решено замедлять ход. Когда лодка, наконец, остановилась, и вёсла были взяты на борт – воцарилась полная, насколько это возможно на открытой воде, тишина. Ветра по прежнему почти не было. Море казалось столь бесшумным и умиротворённым, что даже якорь решили не бросать – пусть волны немного покатают, ведь недалеко ушли, да и подгрести можно в любой момент. Макс перебрался в нос лодки, где и осел, периодически закидывая удочку.
Кин в это время весьма спокойно наблюдал за чуть заметной, почти прозрачной плоской дымкой, зарождавшейся в море, и выходящей на сушу. Сквозь эту кроткую вуаль, недалеко от шлюпки, дрейфовали две плюгавых, смуглых коряги, обвитых прибрежными водорослями. Где-то в деревне лаяла собака. Птицы, собираясь на ночлег в прибрежных кронах, чирикали о своих насущных проблемах. Ему даже показалось, всего на одно мгновение, что он слышит журчание реки – видно, былые воспоминания желали приукрасить пейзаж. Лодка нежно убаюкивала, то приседая, то поднимаясь на волнах. Ничто не нарушало идиллию.
Морской ветер всегда имеет свой особенный вкус, его ни с чем не перепутать. Запах свободы, волнующий воображение. Бескрайние просторы мирового океана манили ребят, искушали великими открытиями, дерзкими приключениями и дальними неизведанными землями. Один только вид этой ласковой, и в то же время могущественной зеркальной материи, простирающейся до самого горизонта, наводил благоговейный трепет. Самый нежный источник жизни, способной уничтожать целые города. Главная сила природы, единым организмом покрывающая и пронизывающая всю планету. Имеющая собственных богов, демонов, и бесчисленное множество мифов и легенд, сулящих вечную славу героям.
И эти парни, со своей жаждой жизни, взятой от предков, уж точно не могли остаться равнодушными. Любовь к морю объединила их навсегда, и сделала лучшими друзьями, братьями по крови. Они уважали каждую его молекулу, каждое существо, обитающее в его глубинах. Сколько книг, статей и фильмов они пропустили через себя. Сколько бумаги покрылось набросками чертежей яхт, фрегатов и даже подлодок. Казалось, ничто не могло остановить грандиозные мечты завтрашних кругосветных путешественников.
Ясное дело, при такой постановке вопроса, для первого шага нужен был лишь повод, а порой и того меньше. Точнее, всю свою сознательную жизнь, с самого знакомства с морем, они именно искали малейшую причину, любую возможность, пусть даже столь незначительную, как “а почему бы и нет?”. Оставить берег позади, рвануть без оглядки, отдаться воле случая. Но к несчастью, а может и наоборот, они слишком хорошо знали, на что способна большая вода, и теперь уже им нужно было что-то покрепче старых шлюпок. А значит, и нечто серьёзнее накоплений с карманных денег. И на данном этапе, пока в умах зрели большие планы, на практике всё ограничивалось недалёкими вылазками. И, не считая охоту на медуз после штормов, рыбалка была их любимым занятием, ничто не могло с ней сравниться.
Только там умиротворение и отрешённость сменялись внезапными эпизодами громкого куража, полными адреналина, будоражащими кровь. В особенности при долгожданном, действительно сильном противнике. А победа в схватке с большой рыбиной неплохо прочищает как эмоционально, так и физически. И в удачные дни на берег они ступали ватными ногами, пребывая в восторженном изнеможении, с блаженными улыбками на лицах.
Для них это стало куда больше, чем просто хобби. Нормальное пристрастие имеет свой конец, и, рано или поздно, человек просто остывает, либо переключается на что-то другое. Но бывают случаи, когда ни время, ни мода, ни что-либо ещё не властны над ситуацией. И то, что начиналось, как увлечение, вдруг преображается, становится частью личности, меняет характер своего обладателя, искажает его приоритеты.
Что уж говорить о сорванцах, пребывающих в полном восхищении от рассказов Джека Лондона и сказок о пиратах, и растущих ко всему прочему на восточном побережье. Весь процесс рыбной ловли, от червей и до ухи, каждый выход в море воспринимался ими, как истинное приключение, пусть и самое незначительное. Такое восприятие раз за разом дарило им ни с чем несравнимые впечатления.
Но в этот раз, как ни крути, для Кина всё было иначе. Конечно, он смирился с обстоятельствами, и был искренне рад тому, что принимает участие в вылазке. Однако ни шум волн, ни крики чаек не могли до конца увести его от мыслей о взбучке, которая ждёт его задницу, если только отец с матерью прознают об этом сплаве. Тот разговор с родителями был крайне серьёзным, и явно не предусматривал никаких поблажек. Даже улов, скорее всего, не станет оправданием.
И пока Макс беззаботно забрасывал свою новую удочку, Кин искал слова для разрешения проблем, если, не смотря на все меры предосторожности, их всё-таки засекут. Или кто-то из посторонних наблюдателей проболтается. В общем-то не столь важно, нужен был план “Б”, и Кин целиком отдался его поиску.
Он собирался напомнить отцу, каким тот сам был отвязным и бесстрашным по молодости, и сколько нарушал правил и запретов (благо на рыбацкие байки отец никогда не скупился). Эта стратегия казалась наиболее выигрышной в сравнении со всеми остальными. Как верно подмечено людьми, лучшая защита - это нападение.
Времени для раздумий было предостаточно. Кин периодически поглядывал на пустую приманку Макса, то и дело появляющуюся над водой. Он смотрел на желтеющее в закате небо и растворяющиеся на его фоне облака, принятые им ранее за тучи. С противоположной стороны небосвода уже начинали появляться звёзды - пока ещё бледные, еле заметные невооружённому взгляду.
Море постепенно толкало лодку вдоль берега, неспешно поворачивая на волнах, и вскоре её корма уже смотрела на восток, в открытое море. Кин, исполнявший нынче роль гребца, наблюдал ту же картину. Сквозь всю эту безмятежную панораму он вновь услышал реку, мягкое бурлящее течение. Оно всколыхнуло эмоции из самого раннего детства, тёплые, добрые. Однако, звук почему-то не рассеивался, как положено у призраков прошлого, и среди шума волн он казался всё более нелепым, слишком реальным, не в меру настоящим.
Кин глянул чуть в сторону, и обомлел от ужаса. Только теперь он понял, откуда шёл этот журчащий звук. Кровь тяжело лягнула его по ушам, сердце с грохотом обвалилось в пятки, поднимая волосы рук и ног в боевую стойку. Его начало знобить и тянуть вдоль и поперек, как бы он не пытался стряхнуть эту парализующую вуаль, пленившую его - хотя по ощущениям это было скорее грузное одеяло. Неподъёмная, жаркая ноша. Всё, на что могло хватить его концентрации в эту минуту, найти лишь одно слово. Собрав последние крохи самообладания, он стал звать имя. Не прекращая, глотая буквы, начав с жалкого лепета, изо всех сил нагнетая, всё отчётливее и твёрже.
- Мкс. Макс. Макс!!!
Тот резко обернулся, и уже готов был обрушиться на пол. Громким шёпотом он произнёс:
- Что случилось? Твой батя?
Но Кин сидел неподвижно спиной к берегу, и высматривал что-то в море.
Совершенно не понимая, что происходит, Макс повернул голову в ту же сторону, и тогда он увидел...
Громадная водяная впадина, уходившая куда-то очень глубоко, танцевала в каких-то пяти метрах от них. Её серебряные, глянцевые края кокетливо чудили прежде чем погрузиться в непроглядную, великую пучину. Хотя, судя по этим радужным переливам, радостно сверкающим на краю воронки, они были весьма воодушевлены происходящим, и с нетерпением ждали перемен. Буквально в двух шагах от этого красочного хоровода, на праздник спешили те самые коряги, немногим ранее столкнувшиеся взглядом с ребятами в открытом море. Они неспешно двигались к самому обрыву, кружили свой неповторимый вальс, как бабочки, летящие на свет.
- Греби! - Макс швырнул удочку, и принялся выламывать дощечку, на которой только что сидел. - Скорее! Нас засасывает! Пройдём “горизонт событий”, и нам конец!
Этих ободряющих слов, указывающих на весьма пугающие перспективы - умереть здесь и сейчас - было вполне достаточно, чтобы Кин с молниеносной скоростью подхватил черенки. Причём это произошло даже раньше, чем он в полной мере пришёл в себя. Когда через мгновение он опомнился, сильнейшие за всю его жизнь руки уже вовсю толкали вёсла. Макс тем временем уже выдрал доску, и, перегнувшись через борт, загребал, как только мог.
Спустя несколько мощнейших махов, взяв немного нервы под контроль, Кин сбито и отрывисто проронил:
- Знаешь... кажется, у нас как-то не очень получается...
