Внимая ужасам войны... Новелла

участнику НОВОЙ НОМИНАЦИИ КОНКУРСА
"ГЕРОИ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ-2020"
Поздравляем Вас!Ваша работа принята к участию в Конкурсе-2020 

Отрывок из романа "Милосердие" повествует о первых битвах "Второй Отечественной", о самоотверженном служении нижних чинов, офицеров и полковых священников русской императорской армии.

                "Внимая ужасам войны..." Новелла

22 июля 1914 год. Первый бивак. (юлианский календарь)

Ближе к сумеркам лейб-гвардии Кирасирский Его Величества полк выгрузился на станции Волковышки. После двухсуточного мотания в душном воинском эшелоне вечерний воздух враз охмелил кирасиров хвойным ароматом окрестного леса. Покуда одни привязывали лошадей к деревьям, другие сноровисто натягивали канаты и устраивали коновязи. Туточки и эскадронные двухколесные кухни подоспели, разнося по обширной поляне говяжий дух щей из квашеной капусты.

В то ремя как повара готовились к выдаче пищи, корнет Бразоль в задумчивости оглядывал своего коня. Стремительные события последнего месяца вызывали у него чувства глубокой обеспокоенности, поскольку многое ещё требовалось осознать. Ввиду грозящей войны, старший курс Николаевского кавалерийского училища неожиданно произвели в офицеры почти на месяц раньше. Освящённое встречей с Государем Императором, это событие стало радостным для всех выпускников. Особо ему запомнилась та часть немногословной речи в Царском Селе:

"— Веруйте в Бога, в величие нашей могучей Родины... и уверен, что при всякой обстановке каждый из вас окажется достойным наших предков и честно послужит Мне и России..."

Вот и закончилась наша мирная жизнь, с тревогой думал он, даже с родными не смог попрощаться. Мало того, и лошади не успел купить. Разумеется, без коня не остался, спасибо моему командиру эскадрона, ротмистр Старженецкий назначил наконец неплохого жеребца караковой масти. Корнет любовно огладил коричневые подпалины на морде:

— Ну что, "Лектор", повоюем с тобой, небось не подведёшь?

С поляны доносился звон шпор. Бренча котелками и затыкая на ходу деревянные ложки за голенища, нижние чины становились в очередь перед кухней. Зашуршала трава.

— Поздравляю своего помощника с первым поощрением, — к нему подошёл командир 1-го взвода Толмачев и с улыбкой вручил алюминиевую ложку.

— Благодарю вас, господин поручик, — Александр в смущении протянул руку, — Я бы и деревянной обошёлся.

— Да не меня благодарите, Александр Сергеевич, а наших вестовых. Ложки отлили всем новоявленным корнетам нашего 3-го эскадрона. Вот, даже имя ваше успели в дороге вырезать, чтоб невзначай не спутать с чужой.

Подходя к своему взводу, расположившемуся табором вокруг дымящихся котелков, Толмачев пробасил на ходу:

— А на флигель-адъютанта 4-го эскадрона зла не держите, что дал вам из строя дурноезжую кобылу. Во время ознакомления с эскадронными порядками корнет Онашкович Яцына с гордостью сообщил штабс-ротмистру, что по окончанию училища корнет Бразоль записан первым на мраморную доску за езду.

— Да чего уж там, мог бы и сам догадаться, — Александр сконфуженно махнул рукой, — Понимаю, вознамерился проверить ловкость.

Корнет Карангозов, только что вернувшийся со вторым блюдом, как бы с тревогой на смуглом лице, обратился к Толмачеву:

— Господин поручик, а не назначить ли нам на ночь дополнительный караул? Местный телеграфист предупредил, волки здесь в великом множестве водятся, — тёмные восточные глаза кирасира хитровато прищурились, — посему и город, говорит, окрестили так.

— А ведь ей-богу здравая мысль! Одобряю. Так и доложу ротмистру, мол, штандартный офицер 3-го эскадрона изъявляет желание стоять на карауле, — Толмачев смерил взглядом улыбающегося корнета, затем принюхался к его котелку, из которого доносился острый запах пшенной каши с чесноком и луком. Добавил строгим голосом, — Думаю, с таким приварком устоите до третьих петух...

Последнюю фразу перешиб громкий хохот. Всем стало отчего-то тепло и приятно на душе. Протерев ложку носовым платком, Рябинин, с кем Бразоль вышел в полк в Царском Селе и крепко сдружился, проронил вполголоса:

— А ведь совсем хорошо, господа, как пикник, только без дам...

