Двор моего детства

Беспечные, в основном радостные детские и юношеские годы мне посчастливилось прожить в самом центре Одессы, во дворе, находившемся на улице Воровского (сейчас Малая Арнаутская, как и до того), той самой, на которой, согласно безапелляционному утверждению Остапа Бендера, делалась вся контрабанда. Причем, насколько я его понял, не вся контрабанда в Одессе, а вообще вся.

Двор был средних размеров, со всех сторон его окружали ветхие двухэтажные постройки, возможно, ставшие свидетелями расцвета Одессы во времена порто-франко, и подбитые в некоторых местах для большей устойчивости огромными метровыми по ширине бревнами.

Здесь я обрел первых друзей и познал первую любовь. Здесь я стал понимать человеческие взаимоотношения, которые своею сутью исходили из житейского быта, созданного на, казалось, незыблемых принципах коммунального сосуществования.

Когда я был в восьмом классе, у нашей семьи появилась редкая счастливая возможность покинуть коммуналку и переехать в самостоятельную квартиру, чем, естественно, мы и воспользовались.
С одной стороны, я обрадовался, что, наконец, обрету личные апартаменты, с другой, огорчался, что придется покинуть родной двор, в котором оставались друзья. Первое время я еще периодически захаживал сюда, а вскоре перестал.

Я окончил школу, поступил в университет. Появились новые друзья и новые любовные переживания.
И вот спустя годы, одним солнечным воскресным днем меня, студента, ностальгия привела в родной двор.

Войдя через черные резные металлические ворота, я сразу же увидел стоявший посреди двора под огромным платаном большой деревянный стол, за которым восседал Пончик в белой майке, на груди которого сияла наколка – ангел, парящий над землей.
Словно я вышел со двора вчера. Ничего не изменилось. Он сидел, подперев голову крепким кулаком, уставясь в журнал «Наука и жизнь». В углу рта – неизменная папироска «Беломорканал». Не припомню этого стола без сидевшего за ним Пончика, равно как и Пончика, не сидевшего за этим столом.

Почему Пончик был Пончиком никто не знал. Даже жена называла его так. Фамилия его не имела ничего общего с этим хлебобулочным изделием. Правда, внешне сходство обнаруживалось. Пончик был невысоким, толстым и передвигался будто перекатывался. Но это на данный момент. А когда-то, согласно достоверному источнику, коим являлась его ближайшая соседка Маруся, знавшая все про всех, Пончик был коренаст и физически очень силен, так как с раннего детства активно занимался боксом и тяжелой атлетикой. Это сыграло печальную роль в его судьбе.

Когда-то по Одессе гуляла «чебурашка». Но не неведомая зверюшка, придуманная детским писателем Успенским, а вполне симпатичная молодая особа. Гуляла она в темное время суток, выискивая в основном одиноких мужчин. Когда такой выискивался, она шла ему навстречу и, подойдя близко, нежным голоском спрашивала, не хочет ли тот увидеть чебурашку. Вне зависимости от ответа особа одним движением распахивала настежь одежду, под которой не было ничего кроме ее прекрасного тела. Затем, оставляя прохожего с упавшей челюстью, она следовала как ни в чем не бывало дальше. Мужчина тоже следовал в своем направлении, соображая, что; же это только что было. Но соображал он так недолго, потому что через довольно короткий промежуток времени перед ним вырастали трое, а то и четверо, по разным свидетельствам, амбалов, которые уже не нежными голосами спрашивали: «Чебурашку видел?» «Да», ошеломленно отвечал тот. «Тогда плати!»

«Чебурашку» долгое время не могли поймать, так как сделать это можно было только с поличным. И вот однажды на нее нарвался Пончик, а вернее она на него. Произошло это всего в нескольких кварталах от двора, куда возвращался он после работы. Результом их встречи явилось то, что лишь двое грабителей сумели выйти из реанимации. Пончик потом признался, что задал им встречный вопрос, не хотят ли они увидеть крокодила Гену, но дожидаться ответа не стал.
Его осудили за превышение допустимой обороны, в которой были использованы недозволенные приемы и спортивные навыки. Впоследствии выяснилось, что это была не главная банда, а одна из групп расплодившихся за немалое время подражателей.

