Заговор слепых. 44

Глава XXXIX. ФИЗИОЛОГИЯ ПЕШКИ (продолжение)


- Имя бредущего во тьме лабиринта скрыто за пеленою первых пяти… Знакомая фразочка?

Чёрные лужи очков блеснули искрой отражённого света.
Бобринский выудил из кармана зеркальный кружок, положил его на стол, возле лампы, и сам угодил под прицел лучезарной рефлексии.
Чего это вдруг? Опять какие-то ушлые фокусы?

- Забавная штука имя. Согласны? Казалось бы – чушь, пустяк, пустота. Сборище звуков и букв. Сотрясение воздуха! Однако отдельные одержимые личности из кожи вон лезут, торопясь угодить в западню именитости. К примеру – Белгин, Пётр Иванович. Несчастная жертва бесплодной иллюзии, он искренне полагал, что является избранным малым. Подпольный герой. Фартовый ферзь на клетчатом поле фатальной баталии. Так думал он про себя и конечно слегка ошибался. Не мудрено: заплутать в лабиринте зеркал, это плёвое дело. Зеркальность коварна, видимость лжива.

Барон откинулся на спинку стула, ускользнув из-под опеки свечения.
Лишившись лицевой препоны, лучистый пучок подскочил к потолку и уткнулся сияющим рыльцем в фигурную лепку. Глеб проследил за полётом рефлексии - гипсовый купидон грозил ему с верхотуры амурной стрелой.

- Уж не знаю с помощью каких махинаций ухитрился Белгин извлечь именной продукт из мудрёного ребуса. Случайность виною тому, или фортуна действительно благоволит полоумным искателям… Как бы то ни было - дело он сделал. А вот сути открытия улучить не сумел, спотыкнулся о кочку тщеславного чаяния. И виною всему - вот эта штуковина!

Бобринский выпростал руку и коснулся ногтем зеркальной поверхности. Вторя прообразу, теневой дубликат безымянного пальца взлетел под купол и притих, паучьи скорчившись на торсе купидона.

- Козни зеркал и плутовство фамильярного фактора. Двоякий подвох! В самом деле, если вывихнуть имя ГЛЕБ наизнанку, получится БЕЛГ – четыре первых литеры одной небезызвестной фамилии. Простодушный глупец! Зять мой прошляпил знаменательный факт: в зеркальном мирке окончание «ИН» становится частицей, опровергающей правомерность беспочвенных домыслов. Конечно, вместо гласной «И» должна быть гласная «Е», ну да это пустяк. Стоит ли ждать от судьбы педантизма в грамматике? Главное, по сути всё верно. Угодил впросак дражайший Пётр Иванович – не его зазывала фортуна в чертог лабиринта. Не его… Иной претендент был выбран ею для исполнения миссии.

Произнося последнее слово, Бобринский так усердно трудился над буквой «с», наслаждаясь её свистящими свойствами, что Глебу почудилось – сейчас он сдуется напрочь, исчезнет, оставив после себя лишь кожуру морщинистой плоти.
Ничуть не бывало! Барон уцелел, отдышался и вновь полез на рожон.
 
- По началу инсинуациям Белгина я значения не придал. Мнит себя человек пупом земли, ну и ладно. Шалит с шифрограммами – да ради бога! Чем бы дитя ни тешилось, как говорится. Я и сам люблю пошалить на досуге, оттого-то и потакал завиральным затеям нашего «гения». Когда же в поле зрения моего угодил один занимательный юноша, я призадумался – так вот оно что! Вот где собака порылась! Не даром, стало быть, разлюбезный умник корпел ночами бессонными над криптограммой. Я по натуре своей подозрительный тип - самотёку не доверяю и чуткость блюду. Отделяя зёрна сути то плевел случайностей надо держать ухо востро. Но согласитесь, в данном контексте грешить на происки совпадения просто нелепо. Коли загадочный призрак, обнаруженный и идентифицированный мной в ходе пристрастного следствия, в дополнение к прочим достоинствам оказался ещё и обладателем судьбоносного имени… Тут уж кричи караул!

Глеб покосился на барона.
«Караул – это верно подмечено. Лабиринты, ребусы, лунные призраки… Неужели он верит во всю эту чушь? Или ломает комедию... От этой гадюки всего можно ждать».
Проницательный старец почуял косую сомнительность взора и отозвался с ухмылкой:

- Детали, драгоценный вы мой, вот в чём секрет. Ископаемый специалист по одному лишь обломку кости может восстановить наружность доисторической твари. А чем хуже мы? Интуиция в купе с дедукцией – вот наше оружие. Умеющий распознать и истолковать ключевую деталь способен на многое, будьте уверены. Судьба… У неё свои манеры и принципы. Она художница, виртуоз прикладного искусства – обожает творить мозаичный узор, сочиняя его из осколков случайного. Не стоит пренебрегать её творчеством. Возможно, хаотичная вязь оказий и казусов – умышленный плод, продукт великого замысла!

Бобринский поднял руку и выстрелил в потолок указательным пальцем – излюбленный жест моралистов и менторов.

- Общаясь с Белгиным, я нахватался разных затейливых терминов. «Корреляция», слыхали словечко? Это из математики: взаимосвязь, осложнённая наличием случайного фактора. Лихо закручено! А главное – в самое яблочко. Случайных факторов в нашем деле хоть отбавляй. Взять хотя бы Музей Исторический – просто так, для примера. Не показался вам знаменательным факт, что вы – совершенно нечаянно и абсолютно беспочвенно – пошли по стопам пенсионера Тотлебена: стали служить отчизне на ниве архивного поприща, и даже трудоустроились в том же самом учреждении? Вроде бы мелочь, пустяк, а забавно. Нет, батенька, верьте не верьте, но существует какая-то ниточка, связующая вас и меня. Улики о том вопиют! И вот ещё что… Мне плевать, откуда эта нитка взялась. Мне любопытно другое – куда она тянется.

«Вот именно – куда? - Глеб потёр ладонью загривок. - Лишь бы этот чёртов  шнурок не заплёлся на шее удавкой».