Разговоры понемногу утихли. Затемневшее небо принялось загадочно подмигивать редкими звёздами. Укладываясь поудобней, Карангозов внезапно замер, резко втянул воздух. На какой-то миг ему почудилось, будто в хмельную сосновую свежесть вплёлся милый сердцу смолистый запах иберийского самшита. Разочарованно вздохнул, прикрыл глаза. Неожиданно вспомнилась задержка на какой-то глухой станции. На соседнем пути стоял сформированный воинский эшелон. Из нутра теплушек неслись перезвоны балалаек, топот камаринского, надрывное гиканье. И дроковыми угольями перекидывалась из вагона в вагон ядрёная мужицкая ругань. У раскрытой двери одной из теплушек толпились, видать, местные бабы. Голосили неимоверно, волчатами им подвывали детишки. Неожиданно для слуха, через открытое окно четырехместного купе ворвался надрывный женский вой:

— "На кого покидаешь нас?!! Кем обуты-одеты будем?!! Кто нас приютит..?!!".

Крестьянские жинки точно посходили с ума. После третьего звонка многие с причитанием бросились под колеса поезда, распластались на рельсах, лезли на буфера, на подножки теплушек. Их невозможно было оторвать от мужей. На вокзал сбежались все уездные верхи. Вид у начальства растерянный, жалкий. Не знают, как быть с бабами.
Вызвали специальный наряд из местной конвойной команды. Конвойные бережно брали на руки присосавшихся к рельсам и вагонам баб, уносили их с перрона куда-то в глубь вокзала. Бабы кричали так, как-будто их резали. Не сговариваясь, все четверо офицеров, едва ли не одновременно, осенили себя крестным знамением.

Ночью сон долго не шёл, пока Карангозов не догадался сунуть руку за пазуху. Нащупал ладанку с Моздокской иконой Божией Матери, что подарила ему матушка за год до окончания курса юнкеров Елизаветградского кавалерийского училища. Закрыв глаза, вскоре успокоенно задышал...

28 июля 1914 г. Первое столкновение.

Наконец за спиной оставили пограничный Вержболово, вступили в Пруссию. Лошади были втянуты в переходы и шли легко. Однако полуденное солнце неприятно припекало запревшие под амуницией плечи. Вдобавок раздражали часто встречающиеся на пути озерки, болота, где вязли конские копыта. Тем не менее доставленный полковым наездником на смену прежнего выводной ирландский гунтер, с честью выходил из любой ситуации. Бразиль аккуратно вытащил сухую веточку, застрявшую в гриве. Перебравшись через тянущийся низкорослый лесок, затем мелкий канал, достал из задней перемётной сумы новенький немецкий армейский бинокль, крытый тёмной полевой краской фельдграу. Он достался ему пару дней назад в качестве законного трофея. Первое столкновение с противником произошло на исходе дня у посёлка Эйдкунен, где был внезапно обстрелян батальон русской пехоты. Вовремя подоспевший третий эскадрон обратил в бегство не принявших боя конных ландверов. Преследуя противника, кирасиры захватили десятка полтора пленных и два пулемёта.

Немецкий городок, казалось, замер в сонном ожидании. В сильную оптику отчётливо просматривались стены каменных домов. Среди черепичных крыш Краупишкена выглядывала коробка кирхи с кругло арочными оконными проёмами. Внезапно из башни, что возвышалась рядом с западной стороны, в разнобой ударили два колокола. Точно в ответ, на перегибах невысоких холмов появились цепи противника, наступавшего частью шагом, частью бегом. А чуть ниже в стрелковых позициях замелькали защитными чехлами каски стрелков. Забухали первые орудия, отмечая небо белым дымом разрывов.

— Кажись, те самые ландверы... — бросил он своему напарнику, — Проклятье! Наши уже вступают в бой, а мы-то с донесениями по всем дивизиям носимся, то с квартирьерами!

— Как назначили нас ординарцами к генералу Нахичеванскому, я тебе сразу сказал, добром не кончится. Теперь вот третью неделю по Пруссии мотаемся с депешами во все стороны! — Попович-Липовац в раздражении резко сжал бока лошади шенкелями, но тут же осадил её, — Быстрее бы вернуться в эскадрон.

— Видать, запамятовал, мой друг, балладу "Ленора", лишь "мертвецы мчатся быстро", — пробормотал Бразиль, убирая бинокль, — А вот со сведениями о противнике вечно запаздываем.

— А что ты хочешь? Видал их телефонные аппараты? Германец по ним вовсю сведения о наших передвижениях строчит, пока мы лошадей гоняем, — корнет тяжело вздохнул.

— Ладно, нам ещё два пакета доставить во 2-ю и 3-ю кавалерийскую дивизию и домой. Трогаем...

Как кирасиры не спешили на рысях, в полк попали к вечеру, когда
спешенные эскадроны дивизии с боя взяли германские позиции.

                * * *

На очередной бивак полк расположился за городом на левом берегу Инструча, подле моста. Ввиду того, что тылы ещё были не налажены, кирасирам приходилось довольствоваться "жареной говядиной" из "жестянок" да сухарями.