Макс, с не меньшей одышкой, также пытался казаться спокойным:
- Я вижу человека, идущего по набережной. Мы должны позвать на помощь, Кин. У нас нет другого выхода.
Кину это явно сбило фокус. Силы начали покидать его, вёсла становились тяжелее. Превозмогая себя, изо всех сил стараясь не сбавлять темп, он выкрикнул первый. Просто вверх над собой, зажмурившись в рывке на очередном замахе:
- Помогите!
Макс тут же подхватил:
- Мы тут! Помогите, пожалуйста!
Фигура на берегу остановилась, повернулась в сторону ребят, и сбежала через широкий пляж к воде, бросив свой чемодан. Донёсся голос, который они так боялись услышать (кто-то в большей степени, кто-то в меньшей). Сильный голос, карающий ягодицы, но единственный, дающий шанс на выживание, что не могло не радовать в эту минуту. Было слышно не очень ясно, но разобрать большинство слов не составляло труда. Это был отец Кина:
- Это что там!? А ну марш на берег! Вы чего это удумали?!
Макс, будучи лицом к деревне, взял слово на себя:
- Мы не можем выплыть! Нас затягивает в водоворот!
В ответ послышалось что-то про чертей и твоих матерей, и рассерженный (очень мягко говоря) родитель помчался прямо вдоль воды к своему дому за гидроциклом, скрывшись через какое-то время среди построек...
***
Протяжный гудок локомотива вытянул Кина из дрёмы. Состав покидал очередную станцию в одной из попутных деревень, совершенно пустую. Город давно миновал, уступив эстафету природной, естественной архитектуре. Рельеф открывал куда более изящные очертания, вокруг красовались холмы да поля - хорошо знакомые пейзажи, необыкновенно прекрасные и свободные.
Много времени прошло в здешних местах.
Теперь дорога пошла по самому берегу острова, отрезая море от суши. По двум сторонам за стеклом абсолютно разное кино: хочешь - плывёшь по траве, хочешь - несёшься по морю. Стоит только повернуть голову.
До Лейтауна пути минут десять, можно немного перевести дух. Кин прильнул виском к холодному простенку рядом с окном, и закрыл глаза. Стук колёс еле заметно проникал сквозь музыку в наушниках. Тревога, мучившая всё это время, с самого того злосчастного звонка, постепенно растворялась, ум охватывало странное, пустое умиротворение. Оно не утешало, или наоборот как-то давило, просто заставляло себя чувствовать не в своей тарелке.
"Угрюмые деньки. События словно соревнуются за звание самого паршивого эпизода, снежным комом накручиваясь на предыдущие паскудные моменты, усиливая их, делая неподъёмными. Не успел сгладить одно лихо, как уже другое на подходе. И бьёт сразу в пах, да со всей силы, чтобы уж точно не смог подняться. Что дальше? Поезд сойдёт с рельсов? Бубонная чума?"
Он растёр веки, словно отгоняя дурной сон.
"Нужно отвлечься, иначе мысли просто съедят заживо, смакуя каждый рубец, каждый промах. Брошусь в итоге прямо на станции под свой же вагон и дело с концом. Ну, тогда мама с сестрой точно лягут рядышком, если ещё и я туда же, вслед за батей. А Люси, можно сказать, только жить начинает, даже не хлебнула ещё толком.
Так... Снова-здорово. Пора всё-же сменить канал."
Кин открыл глаза. За окном вовсю бежал берег, с его относительно редкой растительностью и кремовой пеной, постоянно обновляемой волнами. Потускневший с приходом осени, холодный пейзаж словно дёрнул за невидимые ниточки, пустив озноб по всему телу.
Рука нырнула во внутренний карман пальто, и на свет появилась небольшая, обрамленная деревом, фляжка, уютно побулькивающая от тряски. Кин отхлебнул немного, поморщился, покуда закручивал крышку, и засунул изделие обратно. Затем откинулся на спинку и, чуть стиснув челюсти, шёпотом выдавил:
- Даа… Так гораздо лучше.
"Всё-таки батя знал цену жизни. Знал, как её приукрасить, в том числе и в материальном плане. Все его сувениры до сих пор в ходу, хоть и дарил он их давным-давно. Эта фляга не раз выручала. Подарю её своему сыну, если он у меня когда-нибудь будет. Не хочется, чтобы такую вещь просто выкинули за ненадобностью. Память о предках - отличная семейная традиция. И в качестве наследия этот сосуд подойдёт, как нельзя лучше."
Хмель начал согревать продрогшие конечности, становилось теплее, и чуточку легче.
"Интересно, жалел ли отец о чем-нибудь перед смертью?
Пожалуй, нет, крайне маловероятно. Он всегда считал себя счастливым человеком. Умел радоваться мелочам, видел благо во всём, что его окружало. Любой недуг воспринимал освежающей порцией антител, глотком сочного иммунитета. Даже когда валялся с температурой под сорок, всё равно улыбался. Говорил, что буквально чувствует силу, наполняющую его. Мол, вот-вот, ещё немного, и будет здоровее прежнего.
В любом случае, теперь это не имеет никакого значения.
И почему,интересно, нами овладевает такая тоска и жалость к ушедшему? Ведь ему отныне всё равно. Его просто нет. Смерть освобождает от любых переживаний. Это мы - любившие, и оставшиеся здесь - обречены помнить. А им не грустно от того, что они умерли. Они просто растворяются, вынуждая нас переосмысливать собственную жизнь.
Конечно, хочется, чтобы человек пожил ещё немного, на сколько это возможно. Чем больше людей вокруг нас, которых мы любим, тем спокойнее нам самим. Ведь тем более защищёнными мы себя ощущаем. Но...
Всегда есть это самое НО."
В очередной раз из громкоговорителя раздался приятный, по мнению железнодорожников, голос:
- Будьте осторожны! Двери закрываются. Следующая станция Лейтаун.
Раздался стук дверей. Вошедшие пассажиры, пытаясь удержать равновесие, и хватаясь за поручни, рассаживались по вагону.
“Почти дома, - Кин сжал губы. В голову начали проникать образы отца, лежащего неподвижно, безмолвно. - Придётся найти силы, чтобы подойти к нему. Главное не лить слёзы. Наверняка мама и Люси уже изрыдали все подушки. Я должен быть сильнее, хотя бы ради них, если не ради себя.
Вот же блин, - он протёр скулы. - Уже что-то сочится. Спокойно. Нужно подышать, - он глубоко медленно вздохнул пару раз. - Так, уже получше. Чем ближе к дому, тем сильнее забирают эмоции. А это будет немного странновато, если я буду идти рыдая через всю деревню.
Если уж и давать себе слабину, то не раньше, чем приду домой".
В скором времени Кин стоял на платформе, глядя вслед уходящему поезду. Осознание близости горя пробуждали неимоверное желание перейти на другую сторону путей и сесть на обратный состав. Умчаться отсюда, сбежать так далеко, как это только возможно, лишь бы не касаться всего этого безумия, этого необратимого закона природы, затронувшего их семью. Всё это напоминало кошмарный сон, который никак не хотел кончаться. Но глубокая тянущая тоска напоминала о реальности происходящего, убеждала в подлинности фактов: будильник не прозвенит.
Кин не пошёл напрямик через деревню, как ходил раньше - по самому короткому пути. Торопиться уже было некуда. Он решил спуститься к морю. Густое серое небо и повышенная влажность создавали гнетущую дымку, покрывающую всё, куда мог дотянуться взгляд. Все краски деревьев, некогда ярких домов и всего, что имело свой цвет, приобретали свой особенный серый оттенок, казалось весь мир обуздала печаль.
Дойдя до пляжа, он отыскал на широком берегу старое, более-менее сухое нечто, что когда-то было бревном, достал флягу и аккуратно примостился: бородой к морю, разумеется. Хмурые облака плыли нескончаемым потоком, застлав всё небо, надменно созерцая продрогшую землю.
Так он просидел не меньше получаса.
Когда запасы виски начали подходить к концу (да и кеды уже потемнели от влаги), сделав последний глоток, Кин медленно поднялся. Глубоко дыша влажным солёным воздухом, он ещё раз осмотрел горизонт, и, прикурив сигарету, направился вдоль берега на север. Туда, где его ждут в эту самую минуту, где ему были бы рады всегда, не смотря ни на что, независимо от обстоятельств, без исключений.
Приятно было вновь ощутить мокрый песок под ногами, пусть и не вбосую, услышать его мягкий хруст при каждом шаге. Под шум волн, ласкающих берег, под крики чаек, взмывающих с потоками ветра быстрее пули, и, спустя мгновение, камнем падающих обратно, на фоне пасмурного неба и нескольких рыбацких судёнышек, дрейфующих так далеко, что с берега воспринимались крохотными невзрачными точками. Граница стихий земли и воды - самое прекрасное место на всей планете, особенно если это твой очаг, корней исток, твоя бесконечная любовь.
Ещё издалека Кин разглядел скромный домик, где прошло всё его детство. И чем ближе он подходил, тем больше хотелось, чтобы этот пляж не заканчивался никогда. Смутные эмоции наполняли всё сильнее, в ностальгию вливалось негодование, которое в свою очередь сменялось паникой, и опять по кругу. В этой неторопливой чувственной неразберихе незаметно для себя, он оказался перед самым крыльцом, столь родным и пугающим одновременно. Ещё несколько минут Кин просто стоял, набираясь решимости, затем ухватился за перила, поднялся по ступеням, и открыл входную дверь: её никогда не запирали. В прихожей было тихо. Везде было тихо. Он снял куртку, поставил кеды в угол, и шагнул в гостиную.
Увиденное зрелище напоминало картину Джонса о спящей принцессе. Конечно же, никакого умиротворения на лице матери, лежащей на диване, не было и в помине. Даже сквозь сон её черты говорили о полном изнеможении от переживаемого горя: опухшие потемневшие веки, стёртые до красноты скулы, бледные, абсолютно сухие потрескавшиеся губы.
Сестра, некогда цветущая и жизнерадостная Люси, сидела на полу в том же состоянии, опёршись спиной о мягкую боковину софы. Свесив голову на грудь, она тихонько сопела в полудрёме.
По обеим фигурам видна была прошедшая бессонная ночь, и предыдущая тоже, и всё пережитое время с той самой роковой минуты.
Кин стоял не шевелясь, переводя взгляд с мамы на сестру и обратно. Смятение неприятным послевкусием ныло в горле и сжимало связки, не давая разрешения произнести и звука. Всё нутро, словно онемевшее, покалывало, знобило, заставляя содрогаться всю кожу. Кое-как, еле слышно, он неловко произнёс:
- В-сем привет.
Подобно образам замедленной съёмки, два прекрасных взора, алых от сильнейшей печали глаз, стеклянных от нескончаемого потока горьких слез, устремились на Кина, постепенно приходя в себя, возвращаясь к реальности.
- Кин! - Люси первая, неуклюже привстала на затёкшие ноги, и пошла к брату. Затем Крепко обняла его за шею и, уткнувшись лицом в его плечо, зарыдала.
Мама не сказала ни слова. С не меньшим трудом встав с постели, уже в новых подступивших слезах, она подошла к своим детям и вжалась между ними.
Кин расправил руки за их спинами и прижал обоих к себе так крепко, насколько мог, чтобы не причинить им ещё и физическую боль.
Сам Кин боялся открытых эмоций, он подавлял их в себе уже очень давно. Но только не дома, не теперь, слезы пошли из его глаз.
***
Не только счастлив был доселе,
когда б неведом был исход.
Не уповаю в полной мере
на стан свой иль ума оплот.
Коль вскоре близится несчастье,
что остановит в венах кровь,
есть ли прекрасней осознание,
что счастлив вечность буду вновь
Глава 3
Кин сидел за барной стойкой с начатой пинтой, изредка поглядывая в сторону компании шумных фанатов, занявших пару крайних столов. Вернее он смотрел над ними. На экране транслировали матч по регби - некогда весьма увлекательную игру для юного ума. Но с течением времени, со сменой обстоятельств интересы преобразились в нечто совершенно иное, как это обычно и бывает. Однако в такие тяжёлые минуты может и стоит напоминать себе о чём-то вдохновляющем, волнующем. Множество побед и поражений, казавшихся тогда безумно важными для зреющего парнишки - ведь далеко в прошлом это являлось частью его жизни. Но вряд ли подобное повторится. Ну, было и было. Истинная взрослая жизнь куда прозаичнее и обыденнее историй из фильмов. В определённый момент к этому приходит каждый - новые страхи, заботы, другие мысли. Всё сливается в непредсказуемый поток существования.
Кин добрался до паба раньше, чем планировал, и теперь ждал, пока приедет Макс. Когда-то они были лучшими друзьями, с самого детства и до того дня, как жизнь повела их разными путями после университета. Огонь, вода и медные трубы покорялись не раз, делая дружбу ещё крепче. Безусловно, никто из них уже не подначит другого схватить велосипеды и рвануть в другую деревню за двадцать километров просто потому, что там водятся самые жирные черви для рыбалки. Впрочем, спокойно посидеть, припоминая такие моменты, тоже приятно.
Спустя некоторое время в большой витрине со стороны улицы мелькнуло знакомое лицо, и через мгновение Макс показался на пороге заведения. Он остановился у дверей и стал внимательно всматриваться в людей, рассевшихся и заполонивших всю площадь зала.
Кин привстал, и, махая поднятой рукой, сквозь общий шум окликнул:
- Макс! Эй, я тут!
Тот повернул голову на зов, отыскал в толпе друга, и зашагал к нему, обходя столики, до предела окружённые хмельными компаниями. Хотя и между столами суеты было не меньше: постоянно сновали и пышные официантки, и сами гости. Так или иначе, минуя все эти препятствия, спустя доли минуты ему всё-таки удалось добраться целым и невредимым. Они пожали руки и Макс сел на соседнее свободное кресло у стойки, и, попутно заказав два виски у бармена, развязал беседу:
- Ну как ты? Как мама и сестра? - В его голосе чувствовалось беспокойство то ли из сочувствия, то ли от собственных забот.
- Паршиво, если честно. Возраст давно выбил из меня всю эту эмоциональность, но сейчас действительно очень тяжело. Поэтому я и согласился выпить, чтобы хоть немного отвлечься. Мама с Люси постоянно дома, всё время плачут, с небольшими перерывами на стакан воды, или лёгкую дрёму, когда силы уже окончательно покидают одну из них.
- Да уж, - Макс задумчиво смотрел в только что поданную рюмку, держась за неё несколькими пальцами. - Сочувствую, дружище. Время нещадно ко всем нам. Хочу сказать тост за твоего отца, он был достойным человеком.
Кин чуть помедлил, словно взвешивал сказанное, и, отставив полупустую пинту в сторону, поднял виски:
- За отца.
- За твоего отца. Светлая ему память.
В одно мгновение виски скрылся в глотках.
- Ух! Бармен, повтори, будь добр!
- Макс, слушай, мы ведь…
- Подожди. Давай ещё по одной, и тогда будем говорить.
Со следующей порцией произошла та же история. И уже когда обе стопки ударили о стойку во второй раз, тогда Макс немного пообмяк - по крайней мере, явно ушла его тревога. Немного морщась после шота, он достал из кармана пачку Мальборо, вытащил из неё одну сигарету, глубоко закурил, и с облегчением выпустил огромное облако дыма:
- Знаешь, меня сейчас беспокоит один небольшой вопрос этического характера, даже скорее - вопрос человечности. И получается так, что от него зависит дальнейшее развитие вечера. Ты не против?
Раньше подобные моральные прелюдии от Макса частенько смущали Кина, но он понимал, что дури в этой голове не бывает, кроме как по собственному желанию, и если в разговор вклинивается подобный пролог, следует хорошенько подумать над ответом.
- Конечно, спрашивай.
- А вопрос вот в чём. Если человек идёт в бар, чтобы отвлечься, нужно ли ему в данный момент сочувствие, напоминающее о проблеме? Ведь он, по сути, сам идёт за тем, чтобы на какое-то время забыть.
После этих слов Макс пытливо уставился на друга.
Кин, удивлённый от столь якобы язвительных намёков, медленно повернул голову, взглянул на товарища и всё понял. Это был всё тот же добрый парень, которого он когда-то знал, не пытающийся оскорбить или унизить. Однако Макс был весьма проницателен и, одновременно с этим, достаточно дерзким юношей всегда. И именно так он выражал свои мысли. К тому же, Кин сам озвучил желание “отвлечься”, так что вопрос, казалось, действительно имел место быть. Особенно от человека, с которым собственно и предполагалось последующее общение - друга, искренне сочувствующего, но в данной ситуации, готового как сопереживать, так и увести прочь от всех гнетущих мыслей. Таким людям можно доверять - они не будут юлить или пускать пыль в глаза.
Осознание доверия к Максу избавило от любых неловкостей, накопленных временем и расстоянием. Без каких-либо выяснений и оправданий, что и почему. Кин понял, что даже спустя годы, этот парень - по-прежнему его близкий друг. Это позволило немного расслабиться, пустить мысли в доброе русло, и он с облегчением выдохнул:
- Сочувствия не требуется. Не сейчас.
