de omnibus dubitandum 91. 131

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ (1842-1844)

Глава 91.131. ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ…

    В конце Августа, съёмка моих топографов приближалась к концу, а пребывание в ауле мне начало надоедать. В сакле, без окон и дверей, ни на одну минуту нельзя быть свободным от докучливых посетителей, которые, нисколько не стесняясь, входили и уходили, вступали в разговор или во время чаепития запускали грязную лапу в сахарницу и раздавали куски мальчишкам, которых всегда штук 15 глазело в дверные и оконные отверстия.

    Я переехал в станицу Баталпашинскую, куда вскоре собрались и мои топографы, чтобы вычерчивать брульоны своих съемок. Я пробыл там до конца Ноября и был доволен тем, что этот случай доставил мне возможность близко ознакомиться с своеобразным бытом линейных казаков.

    С "межевым", как меня там называли, никто не церемонился, и я видел все в будничном виде. Однообразие моей станичной жизни было скоро нарушено одним замечательным пpoисшествием. Часов в 6 вечера пушечный выстрел с вала, окружающего станицу, возвестил тревогу. Поднялись страшная суета и беготня. Все способные к оружию схватили шашку и ружье, и бросились на станичный вал; женщины бежали туда же, отведя детей в каменную церковную ограду, служившую цитаделью.

    Станица была очень большая; но, как большая часть служилых казаков были на службе по дальним постам, а регулярных войск не было, то защищать такое обширное и притом очень слабое укрепление было делом нелегким.

    Оказалось впрочем, что горцы не имели никакого намерения нападать на эту станицу. Их партия открытой силой перешла через Кубань у поста Черноморского и двинулась мимо Тохтамышского аула по направлению к станице Бекешевской. От станицы Баталпашинской их густая толпа проскакала верстах в 4-х, и, не смотря на то, по ним стреляли из шестифунтовых чугунных пушек, чтобы сделать тревогу в крае и дать знать неприятелю о своей готовности к бою.

    Часа через три прискакал с казаками и Ногайской милицией генерал-майор Засс, начальник правого фланга. Я в первый раз видел эту далеко недюжинную личность.

    Тогда Засс явился мне в ореоле множества легендарных об нем рассказов и в обстановке как нельзя более марциальной и поэтической. Это был человек среднего роста, с тонкими чертами лица, длинными русыми усами и плутоватыми глазами.

    Он и все лица его свиты были одеты в живописный Черкесский костюм и щеголяли оружием. Я был молод, воображение дополняло действительность. Только впоследствии времени в этой блестящей картине оказались темные места. Польза этих рыцарских подвигов оказалась сомнительною, но это нисколько не умаляет заслуг Засса.

    В настоящее время это был бы идеальный партизанский генерал, который в Европейской войне мог бы играть важную роль при нынешнем устройстве и вооружении войск. При генерале Зассе состоял прикомандированный к Генеральному Штабу гусарский поручик Цеге-фон-Мантёйфель. От него я узнал, что ворвавшееся в наши пределы скопище состояло из Абадзехов и Убыхов до 1500 человек под предводительством Али-Хырсыза, известного разбойника, как видно уже и из самого его имени (хырсыз значить разбойник).

    Этой кличкой Али особенно гордился, и она-то вероятно и доставила ему честь быть предводителем в смелом набеге. Вообще воровство и разбой, как в древней Спарте, были у Черкесов в чести; позорно было только быть пойманным в воровстве.

    Мне памятен один характеристичный случай в 1842 году, к начальнику отряда, действовавшего в стране Натухайцев, контр-адмиралу Серебрякову, приехала депутация для переговоров. Из пяти человек четверо были седые старики, пятый безбородый юноша. Серебряков говорил с депутатами по-турецки без переводчика и начал с того, что упрекнул народ Натухайский за то, что прислал для переговоров такого мальчика, которому следует только молчать и слушать старших; я был при этом разговоре.

    Серебряков спросил меня, понял ли я ответ одного из стариков депутатов. Я сказал, что, если не ошибаюсь, старик говорит, что, хотя молодой человек действительно молод, но он сын очень почтенного родителя, которому 80 лет и который никогда не воровал. "Плохо - же вы поняли", сказал Серебряков; "он 80 лет воровал, но ни разу не был пойман; от того его сыну и сделан такой почет".

    Цель вторжения партии составляла безусловную тайну и вероятно известна была одному предводителю; иначе нашлось бы немало желающих продать эту тайну Зассу или другому кордонному начальнику. Это составляет характеристическую черту Черкесов. У всех них была общая ненависть к Русским и общая жадность к рублям.

    Лазутчик, изменнически выдавший тайну партии, летит опять к ней и дерется против нас с самоотвержением. Лазутчиков мы имели во всех сословиях, начиная от князей до последнего пастуха.

    Экстраординарная сумма, отпускавшаяся безотчетно кордонным начальником на подарки горцам, производила разрушительное действие на нравственность этого дикого народа и могла бы окончательно его развратить, если бы значительная часть этой суммы самовольно не отклонялась от своего назначения. Впрочем, горец, получив наши рубли, никогда не употреблял их на улучшение своего быта, и, если не сбывал их Армянам на оружие или его украшение, то зарывал в землю, опасаясь открытия его сношений с Русскими.