Пока солдаты ставили вёдра на огонь и в вскипевшую воду закладывали из таких же банок "горох с мясом", командиры четырёх эскадронов во главе с командиром лейб-гвардии Кирасирского полка уединились неподалёку от спешно покинутого жителями небольшого фольварка. Было тепло, но не душно. Пахло нагретой землёй. Среди чахлых островков леса проглядывались чёткие наделы пшеничных полей и скошенные луга с копнами сена. День прекрасен. На небе ни облачка. Вместе с тем настроение у офицеров было безрадостное, поскольку догадывались, чем вскоре могут обернуться последующие встречи с противником. Кроме того, краткое совещание выявило существенные просчёты в снабжении.

Желая поначалу снять напряжение, командир полка поведал старую немецкую побасёнку, связанную с потешным названием одной речушки Писса:

— Так вот жители Гумбиннена, что стоял в тридцати верстах южнее Краупишкина, недовольные постыдным названием своей реки, обратились к королю Пруссии с просьбой о смене топонима. Одарённый беспокойным умом, Фридрих Вильгельм IV из-за любви к изящной словесности, предложил тогда назвать реку "Урина"...

Ротмистр Сахновский пребывал в более в мрачном настроении и в отличие от остальных, на шутку среагировал лишь нервным подёргиванием кончиков усов. Трижды раненого в боях под Мукденом, бывшего подъесаула одолевали тревожные чувства, ибо прекрасно отдавал себе отчёт, во что может вылиться вся эта нынешняя компания. Нет, здесь не пикником, а большой кровью попахивает, размышлял командир эскадрона Его Величества.

Генерал-майор запил глотком из фляжки пережёванный кусок сухаря, тщательно смахнул крошки с двухверстки, расстеленной на новом суконном черпаке. Произнес с расстановкой:

— Многие штатские, да и отдельные амбициозные военные, утверждают, что это не надолго. Мол, Европа не может ввязаться в такую глупую историю...

Фёдор Фёдорович напряжённо вглядывался во взволнованные лица. Такими же они были и в Николаевском зале, когда по окончании молебна протоиерей прочёл высочайший манифест. Обращение монарха крепко врезалось в его память, особо последние слова к войскам гвардии, "ко всей единородной, единодушной, крепкой, как стена гранитная, армии моей и благословляю ее на путь ратный". "Спаси, Господи, люди Твоя", казалось, ещё звучала в его ушах молитва священника.

Вестовые, наконец, принялись разносить запоздавший обед.

— Ваше Превосходительство, уверен, государь не мог поступить иначе, как первому идти на выручку союзнице, — потянувшись, флигель-адъютант штабс-ротмистр Петровский принял из рук вестового свой котелок, — В противном случае Францию несомненно раздавят.

— Сомневаться не приходится, Николай Александрович. Согласно последним разведданным, на французском фронте германцы готовят к передислокации два армейских корпуса, а в довесок кавалерийскую дивизию Рихтгофена.

Суровцева же, командира 2-го эскадрона, тревожили несколько иные мысли. Пребывая ещё в отроческом возрасте, на День Святой Троицы кадету посчастливилось посетить трехэтажное здание Николаевского кавалерийского училища. Его отец, бывший участник крымско-турецкой войны, непременно желая продолжить для отпрыска военную стезю, привёл сына в некогда родные для него стены. Пока генерал-майор удовлетворял любопытство обступивших его преподавателей, Дмитрий прошёл во флигель, где располагалась библиотека. Обилие литературы по топографии, тактике, множество живописно выполненных пособий по иппологии, настолько поразило юношу, что перебрал всю ближайшую полку. Уже много позже, после первого летнего лагерного сбора, поиски дополнительного материала по фортификации привели в очередной раз в полюбившуюся ему библиотеку. Помимо десятка юнкеров старших курсов, склонившихся над малыми столиками, у громоздкого овального стола со свежекупленной литературой корпели книгохранитель и инспектор классов Будаевский.

В ответ на приветствие и разрешение пройти к стеллажам, Сергей Александрович кивнул на початый развал книг и всевозможных военных журналов:

— А у меня сюрприз для вас, юнкер Суровцев. Наслышан, что увлекаетесь не только наукой artillerie, но и делаете успехи по немецкому языку. Вот, попробуйте ознакомиться в оригинале с мемуарами потомка Рюриковичей. Весьма полезные мысли, — генерал-майор с улыбкой вручил ему книгу, пахнущую свежей типографской краской,

На гладкой обложке телячьей кожи, под набранным крупным готическим шрифтом "Мысли и воспоминания", значилось имя автора: "Бисмарк Отто Фон". Том I. Внизу мелкой печатью время издания: "1898 год. Берлин". Присев в сторонке, Суровцев открыл книгу. Честно говоря, содержание несколько разочаровало его, к тому же многое не понимал, приходилось догадываться. Дабы не огорчать инспектора, перед уходом поблагодарил за оказанное внимание. Тем не менее впоследствии он не раз поминал добрым словом инспектора классов, подтолкнувшего юнкера к более углублённому изучению истории российской дипломатии. Вплоть до выпускного экзамена по кавалерийской джигитовки, в свободное до отбоя время Суровцев засиживался в библиотеке, зачитываясь то мемуарами графа Игнатьева, то записками светлейшего князя Александра Горчакова.

