Сюрреалистический пейзаж

               

     Мы вышли из кинотеатра. Не то, что говорить, ругаться не хотелось, настолько фильм был плох.
    
     Город уже начинал зажигать огни. Они казались нелепыми и ненужными и создавали настроение печали и тоски. Отчего это?
- Да откуда я знаю?
     Валька был раздражён  и не хотел скрывать своего настроения. Однако, я знал, завтра он прочтёт мне длиннейшее стихотворение  и об этом сумеречном дне, и о гадком фильме, и о Момзене, которого мы не купили, хотя он стоил всего миллион. Увы, мы наскребли только полмиллиона на двоих. В сущности, мы могли бы выпросить его, то есть,Момзена у Геневры Валеевны, мы знали, что он лежит у неё в спецхране, в тёмной комнате без окон, которая никогда не открывалась, в общежитском коридоре. Мы уверяли её, что теперь всё можно, ничего никому не будет, прочитали же мы Заратустру, и – ничего! Ответ её был просто убийственен.
- Идите к ректору!
     Ректор же был вологодским парнем, искренне убеждённым в том, что история человечества началась двадцать пятого октября семнадцатого года, а предыстория  нам ни к чему. К тому же он был зол на нас. Неделю назад мы ему задали вопрос, что будет, если бесконечную вселенную разделить пополам, две бесконечности или как?
 
    Ректор лишь указал точный адрес, куда нам следовало идти. Сел в свою чёрную «Волгу» и укатил, предоставив нам добираться до города самим.
- Слушай, а не пойти ли нам на выставку?
- Отчего же не пойти, если хочется идти!

     Чудеса! Вдруг поблизости недалеко от универмага возникло некое подобие  сарая из фанеры, и, пожалуйста, выставка – Высоцкий! А теперь вот, две недели спустя, – картинная галерея, плата почти символическая, а что сверх того, пожертвования должны были идти в фонд Юрия Деточкина. Кому не жалко для детей! Мы бросили по полсотни и вошли. Я сразу же упёрся глазом в изображение античных масок. Их было три – уныние, радость, определить третью было труднее, что-то вроде глумления или похоти, хотя, может быть, и не то, и не другое. Возможно было бы определить точнее, если бы окладистая борода в стиле russe не закрывала половину лица, ну и ... Взгляд побрёл дальше и вывел меня в следующий отсек, где удивляться было нечему – квадратики, кубики … Смешная попытка провести через одну точку две параллельные  линии … Увы! Изогнутое пространство не убеждало в силу своей маломерности, хотя, кто знает  истинную его кривизну. Похоже, всё это старание нашего худграфа…  Цивилизация добралась и до нас. А почему бы и нет! Почему бы не развлечься, если уж на то пошло! Бывало!

     На обратной стороне стенда меня привлекло огромное  зелёное биллиардное поле не умещавшееся в простую белую раму. В центре поля лежал единственный биллиардный шар с глубокой выщербленкой на боку, если предположить, что у шара могут быть бока. Картина понравилась мне, тема одиночества и нелёгкой судьбы была очевидна. Отсутствие кия лишь подчёркивало враждебность бытия человеку …

     В соседнем отсеке перед очередными кубиками, изображающими некую, чуть накренённую, башню, стояла пожилая женщина. Мы хотели деликатно миновать "келейное" пространство, отведённое для картины, как дама обратилась к нам:
- Джентельмены, вам ничего это не напоминает?
Странность обращения, заинтересованный тон женщины, который, разумеется, не мог ускользнуть от нас, остановил «джентельменов» и заставил их вглядеться в урбанистический пейзаж. Мне захотелось пошутить:
- Это похоже на башню Мартелло в Дублине, которую то ли созерцал в окно Леопольд Блум, то ли из ее окна рассматривал лежавший перед ним знаменитый город в тот день, который тоже стал знаменитым.
- Вы читали Джойса? – удивилась она, видимо, дама знала, что Джойс у нас не переведён.
- Да, мы читали Джойса, мой друг в подлиннике, а я в переводе на французский.
- Как это приятно. А я слышала, что этот город безнадёжно и провинциально сер, но, видимо, права Библия, если в нём найдётся хоть один праведник, он не погиб ... А тут сразу два знатока Джойса. И что же вы поняли в нём?
- К сожалению, мы только ещё на пути… Вот Анна Андреевна…
Женщина не спросила, что за Анна Андреевна, скорее всего, ей была известна эта история.
- …только прочитав «Улисса» четырежды она разобралась, что к чему. Правда Валентин у нас весьма умён, ему хватило и трёх…
- Ехидна ты Илюшечка!
Женщина рассмеялась.
- Теперь я знаю ваши оба имени, прилично будет и мне представиться – Ксения Викентьевна. И не удивляйтесь, что я хорошо знакома с Джойсом. Я ведь там была…
- И, как Воланд, в тот самый день и год?
- Неужели я выгляжу на все сто? Нет, нет, всё было значительно прозаичнее и проще. Просто была такая длительная командировка. Надеюсь, джентельмены проводят меня домой?
- Увы, я не смогу, у меня через полчаса заочники, а вот мой друг, истинный джентельмен, вас проводит.

     Мне не то, что не хотелось провожать незнакомую даму, я просто чувствовал себя в дурацком положении, что говорить и как, не идти же молча, чурбан чурбаном? Мы двинулись вниз по бульвару к реке, в сущности, по направлению к Азии, поскольку Азия начиналась на самой середине моста. На том берегу была чёрная металлургия, которая так и не поддалась Александру Фадееву. Сейчас она означала себя тремя столбами дыма, белым, рыжим, тёмным. Смешиваясь над городом, они надвигали на него рыже-оранжевую шапку, подсвечиваемую от земли электрическим светом, казавшимся совершенно лишним: кому же светить, поскольку на бульваре, кроме нас не было ни души. Лишь чёрные голые ветви словно атланты поддерживали на весу эту страшную громаду огня и дыма.

     Я полагал, что нам нужно пройти мимо первых сталинок, там жила наша деканша. Мне однажды удалось побывать внутри. Зависти этот визит не родил. Ну, и что из того, что стены квартиры уходили прямо в небо, а до наших потолков в хрущёвках достаточно было вытянуть руку вверх, чтобы ноготь указательного пальца уже царапал штукатурку. Не в панельном же доме жила женщина, которая любила гулять по Дублину… Не спросишь же её, как она туда попала, и что там делала? И всё же я спросил.

- