Танец

Якутия. Самый северный лагерь ГУЛАГа - поселок Батагай. Верхоянский район.
Минус 62 градуса.
 Простой и беспощадный способ убить здесь - на сутки в камеру из льда.
Раздражал Соттаев Адильгерий  взглядом прямым, осанкой прямой, улыбкой  открытой. 
Раздражал  ищейку, первого читателя его писем ещё его почерк. Каждую букву можно было рассматривать, впервые видел такой  красивый почерк чекист, столько их видевший на своём посту.
Такой почерк и у кого?  Безумца.
Сталину все пишет...
Столько наказаний получил, должен был поумнеть, а он пишет и пишет, не остановить.
Народ свой спасти  хочет, сумасшедший.
И на что замахивается -
«... Я видел в решениях 1944 года ( депортация балкарского народа) распадение единства в государстве, гибель его благосостояния…
…Предатели Родины подняли свои грязные руки на мой народ и тем самым пытались посеять рознь и вражду между народами нашей страны…»
(Увидел, понял, назвал то, что тогда  никто ещё не видел -  распад СССР и на причину указал.
Знал — такое  зло  следы оставит несмываемые,  рассечет связи,  будет многоликим)
И писал Адельгерий.
Надо было  тихо, без свидетелей и свидетельств на теле,  его убить.
Для этой цели имелась камера из льда.
После суток в нем никто в живых не оставался.
...Тусклая лампочка. Белые стены от инея. Железная кровать. Прикоснулся  — обожгла. Не сесть, не лечь — и она ледяная.
Минуты капали медленно, вытягиваясь, растягиваясь, наблюдая, усмехаясь.
Подкрадывалось равнодушие. К скольжению улитковому минут, к затихающей боли под ногтями, в ступнях, к не страшной тени смерти.
Закрыл глаза.  Устал удерживать тяжёлые веки. Устал. Спать и голос, голос брата:
-Чыкъ, выходи, бир кереим, увижу тебя, неге жарагъынынгы,  на что ты способен, ты слышал, что прошептал надзиратель - сутки тебя надо  продержаться, 
не  можешь ты умереть, покажи  им, кто ты, кто мы, выходи, твой танец.
И Адельгерий  раскинул руки,  не подчинялись  ноги деревянные вначале, но постепенно стали припоминать, что они могут, и вслед за музыкой внутри, и она вернулась, по горячей земле пошёл навстречу.
Навстречу радости Лучника, Кольца, Гоппана, Круга, Четверга...
(Адельгерий знал о танце много.  Не зная, что знает. Тело знало. Передалось по крови и от крови. И  вело.
Как то получалась у него — любовь к силе, звукам, тайникам балкарского языка, любовь к  прошлому и будущему, к детству, любовь к любви - и научные труды, открытия в языкознании, и в педагогике,  в поэзии - это потом.
Творчество и профессионализм во всем, всегда.
А танцы — воля,  праздник)
Здесь, в капкане изо льда, приговорённый к высшей мере, он, услышав приглашения брата, вышел на танец.
Вложил  в него все, что любил.
Красота, вот стоит в уголочке, глаза отпущены, потом поднимет их, не удержится, и поплывет, захочет ускользнут от обещаний, признаний, окружающих её в взлетающих руках Адельгирия, вторую пригласить, как же она хороша, третью, не увлекайтесь, красавицы, забудьте этот танец, та, которой хотел бы запомниться навсегда, не танцует. 
Но о ней лучше сейчас не думать.
 Жия - танец лучника, спрятаться, натянуть тетиву, на носках перебежать в другой угол, мимо, лучше, опять мимо, да что это со мной, вот - молодец, не все забыл, Уучу, он Охотник, увидел тура, один, на выступе скалы стоит, уверенный в себе, в этой тишине, вот кого ты ждёшь, куда смотришь, как, такой чуткий  не чувствуешь дуло, мое любование тобой, мой палец на спуске? 
Поверни же голову, красавец.
Потом в руках плеть, танец Къамчи и ею, наотмашь по бегающим глазкам коменданта, стольких погубил, какая тебе радость в этом была, да не отвечай, вот тебе.
За мальчика, который пошёл искать мать, а ты его так избил, что он больше никого и ничего не искал, вот за соседа, на которого ты написал донос, раздражали тебя его ордена и исчез он, вот — за отца, за его слезы, а это за  — устал, устал.
Но останавливаться нельзя. И  вернулась уходящая  музыка и тихо, тихо  — Тюз тепсеу,  прямо, только прямо и сам прямой и правый , девушка напротив, милая, помоги, иди навстречу, не смейся, голова кружится, все в кружении, милая, прости...
Адельгерий упал.
В том, что он мертв, не сомневались охранники, открывшие утром дверь.
Доктор, должный зафиксировать смерть,  поняв, что заключённый  жив, поверить не мог.
Небывало такое. Невозможно. Этого быть не может.
После,  когда  к Адельгерию вернулось сознание, доктор спросил, что он делал, как ему удалось то, что не удавалось никому.
-Я танцевал.
Доктор не понял. Понять не мог.

Слево направо :Адельгерий Соттаев, Шарифа Кучмезова, Исса Боташев— участники художественной самодеятельности.
Конец 20-х, начало 30-х.