Как-то за неделю до празднования Преображение Господне, Суровцев поспешил вернуть в срок учебник по истории русской словесности. До закрытия библиотеки оставалось более часа. Проходя вдоль полок, его взгляд случайно остановился на уже знакомых корешках коричневого цвета. Что-то заставило взять в руки одну книгу, следом прихватить немецко-русский словарь и опуститься на стул. "Полезные мысли" захватили юнкера с первых же строк...

В Петербург Бисмарк прибыл на должность посланника в не слишком удобное для российской державы время, когда десятки губерний охватили "трезвеннические бунты". Впрочем, на уразумение опыта исконной российской дипломатии, так и русского языка, это никоим образом не повлияло. Всего через четыре месяца занятий невообразимая память позволяла ему на дипломатических раутах вникать в суть беседы, при этом тщательно скрывая свои знания. Тем не менее однажды это не ускользнуло от проницательного взора царя-освободителя. При очередной встречи с министром иностранных дел Горчаковым в присутствии поверенного короля Пруссии, Александр II перехватил испытующий взгляд Бисмарка. Спросил в лоб: "Вы понимаете по-русски?" Бисмарк был вынужден сознаться, после чего поражённый способностями прусака, самодержец наговорил ему кучу любезностей...

Накопившаяся усталость потихоньку давала знать. Тревожная тишина бивака нарушалась лишь шорохом шагов часовых да изредким ржанием коней. Ежедневные переходы, сопровождающиеся стычками, выматывали кирасиров почище открытого сражения. Следовала короткая перестрелка и германские конно-егерские разъезды неизменно уклонялись от боя. Суровцев всматривался в далёкие звёзды. Война заставила штабс-ротмистра взглянуть по иному на роковую роль первого канцлера Германской империи. Теперь совершенно очевидно, пришёл к выводу Суровцев, Бисмарк поболее австрийцев подвигнул Вильгельма к войне.

Многострадальная держава, да сколь можно испытывать её "железом и кровью", рассуждал он. Почитай, одна Крымская компания унесла не менее полумиллиона ратников, а тут подоспела Русско-японская, и полегло разом сорок тысяч душ! А ныне? Не по низости ли германца мы здесь? Он тяжело вздохнул. Знать, опять кровь солдатская да слёзы матерей прольются. А развернись война во всю ширь фронтов, это сколько ж ребятушек поляжет?!

Близкий лошадиный всхрап всколыхнул беспокойную мысль. Неполно приученный к резким звукам, его конь стал отчасти пугливым, хотя и отличался хорошей ездой. Надо бы привадить... С этой думой штабс-ротмистр провалился в мучительный, неспокойный сон.

Шёл пятый день войны. К заходу солнца усталая, пропылённая полковая колонна кирасиров вошла в пределы состоятельной сельской усадьбы. Шедшая впереди разведка доложила, что по всем признакам владение покинуто хозяевами второпях и совсем недавно. Гросс Бубайнен, так значилось на карте, располагался в изгибе реки Прегель. Типичный немецкий порядок и опрятность хозяйственных построек предполагал полновесный отдых. Едва стали биваком, командир созвал спешное совещание. Не вдаваясь в подробности, генерал-майор Свиты сообщил офицерам данные, полученные на марше из штаба командующего сводным кавалерийским корпусом. Противник по железной дороге от Тильзита до станции Шиллен перебросил войска, и теперь пешим порядком 2-я ландверная бригада двигается на Каушен.

— Позвольте, Ваше Превосходительство, по всей вероятности это те самые ландверы, что у Краупишкена отступили со своих позиций! — возмущению командира шефского 1-го эскадрона не было предела, — От Шиллена до Каушена порядка пятидесяти вёрст! С тех пор прошли сутки, а они уже наверняка на месте закрепились!

То что данные явно запоздали, и это не первый случай, не предвещало ничего хорошего, о чём в ответной записке предупредил Гусейна Нахичеванского. Тем не менее Верман фон Фёдр-Александр не пожелал ставить в укор командующему, что по сути, Кирасирский полк не в состоянии в срок выполнять одну из первейших задач кавалерии — собирать сведения о противнике, ибо оперативность у германца в разы выше. И хотя диспозиция двух ландверных эскадронов определена, то неясно количество орудий и пулемётов. А ведь местность у Каушена почти открытая. Кавалерию, в отличие от пехоты, среди кустарников да неубранных хлебов не завуалировать. Без сомнения, наводчики наверняка замерили расстояние до нужных рубежей. Быть беде! Три четверти людей без боевого опыта! 77 калибр! Цвет русской молодёжи под шрапнель! Сохрани Господи! Генерал мысленно осенил себя крестным знамением. Глубоко вздохнул. В знак одномыслия, не глядя в глаза, мрачно качнул головой:

— Ополченцы ныне на позициях.