- Слепая случайность... Шаблонная фраза, затёртая до дыр и замусоленная до отвращения. Чушь! Слеп не случай, а тот, кто тащится на поводу у пошлых софизмов. Сопоставив очевидные факты и сделав надлежащие выводы, ваш покорный слуга, - Бобринский приложил к груди раболепную руку, - сочинил одну комбинацию. Я решил заманить обладателя вещего прозвища, - рука, отскочив от груди, ополчилась на Глеба, - в лабиринт, уготовленный ему провидением. Так себе загадал: если избранник клюнет на удочку, сунется в западню, преодолеет препоны и окажется в нужное время в нужном месте, значит – судьба. Именно он мне и нужен! «Квод эрат демонстрандум, что и требовалось доказать - вы здесь, со мной, в этом домике, в этой уютной каморке. И ведь что характерно – сами припёрлись!
   
Барон захихикал, осчастливленный триумфом затеи.
Жаль, окулист дезертировал – у них получился бы славный дуэт!
Два сапога пара. Точнее, две старых галоши.
   
- План операции был прост, но изящен. В качестве наживки я использовал Венино имя, а провернул аферу старанием Николеньки, пристрелив тем самым двух кроликов единовременно: во-первых, безродный призрак перестал быть безродным, совокупившись с моей внучатой роднёй – пусть даже на уровне фантазийного домысла. А во-вторых…

Бобринский снова хихикнул – вот ведь прёт старика!

- Во-вторых, я вынудил этого призрака покинуть насиженный шест и пустил его в странствие. Вояж благотворная штука - пестует душу и закаляет характер. Особливо, если душа бесхребетна, а характер с гнильцой.

«Тили-тили, трали-вали - знакомая трель… На себя посмотри».
Глеб поймал себя на мысли, что пристрастился общаться с бароном телепатическим образом, на уровне пресловутых «инфлюэнцей сознания» - резал правду-матку в лицо, но умудрялся при этом держать язык за зубами.
Тактика, конечно, малодушная… А впрочем, плевать!
 
- Я тут швыряюсь фразами: «заманил», «подцепил на крючок»… Но это так, ради красного словца. На самом деле никаких коварных злодейств умышлять я не думал, - заверил Бобринский оппонента. – Известно ли вам, что настоящий исконный лабиринт не имеет с ловушкой ни малейшего сходства? В нем нет тупиков и ложных тропинок. Он прост и ясен, но простота эта особого свойства. Прямой маршрут из точка А в точку Б заменён в лабиринте извилистой линией. Бредущий по тоннелю тайн подобен утробному семени: он должен созреть, пройти заковыристый путь от безликой личинки к полноценной оформленной личности. Лабиринт – аллегория метаморфозы. Согласитесь, голубчик, блуждания пошли вам на пользу - вы уже не тот непутёвый безоблачный юноша, каким были две недели назад. Путешествие изменило вас. Смею надеяться – в лучшую сторону. Не верите? Можете убедиться воочию.

Бобринский сунул руку под лампу, нащупал зеркальце и протянул его Глебу.
Тот принял гостинец с брезгливой опаской, как паука - поднёс его к носу и стал изучать отражение.
«Ну и морда, однако! Ряха небритая, бледная, под глазами мешки с фонарями. Слов нет – Нарцисс! Молодец барон, хорошо потрудился - за две недели из приличного человека привидение сделал. Прогресс на лицо!».

- Сдаюсь! Разнесли вы меня в пух и прах, укатали по полной программе, - признался Глеб, вернув столу зеркальную кругляшку. - Ловушки, призраки, лабиринты – любопытно до жути! Тысяча и одна ночь. И нотация басен понятна: от судьбы не уйдёшь, жизнь прожить не поле перейти… Что там ещё? Ах, да - весь мир театр, а люди в нём артисты…

- Ну, это как сказать, - перебил его Бобринский. – Театр штука мудрёная, грести под одну гребёнку всех без разбору я б не посмел. Помимо актёров есть ещё режиссер, помреж, заведующий постановочной частью. Да и среди лицедейской братии равенства нет: бывают актёры народные, заслуженные и просто любимые. Ну и всякая шваль – исполнители второстепенных ролей. Без них никуда!

- Значит, иерархия, - резюмировал Глеб постулаты барона. – Себя вы, конечно же, режиссером назначили. А я кто, по-вашему?

- Вы?

Старик насупил морщинистый лоб, имитируя состояние беспросветной задумчивости.

- По-моему, голубчик, это зависит от вас. Пока что - никто. Захудалый статист на задворках массовки. Но можете стать исполнителем главных ролей. Почему бы и нет? Шанс есть у каждого, главное не прошляпить его.

Бобринский сунул руку в карман и извлёк фигурку из дерева.

- Узнаёте? Пешка обыкновенная, самый невзрачный из шахматных воинов. Жизнь пешки недолговечна, судьба незавидна – ею жертвуют в первую очередь. Но даже у жалкой пешки есть перспектива: пройдя весь путь до конца, преодолев все препоны и преткновения, она может превратиться в ферзя.

Как заправский виртуоз сценической магии барон вильнул рукой, и вместо пешки в пальцах его очутился объект, увенчанный королевской короною.
Фокус-покус. Трюк простенький, но наглядно-эффектный.

- Призвание пешки - стремиться к величию, не взирая на лица. Делай, что должен, и будь, что будет. Судьба – незрячий шахматист, она играет вслепую. Что с того? Быть пешкой в её руках не зазорно. Не важно, куда ты идёшь, важно как - твёрдой поступью или трусливой рысцой. Свобода – улыбка на губах обречённого!

Не хило, однако! Хлёсткая фразочка.

- На счёт улыбки, это вы тонко подметили, - похвалил Глеб афористичное дарование барона. – Шагать по жизни с оскаленным ртом – занятье доблестное. И всё же… Хотелось бы знать, куда идёшь, с кем и зачем. Что же касается карьерного роста… Ну его в пень! Не хочу быть ферзём в чужой игре. Не желаю. Мне и пешкой неплохо живётся.

- Ладно, - согласился Бобринский. – Воля ваша, голубчик. Не хотите высоких чинов, и не надо…

Шахматная королева приземлилась на стол - одинокая прима на голой арене.

