Рубиновая гора

Представьте себе, что бы случилось, если бы наше
будущее стало бы прошлым каких-то других людей!

И. Пригожин, И. Стенгерс. Порядок из хаоса



Из окна хорошо просматривался сад и рыхлые сугробы, подтаявшие от лучей весеннего солнца, как ванильное мороженое в стеклянной вазочке на столе летнего кафе. За садом, в поле, замерла какая-то раскуроченная машина: по внешнему виду никак нельзя было понять, в чем состояло её первоначальное предназначение. Кое-где на снегу виднелись почти исчезнувшие неровные следы: они вели к дому. Три цепочки чужих следов.  Женщина заметила направление взгляда Саула, подошла к окну и опустила на него гладкий белый экран, служивший занавеской.

- Хорошо, хоть ты приехал. Живой, - сказав это, бородатый мужчина добродушно улыбнулся. Его черная борода потеснилась перед улыбкой и снова сомкнулась. У него было красное лицо, большие ладони в мозолях, широкие плечи и обвисший живот.

Саул выдал в ответ слабую улыбку. Он сидел в центре гостиной прямо под лампочкой, распылявшей уютное желтоватое свечение. Бородатый мужчина, его тесть, расположился за столом у стены. Женщина, опустившая шоры на глаза дома, все еще стояла у окна, согнув руки в локтях и будто не зная, что с ними делать. Миловидная девушка, его жена, молча сидела на диване, опустив голову, смотря в пол.

Саул был облачён в хаки. Его рюкзак остался лежать в прихожей. Несколько минут продолжалась тишина. Потом бородатый мужчина вновь заговорил. Он рассказал, как однажды они увидели из окна ползущий по полю вражеский танк – один-единственный танк – неправдоподобно, разве нет? А в небе пролетал наш самолет и шандарахнул сверху ракетой по танку, и ведь попал, а потом скрылся за горизонтом. Из горящего танка вылезли трое солдат. Один был тяжело ранен, и двое потащили его к дому. Семья тут же спустилась под пол, отец захватил топор, готовый действовать лишь в крайнем случае: у этих-то было боевое оружие. Враги долго стучались, крича что-то на своем непонятном языке, потом сломали дверь и забрались внутрь. Раненый громко орал от боли прямо над головами спрятавшейся семьи. Один из солдат принялся переговаривать с кем-то по рации. Вскоре раненый затих, видимо, его перевязали и дали ему, наконец, обезболивающего. Мать и дочь чуть не плакали от ужаса за себя, отец пытался придумать выход. Через несколько часов в дом заявились еще какие-то люди, тоже вражье отродье, они топали у них над головами, что-то яростно обсуждая. Они не ведали про подпол. Про подвал знали, а про подпол нет. Так трое просидели там двое суток, все время беспокоясь, питаясь сушеными грибами и солеными помидорами, все время беспокоясь об участи бедной Леи: незадолго до прихода оккупантов она отправилась в соседнюю деревушку в гости к подруге. Они надеялись, что она издали заметит, что в доме чужие, и не войдет, даже близко к дому не проберется. Как они боялись за девочку, даже за себя так не боялись, как за нее!

Ночью солдаты, которых, судя по толкотне над головой, стало гораздо больше,  шумели и горланили свои песни, так что обитателям подпола было не уснуть. Потом они все неожиданно ушли, стало тихо. Отец первый выбрался из-под пола, держа топор наготове. Оккупанты будто провалились. А после себя оставили почти идеальный порядок. Даже ничего не разгромили и не тронули вещи. А где же Лея? Только потом они все узнали. И про Лею, и про…

Снова повисла тишина. На этот раз молчание длилось очень долго.

- Я хочу посмотреть, - сказал Саул.