- Это же кого я вижу, несмотря на пошатнувшееся зрение! – Пончик протянул руки вперед. – Борюня, мальчик мой!
- Здравствуйте, дядя Пончик! – Я подошел ближе, и мы обнялись.
- Нет, вы посмотрите на него. Это ж уже не мальчик. Это ж уже мужчина средних лет. Вера! Маруся! Филя! Вы посмотрите, кто пришел! – закричал он на весь двор.

- Так мы уже идем.
Я узнал голос Веры, жены Пончика, которая внешне была полной противоположностью супругу – высокая и тощая.
- А что ты зовешь Филю? Он же умер, - продолжала она по мере приближения.
- Кто умер?! – раздался хрипловатый голос с балкона второго этажа, - я умер?! Да я живее всех живых! Как Ильич в Мавзолее, – это был голос Фили.
- Я имею Вам сказать, месье Левицкий, что для меня Вы умерли сразу, как только обозвали мою внучку... язык не поворачивается повторить, как Вы ее обозвали, чтоб она мне была здорова... Боренька, лапка моя, чтоб ты мне тоже был здоров, дай я тебя поцелую вот в эту щечку.
Филимон Левицкий и Вера Паллер когда-то много лет назад были женихом и невестой. Они познакомились в одесской консерватории, в которой он подавал большие надежды как пианист, а она как певица. Дело шло к свадьбе, но на счастье их обоих однажды к Филимону пришел в гости его закадычный друг Пончик... Свадьба состоялась, правда, с несколько иными действующими лицами. Филя недолго горевал и женился на сестре Пончика, как он заявлял, в отместку. Когда он стал вдовцом, чета Паллер произвела хитрый маневр по переселению друга поближе, и тот переехал в наш двор.
 
Вся шумная компания стала сходиться к центру двора.

- Я, конечно, дико извиняюсь, мадам Паллер, но я назвал Вашу внучку еще по-божески, учитывая, что; она сделала. Борик, дорогой, рад тебя лицезреть! – он протянул мне руку.
- А я тебя – в другую щечку. - Это произнесла Маруся, целуя меня.
- Так, перестаньте тратить время на злиться и ругаться, – сказал Пончик, - Борюня решит, что вы только этим и занимаетесь.
- Можно подумать он не помнит, чем мы тут обычно занимаемся. – К столу подошла Эльза, дама, проживавшая во флигеле в углу двора.

По ее словам, она являлась полунемкой. Ее папу в Первую мировую войну судьба забросила в качестве военнопленного в Среднюю Азию, где он полюбился ее маме, жене одного из руководителей по делам интернированных. Когда тайное стало явным, поскольку родившийся ребенок не имел ничего общего со своим предком-руководителем, маме, бросившей обоих, удалось сбежать с ребенком на руках и попасть в многонациональную Одессу.
Эльза выделялась тем, что выливала на себя такое количество духов, что жители нашего двора могли безошибочно утверждать, находиться она дома или ушла.

- Ох, Эльза, что Вы с собой делаете, я не говорю уже за нас, - Филя зажал пальцами нос.
- А вот не надо! Я должна всегда хорошо пахнуть.
- Но не настолько же хорошо!
- Спокойно, Филимон, замолчите свой рот, а просто им дышите и не драматизируйте.

- Так, а что это мы все с пустыми руками? - Хлопнула себя по бокам Вера, - мальчик, как нас покинул, так, наверно, забыл что такое вкусно покушать!
- Ша! Зачем говорить этих глупостей?! Я всех слышу и еще лучше вижу.

Мы посмотрели в сторону, откуда исходил писклявый голосок бабы Шуры. Она осторожно спускалась по лестнице, неся огромный поднос с едой.
- Но если вы мне немного поможете, то я может-таки все донесу без потерь.
Филя поторопился к ней на помощь.