Макс позволил себе небольшую улыбку, в глубине души он надеялся на этот ответ:
- Вопрос решён, тема закрыта, - он немного помедлил, оценивая, не спугнул ли Кина своей резкостью, но тот был вполне спокоен, делал очередной глоток пива. Убедившись, что всё в порядке, он продолжил, - Сколько же не виделись то?! Лет пять - семь?
- Десять, - Кин поставил бокал на стойку. - Почти десять лет.
- Десять?! Ничего себе. Знаешь, я считаю это достаточной причиной, чтобы напиться до беспамятства. Как думаешь?
Именно так они и поступили. Заказали для начала бутылку рома и переместились за только что освободившийся столик в самой глубине зала, довольно плохо освещённый, но куда более располагающий их цели. Кутить, в обычном понимании слова, они не собирались, а потому данный вариант был предпочтительнее, нежели шумная барная стойка в самом центре помещения. К тому же, спустя пол-литра даже старая засаленная мебель уже не беспокоила их своим тактильным несовершенством.
Они просто сидели и общались, выпивали, и снова общались, как настоящие старые друзья, будто и не было тех десяти лет. Парни вновь вернулись в тот самый свой мир, созданный давным-давно, в котором есть свои принципы, свои подколы, своя сила.
Правда, один раз им всё-таки пришлось отвлечься, чтобы подозвать официантку. Повторить основной напиток, а также взять хоть какую-то минимальную закуску, чтобы совсем не потеряться в “пространстве-времени”.
Само собой, даже еда не стала на пути к забвению - пусть и временному, но за то к полному и безоговорочному, столь ожидаемому Кином уже очень давно.
Время шло. Одни беседы начинались, другие заканчивались, третьи вообще проходили мимо. Людей в зале становилось всё меньше, новички уже не сбивали порог своими подошвами. Лишь немногие из оставшихся изредка покидали заведение, пошатываясь устремлялись в свои дома, к своим обязанностям, своим будням. Но для этих двоих никого особо и не существовало в эти минуты. Они были погружены, полностью отстранены от происходящего вокруг.
Ни один из них не спешил расходиться. Кин не хотел даже думать об этом, гнал прочь любую мысль, пытавшуюся напомнить, что ждёт по ту сторону хмеля. Все недавние размышления, трезвые, повседневные: остаться ли на родине, искать работу или создавать что-то самому - эти возможные события отвергались ещё на подходе. Всё это будет завтра, и ни минутой раньше. Он просто безмерно устал, был измучен страданиями до полного истощения, и действительно хотел хоть ненадолго забыть обо всём.
С Максом же всё было куда проще, он был бесконечно рад снова видеть старого друга, говорить с ним, обсуждать сторонние события и отношение к ним. Ничто в принципе не беспокоило его.
Ближе к полуночи, уже будучи достаточно нетрезвыми, чтобы хоть как-то передвигаться, они всё-таки вывалились на улицу. Точнее сказать, их попросили покинуть заведение, так как время его работы на сегодня истекло. Расплатившись, и рассовав остатки фисташек по карманам, друзья покинули питейную.
Макс тут же начал звонить одному знакомому - тот обещался развезти их по домам. А Кин, достав и подкурив сигарету, стал смотреть на Луну, безмятежно зависшую в небесной темноте.
План удался, он забыл обо всём том, что творилось с ним в последний месяц вплоть до сегодняшнего вечера. Это помогло немного очиститься, дало сил сражаться дальше. Впрочем, об этом пока и не думалось. Кин просто любовался белым, почти целым спутником, его размытыми очертаниями.
Делая редкие глубокие затяжки, он ждал лучшего друга, изо всех сил надеясь, что вечер найдёт своё продолжение. Спустя несколько минут подошёл Макс, тоже закурил и поднял лицо вверх:
- В общем всё нормально, но чувак будет только минут через сорок.
Не отрывая взгляда от неба, Кин отозвался многозначительно:
- Это прекрасно... - Он произнёс это столь задумчиво и растянуто, что было не ясно, к чему именно относилось сказанное. Автор слов определённо витал где-то очень высоко.
И даже если бы Кин вообще ничего не ответил, Макс видел, как тому стало легче, и был искренне рад за друга в его небольшой победе. Ещё немного помолчав вместе с ним, он всё-таки решился разъяснить один момент, блуждавший у него в голове весь вечер, но по имеющейся ситуации, он не решался его озвучить ранее:
- С Днём рождения, дружище.
Кин услышал, задумался, его глаза открывались всё шире. Спустя несколько секунд его лицо уже выражало то ли удивление, то ли лёгкий блуждающий ужас. Он медленно перевёл взгляд на друга, и почти шёпотом произнёс:
- Слушай, а я и забыл совсем, - Кин запнулся, словно не зная, что сказать. – Да и, спасибо?
- У меня для тебя есть небольшой подарок, - Макс сунул руку в рюкзак, лихо извлёк оттуда бутылку виски, и вручил имениннику. - Не было времени упаковывать, но мы же и не де;вицы, чтобы радоваться ленточкам больше, чем начинке.
Кин неловко улыбнулся:
- Спасибо, мужик! - и, немного покрутив бутыль в руках, рассматривая этикетку, добавил. - Так может и раскатим её? Ты домой не спешишь? Ещё ведь только полночь.
Макса долго уговаривать не пришлось, он и сам собирался предложить схожий план действий. Довольно скоро они отыскали во дворах лавку и, благополучно разместившись на ней, продолжили вечер. Не то, чтобы это была необходимость, или кого-то из них можно было хоть когда-то упрекнуть в заядлом пристрастии к спиртному. Но что-то такое внутри каждого хотело продолжать, тянуло остаться здесь и сейчас.
Виски оказался что надо, и даже ещё лучше: прекрасный глубокий аромат, вкус сродни лучшим сортам, что Кину когда-либо доводилось вкушать. И, как обычно бывает в подобных ситуациях, в изумлённом дегустаторе просыпается гурман, ну или, по крайней мере, он себя таковым считает. В любом случае, каждый изумившийся "истинный ценитель" считает своим долгом описать своё восхищение. Точнее сказать, слова благодарности сами текут рекой, и никуда от них не деться ни тому, кто угощает, ни самому напитку или блюду. И Кин не стал исключением, полуприкрыв веки, воспевая хвалы:
- Напиток просто великолепен! Я сроду не пробовал ничего подобного. Этот аромат, это изящное пшеничное послевкусие, эта мягкость... - смакуя каждую нотку, он действительно смахивал на профессионального критика, если бы его не покачивало из стороны в сторону.
Всё это время Макс мечтательно поглядывал по сторонам, вероятно вспоминая все события, связывающие лично его с этим напитком. Он был согласен с каждым словом:
- Рад, что понравился, это мой любимый виски. Правда не часто удаётся пробовать что-то новое, но из того, что изредка удавалось пригубить - этот был и остаётся фаворитом.
Вдруг, что-то вспомнив, он резко повернулся к Кину:
- Слушай, а ты же вроде врач?!
Кин мгновенно скорчил брезгливую гримасу:
- Дружище, ну я же просил, никакой болтовни о работе...
- Да я о другом, ты послушай. Ты же врач, ординатуру заканчивал?
- Да, так и есть.
- Так вот. Последние несколько лет я работаю ведущим научным сотрудником в одном любопытном исследовании. Наш медик сейчас увольняется, и ему ищут замену. Ты не хотел бы поучаствовать? Я просто сообщу, что нашёл человека, и через две недели выезжаем. Если я поручусь за тебя - проблем быть не должно. Сама лаборатория находится на западе Гренландии. Конечно жуткий холод, но деньги платят приличные, да и работёнка весьма стоящая. Что скажешь? Интересует?
Кин поначалу слушал с недоверием, искоса наблюдая за другом. Когда тот замолчал, он не спеша отвернулся, затем достал сигарету и закурил. По всему было заметно, что информация его всё-таки подвигла к размышлениям, и даже возможно немного заинтересовала: выражение лица сделалось более лояльным, прищур скептицизма ушёл. Спустя несколько клубов дыма, Кин всё-таки решился разузнать подробности:
- Так, и в чём будет суть моего пребывания? Я конечно очень рад, что работёнка любопытная, но если от меня требуется делать ампутации или вскрытия, то я, пожалуй, пас. Может там вообще зона карантина?
- Нет, конечно! - Макс улыбнулся - Ничего подобного. Это лаборатория нейробиологии. Достаточно большой комплекс. И нужен штатный врач в наш корпус. Большинство времени вообще ничего делать не придётся - все сотрудники и так сами проходят полноценный медосмотр каждые несколько месяцев в отдельной клинике. Но по технологии в штате должен быть человек, умеющий оказать первую помощь, если придётся.