- Бог с ними, с ферзями. Давайте представим, что мы играем не в шахматы, а в шашки. В египетские шашки, к примеру. Забава вполне безобидная, я бы даже сказал вегетарианская. В этой игре никто никого не кушает и не кусает. Никакой агрессии – сплошная стратегия. Зачем давиться костями противника, если можно загнать его в угол? И иерархии нет, все фигуры равны. Никто не лезет на рожон, никто не торопится в дамки прорваться. Полнейшая демократия - равенство, братство и круговая порука.

Барон растопырил веером пальцы, шевельнул ими, и знакомая пешка вернулась в лоно руки.

- Стало быть, шашечный бой, поединок тождественных пешек. Такой расклад вам по нраву?

- А с чего вы решили, что я намерен с вами играть? Шахматы, шашки, жмурки, крестики-нолики… Играйте, во что хотите! Я тут причём?

- При всём, драгоценный вы мой, как же без вас? Не можем мы аннулировать партию, не имеем на это морального права – слишком уж далеко завела нас стезя азартного промысла. Такую кашу заварили, и вдруг на попятную! Нет, голубчик, так на пойдёт.  Играть придётся, ничего не попишешь…

- А если я всё-таки откажусь?

Сочувственная улыбка покорёжила старческий рот.

- Отсутствие действия тоже поступок. Пассивность – любимая тактика слюнтяев и трусов. Можно посыпать голову пеплом, можно зарыть её в песок. Можно… Но зачем? Себя не обманешь, от себя не сбежишь. Да и стоит ли бегать? Мы ведь не в кошки-мышки резвимся, наша игра куда как солиднее – она требует солидарных усилий обеих сторон. Повязаны мы с вами, голубчик. Повязаны накрепко! Помните, из пионерского детства: «Ни шагу назад, ни шагу на месте – только вперёд и только вместе». Упоительный клич!

Барон решил расстаться с пешкой – поставил её рядом с ферзём, плечом к плечу. Отставной пехотинец и королева в изгнании. Сладкая парочка…

- Кстати, у меня для вас две приятные новости, - обнадёжил Бобринский партнёра по партии. – Долго тянуть волынку нам не придётся, мы на финишной прямой. Это первая новость. Вторая ещё восхитительней: за вами следующий ход! И если мне не изменяет предчувствие – а предчувствие мне изменяет чрезвычайно не часто – от этого хода будет зависеть исход поединка. Хотите совет? Не тревожьтесь, дружок, о победе - победа штука коварная, себялюбивая и малонадёжная. Думайте не о том, чтобы выиграть, а о том, чтобы не проиграть.

Глеб восхищённо цокнул языком.
 
- Удивительный вы человек, товарищ Бобринский. Второй день мы с вами общаемся, и чем дальше в лес, тем больше я диву даюсь: как удаётся вам часами вещать, внушать, растолковывать и при этом не сказать ничегошеньки дельного? Непостижимый талант! Какой смысл убеждать меня играться в какие-то игры, если я даже не знаю, о чём идёт речь? Следующий ход за мной – превосходно! И что прикажете делать? Куда ходить? Чем? И главное – ради чего? Я понимаю, вы пожилой человек, одной ногой в могиле уже. Часики тикают, время уходит, хочется напоследок покуролесить как следует – седина в бороду, а черти под рёбра. Так ради бога, приветствую ваш шаловливый порыв! Но без меня. Вы уж простите, не умею я играться в бирюльки ваши. Не умею и не хочу!

Бобринский всплеснул руками и сомкнул подушечки пальцев, изображая немую волну худосочных оваций.

- Брависсимо, мой юный друг! Какой восхитительный монолог! Какой грандиозный фонтан красноречия! Что стряслось, голубчик? Плотину прорвало?

- Терпение лопнуло, - парировал Глеб. – Вы, господин барон, типичный массовик-провокатор-затейник. Шалун-баламут. Да только от ваших забав смердит тухлятиной. Вы ведь, играясь, по трупам шагаете! Ладно, чужие трупы, а то ведь родня: дочка, Белгин, внуки… Не жалко вам их?

- По трупам? Шагаю? Это вы зря! – Бобринский мотнул головой с апломбом оскорблённой невинности. – Ни в едином глазу! Хотя… Перешагивать через них порою приходится. А что прикажете делать? Не могу я на месте стоять, не умею. Вы, голубчик, злодея из меня отпетого лепите. Зря! Я не злой. И не добрый. Я  никакой. Ни плюс ни минус, ни рыба ни мясо – пустышка. Понимаете? Пустышка, и всё тут!

Барон собрал губы трубочкой и с пыхтяще-пукающим звуком извлёк из себя пустопорожний пшик.

- Добро и зло, дорогуша, буйки на воде: туда плыви, сюда не плыви. Диктатура порядка... А пустоте порядок не нужен, она сама по себе безгранично порядочна. Что же касается жалости… Жалость – камень на шее, который тянет на дно. Жалея других, начинаешь жалеть и себя, а это уже никуда не годится. Так называемая «душевная чёрствость» - всего лишь способ держать пространство души в чистоте. Я пустышка, и этим горжусь! Вы, кстати, тоже пустышка, - барон погрозил Глебу пальцем. – Давеча я обозвал вас нулёвкой без палочки. Вы, как будто, обиделись. Напрасно, напрасно… В контексте всего вышеизложенного, это почти комплемент. И доброты настоящей в вас нету ничуть - одна имитация. Мы с вами голь перекатная, нищие духом. Нищие редко бывают добрыми. Зато они несказанно блаженны!

- Да уж, нищетой от вас разит за версту, - съехидничал Глеб.

- Понимаю, голубчик, вашу иронию. Понимаю… Но не принимаю! Моё богатство - не груз и не бремя стяжательства. Пришло оно из ниоткуда и уйдёт в никуда. Средства трачу я без азарта, но с лёгкостью. Я так вам скажу: самое ценное находится здесь и сейчас. Рядышком! На расстоянии вытянутой руки. Как эта вот пешка.

Пальцы Бобринского нащупали шахматного пехотинца и ухватили его за горло, переходящее в талию.