    Партия ночевала перед этим верстах в 80 от Кубани; большая часть всадников были о-двуконь, т.е. имели в поводу запасную лошадь. Это указывало на дальнюю и серьезную цель набега.

    Генерал Засс, по первому известию о движении неприятельской партии, собрал все, что было возможно и, двинулся к Баталпашинской. Здесь он должен был остаться несколько часов, чтоб дать вздохнуть лошадям, и особливо, чтобы получить верные сведения о направлении партии.

    Для этого Ногайская милиция была немедленно послана по следам партии. События разыгрались с необыкновенною быстротою. Партия, проскакав в виду Бекешевской станицы на правый берег Кумы, поднялась на лесистые и пересеченные берега р. Дарьи и там имела несколько часов отдыха. Еще до рассвета, горцы пустились в дальнейший путь по направлению к станице Есентукской, но наткнулись на двух Донских казаков, посланных в станицу Боргусантскую с известием о тревоге. Они гнались за казаками несколько верст, своротив к станице Боргусантской. Один Донской казак был схвачен и изрублен; другой, из Калмыков, проскакал мимо станицы, где уже была тревога и ворота заперты, и бросился по дороге к Кисловодску. Можно думать, что гонка за казаками отвлекла горцев от станицы Есентукской и, как тревога уже распространилась по всему краю, они решились броситься на Кисловодск.

    То, что называлось городом, состояло из нескольких улиц, с маленькими турлучными домиками, принадлежавшими офицерам и солдатам гарнизона; там были две роты и штаб-квартира линейного батальона. На бастионах маленькой крепостцы было несколько орудий, из которых едва ли когда-нибудь стреляли.

    Возможность открытого нападения на Кисловодск едва ли кому-нибудь приходила в голову, тем более, что передовые отряды войск еще не были сняты, хотя курс минеральных вод уже кончился и только оставалось несколько запоздалых посетителей.

    Рано утром Калмык подскакал к запертым воротам казачьего поста, находящегося на краю города у подножия возвышенности, на которой была крепостца. Горцы схватили Калмыка и бросились на пост и окрестные дома. В одном из них они изрубили помещицу Шатилову, которую, по чрезвычайной тучности, не могли увезти. Казаки отстреливаясь успели отступить; горцы зажгли пост.

    В городе происходила страшная суматоха: жители прятались, солдаты бежали в крепость; туда же прибежал 60-летний старик, Федоров, подпоручик гарнизонной артиллерии. Нужно было открывать огонь по неприятелю, находившемуся в каких-нибудь 150 саженях, но фитилей не оказалось. Принесли огня, когда горцы уже стали уходить.

    Из первых "на тревогу" явилась известная в то время генеральша Мерлина, верхом, по-казачьи, с шашкой и нагайкой, которой чуть не досталось старику Федорову. Наконец, открыли огонь ядрами. Тут наездница выказала замечательные тактические соображения.

    Она закричала на Федорова: "Старая крыса, стреляй гранатами вперед неприятеля, а когда разрыв снарядов остановит толпу в ущелье, валяй картечью". Старик сказал: "слушаю, матушка, ваше превосходительство"; но выстрелов гранатами не последовало, горцы были уже далеко.

    На посту оказалось несколько человек ранеными и шесть казаков увлечены в плен. Все это произошло не более как в полчаса.

    У неприятеля тяжело ранен предводитель Али-Хырсыз. Его взвалили на лошадь, но, проскакав несколько верст, увидели, что он умер.

    Партия направилась мимо поста Красивого, к вершинам Эшкакона. Пехота наша пошла следом, казаки стали со всех сторон собираться, но проследовали вяло, по причине малочисленности. Горцы к вечеру достигли вершин р. Эшкакона и остановились там для отдыха. Они развели огни, пели песни, делили скудную добычу и вообще нисколько не стеснялись нашим передовым постом, от которого были не далее пушечного выстрела.

    До рассвета горцы уже спокойно продолжали ехать через Карачаевскую землю, перешли чрез Кубань выше устья Мары и въехали в ущелье р. Аксаута.

    В продолжение этого времени генерал Засс, узнав направление горцев, немедленно сделал распоряжение направить пехоту, еще не дошедшую до станицы  Баталпашинской, за Кубань, а сам с казаками переправился туда же и назначить общий сборный пункт в ущельи р. Аксаута.

    Со всех сторон к нему приходили верные известия о движении партии, и он, зная край и обычаи горцев, не сомневался, что они будут возвращаться не по той дороге, по которой пришли и где все в тревоге, а изберут другое удобнейшее, хотя не кратчайшее направление.

    В этом предположении он быстро двинулся вверх по Аксауту и занял удобную позицию. Горцы не заставили себя долго ждать; наткнувшись на наши войска, они решились пробиться, но лошади были слишком утомлены, и местность была для них очень неудобна.

    Несмотря на то, им удалось, наконец, пройти, но оставив 42 тела и бросив наших пленных. Казаки почти не преследовали далее неприятеля, партия разбрелась поодиночке. Засс, по обычаю, приказал отрезать головы убитых и с этим трофеем возвратился в свой Прочный-Окоп.