- Это уже хоть какая-то информация. - Кин снова задумался, потягивая сигарету, и спустя минуту продолжил. - Ладно, дай мне время. Хотя бы до завтра. А лучше до завтрашнего вечера, не хочу в таком состоянии принимать подобные решения.
- Конечно, без проблем. Даже более того, я сам на этом настаиваю.
Они ударили по рукам, откинулись на спинку лавки и продолжили, не напрягаясь, болтать обо всём на свете.
Скоро подъехал парнишка на машине и подобрал их. Макс сел на переднее сиденье, чтобы руководить направлением при необходимости, и поддерживать беседой самого водителя в знак благодарности за оказываемую помощь. Кин в свою очередь спокойно развалился на заднем сиденье. Всю дорогу он думал о своём, и только о хорошем. Иногда поглядывал в открытое окно, любуясь Луной - по мере отдаления от города, она становилась всё ярче, всё белее.
Спустя минут двадцать они уже были на подъезде к Лейтауну. Бьёрн, так звали парня, по просьбе Макса подвёз их к самой набережной. Они пожали ему руки, покидая автомобиль, и тот поехал домой, а друзья, ни слова не говоря, повернулись к морю.
Дорога немного отрезвила обоих, но конечно силы уже были на исходе, они решили выкурить ещё по одной, и разойтись.
- Слушай, Макс, а что за исследования вы там проводите?
- Этого я тебе пока не могу рассказать, информация секретная, только если согласишься, подпишешь пару тройку бумаг. Но, скажу тебе честно, оно того стоит. Твоя должность будет, как я уже говорил, штатный врач. Но поверь - ни один штатник столько не зарабатывает. Более того, не у всех частников такие деньги лежат в карманах. Остальное расскажу, как только ты решишь быть с нами.
Кина немного смущали все эти тайны, но он понимал, что за секретностью научных работ может скрываться нечто весьма приличное. Да и финансовые проблемы, судя по всему, будут закрыты навсегда. Он одобрительно кивнул:
- Хорошо, завтра ещё на трезвую голову всё обдумаю, и к вечеру наберу.
- Договорились, дружище.
Они избавились от окурков у ближайшей урны, по-братски обнялись и разошлись, каждый в свою сторону.
Кин медленно побрёл по пляжу, изредка пиная песок ногами. По дороге он размышлял о том, что его ждёт дома, как отреагируют мама и сестра на его скорый отъезд, если он всё-таки согласится на предложение. При этом он постоянно, ежесекундно вспоминал отца. Скорее это даже были не отдельные воспоминания, а беспрерывная эмоциональная нить. Пусть ему и удавалось весь вечер справляться с явными ментальными атаками, по большому счёту боль никуда и не уходила, а была лишь насильно подавлена, неслышно скреблась в груди. Теперь же, когда Кин остался в одиночестве, на пути к дому, и больше ничто не могло его отвлечь, хоть на минуту взять на себя внимание, вся задушенная ранее печаль вновь начала подниматься вверх с ещё большей навязчивостью. Путанной, невразумительной, давящей. В голове начинало ломить. То ли бесчинствовал хмель, то ли уже ехала крыша, но отец будто вновь был рядом, словно тихим ночным ветром, идущим с моря, окутывающим, нашёптывающим. Кин всё отчётливее ощущал его присутствие.
И вдруг, жарким вулканом ёкнуло сердце, и теплом растеклось по венам - Кин осознал всё. В одно мгновение он получил ответы на все вопросы, терзавшие его в последние дни. Живые ответы, настоящие, эхом пульсирующие в его сердце, надолго поглотившие его ум.
Это уже были не просто слова или безуспешные попытки самоубеждения, вкручивающие в голову факты, как таковые. Он полностью прочувствовал, на сколько отцу действительно теперь уже всё равно, присутствует ли он среди живых или нет. То абсолютное безразличие к будущему, или слезам родных, да и собственно к чему бы то ни было в принципе, во всём этом огромном мире. Но самое главное, он пережил и саму смерть, узнал её, понял каково это. И Кину это чувство показалось неповторимым, могущественным, безусловно пугающим, но бесконечно прекрасным. Он испытал транс, когда сознание за доли секунды расширяется до небывалых ранее масштабов, сливаясь со вселенной в единое целое, ощущая её силу. Когда больше нет ни законов притяжения, ни боли, ни любых пугающих мыслей - он словно сбрасывал с себя тысячи оков, мягко выскальзывал из пронизывающих уз, годами вплетавшихся в саму его суть слой за слоем. Он ощутил чистую энергию, чувство бесконечной свободы и любви, лежащее на грани, где сознание на пути в бесконечность, но ещё живо. Чувство, которое будучи здравомыслящим, не постигнуть никогда.
Кин проникся глубокой нежностью ко всем скорбящим, увидел их абсолютную беспомощность, словно сам он смотрел на всё это со стороны, а не переживал личную утрату. Одновременно пришло и совершенно чистое понимание, что скорбь как таковая, в полном объёме направлена на самих себя. Ушедшему больше не больно, ему не свойственны какие-либо беспокойства и переживания, собственно как и радость, победы и новые открытия.
Произошедшее напоминало сон, но мгновенный, сиюсекундный, неимоверно реальный, концентрированный поток информации, ударивший в мозг и сердце, перевернувший всё с ног на голову. Когда же спустя какие-то мгновения, Кин начал приходить в себя, куда большую жалость он испытывал в отношении тех, кто ещё жив, безутешно рыдающих матерей, отцов, детей. Он больше не собирался оставаться одним из них. Ничего уже не исправить, а жалеть себя он был не намерен.
Кин признал всё это, разобрался в себе и во всём для себя. Не сразу. Но шум волн и холодный ветер помогли собраться с мыслями. По исключению жалости к себе, пришло умиротворение за отца, полное спокойствие. Кин принял его смерть, смирился с этим фактом.
***
Так крепко он не спал сто лет. Никаких беспокойных снов, никаких кошмаров, ничего, что могло бы разбудить в холодном поту - спал без задних ног. Кин не запомнил, что именно ему снилось, но определённо нечто светлое, доброе, вдохновляющее. Естественно, всё было в некой дымке с похмелья, лёгкая меланхолия, ватная голова, но Кин чувствовал что-то новое, пока ещё неразборчиво, но он был готов сам творить перемены, он хотел этого.
Немного поразмыслив, лёжа в кровати и глядя в окно, он вновь прикрыл веки и расслабился. Почти отрешённая, еле заметная улыбка появилась на его лице.
"Спасибо тебе, отец, за всё. За то, кем я стал, за твою мудрость и справедливость, за любовь и заботу. За полноценное, настоящее детство, богатое открытиями, подарившее интерес к миру и жизни. Ты был лучшим отцом, о котором только можно мечтать. Спасибо, папа. Спасибо..."
Лёгкие слёзы благодарности и тепла подступили к векам, но Кин не пустил их наружу.
"На этом хватит пожалуй, и без того столько воды утекло."
Он открыл глаза и осмотрелся уже более тщательно: на столике в углу, как всегда, оказался стеклянный кувшин с водой и стакан. Эта далёкая, почти утерянная забота напомнила о том, что некогда казалось обыденным, поддержала внутреннюю чуткость, и Кин тихонько шепнул себе под нос:
- Спасибо, мама.
Она всегда приносила воду под утро, если накануне сын ходил в бар или что-то подобное. С его самого первого раза, когда он напился на школьном выпускном вечере, и вплоть до момента, как покинул родные места, следуя зову мечты.
Бессмысленно было что-либо рассказывать маме и Люси, или же делиться своими новыми переживаниями относительно отца, пытаться убедить их в том, что теперь остаётся только поблагодарить его и отпустить. Во-первых, итак далеко не каждый бы проникся его идеями, не говоря уже о самых родных и любящих людях. А во-вторых, у женщин в принципе особый мир в голове, причём, у каждой свой, вернее со своими личными оттенками. Но, безусловно, есть между ними много общего, и в частности, перенёсшие тяжёлую утрату, они неутешны, пока сами не выльют столько слёз, сколько отведено места конкретному человеку в их тонкой душе. Поэтому для них Кин решил остаться исключительно прежним собой. Они видели его только искренне скучающим по отцу, но об остальном он решил умолчать. В противном случае, можно было рассчитывать лишь на откровенное непонимание с их стороны, не более.
Разумеется, Кин согласился на работу, предложенную Максом. Весьма глупо было бы отказываться от столь щедрого дара судьбы. Чистая удача, можно сказать, небывалое стечение обстоятельств. Вечером он позвонил другу, и они обо всем договорились. Макс, со своей стороны, был чрезвычайно рад положительному ответу, и немедленно занялся оформлением: связался с лабораторией, объяснил ситуацию, что-то пообещал, что-то припомнил, в целом, сумел убедить отдел кадров в отсутствии необходимости создавать вакансию. И в ближайшие несколько дней всё было улажено.