- М-да, вытянутая рука… Идеальная мера! Радиус обладания, я бы сказал. Рядом, под боком, под взглядом, под ощупью. И чем ближе к телу, тем лучше. Остальное – мираж. А знаете, что к телу ближе всего?

- Своя рубашка, - блеснул Глеб компетентностью в области речевых идиом.

- Не угадали! Рубашки, майки и трусы – всё это чушь, упаковки плотского тления. По-настоящему близкий к телу предмет, это время. Именно время, вы не ослышались. Принято полагать, будто время летит. Ерунда! Время не летит, оно копошится, скребётся, шевелится. Щекочет нас лапками мелких секунд. Обожаю эту щекотку - свербёж ощущений и жизненный зуд. Копошение времени я ощущаю нутром, и всё отдам, чтобы продлить щекотливую течку мгновений. Без времени нет ничего, и если ты кончился, протянул свои ноги, то и ручки тянуть уже незачем. Я же тянучесть рук своих уважаю. И цепкость их тоже ценю.

Бобринский отлепил от столешницы пешку.
Он стиснул пальцы, и деревянное горло хрустнуло, не выдержав натиска.
Пешечная голова слетела с обломанных плеч и покатилась прочь, сверкая своим полированным черепом.

- К сожалению, представители рода людского время не чувствуют. Ленятся чувствовать! Разве что в ситуациях форс-мажорных и экстремальных - во время оргазма, к примеру. Продлись мгновенье, ты прекрасно! Или, скажем, под пыткой. Вам, голубчик, втыкали когда-нибудь иглы под ноготь?

Вопрос застал Глеба врасплох.
Не вопрос, а апперкот - удар с размаху под дыхло.
Какие иглы? С чего это вдруг?!
А Бобринский всё изощрял изуверскую тему:

- Иголки, иголочки… Подноготные чувства! Ничто так не помогает ощутить необъятную протяжённость мгновения, как этот шальной экзерсис. Нестерпимая боль презабавная штука - раздвигает границы сознания до пределов умопомрачительных, в буквальном значении этого слова. Не верите? Зря! Сами можете убедиться при случае…

Барон оскалил нагло рот.
Гиена безглазая!
Шутки шутками, но от этой компании всего можно ждать.

- Вы, наверное, усмехаетесь внутренне? Старый болтун, пошёл чесать языком. Не угадали… Моё словоблудие не придурь, не блажь. И уж тем более не угроза – упаси меня Господи! Я, голубчик, пытаюсь растолковать вам суть и смысл игры, вот и всё. Вы правы, прежде чем браться за гуж, необходимо понять сверхзадачу затеи. Уяснить перспективную цель. А ещё – человечка найти адекватного. Без человечка игры не сыграть. Ей, родимой, помимо правил и цели, нужен партнёр – достойный, самозабвенный и преданный. Замете, я говорю партнёр, а не противник!

Бобринский ткнул в потолок указательным пальцем и наставительно качнул им перед носом у Глеба.

- Разумеется, есть любители играть в одиночку. Но это так, баловство. Настоящая партия – плод взаимных потуг и совместных усилий. Ты - мне, я - тебе. Ты ко мне по-хорошему, и я к тебе с лаской. Я партнёров всегда подбираю пристрастно и пристально - лучше год угрохать, но изучить потенциального соучастника всесторонне и тщательно. К примеру, вчерашние сотрапезники наши – партнёры, каких поискать. Особенно моложавый - истинный энтузиаст рискованных игр. К тому же прожженный эксперт в области хронометрических пертурбаций. Вот уж кто копошение времени чувствует! Не только кожей – печенью, мочевым пузырём и другими глубинными органами. Выдающийся фрукт! Признайтесь, дружище, он вам тоже понравился.

Глеб не стал разубеждать барона – предпочёл промолчать.

- А как мы с ним познакомились? Это ж просто комедия! Представляете, прослышал он о Клинике и заявился туда, с требованием лишить его зрения. Именно требовал, а не просил. При чём ведь голь перекатная, за душой ни гроша. Сначала мы над ним посмеялись: сказали, что лимит благотворительных операций в этом году безвозвратно исчерпан, приходите, мол, в следующем. А он ни в какую – настырный до одури. Хотели в психушку его укатать, уже и бригаду из клиники вызвали. Но, слава богу, передумали – прислушались к доводам. И вот что сей бузотёр нам доложил…

Бобринский облизнулся – увлажнил сушёные губы слюной красноречия – и стал выкладывать резоны «бузотёра»:

- Задумался он как-то раз: что происходит со временем после, так сказать, употребления. Куда деваются все эти секунды? Исчезают? Испаряются? Оседают в чулане памяти удушливой пылью? Да много мы помним-то! Вчерашний день ещё худо-бедно в мозгах восстановим. А что было месяц назад? Или год? Словом, задумался он. Крепко задумался. А потом загрустил - полное помрачение разума на почве тоски от бесчинства абстрактных идей. Такое случается…

Барон сокрушённо вздохнул, но лукавой ухмылки с лица не прогнал.

- Дальше – больше! Решил он за временем понаблюдать: сел бесчувственным сиднем на стул и стал любоваться, как проплывают мимо пустые секунды. Одна, другая, третья… Постарел на десять минут – ничего не случилось. Пол года спустя он на этой стезе так насобачился, что сумел таки проследить траекторию движения ускользающих мигов. По его словам, время липнет к телу незримой, но назойливой перхотью. А самые вредоносные из секунд умудряются просачиваться внутрь сквозь дыры зрачков и оседают остывшим пеплом на донышке внутренних органов. Вроде бы чушь, пустячок, но с годами этот пустяк становится угнетающим бременем. Извлечь же хронический шлак из телесных загашников можно единственным способом - реставрируя события жизни. Час за часом, фрагмент за фрагментом – от минувшего дня до глубинного прошлого, от позднейшего чиха до дебютных шагов. А чтобы новые миги не сыпались внутрь, наш фантазёр решил закупорить глазные отверстия. Такая, стало быть, доктрина. Ну, мог ли я обойти вниманием продувного подвижника? Конечно же, нет!

Хлопком восторженных ладоней Бобринский засвидетельствовал неспособность игнорировать самобытный феномен.