После недолгого ужина личный состав отошёл ко сну. Командир
2-го эскадрона окликнул Рябинина, назначенного старшим караульных в первую стражу:

— Корнет, у вас слишком утомлённый вид, отдыхайте.

— Но как же...

— Я подменю и не возражайте.

Махнув рукой, Суровцев побрёл к коновязям. Убедившись в готовности нижних чинов нести службу, прошёл к усадьбе. В одном из просторных строений, где решено было устроить временную полковую церковь, через открытую дверь светились огни керосиновых ламп, мелькали тени. Успокоенный, вернулся к палаткам. В сгустившихся сумерках едва не споткнулся о торчащие из земли колышки и решил подсесть к угасающему костерку, где на камнях чуть пофыркивал закопчённый чайник полкового священника. Достал из нагрудного кармана блокнот в потёртом кожаном переплёте, прикрыл глаза, размышляя, как бы правильнее выразить свою задумку.

— "…Если бы ведал хозяин дома, в какую стражу придет вор, то бодрствовал бы…".

Низкий, глуховатый голос священника заставил штабс-ротмистра слегка смутиться. Оправив сшитую из солдатского сукна рясу, иерей с кряхтением опустился на походный ящик. Достал свой котелок, сперва плеснул свежезаваренный чай в медную солдатскую кружку и протянул Суровцеву:

— Не радей о конях, Дмитрий Владимирович, солдаты наши строгие в дозоре. К бессловесной твари с любовью, равно как к товарищу. И шпоры не применяют, жалеют лошадёнку. Слышал, ты сам поучал необстрелянных, мол, у всякого кирасира под коленом бьется сердце друга.

— Спасибо на добром слове, отец, — улыбнулся Суровцев, — только ученые лошади нынче в цене. Чуть заслышат "ура", храпят, вперед рвутся, только сдерживай.

— Слыхивал и лицезрел у Краупишкена, как смерть поблизу нас хаживает. До сих пор отойти не могу, сотрясает, ровно от выстрела.

Суровцев с удивлением воззрился на священника:

— Отец, но ты же сам сегодня после схода упросил командира остаться с нами? Да впридачу со своим церковником. Ежели страх берёт, оставались бы в обозе второго разряда, туда пули не часто долетают.

Отец Виктор неторопливым движением отёр вспотевший лоб войлочной скуфейкой:

— У вас, может и опаснее, да в обозе ещё страшнее. Оба не спим по ночам, вдруг германец нападёт?! А на миру и смерть красна, — он чуть задумался, — И это... не могу отсиживаться в обозе, когда мои солдатики в опасности.

Разлив оставшийся чай по посудинам, иерей кивнул на книжицу, спросил с простодушием:

— Чать, для памяти пишешь?

Не надеясь найти поддержку своим соображениям от сугубо мирного человека, Суровцев всё же пояснил:

— Да нет, мысль недобрая беспокоит. Скажем, начнись сильный обстрел, поступит команда действовать в пешем порядке. Каждый коновод с четвёркой лошадей, конечно, справится, а вот боевые возможности спешенного эскадрона упадут едва ли не вдвое. Из ста пятидесяти сабель, почитай, четыре десятка разом выпадут.

Священник с озабоченностью покрутил головой:

— Вот значит какая незадача... худо. Ну так мы подсобим с Ереминым, восемь лошадок, конечно, не густо, но всё ж подмога.

— А говорил, что человек мирный, опасностей войны боишься, — Суровцев с бо;льшим уважением смотрел на батюшку. И не желая обидеть, добавил, — На поле боя и пара кирасиров перевес.

Бесхитростно-целомудренный взгляд священника обескураживал лихого кавалериста, вызывая чувства ответного стыда.

Из темноты возник запыхавшийся вестовой командира полка:

— Вашсокбродь, приказ Их Превосходительства: по направлению движения выслать офицерские разъезды силой двух коней от каждого эскадрона. А ещё просит полкового священника поторопиться с исповедью желающих до 4. 00. Опосля литургии сразу завтрак и выступаем.

Пока солдаты доставали из переметных сум чистые рубахи и переодевались, отец Виктор в углу выделенного помещения приладил к складному аналою восковую свечу, после одел епитрахиль и приступил к исповеди кирасиров...