Кин тем временем занимался юридической волокитой, связанной со смертью отца: получал справки, переоформлял документы на жильё, в общем, взял на себя всё то, чем мама была пока что не в состоянии заняться. Попутно снабжал Макса всеми необходимыми документами со своей стороны для полноценного оформления на новом месте.
Конечно же, мама и Люси очень сильно расстроились, что Кин так скоро опять их покидает, но отнеслись к его выбору с уважением. Тем более, он пообещал при первой же возможности навестить их, вероятнее всего на первом трудовом отпуске.
Как и любой ребёнок, окружённый заботой, Кин с детства воспринимал семью, как должное, как факт, наличие которого незыблемо и абсолютно. Семья просто есть, и он любил её. Ясное дело, бывали ссоры, и даже очень серьёзные временами, как и у всех, но это никак не влияло на общую картину. Самостоятельная жизнь, взросление вне семьи, основное умственное формирование, как личности, вдалеке от родных, дало ему недвусмысленное понимание значимости семьи, помогло лучше разглядеть те светлые чувства, которые он на самом деле испытывает к своим близким. Теперь же, когда семья понесла ощутимую утрату, Кин старался каждую секунду быть среди родных. По крайней мере, всё то время, что ещё мог до отъезда находиться здесь, на своей родине, в своём доме.
Сестре, безусловно, как и матери было крайне тяжело. Но ей куда раньше удалось взять себя в руки. Возможно из-за возраста, точнее благодаря жизненной силе, сопутствующей годам. Глубже всех, конечно же, страдала именно мать. Ей казалось, что они с отцом вместе пробыли целую вечность. Она себя уже давно не представляла без него. Они словно слились воедино умственно, эмоционально.
И только благодаря детям, она начала потихоньку выкарабкиваться. Только к началу второй недели Кину и Люси удалось уговорить маму выйти прогуляться ненадолго, хотя бы недалеко - вдоль берега. Она нехотя, но согласилась - сама понимала, что это пойдёт ей на пользу.
Замкнутость человеку свойственна в подобной ситуации, и особенно, любящей супруге. С соседями она в принципе не хотела общаться, и Люси, которая в данный момент "заведовала" домашним телефоном отправляла всех звонящих на “потом когда-нибудь”. Либо отдавала трубку Кину, если звонили по юридическим вопросам. Дети были единственными во всём мире, с кем она хоть немного могла поддержать беседу. Они, как могли, пытались собрать её разбитое горем сердце. И, надо сказать, им это удавалось. Они окружили её всей своей любовью, душевным теплом и заботой. К моменту, когда Кин через несколько дней собирался уезжать, она уже чувствовала себя более-менее. Иногда ещё плакала тихонько по ночам, но, по крайней мере, начинала сама выходить из дома: в магазин, или просто прогуляться по набережной.
Когда настал канун перед отъездом сына, мать принесла из магазина маленькую бутылочку рома, и они втроём подняли по рюмочке за отца, и за удачное будущее Кина.
На следующий день с самого утра Кин уже был во все орудия: помыт, одет и полностью собран, он несколько раз перепроверил наличие всех документов и денег в карманах, и теперь просто спокойно завтракал, смотря телевизор, изредка поглядывая на свой мобильник, лежавший рядом на столе. Макс должен был набрать на подъезде, ориентировочно в восемь утра, по предварительной договорённости. В запасе оставалось около пятнадцати минут, и Кин не торопился. Мама и сестра тоже встали рано - проводить его - и сейчас сидели на диване, тоже слушая новости.
Буквально спустя несколько минут, как Кин всё доел и сходил почистить зубы, раздался тот самый ожидаемый звонок. Он поднял трубку, пару раз что-то буркнул и убрал телефон в карман.
- Макс будет через две минуты.
Барышни, охая и причитая, кинулись в его объятия. Всевозможные наставления и предостережения, сомнения и ободрения, вперемешку с армадой прощальных поцелуев, посыпались на Кина. Семья подняла дорожные сумки, и вышла на улицу, дожидаться машину. Когда вскоре Макс припарковался рядом с домом, вся тройка в последний раз крепко обнялась. Теперь говорил только Кин:
- Люблю вас, дорогие мои. Скоро обязательно приеду, при первой же возможности.
От этих слов и мама, и сестра по-женски прослезились, и, тихонько всхлипывая, выпустили его из своих объятий. Он взял свои чемоданы, стоявшие рядом, и закинул их в багажник. Затем сел в машину рядом с Максом, и они поехали. Мама и Люси продолжали стоять, не сходя с места, иногда махая им вслед, пока автомобиль не скрылся за одним из далёких поворотов.
Когда это произошло, Кин, прежде машущий в ответ, уселся ровно, и уставился на дорогу:
- Итак, дружище. Какой у нас план?
- Прямо сейчас мы едем в Дублин. Через два часа наш первый вылет.
Глава 4
Новенький корпоративный джет смело парил на положенных ему десяти тысячах над уровнем моря, оставляя за собой длинный пушистый хвост. Изящный силуэт этого небольшого частного самолёта казалось не встречал ни малейшего сопротивления от вверенной ему стихии.
Причудливые белокурые облака за бортом то растворялись где-то вдалеке, то наоборот – сбивались в роскошные ватные сугробы. Сквозь частые просветы виднелась рябящая гладь океана там внизу. Отблески её волн сверкали, словно сияющие звёзды, указывая путь к заходящему Солнцу.
Кин опустил шторку иллюминатора и обратился к другу, который что-то печатал в своём ноутбуке:
- Может уже расскажешь, что это за место, куда мы летим? И в чём конкретно будет состоять моя функция?
Макс при этом и бровью не повёл, продолжая пристукивать по клавишам - он и сам собирался просветить товарища при первой же возможности:
- Подожди секунду, я как раз заканчиваю.
Вкинув ещё несколько цифр в таблицу, он закрыл ноут, поставил его на стеклянный журнальный столик перед собой, и повернулся к Кину:
- Ну что же, начнём пожалуй от печки. Думаю как врач, ты в курсе, что такое нейробиология - кучка ботанов зацикленных на мозге, - Кин готов был засмеяться, но позволил себе сдержался. - Мы изучаем нервную систему. Её строение, развитие, функционирование, генетику, патологии - в общем всё, что с этим связано. Но самое главное - это практическая наука (в отличие от психологии, например), что позволяет нам рассчитывать на создание лабораторий. Вот в одном из таких храмов науки нам с тобой и предстоит трудится.
Как ты уже понял по бумагам, организация частная, и решительно нацелена на результат. А значит отлынивать, или хоть как-то сачковать не удастся. Но за то и с финансированием - без ограничений: только новейшее оборудование, в любых нужных объёмах. Словом, если ответственно и качественно выполнять свои обязательства - твои усилия окупятся с лихвой, при самых благоприятных условиях. Вообще, с этой конторой я связался достаточно давно, и участвовал во многих исследованиях и технических разработках. Но то, что мы готовим сейчас - наше лучшее творение.
Макс сделал небольшую паузу, и, убедившись в отсутствии каких-либо вопросов со стороны друга, продолжил:
- Суть в следующем. Около восьми лет назад трое учёных в Швеции были заняты поиском новых рефлексивных потенциалов. По сути, пытались заполнить пробелы в имеющихся у человечества знаниях на эту тему. Они брали мышку, и подключали её к различным системам нейростимуляции. Подавали импульсы, смотрели реакцию, снимали показания, анализировали - вполне заурядный научный процесс. И порой, скажу тебе честно, особенно когда дело затягивается, всё это бывает очень нудно.
И вот, чтобы хоть как-то разнообразить рутину, ребята начали подключать к зверюшке дополнительные электроды, охватывая постепенно всё большее количество задействованных в эксперименте секторов её нервной системы.
Грубо говоря, они именно "замыкали" различные отделы мозга подопытной, зачастую даже не связанные и не пересекающиеся при нормальных мыслительных процессах. Перебирали множество комбинаций, вплоть до весьма странных, а порой попросту нелепых вариантов. И вот тут-то начинается самое интересное.
Весь фокус в том, что во время очередного запуска (тридцать восьмого, если быть точным) мышка взорвалась! За доли секунды, раздулась и лопнула, как воздушный шарик! - Макс жестом распахнул перед собой ладони. - Просто пуф! и всё. Представляешь?
Кин, очевидно сбитый с толку таким поворотом, впал в небольшой ступор, и лишь отрицательно покачал головой.
Макс же наоборот, всё больше и больше оживал по мере разговора, становился каким-то взволнованным. Однако по-прежнему говорил полушёпотом, чтобы его слышал только друг.