- В общем, взял я его в оборот. Не только устроил ему слепоту, оплатив операцию, но и пригрел, приголубил, засунул под крылышко. Более того, ввёл в ближний круг. Это его-то, голоштанника и бесприданницу! Ввёл - и ничуть о том не жалею.

- Послушать вас, так вы прямо ангел-хранитель. Красный крест и армия спасения в едином лице. Зачем вы мне всё это рассказываете?

- Как зачем, дорогуша?! – взвизгнул барон. – Для прояснения перспективной картины. Должны же вы знать, с кем имеете дело. Помните, была такая книжная серия – «Жизнь замечательных людей». Про членов нашего Клуба памфлетов не пишут. А зря! Каждый член в отдельности – личность, достойная козырять в анналах истории. А уж когда собираемся скопом…

Бобринский замахал руками, давая понять - у него не хватает слов, чтоб описать все прелести и достоинства данного скопища.

- Оригиналы, батенька - драгоценный фонд человечества, соль земли и перец почвы. Их надо беречь и лелеять. Наш, к примеру, борец с тяготением времени – истинный рыцарь идеи. На эдаких оголтелых энтузиастах белый свет только и держится. К тому же сей удивительный уникум – амулет, талисман и почётный хоругвей нашего Клуба. Символ глубины наших чувств и чистоты наших помыслов! И у меня персонально с этим архаровцем много родного и общего: упорство, упрямство, неистовый пыл и одержимость затеями. Только наш фигурант погряз в минувшем по самую маковку, а вектор моих интересов направлен в диаметрально противоположную от прошлого сторону. Грядущее манит меня. Непредсказуемость жизненных чар и новизна житейских впечатлений.

«Новизна впечатлений, блин… Тебе о душе бы подумать, а не о чарах – скоро на кладбище».

Барон мгновенно раскусил направление мыслей глумливого скептика и отозвался с нотой ламентации в голосе:

- Спору нет, я человек однозначно несвежий - вполне пожилой и изрядно поношенный. Артрозы, хондрозы, радикулитные ломки – без них никуда. Терзают плоть и нервируют душу. А всё-таки для своих девяноста с копеечкой я ещё вполне о-го-го! Знаете почему?

Безответная тишь.

- Старость не тут, - барон накрыл пятернёй сердечную мышцу, - а вот здесь, - рука покинула грудной отдел и приземлила себя на макушку. – Старость в мозгах, в заскорузлости дряблых мыслишек. Вы, голуба, к примеру, вполне старичок, несмотря на юные и живучие годы. Потухший фитиль. Нет в вас ни одержимости вечностью, ни упоения моментом. Бука вы, кислолицая бука. Разве не так?

Глеб и этот выпад не удостоил ответом.
Пусть себе скалит вставные клыки. Собака лает - ветер носит.

- Неугомонность духа и бодрость души, вот в чём спасение, - витийствовал Бобринский. – Бодрость - великая вещь. Фундаментальная я бы даже сказал. Но, увы… Ей одной своеволие времени одолеть не под силу, необходимо сверхнапряжение вожделения и воли. Жертва нужна. Священная жертва! Умение жертвовать собой и другими – дар драгоценного качества. Солдат швыряет себя на амбразуру не ради славы и выгоды, зачем они мёртвому? И чувство долга тут не причём. Самопожертвование - это ослепление истиной. Порыв безумный, даже глупый отчасти. Но в недрах глупости этой гнездится возвышенный смысл. Блаженны нищие духом! Блаженны глупцы!

Воздав хвалу слабоумным и малоимущим, барон вернулся к излюбленной теме духовных мутаций.

- Метаморфоза. Созревший червь хоронится заживо, чтобы восстать из кукольной могилы в ореоле чешуйчатых крылышек. Принося себя в жертву, обретаешь новую форму, нутро и начинку – бездна шальных перспектив! Честное слово, будь я чуть-чуть помоложе, я бы и пол поменял. Поступился бы богатырскими яйцами ради жеманных яичников женственности, а грудь орденоносную превратил бы в гирлянду увесистых сисек.

Бобринский скорчился и заходил ходуном, сотрясаемый дребезжанием хохота.
Шут гороховый…

- Не повезло мне, голубчик, опоздал я родиться, - посетовал несостоявшийся трансвестит. – Крупномасштабные трансформации остались за бортом, пришлось довольствоваться малым - усечением вежд. Око за око, а зубы на полку. Не бог весть какая жертва, но для пятой жизни хватило. Даже шестой кой-чего перепало. Но об этом молчок!

Барон вытянул губы трубочкой и припечатал их пальцем.

- Пока что молчок. Не будем торопить события . Всему своё время - и собирать каменья, и разбрасывать их.

«Да, события торопить мы не любим, это точно. Пустомеля-конспиратор…».
Глеб чувствовал себя расхристанным и очумелым.
Монолог Бобринского разбухал, обрастая махрой бредовых деталей и извилистых отклонений от темы – конца и края не видно. Почему-то вспомнилась клейкая лента, к которой липнут доверчиво бестолковые мухи.
Бесконечная клейкая лента…

- М-да, собирать и разбрасывать, - повторил барон, скорчив гримасу библейской задумчивости. – Сперва собирать, а потом швыряться… Всенепременно! Кстати, уж коли мы уснастили беседу ветхозаветной цитатой, не мешало бы помянуть и ещё одно словцо из рациона церковных кромешников – причастие. Вот уж где простор трансцендентальным фантазиям! Ломтик постного хлеба в результате мистических пертурбаций становится филейной вырезкой Господа Бога. Вино превращается в кровь, и все участники пирушки употребляют божественный паёк, истекая слюной благочестия. Знаете почему? Ничто так не объединяет людей, как общее таинство, усугублённое актом легитимного каннибализма.

«Ишь куда нас занесло – каннибализм! Не хило, однако…».

- В Шашечном Клубе имени Белгина мы отдаём ритуалам достойную дань. Причастию в том числе. Куда ж без причастия? Коллегиальная трапеза имеет для нашего братства значение особое. Стать частью чего-то великого, отведав частицу чего-нибудь мелкого – что может быть лучше? Разумеется, я не Господь, и даже не сын его – разве что пасынок. Но поделиться с соратниками и единоверцами кусочком себя самого соглашусь не задумываясь. За мной не заржавеет!

Бобринский резво мотнул головой, демонстрируя непокорность суставных сочленений экспансиям ржавчины.

- Кстати, о трапезе… Как вам понравилась вчерашний паштет? Вкуснятина, правда! Прошу заметить, мой собственный эксклюзивный рецепт. Над этой фитюлькой трудился я с прилежанием и рвением, вложил в паштетное дело и душу, и тело. В буквальном смысле этих значительных слов!

Очередная тёмная ухмылка.

- А как же иначе? Ведь где-то там, на горизонте, уже маячил незваный, но горячо ожидаемый гость. Ну, разве мог я прохлопать момент, не попотчевать дорогого дружка калорийным продуктом?

К чему он клонит? Чего добивается?
Глеб насторожился.
Он вспомнил давешний «деликатес»: кругляш розовато-бурой субстанции под конвоем варёной моркови. Воспоминание отозвалось тоскливым шевелением в кишках.
А Бобринский гнул кулинарную линию:

- Стряпнёй занимаюсь я редко, хоть и люблю это дело – времени нет. А тут не смог отказать себе в удовольствии - околпачил главу тиарой шеф-повара. В помощники определил Блюментроса. Знаете, что общего между медиками и кашеварами, помимо белых халатов? Умение действовать с хирургической точностью. Еремей Леопольдович у нас дока и в поножовщине, и в паштетных делах. Раз-два, взмах скальпеля, и глазные яблоки на дне керамической чашки.

Бобринский чмокнул языком, изобразив падение чего-то студенисто-упругого во что-то эмалированно-гладкое. Убедительно вышло.

- Освободил меня дорогой эскулап от обузы беспомощных органов, удалил бесполезную плоть из лощины глазниц. Дальше дело искусства и техники: щепотка соли, понюшка перца, пригоршня провансальской травы, пол стакана вина… Разумеется, белого!!!

«Какое вино? Какая понюшка? Что он мелит?!».
Глеб таращился на барона, глотая слюну.
Слюна была липкой, вязкой, она текла и текла, точно во рту прохудились прокладки. В кишках опять что-то шевельнулось и хлюпнуло.

- Причастие, участие, участь. Улавливаете подспудную связь? Вот и ваша участь слегка исказилась невольным причастием – пусть не по доброй воле, но зато и без злобного умысла. Вы стали участником ритуальной игры - вкусили запретный, но сладостный плод! Под сладостью подразумевается не избыток сахара, но сокровенная совокупность вкусовых ощущений – вы понимаете…

«Ну, ещё бы не понять… Намёк – прозрачней не бывает!».

- Выходит, по вашей милости я теперь людоед?

Глеб силился говорить спокойно и ровно, с оттенком легковесной небрежности, но голос предательски хрипел и дрожал.

- Не совсем, драгоценный вы мой. Не совсем… Людоед кушает подобных себе. Мы же пока не достигли душевной близости на паритетной основе. Нас ещё разделяет кой-какая стена недоверия – не по моей вине, прошу заметить. Но первый решительный шаг в сторону Великого Объединения сделан - глазной паштет тому свидетель! Теперь от вас одного зависит, поперхнётесь вы деликатностью кушанья или нет.

Пафосный спич барон закруглил многозначительной паузой.
И сам округлился: выгнул спину дугой, по-змеиному вытянул шею. Словом, принял позу гремучей гадюки. Знакомый приёмчик…
Несуществующий взгляд его упёрся в соседственный лоб и пригвоздил ошалевшего визави пресловутым лучом инфлюэнции.
Глеб физически ощутил, как вгрызается в черепную коробку незримая дрель.
Гнуснейшее чувство!
А ещё он вспомнил глазные шары старика: два белёсых яйца с мутно-серым бельмом посредине. Исполнитель роли сфинкса мастерски вращал невидящим инвентарём, внушая зрителю отвращение и ужас.
«И это я съел?!».

Натешившись магнетической статикой, Бобринский покачнулся, шевельнул мускулатурой лица и вышел из ступора.

- Опять вы, голубчик, набычились, затаили сердитость? Какой вы, право, злюка. А ещё, уж больно легковерны - всё, что в ухо влетело, за монету чистую принять норовите. Умора с вами, честное слово!

Улыбочка расползлась по лицу, как керосин по воде – маслянистым пятном.

- Успокойтесь, не варил я зенки свои, не готовил глазунью. Что я, псих? Розыгрыш это, батенька. Невинная шутка. А вы и купились! Один ноль в мою пользу.

Глеб не знал, что и думать.
Общение с бароном всё больше напоминало ему блуждание в болотистой местности - повсюду трясина, куда ни шагни. Мерзкая жижа и мутная жуть.
А уж этот фокус с паштетом…

- Ну и шуточки у вас. Так и заикой стать можно. Насчёт всего остального вы тоже шутили?

- Насчёт остального? – барон призадумался. – Кто его знает… Может шутил, а может и нет. Я за последние сутки столько натараторил, всего не упомнишь…

Он сокрушённо вздохнул и круговым движением пальца стал массировать пятачок над бровями, изображая битву с провалами памяти.

- Послушайте, Бобринский, куда вы клоните? Зачем прицепились? Чего вам надо от меня? – окрысился Глеб. - Я уже запарился задавать одни и те же вопросы…

- Чего мне надо? От вас?

Оторвавшись ото лба, палец вычертил в атмосфере уклончивый крендель.

- Поступка, голубчик. Поступка! Жеста доброй воли. Широкого, монументального жеста. Я уже говорил: мне нужен поводырь. До зарезу! Но ведь и вам, голубчик, он нужен – и вам. Не меньше, чем мне, между прочим. Дело за малым - объединить наши силы и воли в единый порыв, намертво совокупив состояния и качества. В накладе никто не останется, честное слово: я получу новую жизнь, а вы избавитесь наконец-то от старой. Один аккуратный надрезик, и нету её!

Старик полоснул пространство скальпелем пальца – изобразил пантомимой рук пунктуальность надреза.

«Э, минутку… Что за бред? Или опять идиотские шуточки?».

- Не угадали, голуба, - откликнулся телепат. – На этот раз без дураков. Всё по-взрослому, на полнейшем серьёзе.

- Вы что, хотите сказать, что я… Что меня…

Глеб поперхнулся зловещей догадкой.

- Хочу, драгоценный вы мой. Абсолютно верно – хочу с нетерпением! - Бобринский нацелил подбородок в сторону выхода. – Там, за стеночкой, за дверцей, Еремей Леопольдович нас дожидается. При полном параде! Всю лазаретную утварь с собой приволок - хоть сейчас под нож залезай. Вы не волнуйтесь, у Блюментроса ручка легчайшая - не успеете глазом моргнуть, а уж глазок и нет! Плёвое дело. И без всяких, прошу заметить, двусмысленных шуточек.

В соседней комнате что-то звякнуло – металлический отзвук.
Как по заказу!
«Может и впрямь Блюментрос? Шебуршит инструментами, протирает спиртом лапки. Готовится, пакостник… Похоже, я влип. Голова идёт кругом от всей этой шушеры. Голова, и не только…».

Что-то случилось с пространством: комната вдруг покачнулась и поползла набекрень. В глазах помутилось, в мозгах потемнело.
На секунду Глебу почудилось, что он куда-то падает, теряет сознание.
Шелохнул губами, цапнул ртом удушливый воздух, как полудохлая рыбина.
Или это сознание теряет его?

Откуда-то издалека прилетел утешительный голос:

- Да не тушуйтесь вы. Право слово, не стоит. Я же не ирод, не кровопивец какой-нибудь. Принуждать никого не желаю. Зачем? Насильно мил не будешь… Поймите, мне не глазки ваши нужны, а согласие. Душевный порыв.

- Шиш вам, - прохрипел Глеб. – Не дождётесь! Нашли дурака… Теперь-то я понимаю... Вот, значит, в какие поводыри вы прочили Веню. То-то он дёру дал… Ну, ещё бы! От такого дедушки кто хочешь сбежит.

- Ну, сбежал и сбежал… Подумаешь! Я никого не держу. А может даже и хорошо, что сбежал? Может, так надо? Если б не Венино бегство, и мы бы не встретились. Не сидели бы друг перед дружкой, не балагурили. Правильно? Всё, что не делается, всё к лучшему. Золотые слова!

Бобринский сдвинул тело с опорной оси и навис над столом.
Лицо его вновь угодило в лучистую зону зеркальной рефлексии.
Освещённое снизу, оно казалось гипсовым слепком, подвешенным в воздухе.
Посмертная маска.
Морда Дракулы из фильма ужасов категории Б - дешёвый триллер с плохой режиссурой и хилым бюджетом.
Глеб нервно хихикнул.
Барон отозвался бесшумным смешком.

- Вы всё вопросом, голубчик, себя изводите - зачем, мол, я ему сдался? Хотите начистоту, без виляния хвостом? А чёрт его знает! Сам ума приложить не могу, на кой мне такая заурядная, бестолковая личность. Но… сердцу не прикажешь. В делах любовных логика бессильна. Не логика правит миром, а тайна. Дремучая, замогильная… В буквальном смысле этого слова – разгадку нашей с вами тайны дочурка в могилу с собой унесла. Похоронила секрет с потрохами, негодница. Однако факт остаётся фактом, и он вопиет - без вас, дорогуша, мне жизнь шестую не заграбастать.

Сокрушительный вздох.

- Ах да, чуть не забыл, - спохватился барон. – Ещё контроверза, вопрос на засыпку: зачем нужен вам я. Злободневный вопросище! В самом деле – зачем? Может, чтоб жизнь спасти, уберечь её от постыдной  безвременной гибели. Не то, чтоб над жизнью этой нависла угроза – отнюдь. Над ней вообще ничего не висит: ни фатума, ни мечтательной звёздочки. В том-то и ужас! Двадцать три года, извините меня, это срок. А что вы собой представляете? Есть у вас цель? Нет! И не будет, потому что вы водоросль, тина. Без меня, голубчик, вам каюк. Я – кислота, истребляющая вездесущую плесень. Наждачная тёрка, которую вам посылает судьба, чтобы содрать позолоту спеси и оскомину ржавчины.

- Спасать меня вы как собираетесь, в одиночку? Или с Блюментросом на пару? Я слышу, он там скребётся за дверью. Наверное, весь извёлся уже. А может – ну его! Спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Я лично за этот лозунг. Обеими лапками!

- Иронизируете, голубчик? Ерепенитесь. Коготки мне показываете. Ваша воля… Да только признайтесь, что я прав. Взгляните в глаза бесстыжей, но искренней истине. Взгляните, взгляните…

Бобринский цапнул зеркало со стола и сунул Глебу под нос.

- Сногсшибательное зрелище, верно? И это мы называем портретом! Я хоть и слеп, прекрасно вижу – нет там лица. Уши, брови, щёки, извилины губ – всё на месте. А лица нет, хоть ты тресни! Серое пятнышко вместо лица. Комок бесцветной, вялосмердящей субстанции. И знаете, что самое обидное? Лучше не будет.

Скорбное чмоканье и сочувственный присвист.

«Вялосмердящая субстанция? Это ж надо додуматься! Где он только находит такие эпитеты? Зеркальце суёт под нос, мухомор. На себя-то давно любовался? А с другой стороны… Портрет и впрямь неважнецкий. Паскудный портретец».
 
- Знаю, речи мои могут показаться обидными. Но вы не горюйте, не всё так ужасно, - обнадёжил барон субъекта ругательной критики. – Есть на примете спасительный метод. Симбиоз – слыхали словечко? Совместная экзистенция, взаимовыгодное существование разношёрстных и разнохарактерных особей - один без другого никак, никуда. Мы с Тамарой ходим парой… Мне, может, жизнь последняя судьбой и дана, чтобы вас, душа моя, уберечь от ничтожества. У ничтожеств есть свои преимущества – так вы сказали? А я отвечу - нет у ничтожества ничего своего.