Баба Шура – личность легендарная. Никто не мог и не может оспорить ее заявление о том, что она была близко знакома с самим Мишкой Япончиком и даже пару раз, будучи совсем девчонкой, ходила с ним на дело. Благодаря своей комплекции она могла «пролезть в любую щель», а, когда в памятном девятнадцатом году после захвата пассажирского поезда, где находилась и она, Мишка был застрелен, Шура разрыдалась на плече красного командира-освободителя и была пристроена в продовольственный обоз. 
Баба Шура была доброй и хлебосольной. Если ей кто-то не нравился, она говорила: «Нет, я не желаю никому зла. Пусть не мучается. Пусть сразу.»

- Борисюнька, мой хороший! - Баба Шура обхватила меня за талию. Она была такой маленькой, что выше не доставала. - Филя, у меня в прихожей стоят еще два подноса. Пока вы тут болтали, я готовила.
Филя и Маруся пошли к ней домой.

- Что? Опять кушать здесь под деревом? - недовольно произнес Пончик, - мы уже как-то здесь поели.
- А что случилось? - поинтересовался я.
Вера принялась очищать стол от листьев.

- Мы однажды с Пончиком решили устроить ужин здесь на свежем воздухе. Подготовились, все на столе разложили, сели вкушать. Но вдруг я уронила кастрюлю с жидким (так называлось первое блюдо, бульон или суп). Она с таким жутким звоном долбанулась на землю, что напугала птиц на дереве. Они синхронно вспорхнули, эти пернатые сволочи, и мы оба оказались покрыты с головы до пят с едою вместе, чтоб их унесло могучим ураганом.
- Они и сейчас за нами следят, гады, - посмотрел наверх Пончик.
Я рассмеялся.
- Так, может, их напугать заранее.
- Не. Сейчас их мало. Собираются к вечеру. Говорил сколько раз, что надо соорудить навес.
- Вот и соорудил бы, муженек. У тебя в голове недостача, но с руками-то все в порядке.
- Ух, вредность!

Пища бабы Шуры была разнообразной и калорийной. От биточков из тюльки, окруженных мелко порезанным луком в подсолнечном масле, до пунцовых пирогов с мясом и творогом.

- Ох, как вкусно пахнет. Я не выдержал сидеть дома и делать вид, что меня это не касается.

Это был Марик, живший в центре двора и когда-то соединивший квартиры на первом и втором этажах в единое целое, в результате чего получилась некоммунальная квартира, в которой Марик проживал с супругой и ребенком. Кроме того, у него единственного из жителей нашего двора имелся автомобиль – серые «Жигули», одиноко стоявшие на улице у ворот. Вместо них мог бы стоять «Мерседес», но Марик был достаточно умен, чтобы знать меру и не привлекать внимания тех, чей долг заключался в поиске ему подобных. 
Марик принадлежал к среднему поколению двора. Ему было за сорок. Он работал в ларьке «Газвода» и слыл подпольным миллионером.
Увидев его, я вспомнил давний разговор Пончика с Филей, игравших в домино и обсуждавших Марика.

- Скажи-ка, друг мой Филя, сколько же сиропа нужно недоливать в двухсотграммовый стакан газировки стоимостью четыре копейки, чтобы стать миллионером?
- Там же и сигареты с папиросами, и шоколадки, и прочая мелочь.
- Так что же он еще из папирос табак вынимает, а из шоколадок шоколад?

- Всем привет, а Борису особый! - Весело произнес Марик, подойдя к столу и поставив на него бидон со сладкой газированной водой и несколько шоколадок.

Сев на скамейку возле Эльзы, он принялся обмахиваться рукой, как веером.
- Вот не надо делать мне ветер, - сказала Эльза.
- Запах – это хорошо, но не главное в женщине.
- А что главное, большой знаток женщин?
- У женщины должны быть длинные волосы, длинные ногти и длинные ноги.
- Стесняюсь спросить, а что длинное должно быть у мужчины.
- У мужчины должна быть длинная цепочка любовных приключений.
- Ой, как вам это нравится! Посмотрите на него! А цепочка не сотрется?
- Эльза, Вы меня вгоняете в несмываемую краску. Я же не про себя. Я вообще.
- А я вот доложу Вашей жене Софочке за Ваши пристрастия. Насколько я ее помню со вчерашнего дня, ни одного, ни другого, ни третьего она не имеет.
- Эльза, такая эффектная дама, как Вы, должна быть добрее.
На это польщенная Эльза не нашла что ответить.