Даже не смотря на полное отсутствие других пассажиров, сотрудники экипажа периодически мелькали в салоне, а значит осторожность была не лишней. Он вообще старался вести себя на столько тихо, на сколько это было возможно, и даже немного сомневался, вся ли информация доходит до адресата.
Впрочем, за это можно было не переживать. После услышанного, Кин просто не мог пропустить ни единой детали. Он готов был внимать каждому слову. И Макс продолжал:
- Разумеется, после такого, было решено остановиться именно на этих координатах нервной системы. Все мы понимали, что наткнулись на что-то значимое. К сожалению, на тот момент невозможно было определить, с чем именно мы столкнулись, так как для детального изучения необходимы хоть какие-то образцы, а в данном случае они напрочь отсутствовали - тело подверглось полной диссимиляции (да простят меня биологи). Разлетелось на мелкие обрывки, размером с пылинку. Словно каждая клеточка организма была заминирована.
На первых этапах пришлось довольствоваться измерениями вторичных датчиков, расположенных по периметру экспериментального стеклянного бокса. А это - лишь несколько цифр о динамике среды. Никто ведь не ожидал подобного. И конечно же этого было мало. Да вообще ни о чём, если честно. Невозможно делать хоть какие-то заключения на основе таких скудных данных. Мы просто обязаны были продолжить изучение, и при этом...
- Постой. Ты всё повторяешь “мы”. Ты был одним из тех троих что ли?
- Ну, естественно. Само собой. Почему я по-твоему в должности ведущего сотрудника, да ещё и в курсе всех деталей? Мне просто показалось, что повествование от третьего лица упростит понимание. Более того, именно от меня и исходила инициатива внедрения “левых” внеплановых электродов, - Макс кинул беглый взгляд на простенок с часами. - Давай, как будет время, разжую тебе во всех подробностях. Но я должен добить ещё парочку отчётов до посадки, поэтому сейчас расскажу только основное. Годится?
- Ну, конечно. Без проблем.
- Вот и супер! Итак. Дальнейшее изучение этого поистине необычного явления, в смысле последующие эксперименты, подтвердили закономерность: подопытные просто-напросто взрывались при подключении системы электростимуляции к соответствующим участкам их мозга.
Несколько месяцев мы, как могли, собирали информацию. По крупицам, можно сказать. Все попытки зафиксировать физиологические показатели испытуемых в момент распада - температуру тела, или хотя бы пульс - терпели полный провал. Понятно, что мы довели ассортимент вспомогательных датчиков до своего предела, но получить хоть какие-то фактические данные о состоянии организма никак не удавалось. Их тела разлетались мгновенно, ещё до того, как датчики успевали что-либо засечь. По хлопку трансляция просто прерывалась, полная цифровая тишина... - он вдруг замялся. Отвернулся задумчиво к своему иллюминатору, и некоторое время просто смотрел в небо, - Извини. Даже спустя годы отдельные фрагменты не выходят из головы. Мы их гробили одну за другой. Не один десяток сожгли в общей сложности.
Порой становилось так жалко этих беззащитных существ. Хотелось, что-ли, вступиться за них, может вообще завершить эксперимент...
Макс вдруг вздрогнул, точно спохватившись. Взгляд его окреп и вернулся к собеседнику, беспокойство сменили полные решимости слова:
- Тогда приходилось напоминать себе о том, ради чего всё это, что движет нами на самом деле. Ведь речь не о какой-то паршивой живодёрне, или тайном ордене противников мышей. Мы здесь во имя науки, чёрт побери! Поиск знаний - достойнейшее из человеческих стремлений. И знаешь что? Они погибли не зря, - он еле заметно улыбнулся. - Есть и выжившие!
- Ох-ты-это серьёзно что ли?
- Ещё как, дружище. Одна дружелюбная мышка из лаборатории по изучению психотропных веществ. Заслуженный пионер нашего блока - почти два года на передовой на тот момент. А для зверюшки это срок не малый, знаешь ли. Короче не важно. Она должна была стать нашей последней жертвой. Вообще данных для изучения, полученных в результате экспериментов, уже хватало на года полтора непрерывной работы. Тем не менее, поскольку зверёк был в списках, к системе её конечно же подключили. Но вместо того, чтобы лопнуть на миллион пылинок, как все остальные, она взвилась в дикой агонии, издавая истошный визг. Мы чуть не подпрыгнули от неожиданности. Её тело при этом трепыхалось в каких-то жутких пульсирующих конвульсиях, быстро-быстро. Подобно белому пушистому сердцу с лапками - то раздувалось, то сжималось со скоростью поршня, всё ускоряясь в равномерное шипение. И буквально за секунду весь процесс стабилизировался. Получилось этакое "трыщ-щ-щь", и мышка стихла. Ты представляешь? Каким-то самым невероятным образом её организм словно выдохнул аномалию. Именно не заблокировал (со всеми вытекающими), а пустил это сквозь себя во вне, образовав вокруг мышки уникальное силовое поле - живое силовое поле...
- Чего, не понял? Это как вообще?
- Это так, что его положение и кривизна менялись вслед за фыркающим носиком зверюшки, при малейшем её движении.
- С ума сойти! Это поле видимое что ли?
- Оно восхитительное, словами не передать на сколько. Радужная эфемерная мембрана, пузырь, около полуметра в диаметре. Как бы... Форма сложная, и это её усреднённая толщина, так сказать. Выпуклая, текучая, замкнутая в своём объёме линза, почти прозрачная, ведомая крошечным мохнатым сознаньицем. Эта линза была в разы больше само;й мышки, при этом являясь её образной пропорциональной копией, хоть и довольно сглаженной. Но вся эта красота не суть дела, куда важнее именно полная синхронизация биологического организма с его внешним электро-магнитным отблеском в единое многомерное существо.
Она стала нашим вторым открытием, подарила нам надежду, показала, что процессом можно управлять. Это изменило всё, сам подход к дальнейшим исследованиям и разработкам. Мы поняли, что возможно создать контролируемое взаимодействие. Что существуют условия, при которых организм имеет возможность перестроиться, стать сложнее, эволюционировать. И при этом остаться в живых.
Тут Макс взял паузу, чтобы попить воды и чуть отдышаться.
Его друг тоже не упустил момента. Всё это время он внимательно слушал, изредка покачивая головой то в восхищении, то в негодовании. И пить ему хотелось не меньше, чем оратору. Так что Кин сходил на кухню, принёс бутылку газировки, и после нескольких освежающих глотков, озадаченно изрёк:
- Ну дела...
Ответ последовал незамедлительно:
- То-то и оно. А фокус в том, что само силовое поле - немного немало, лишь побочный эффект, закономерный результат, к которому приводит цепь мгновенных рефлексивных событий в живом организме.
В корне же всего - точка отсчёта, так сказать - исключительная трансформация генетического кода мыши. В её молекулах ДНК - основном информационном источнике - кроме двух нуклеотидных винтовых цепей, в сущности основных, и прежде единственных, мы обнаружили ещё одну! Как бы осевую жилу! Теперь спирали не просто кружили па;рой друг вокруг друга. Они обвивали общую центральную нить. Каково, а? Молекула сформировала себе хребет!
Кин вновь сидел неподвижно, затаив дыхание. Чрезвычайно сосредоточенные глаза, приоткрытый застывший рот, вновь пересохшие губы. Тем же тихим шёпотом, которым всё это время вещал его друг, он произнёс по слогам:
- Ох-ре-неть...
- Вот именно! И в свою очередь, мутации генома провоцируют весьма схожую клеточную эволюцию, выводящую коммуникативные функции нейронов на совершенно новый, особенный уровень.
Все ветви её нервной системы, каждый росток, от столпа продолговатого мозга и вплоть до последних паутинок в кончиках пальцев обрели невероятной силы осевое уплотнение. По крайней мере, так нам это толковали рентгеноскопические объективы. Хотя на деле всё было куда изящнее.
Надо сказать датчики тогда лихорадило о-го-го, цифры на мониторах то зашкаливали, то падали в такой же минус. Но когда за дело взялся лазерный скальпель, в надежде получить образчик, случилось невероятное. Его луч попросту растворялся в живых тканях мышки, это клеточное уплотнение пожирало его без остатка.
И вот тогда до нас наконец дошло, с чем мы имеем дело. Первой всё поняла единственная девушка в нашей команде - Мина. Признаюсь, когда она произнесла свои слова, завороженно наблюдая за происходящим (собственно, как и все мы), дрожь побежала по спине. Она сказала: «Это энергия…»
Представляешь, Кин? Струны чистой энергии! Рождённые нервной системой, составляющие и пронизывающие всю её сеть. Они пропускали импульсы со скоростью близкой к скорости света, и в поистине колоссальных объёмах. Точнее уже не импульсы, а настоящий ток, без пауз и всплесков. Реки информации мчались по клеткам непрерывным густым потоком, не взирая на щели между нейронами, связывая все волокна в единое виртуальное тело. Это словно грибница, мицелий. Понимаешь? Только высшего порядка, на уровне заряженных частиц.