Штабс-ротмистр Суровцев, чей эскадрон следовал в арьергарде полка, скорее по какому-то наитию, бросил взгляд в сторону опустевшей усадьбы. В рассветной дымке сквозь распахнутой настежь двери, в том месте, где крепился киот, мерцали огоньки догорающих свечей. В груди внезапно защемило, отчего вдруг сделалось не по себе. Недоброе предчувствие заставило "дать шенкеля". Ускорив ход, он поравнялся с полковым священником. Неуклюже восседая на обозной кляче, отец Виктор опасливо оглядывался по сторонам.

6 августа 1914 год. Бой под Каушеном.

Большую часть ночи не смыкавшие глаз кирасиры, для ободрения перебрасываясь безобидными шутками, иные додрёмывали в сёдлах, обняв лошадей за шеи. Поздним утром по цепи передали: полковые дозоры обнаружили авангард ландверной бригады. Вдоль колонны галопом замелькали кони нарочных. Подскакавший ординарец Вермана вручил штабс-ротмистру полевую записку и тут же умчался.

— Взводные ко мне! Эскадрону спешиться! Коноводам забрать по четыре... нет, по пять лошадей и в арьергард! Взводными колоннами! Направление деревня Опелишкен!

Пропуская мимо себя крепко поредевший эскадрон, Суровцев понимал, что сейчас начнётся по-настоящему тяжёлое сражение. Худо, думал он, многие не успели привыкнуть к нахождению в боевой обстановке.

— Отставить! На эскадрон хватит четырёх коноводов, остальные в строй! — он благодарным взглядом проводил метнувшихся первыми полкового священника со церковником.

А со стороны Каушен уже доносился приглушённый треск пулемётов. Какое-то время кирасиры двигались в напряжённом ожидании, пока близкие винтовочные залпы не заставили Суровцева принять своевременное решение. Не останавливая эскадрон, он потребовал рассыпаться в цепь.

Под внезапно начавшийся обстрел со стороны деревни Тутельн первыми оказались солдаты четвёртого эскадрона, которые двигались по их левую сторону. Цепи второго теперь приближались к Опелишкену, когда на них обрушился неприятельский огонь. Садовые насаждения, скрывающие ряд домов, взъярились гроздьями ружейных выстрелов.

— Стой! Пальба эскадроном!!! Влево по кустам, 800. Пли! — дал команду штабс-ротмистр и подал знак своему трубачу-коноводу: "Продолжить движение!"

Выдвинувшиеся с обоих флангов пулемётные расчёты штабс ротмистра Корвина-Вержбицкого поддержали их встречным огнём. По вспаханному полю солдаты держали строй с напряжением. Рябинину, назначенному начальником передовой цепи, помимо указаний по высоте прицела приходилось следить и за расходом патронов. Вот брыдлые чины, мелькнула негодующая мысль, пехотинцам определить по две сотни патронов, а в кавалерии, стыдно сказать, сорок боеприпасов на брата! Так и на пол боя не хватит!

Сродни грому средь ясного неба, нежданно гулко забухали пушки. В безоблачном небе пушисто таяли дымки разрывающихся шрапнелей.

— Вона, из-за мельницы бьют! — гаркнул присевший рядом на одно колено кирасир.

Рябинин и сам заметил, как за деревней почти с открытой позиции вела огонь артиллерия неприятеля. До первых домов оставалось менее ста саженей. Сигнал эскадронной трубы возвестил атаку.

— Примкнуть штыки!

В следующую минуту снаряд пролетел над головами и взорвался далеко позади. Следующий, с недолётом. Несмотря на тяжёлое положение, кто-то из нижних чинов отпустил скабрёзную шутку в адрес "метких колбасников". Но в отличие от рядовых, Рябинин осознавал, что немцы пристреливаются и своим примером подал команду "бегом!"

Точно не ведая о губительности огнестрельного оружия, кирасиры в полный рост спешили навстречу с ландверами. Тем временем прицельный огонь противника, скрытого густыми ягодными кустарниками, вынудил приостановить движение. В цепях появились убитые и раненые. К нему подскочил перемазанный кровью эскадронный санитар:

— Вашбродь! Начальника пулемётной команды убило!

Вырванный из горячки боя, Рябинин непонимающе уставился на санитара, затем на стоящего рядом с ним младшего ветеренарного фельдшера. Тот зачем-то держал в поводу осёдланную, с полным вьюком лошадь непонятной серой масти, окрашенной поверху в защитный цвет. Он с удивлением разглядел в ней немецкого тракена, сбежавшего не иначе как от страха с какого-то подворья.

Близкий разрыв снаряда 77-мм пушки окончательно привёл в чувство:

— Раненых вяжите к седлу, четверых выдержит. Доставите в полк и возвращайтесь за следующими.