- Борик, твой дружок Севка халамидник, что недавно навещал тут родителей, сообщил, что ты на минуточку учишься в университете.
- Точно, дядя Филя.
- А что изучаешь, если ж это не большой секрет?
- Испанский язык.
- О, как! – вскрикнул Пончик, - а чего-таки испанский, что других языков нет, английский, например?
- Так все учат английский, а мне захотелось чего-нибудь необычного, редкого.
- А! – воскликнула Маруся, - заимел идею навести наших политических собратьев на Кубе? Там же жарко, Борюнчик...

Маруся Дыбенко была одинокой. Она утверждала, что, наконец, заслужила это после четырех замужеств. Если первый муж был богатым коммерсантом и, почив, оставил ей в наследство парочку фабрик, производивших кожаные изделия, которые она не успела увидеть, так как они были благополучно экспроприированы советской властью, то последний муж был босяком и голодранцем, от которого у нее остались только долги соседям.
- ... так жарко, что они там все перегорели на солнце.
- Зато девчата знойные, - развеселилась Вера.
- И не только девчата... Что-то кислая капуста сильно длинная, - перебил сам себя Филя, пытаясь намотать на вилку квашеную капусту, как макароны. – Вон их главный так присосался к нашему главному, что не отдерешь.
- Ты попутал, дорогой, - возразил Пончик, - то главный немец, товарищ Хонеккер. Они, когда друг друга видят, страсть такая вспыхивает, что просто страшно за обоих, вдруг не совладают с собой на глазах у миллионов телезрителей. А Фидель наоборот, сдержанный. Он рядом с нашим не вынимает изо рта сигары... на всякий случай. 
- Ты хочешь сказать, что я путаю Фиделя с Хонеккером?
- Ты и не то еще можешь спутать.
Филя, заглянув в открытый журнал «Наука и жизнь», покрутил пальцем у виска.

В этот момент к Пончику подбежала Сильва, большая карпатская овчарка, чей род вел начало от румынского предка-пастуха. Щенком ее привез Пончику в подарок его приятель Богдан из Западной Украины, с которым они вместе сидели по схожим статьям.

По рассказу Пончика, бабушка Сильвы пала в бою с грабителями, проникшими в дом семьи Богдана. Она была еще ослаблена после того как произвела на свет многочисленное потомство. Хозяин отсутствовал, но его отважная жена, пальнув из двустволки, убила одного из нападавших и покалечила другого, который так и не пришел в себя в больнице. В семье было четверо детей, и Богдан взял всю вину на себя. А вся вина заключалась в том, что напавшие были убиты незарегистрированным оружием.
 
Сильва приподнялась и, быстро виляя саблевидным хвостом, положила мощные передние лапы на колени Пончика, расплывшегося в улыбке от удовольствия и гордости.
- Ты моя любимая красавица, - потрепал он ей холку, - ты моя рыжая сучка! Это кто же оставил открытой дверь, чтобы ты могла без спросу выскочить во двор, морда твоя румынская?!
Пончик посмотрел строго на Веру. Та развела руками.
- Ну, случилось. Я так поспешила на твой зов увидеть Бореньку, что забыла хлопнуть дверь.

Сильва явно понимала, о чем речь, так как, бросив Пончика, подбежала к Вере и, сев рядом с ней, уставилась немигающим взглядом на хозяина.
- Вот-вот, - произнес Пончик, - баба, она даже с хвостом и шерстью – баба.

В день приезда Богдана с живым подарком Пончик с Верой закатили пир в квартире Фили, где находилось пианино. Филимон играл, а Вера пела. Когда начала звучать ария Сильвы из одноименной оперетты, спавший щенок вдруг оживился и стал подвывать.
- Сильва! - не сговариваясь, крикнули Вера и Пончик, указав на него пальцами.

