Чем классика ценнее и сложнее попсы?

Чем классика ценнее и сложнее «попсы»?

Не всё написанное (и тем более не всё сказанное) признаётся текстом. Надо отличать важное, ценное от мусора. Известное слово-термин – «текст» - по-другому проблематизировано в структуральной теории литературы, этот термин употребляется иначе, чем в языкознании. Для лингвистики – любой осмысленный фрагмент речи является текстом: тут и эсэмэска, и обрывочная фраза или роман Джема Джойса «Улисс» на полторы тысячи страниц – всё это тексты.

Но в теории литературы это не так. Если мы научимся понимать отличие классики от «попсы», то и в жизни будем лучше разбираться, научимся понимать, когда нас обманывают и научимся не поддаваться на обман.

Текст – это особо ценное высказывание, которое, в отличие от массы бросовых высказываний, мы считаем нужным сохранять, увековечивать, постоянно истолковывать (нередко противоположным образом), и преподавать в школах.
Даже черновики какого-нибудь романа ещё не называются текстом, хотя его тоже могут сохранять и изучать (чтобы лучше понять настоящий текст, то есть сам роман: у Льва Толстого целый сундук черновиков сохранился и в нём 4 варианта романа «Война и мир»).

Конечно, сохраняются и толкуются не только художественные тексты – например, юридические, исторические. Но у художественных текстов есть специфическое качество: они сложны по своему устройству. Это потому, что художественный текст должен быть написан, по крайней мере на двух разных языках – или, по семиотике, он зашифрован как минимум двумя кодами.
Первый код – это наш простой язык. Может быть применён язык прошлых веков, как язык писателей прошлого: у Гоголя, в «Вечерах на хуторе близь Диканьки», как у Достоевского – в его романах герои говорят на языке середины 19 века. Вторым кодом могут выступать, например, законы литературных жанров: роман, новелла, поэма. Как у того же Достоевского в «Преступлении и наказании» это и законы криминального романа, детектива и философского эссе, которые взаимосвязаны.

Почему так важно для литературных текстов, чтобы было несколько языков? Потому что текст, «зашифрованный»-написанный только одним кодом, можно легко расшифровать и после этого сделав резюме, кратко пересказать, зафиксировать, а сам текст-высказывание отбросить совсем за ненадобностью. – Тексты, стоящие того, чтобы их перечитывали и переосмысливали, содержат что-то ещё, кроме поверхностного элементарного одного смысла. Многозначность, которую читатель ощущает в литературных текстах, связана с тем, что в них взаимодействуют несколько разных языков-кодов. Иногда каждому из языков соответствует свой персонаж произведения: один из литературоведов Михаил Бахтин называл это «полифонией», равноправным диалогом языков и идей в художественном тексте.

Нужно внимательнее читать художественную литературу!!!

Во-первых, читая художественные тексты, мы учимся делать различие между культурно ценным высказыванием, которое заслуживает подробного истолкования и изучения, и теми ненастоящими, неполноценными «текстами». Которые можно легко опознать и отложить в сторону или даже сразу выбросить, не читая.
Во-вторых, идея текста как особо сложного высказывания, совмещающего в себе разные языки культуры, позволяет понять сложность самой культуры, где взаимодействуют, а часто конфликтуют между собой разные «коды», разные дискурсы, способы языкового осмысления реальности: дискурсы профессиональные, научные, общественно-политические и так далее.
Художественный текст является сжатой, компактной моделью совмещающей многие коды культур – на примере его мы научаемся распутывать реальное многоязычие социальной обстановки, в которой мы живём.
------------------
Нам часто внушают в разных целях, что наша жизнь уже предопределена, - но на самом деле такая предрешённость есть не в действительности, а только в повествовании о ней. Сочинения, как и вся литература – это не сама жизнь, а её отражение, часто искажённое, и об этом надо помнить.
Есть ещё один важный термин в литературоведении: нарратив\повествование.
«Повествование» - неспециальное понятие. Вроде бы мы все знаем, что это такое. Но точное определение в литературоведении дано-выработано только в 20-ом веке, такими теоретиками, как Ролан Барт и Жерар Женетт.
По-английски «нарратив» - означает любое связное изложение чего-либо. В русской терминологии не всякий такой «нарратив» считается повествованием. Повествование – это, во-первых, рассказ о событиях (а не о чувствах, не об идеях и тому подобном). Во-вторых, этот рассказ должен вестись, после, когда события уже прошли: рассказчик мог быть и участником событий, но говорить о них, рассказывать должен немного со стороны.
Один американский философ А. Данто приводил такой пример.
В повествовании историка может быть такая фраза: «в 1618 году началась Тридцатилетняя война». А вот живущий в те годы писатель не мог бы так написать, потому что он бы не знал сколько лет продлилась та война и как потом эту войну назовут. – Вот поэтому и хроника, и летопись, бортовой журнал или дневник – не являются «повествовательным текстом», хотя в ней есть рассказчик и сообщает он о событиях.
Повествование – это «взгляд из будущего», который устанавливает связи между событиями прошлого. И такая связь, установленная задним числом и вытянутая в одну линию (из события одного вытекает событие другое), даёт более схематическую картину, чем в реальности происходило, так как автор выбирает только тот один смысл, который видит.
Логика «повествования» отлична от логики реальности. Эта логика основывается на принципе – «после этого события – следовало то», то есть причиной события по умолчанию в рассказах-повествованиях устанавливается другое событие. Разумеется, в реальности, в жизни это не совсем так: у события могут быть многие другие причины, которые нам неизвестны и не прямо, а косвенно могли иметь влияние. Но повествователь о них не сообщает.
Благодаря этому в художественных произведениях поменьше сюрпризов, чем в реальной жизни, и мы, читатели, можем легче, чем в жизни, предсказывать следующие события. Например, мы знаем, что главный герой романа если и умрёт, то лишь к концу книги, рассказа, а если попадёт в смертельную опасность в середине книги, то наверняка спасётся, - просто повествование так устроено.
---------------
Логика жизни отличается от нарративной логики, однако мы склонны об этом забывать. В результате мы начинаем осмыслять свою реальную жизнь как некое повествование. Например, мы начинаем мысленно выстраиваем цепочку причин и следствий и убеждаем себя в уме, что события, происходящие с нами фатально неизбежны. Потом мы говорим – «полоса везения или невезения», как будто однажды выпавшая удача или неудача тянет за собой другие. На самом деле это иллюзия: мы подчиняем сложную многофакторную действительность простой линейной повествовательной схеме.
Эта иллюзия может быть и следствием сознательного, корыстного обмана: по такой схеме строятся так называемые «политические и идеологические нарративы», когда целому народу внушают безальтернативную версию истории. Говорят: «История не знает согласительного наклонения». Но нужно правильно понимать эту фразу: «история» здесь значит «повествование об исторических событиях», которое ведётся задним числом и выстроено в одну прямую линию. А настоящая история – процесс совершившихся событий – всегда мог по-другому, и историки это знают, исследуя варианты её развития. «История», где всё заранее предрешено и не могло случиться иначе, нужна не историкам, а политикам, которые любят с помощью такой «нарративной» идеологии оправдывать свои ошибки и преступления.
Литература и наука о ней дают нам инструменты, позволяющие замечать такие уловки и не попадаться на удочку нарративных иллюзий в реальной жизни. Что эффектно и изящно в романе, может быть грубым обманом или самообманом в действительности, в политике и обществе. Как пример: рассказ-миф о том, что Екатерина продала Аляску за платье, украшенное бриллиантами!
Конец.