Рябинин пребывал в отчаянии. На его глазах получил тяжёлое ранение в спинной хребет начальник цепи Карангозов, а нижние чины, растеряв за короткое время своих видалых товарищей, теперь по своему почину делали перебежки. Иных же плотный ружейный огонь противника прижимал к земле. Атака захлёбывалась. Мгновенное возмущение охватило корнета. Нет, малодостойно кирасирам Его Величества "кланяться пулям"! Вытянувшись во весь свой немалый рост, с карабином наперевес Рябинин вновь первым на глазах нижних чинов, бросился в изрыгающийся огнём кустарник. Остервеневшие от неудач, кирасиры рванулись следом и ценой немалых потерь выбили противника из ближайшей линии домов.

Суровцев поднял бинокль. Из-за полуразвалившейся риги, в тридцати саже;ней от мельницы беспрестанно била артиллерия неприятеля. При такой плотности огня даже в случае победы, наша victoria обернётся неминуемым поражением, мелькнула безотрадная мысль. Так чем мы лучше эпирского царя Пирра?! Мелькающие темно-синие мундиры ланд­веров внезапно натолкнули Суровцева на своевременное решение. Отвлёк чувствительный толчок в плечо. Оглянулся, узнал корнета из четвёртого эскадрона.

— Господин штабс-ротмистр... командира подстрелили, — Онашкович Яцына порывисто переводил дух, — Николай Александрович просит вас принять командование на себя... отправили с церковником Ерёминым. Какие указ...

— Погоди-ка! Немедля отбери из кирасиров четвёрку егерей. Пусть взберутся на крыши и возьмут на прицел артиллерийскую прислугу, иначе целыми мы отсюда не уйдем. Стой! Поделитесь с ними боеприпасами, кто знает, на сколько всё это обернётся.

Верно; слово Суворовское, прошептал Суровцев вдогонку, гренадеры и мушкетёры рвут на штыках, а стреляют егеря. Время торопило. Солнце давно ушло за полдень, а повторная атака не приносила плоды. Хотя и перебита большая часть прислуги, горстка оставшихся германских резервистов, спа­ян­ные уза­ми зем­ля­че­ства, не прекращала вести теперь уже ко­со­при­цель­ный огонь по кирасирам четвёртого эскадрона. Холодная ярость овладела командиром 2-го эскадрона. Он встал, перекрестился и просто сказал:

— Ну, ребятушки, начнем помолясь. Не дадим германцу умыкнуть пушчонки!

Артиллерийская позиция была взята, когда подоспевшие в конном строю кирасиры 3-го эскадрона, увидели, как черно-белое облако взрыва накрыло группу солдат. Бросив поводья, к ним метнулся Толмачёв. Застонал от увиденного. Перед батареей среди зарядных ящиков лежали разбросанные изуродованные трупы солдат. У опрокинутого навзничь Суровцева, всё еще сжимающего в руке револьвер, рана представляла страшную картину. Шрапнельный стакан разворотил всю правую сторону груди. Ещё не разобравшись в обстановке, следом на помощь кинулся Бразоль. Толмачёв бережно оторвал пуговицу, свисавшую на одной нитке с воротника колета покойного:

— Тщетно, корнет, — поручик отвёл его руку, протягивающую индивидуальные пакеты, — Зови священника.

Отец Виктор пребывал в недоумении. С первыми выстрелами страх съёжившимся зверьком куда-то забился в глубину его рыхлого тела, а неведомая сила снова и снова толкала к раскиданным по полю кирасирам. Боясь не успеть, суматошливо полз к следующим, в кровь обдирая колени об острые камешки и пики стерни. Пошитая из солдатского сукна ряса, в первые же часы боя пошла понизу лохмотьями. Контузия от близкого разрыва снаряда, полученная почти сразу с началом обстрела, всё больше давала знать. Запинаясь едва ли не на каждом слове, ободрял раненых, торопился приобщить умирающих, закрывал глаза угаснувшим. И вновь находя в себе силы подняться, волочил ноги по взрытому полю, преследуя единственную цель. Уже хладнодушный к посвисту пуль и шрапнели, всё же расчетливо клонился к самой земле, дабы ничто не могло воспрепятствовать исполнению долга. Обнажённую голову, точно налитую свинцом, сильно ломило. Скуфья затерялась, но более беспокоило иное, ушибленная при падении с лошади левая рука не давала в полную меру трудиться. Ни поднять и поддержать раненого, ни перенести в укромное место. Приходилось полагаться лишь на помощь Еремина да на легко раненых.

Внимание притянула большая, ещё исходящая дымом воронка. Отёр грязным рукавом слезящиеся глаза, присмотрелся. В который-то раз так и не смирившееся сердце сжалось от ужаса. Ровно сатанинским ожерельем, вкруг отвалов земли красно-желтыми восковыми огарками громоздились окровавленные тела погибших. Авось кто жив, мелькнула обнадежником мысль. Выщупал почти всех. Бесплодно. Почитай, вдосталь всего насмотрелся... а теперича вздрогнул, потому как разум отказывался верить. Темно-синими, исходящими жизнью глазами Иоанна Крестителя, на него уставилась торчащая из земли рыжеволосая голова. С трудом перевёл дух. Путаясь в намокшем от крови подоле, бухнулся на колени. Как смог, одной рукой разгрёб расторопно. Без малого доверху присыпанный землёй, перед ним восседал нижний чин. Высокорослый, длинноносый, младехонький кирасир беззвучно открывал рот. Рваная, кровоточащая рана у основания шеи воочию отнимала у него последние мгновения жизни.