- А где Марина? - вроде бы безразличным голосом спросил я.
- А-а-а, я подозревал, что ты пришел не только чтоб повидать нас, старых пней, - сказал Пончик.
- А вот не надо обобщать, - рассердилась Вера, - это ты старый пень, а я еще зеленая веточка.
- Где твоя любовь, Борюня? - Пончик послал Вере воздушный поцелуй, - ты ж ее того...
- Нет, дядя Пончик, я ее того, но она меня не того.
- Ой, я вас умоляю, - Эльза поднялась из-за стола. - Тоже мне любовь. Эта финтифлюшка тебя недостойна. Пока ты там в своем университете становился умным, к ней регулярно шастал грузин.
- Точно, - подтвердил Филя, - в черной волосатой кепке с козырьком длиннее носа.
- И что они вытворяли, пока ее мамаша Милка была на работе, - продолжила Эльза, - только мне известно. В общем я имела что послушать. Они же жили надо мной. Даже мой телевизор на полной громкости не перекрикивал. А потом, когда ее живот начал выходить за рамки приличия, все испарились.
- Они теперь на другой стороне Черного моря, - сказала Маруся.
- Откуда ты знаешь?
- Милка мне письмо прислала. Я же видела их собирать шмутки и даже помогала, а еще видела крупным планом грузина. Ничего так, с виду нормальный.
- Да вы не переживайте, я спросил исключительно из интереса.
- Вот и правильно, - баба Шура подняла большой палец вверх, - или наш славный мальчик, посмотрите на этого красавца, не заслуживает такой же славной девочки?! Да пусть эта Маринка кусает себе локти и остальные части тела там, и рожает кого ни попадя, а Борюся будет в полном ажуре здесь, и чтоб я окосела, если случится хоть чуть-чуть не так!
- Конечно, Боренька хороший, - ласково взглянула на меня Вера, - я бы за него отдала свою внучку Розочку, если б она была постарше, чтоб она мне была здорова.
- Она в любом возрасте сделает ему вырванные годы, ваша внучка, чтоб она мне тоже была здорова, - в тон ей ответил Филя.
- А я, месье Левицкий, вот теперь не постесняюсь обнародовать, как Вы обозвали Розочку. Вы обозвали ее... сейчас... секундочку... я записала...
Вера полезла двумя пальцами в карман блузки, вынула скомканный тетрадный листок, разгладила его и надела очки. 
- Ско...ло...пен...дра. А? Как вам? Сколопендра! Обозвать десятилетнего ребенка так нехорошо, что я даже не знаю, что это такое!
- Ваш ребенок, мадам Паллер, прокрался ко мне в опочивальню посредине дня, когда у меня был тихий час, и прямо в ухо, которым я еще до этого слышал, заорал: «Пожар!». Я вскочил, как угорелый, и попал ногами в таз с водой, который этот же ребенок приготовил заранее.
- Тоже мне трагедия! Девочка растет. Ей не с кем играться.
- Я, кстати, тоже не знаю, что это такое, потому что не такой умный, как Ваш муж, мадам Паллер.
- Что?! Пончик! Так это ты ему подсказал и молчал!
- Ша! Что за геволт в мирное время! – громко крикнула баба Шура, - У Борюси уже беременная голова. Вас же слышно в Кишиневе...

Золотые мои старики. Сколько в них искренности, мудрости, доброты. В те безынтернетные времена они были нашей школой жизни. Никогда мне не забыть уроков Пончика и Фили, игравших со мной и Севкой за этим столом в домино.
«Дети мои, говорил Пончик, чтоб вы-таки знали, что любить маму – это не значит послушно ждать ее прихода. Это значит вернуться со школы желательно без двоек в дневнике и настоятельных просьб учителей прийти в школу, а еще – подмести в квартире и протереть пыль до прихода ее, уставшей, с работы», «а еще, дополнял Филя, мужчина, если только он уважает женщину, обязан трусы и носки стирать себе сам», «мама не вечна, утверждал Пончик, и не всегда будет с тобой, а значит делай так, что, когда случится неизбежное и непоправимое, ты бы не рыдал, вспоминая моменты, в которых причинял ей боль и горе», «дружба отличается от любви тем, что не бывает невзаимной, излагал Филя, потому черпайте ее до донышка, без остатка.»

Шли годы. Я еще неоднократно приходил во двор, и с каждым разом стариков становилось все меньше и меньше. Но они навсегда в моем сердце – в моем прошлом, настоящем и будущем.