Мышка преобразилась в живой реактор, и как результат... - Макс вдруг спохватился, призадумался, будто пытался подобрать слова. - Слушай. Я тебе преподношу информацию, как последовательное повествование, чтобы выстроить более-менее ясную, взаимосвязанную картину. Без нюансов. Но реально – это недели исследований, целые месяцы напряжённой работы. Дни и ночи непрерывных поисков и расчётов.
В общем. Ты же понимаешь, что всё это происходит почти мгновенно? По нажатию кнопки “пуск”. Вот сидит просто мышка, и вот она уже совершенно новое существо, обладающее самой развитой нервной системой на планете.
Кин, впрочем, поглощённый хроникой, даже не задумывался об этом, и немного стушевался:
- Ну, разумеется. Конечно, я всё понимаю, это же очевидно.
- Отлично! Не сомневался, просто хотел уточнить. А теперь зацени-ка следующее, к чему же я всё-таки вёл. Это силовое поле - несомненно, жемчужина биофизики - начисто вытесняет весь воздух из своего объёма. То есть атмосфера, как таковая, полностью выжимается апельсиновым соком за границы самой аномалии, тем самым и образуя как-бы эффект поверхностного натяжения.
- Эффект поверхностного натяжения? Это ты о пузыре вокруг грызуна?
- Именно.
- Текучая эфемерная линза?
- Так точно! Ну и вот, на волне всех этих немыслимых открытий, идущих нескончаемой цепью, восхищающих и вдохнохновляющих. На базе важнейшего закона, утверждённого маленькой мышкой, а именно пр;ва на контроль возникающих процессов. Ведомая отчаянной и неукротимой музой своих искателей, в один прекрасный день к нам пришла мысль, ставшая фундаментом, и поднявшая нас на следующий уровень, определившая цели на годы вперёд...
Это идея создания независимого модуля, ориентированного на куда более развитый сознательно организм.
- Погоди, я не понимаю. Ты о чём?
- Я говорю о компактном, автономном устройстве, генерирующем данное явление в уже зрелом, сложном, умудрённом опытом сознании, - он мельком оглянулся по салону, исключая постороннюю публику. - Кин, мы задумали имплант для человека! - Он хотел было выделить значимость момента, но заметив, что сам Кин, распахнув веки, вот-вот вспыхнет уймой вопросов, затягивать паузу не стал, и лихо подхватил свои же слова. - Тема казалась дерзкой, почти неосуществимой, но безумно красивой. И конечно же мы решились - не смогли устоять. Подобно каждому настоящему первооткрывателю, мы хотели знать абсолютно всё о своей находке, изучать, испытывать и развивать её на сколько это возможно. А уж мышка постаралась, чтобы нам не пришлось скучать. Как ты сам понимаешь, эксперименты продолжились, правда теперь лишь с одним участником. Но каждый раз...
- Зачем оно вообще?! - Кин пытался внедриться в поток информации, чтобы хоть как-то успевать переваривать услышанное.
Макс сиял, словно ребёнок в адреналиновом восторге у подножья огромной снежной горки. До этого вопроса. Тут он слегка потерялся:
- В смысле? Как это - зачем оно вообще? Нельзя же было упустить такой щедрый шанс. Пришлось отложить калькуляцию и прочую писанину по второстепенным образцам, и доить мышку дальше - копать глубже, так сказать. А ты бы как поступил?
- Да нет же, Макс, я про модуль. Для человека, блин.
- А-а... Ну да, - Макс при этом, будучи сторонником конструктивного диалога, мастерски пропускал любые заминки и мелкие недопонимания в беседе, особенно со своей стороны, он просто продолжал разговор как ни в чём ни бывало, мол так и задумано. - Идея на миллион, скажи? Было совершенно ясно, что с мышкой нам исключительно повезло, чистая удача, и никакая другая лабораторная живность - пусть даже более развитая в том или ином плане - не способна сотворить нечто подобное ввиду банального природного невежества. Будь то собака, кошка, обезьяна или ещё кто угодно. Бессмысленно пытаться объяснить шимпанзе, что именно её ожидает, и как при этом, на наш взгляд, действовать. Это слишком сложно для восприятия. Осуществить подобное способен только человек, информированный, способный анализировать, импровизировать, с определённой ментальной подготовкой. Как минимум, для преодоления первого, и самого главного вступительного барьера, осведомлённому уму необходимо полностью избавиться от страха смерти для обеспечения выразительности и ясности стремлений на начальном этапе.
Типа кто-то ещё кроме? Об этом не может быть и речи! Эта мышка - единственное существо на планете, оконтролившее столь могущественную внутреннюю силу - случайность, исключение из правил, фортуна, гром среди ясного неба. И никто другой, кроме человека, не способен даже позариться повторить нечто подобное... - продолжал Макс весьма задумчиво, словно только что открыл для себя определённые грани той ситуации. - Хорошо, что она хоть была пристёгнута, как следует. А то ведь точно могла куда-нибудь...
- Да я же не о том! Допустим так и есть, одна единственная мышка прошмыгнула, соорудив вокруг себя поле пустоты. Но какой ценой! Какие риски! К чему это вообще повторять? Зачем вам пульсирующий человек? Что вам это всё даёт?
Возникла неясная пауза.
Макс погряз в полном недоумении. Это хорошо читалось и по лицу в целом, и особенно по глазам. Изначально вдохновлённый собственными свершениями, он ожидал более продуктивного взаимопонимания, но видимо зря:
- Ясно. Пульсирующий человек, говоришь? - пришлось на время отвлечься на бескрайний горизонт за стеклом иллюминатора, дабы переосмыслить сам подход к повествованию. Спустя мгновение, отбросив всё лишнее, он вернулся. - Ладно, давай ещё раз, только самую суть, ради чего всё это.
- Давай.
- Смотри. Имплант позволит обладать уникальным замкнутым силовым полем, априори вытесняющим весь газ из своего “тела”, всю атмосферу. Так?
- Так.
- Отлично. То есть эта система позволяет владеть особой единицей безвоздушного объёма. А теперь представь это явление в глобальном масштабе. В планетарном значении. Вообрази океан атмосферы, лежащий густым стокилометровым пластом на поверхности нашей планеты. Прими его не просто, как антураж или прозрачную условность, но как материю, вещество, имеющее определённую плотность, довлеющее своей огромной массой над всем и вся, включая саму Землю. И теперь для сравнения вспомни, как ведёт себя пузырёк воздуха в толще воды, как он скользит вверх под действием Архимедовой силы.
Но если пузырёк, ввиду фундаментальных законов, ограничен в своих действиях, а именно в выборе направления и скорости движения, в соответствии со своими физическими характеристиками - у нас, в отличие от него, будут колоссальные преимущества.
Согласно наблюдениям и исследованиям, мы сможем сами задавать стереометрию нашей мембраны - полностью менять её форму. Будем в состоянии выборочно влиять на её пространственные показатели: то есть растягивать, закручивать, изгибать или сжимать отдельные сегменты одним лишь помыслом, подобно скульпторам, вместе с тем регулируя их структурную плотность, повышая либо понижая интенсивность силового поля на разных участках.
И соответственно, этот всеобъемлющий контроль над полем - то, чего явно не хватает пузырьку в воде - позволит нам сознательно управлять скоростью и вектором тяги нашей мембраны. Будь то вверх или вниз, вперёд или назад, быстрее или медленнее. Словом, как заблагорассудится, и в любом направлении в пределах огромнейшего слоя атмосферы. Ты понимаешь, о чём я толкую?.. Не отвечай. О да-а, я вижу, что уже понимаешь, - глаза Макса блестели, какая-то недобрая, словно маниакальная улыбка не сходила с его лица. - Мы создали исключение из правил, подчинив себе аномалию. Жи-ши с буквой Ы, чёрт возьми. Совершенно новые законы природы: физики, химии, которым мы просто помогли раскрыться в этом удивительном новом мире.
Макс умолк, продолжая сверлить друга решительным взглядом, на секунду:
- Оправдан ли риск? - Его речь теперь звучала неожиданно спокойно. - Сознательный живой организм - наш, человеческий организм - создаёт замкнутое силовое поле, позволяющее направить себя в любую точку воздушного пространства... Что нам это даёт? - он наклонился ближе к уху Кина, и совсем тихо, еле слышно добавил, выделяя каждое слово. – Мы. Сможем. Летать...
Продолжение пишется...
Дом ветра
© Copyright: Лес Гус, 2020
Свидетельство о публикации №220112200181
Свидетельство о публикации №220112200181
Рецензии