Жена взялась его проводить, хотя в этом не было необходимости. Они вышли из дома и по хорошо утоптанной тропе медленно зашагали к бане, девушка впереди. У них еще не было детей и, наверное, Лея в какой-то степени заменяла им ребенка. Как будто они уже взрослые родители, а Лея – их дочь-подросток. На полпути Саул остановился и оглянулся на двухэтажный дом, где он, сирота, прожил с родителями своей жены, заменивших ему его собственных, три года вдали от мегаполисов и городов, в глуши, по соседству с крошечной деревушкой в двух милях отсюда, за осиновой рощей, пока не ушел добровольцем. Весеннее солнце блестело на железной крыше. Ко дну водосточного желоба приклеились полипы сосулек; сверкающие капли срывались и падали в продырявленный снег. Небо нависало над ними голубой и бездонной пиалой. Солнце светило слишком ярко. Блики на блестящем коньке слепили глаза.

За баней черной дырой на белом зияло небольшое импровизированное кладбище. Оно занимало часть заснеженной пашни, могилы отмечали свежие холмики земли и воткнутые в них палки. Удивительно, как тесть один за три дня сумел вырыть столько могил.
У двери в баню девушка остановилась и покачала головой, не смотря в глаза мужу. Она скрестила на груди руки. На ней была папина фуфайка. Телогрейка была ей слишком велика, рукава слишком длинны.

Саул вошел в предбанник. Здесь, на деревянной лавке лежало тело девочки. Отец почему-то не мог его захоронить. Все еще не мог. Воздух потеплел, и она стала оттаивать. Саул постоял возле скамьи, глядя на девочку, чувствуя смущение и неловкость. Потом он заглянул в саму баню. Стены и пол чернели высохшей кровью. Саул не стал заходить внутрь, он постоял на пороге, потом закрыл дверь и пять минут просто смотрел в пол… Когда отец вышел из-под пола, а за ним и женщины, баня была полна трупов. От пола до потолка там лежали тела женщин из соседней деревни, все они были знакомые. Только женщины; что стало с мужчинами, было до сих пор неизвестно. Деревушка стояла заброшенная. Сначала они не поверили своим глазам: столько трупов, и все женского пола. Зачем им понадобилось убивать женщин и складывать их в кучу в бане, возле одинокого дома в чистом поле? Среди трупов был труп раненого солдата, которого вытащили из горящего танка два его товарища. И Лея. Отец, мужчина с черной бородой, похоронил их всех. Даже убитого солдата. Но Лею он почему-то до сих пор не мог зарыть в землю.

Дверь ее комнаты была распахнута, замок сломан. На ее кровати кто-то ночевал. Ее рисунки валялись на полу: кто-то бесцеремонно глядел во внутренний мир девочки-художницы. Другие рисунки лежали на столе, в папке, их не тронули. На стене висел большой прямоугольник картона, картина.

- Это ее последняя работа? – спросил Саул.

Жена едва заметно кивнула.

В комнате все еще витал остаток запаха пятнадцатилетней Леи. Даже не запах, дух ее еще висел тут. Всякие ее мелкие вещички, резинки для волос, футболки, плюшевый медведь. Саул пригляделся к картине, приблизился к ней вплотную.

На картоне изображались высокие горы и небо. Ночное небо темнело синим, местами почти фиолетовым и даже лиловым сиянием, в нем горели звезды и подвешенный за краешек серп луны; недоступные пики покрывали ледяные шапки. Кроме одной. Она сильно напоминала египетскую пирамиду, с ровными покатыми склонами, даже аккуратно расчерченная на квадратики, словно сложенная из блоков. Гора эта была выкрашена в темно-красный, бордово-вишневый цвет. Она высилась в центре картины, монументальная и страшная. В правом нижнем углу Саул прочитал надпись: «Рубиновая гора». Он провел пальцами по надписи, осязая шероховатость краски.

Вечером они сидели в гостиной и молчали. Лампочка под потолком горела тускло, – в последние дни стоял штиль. Газ тоже еще не пустили по трубам, пришлось жечь в камине дрова для бани. Четыре человека сидели и смотрели на веселый огонь.

Утром Саул вырыл глубокую могилу; женщины омыли тело и завернули его в несколько чистых простыней. Отец вынес тело на своих руках, и они с Саулом спустили его на веревках в могилу. Потом яму завалили землей. После Саул поднялся в комнату Леи и собрал все ее рисунки в одну толстую папку. Он решил снять со стены странную картину, однако, взглянув на нее еще раз, почему-то передумал и оставил картину там, где висела.