«Нет ничего своего», - повторил Глеб вслед за бароном. Автоматически, как заводной попугай.

- И не надо злиться на меня, старика. Зачем? Злоба – чувство беспочвенное, неконструктивное. У злой Натальи все люди канальи. Впрочем, доброты от вас я тоже не требую. Добро и зло… Да ну их в пень! Пустота – вот наш девиз. Новую жизнь начинают с нуля.

Бобринский соединил указательный палец с большим, изобразив округлый лик беспредметного символа.
 
- Ну что, обиды и распри побоку? Не будем собачиться. Договорились? – и добавил ласково: - А без жертвы нельзя!

Кольцо разомкнулось, и пустота, лишившись опеки пальцев, повисла в воздухе невесомой монетой.
 
- Без жертвы нам не обойтись. Новая жизнь капризна, она с кандычка не появится. Заслужить её надо, ублажить, спровоцировать. Выманить из укромной норы, а потом заманить. Жертва – наживка, жертва – живец.

Голос барона журчал, убаюкивал…

– Чем мы жертвуем? И ради чего? Собою и ради себя – о себе соболезнуем. Алхимия жизненных чар… Ради этого дела не жаль поусердствовать. Жертва – катализатор великих процессов. Зачинщик во чреве плавильной печи. Не надо хихикать над рвением очарованных химиков. Лучше угробить жизнь на поиск философского камня, чем ныть о камнях в мочевом пузыре.

«О чём это он? Какие камни? Господи, Бобринский – как ты достал!».

Глеб слушал барона и не слышал его – суть слов ускользала, как мыло из рук.
Голова – дырявая рана. Прореха, брешь, решето…
И вместе с тем он отчётливо чувствовал: главное где-то рядышком, близко, внутри… Под скорлупой произнесённого вслух.
Что-то важное, влажное, липкое, вязкое…
Это «что-то» сочилось… Сочилось и капало.
Оно проникало вовнутрь.
Оно разъедало мозги.
Оно отравляло сомнением душу.
Кислота…
Бобринский наградил себя метким эпитетом.

Злость испарилась, страх улетучился. Осталась усталость – чугунная гиря.
Не шелохнуться под нею, не рыпнуться.
Ужасно захотелось спать: под одеяло и мордой в подушку.
Или глаза закрыть хотя бы. Просто закрыть…
Тяжесть такая, точно год целый этих глаз ему не давали сомкнуть.
Как год без сна… как сон без дна…
Откуда это?
Издалека.
Из прошлой жизни, наверное…

Пространство опять покачнулось, плавно и вкрадчиво. Точно лодка отчалила.
Нет, не лодка, другое…
Как будто стоишь на краю…
Нескончаемый край. Стоишь и смотришь – не вниз, а наверх.
А наверху дыра… Над самой макушкой.
Небо?
Может и небо, но больно уж чёрное.
Дыра дрожит… тихо, почти незаметно.
И край под ногами, узкий, как трещина.
И тоже дрожит…

Равновесие… Неподвижность покоя.
Нет равновесия!
Спокойствия нет!!!
Как маятник маешься: тик-так, тик-так… туда-сюда.
А может он прав?
Может, он знает?
Может быть, он…

Снова лодку качнуло, волна поплыла…
Равновесие: всё, что весит – висит. А всё невесомое - плавает…
Сон без дна.
Разумеется без! Иначе во сне бы не падали…
Что это было?

Глеб очнулся. Открыл глаза. Наваждение какое-то…

Барон сидел напротив и улыбался.
Не ему – кому-то другому. Может себе?
Странно... Вроде успел изучить эту харю вдоль и поперёк – ан нет! Каждый раз выплывает что-нибудь новенькое.
Сейчас морщинистый лик ясновельможного старца выглядел совершенно по-детски – умильно и ласково. Какая-то расслабленность проступила на нём.
Бездумная нирвана новорождённой субстанции.
Эмбриональная рябь…
Кто это? Что это?
Тотлебен? Бобринский?
Пророк? Поводырь?
Безглазый бес? Полоумный алхимик?
Жалость стиснула сердце брезгливой лапой…

- Вот что… Идите-ка вы домой.

Куда?!!!

- Домой, - повторил борон, как будто выплюнул. – Куда хотите… К друзьям, в гости. На все четыре стороны. Надоели вы мне…

Глеб не верил собственным ушам.

- Что… прямо сейчас?

- Ну, разумеется! Чего резину тянуть? Верхнюю одежду дворецкий вам выдаст. Идите, идите… По коридору до конца, а там – вторая дверь направо. Тут просто, не заблудитесь…

Вот это да!

- Валяйте. Проветрите голову, освежите мозги… Да пораскиньте ими как следует! Даю вам сутки на рефлексию. Двадцать четыре часа. Двадцать четыре – хорошее число, не находите? Надумаете вернуться, милости просим. А нет…

Барон раздражённо махнул рукою.

- Дурака учить, что мертвеца лечить. Глупость – недуг хронический. Как, впрочем, и трусость.

Глеб встал. Ноги дрожали, не слушались.

- Так я пошёл?

-  Давно пора… А это на память.

Пальцы потянулись к шахматной даме.

- Знаю, ферзей вы не любите. Что ж, ваше право… Но игнорировать коронованных личностей я бы вам не советовал. Держите и помните - у вас есть шанс. Пока ещё есть. Решайтесь, потом будет поздно. Не будет больше у вас никакого «потом».

Глеб сунул ферзя в карман.

- Спасибо, учту.

Он уже держался за ручку двери, когда за спиной раздался вкрадчивый оклик:

- Да, вот ещё что… Чуть не забыл! С наступающим вас. С Новым Годом, с новым счастьем! Успехов желать не буду. Зачем успех неудачнику? А вот ума и решимости – это пожалуйста.

Баронские пальцы подкрались к очкам и уцепились за душки.

- Дайте, что ль, полюбуюсь на вас… Напоследок… Как следует.

Очки отлипли от переносицы и ускользнули куда-то…

Глеб вздрогнул - на него пялились две тёмно-красных дыры.
Две полые  лунки с покорёженными мясными краями.
В пустых глазницах мерцали осколки запёкшихся искр…