Обратно сунул за пазуху ворох перевязочных пакетов, что насобирал у погибших. Совесть пастырская в который раз вынудила признать – и этого солдатика причастит без исповеди. Только б успеть:

— ... Пресвятая Троице, помилуй нас. Господи, очисти грехи наши, Владыка, прости беззакония наши...

Сипящий звук прервал молитву. Иерей приложил ухо к посинелым губам.

— Отец... а ведь нынче роди;ны мои ... вот оно как... сподобился явиться на свет в Преображение Господне... день в день... помираю...

Не раздумывая, спросил быстро и внятно, всё ещё не надеясь услышать ответа:

— Каким именем нарекли тебя, сын мой? —

— ... Дорофеем окрестили... Благослав...

— Верую, Господи, и исповедую... — умирающий не отзывался, не повторял слова молитвы. Ждать более нельзя, — Причащается раб Божий Дорофей...

Видать, набравшись остатних сил, раненый внезапно откликнулся. Заговорил страстно, вздыхая со всхлипом, захлёбываясь:

— Грешный я, батюшка... каюсь! Замуштровал Божью тварь... Пожелал отличиться выучкой на смотру, послал дончака в стену. Думал всех на испуг взять, а "Эклипс" доверился... головой в кирпичи. Простить себе не могу...

Священник осторожно взял его за руку:

— Ты всё сказал мне?

— Всё, батюшка...

— Ропотом на Бога не согрешал?

— Что ты... Всякий день Бога благодарю за щедроту ко мне. Да и как роптать-то на Него, коли любовью завсегда меня покрыва...

Мертвенно-бледное лицо его облегчённо просветлилось. Приоткрыл широко рот, желая набрать воздух, да так и застыл на вздохе. Дрогнувшей рукой иерей закрыл ему глаза:

— Господи Иисусе Христе! ... Милостивно приими усопшаго раба Твоего Дорофея, о надежде живота вечнаго почившаго, и не помяни грехов его, в житии сем приключьшихся ему...

Зарёкшись с самого начала плакаться на войне, иерей не сдержался. Обильные слёзы поплыли по грязным, в пятнах чужой крови щекам, исчезая в устье редкой бородёнки.

Продолжил усилием воли:

— "Да будет ответ его благоприятен на страшнем судищи Твоем; молим Ти ся, услыши и помилуй..."

Покачиваясь из стороны в сторону, поддерживаемый церковником, отец Виктор брёл к месту полкового сбора и мысленно благодарил Господа за то, что показал ему лицо истинного раба Христова.

Сгустившуюся темноту разгоняли лишь караульные костры по периметру бивака. Чрезвычайное количество раненых вынудило командование разбить дополнительно ещё с пяток палаток. Далеко за полночь, изнурённый до предела бывший студент 4-го курса Императорской военно-медицинской академии, назначенный к исполнению должности младшего врача, позволил себе присесть у кучки затухающих углей. На камнях слабо пофыркивал закоптелый до черноты чайник.

— Благодарствую, отец, — Юдин с признательностью принял из рук иерея кружку с горячим чаем, — Скорей бы дождаться утра. Из Ковно уже вышел поезд Перевязочного отряда 2-й гренадерской дивизии, обещали предоставить два вагона для наших раненых.

— А что со мной порешили? Не хочется покидать полк, сроднился...

— Ничего не попишешь, отец Виктор, кость у вас в предплечье треснула, да и контузия к тому же. По прибытию в Царское Село вас обследует хирург, определит лечение.

— В таком разе одно тешит, оставят при лазаретах, своих солдатиков стану обихаживать. Натерпелись, бедолаги.

— И правильно сделаете, Виктор Косьмич. Все чины поминают вас и Еремина добрым словом, что не оставили на поле брани. А исход печален...

Не допив чая, зауряд-врач внезапно склонил голову да тут же и замер с кружкой в руке, привалившись плечом к грязному колесу санитарной повозки. Иерей осторожно забрал кружку и тяжело вздохнул. Не брал его сон. Да и как заснёшь, ежели всё мёртвые лица чередой перед глазами. Почитай, треть полка полегло. Вспомнился молоденький корнет, жаль имени не успел узнать. Так и отошёл, горемычный, с револьвером в руке. Лишь насилу выдохнул, что продать свою жизнь задорого не провинность, а грех отдать свою честь.

                * * *

2020 год.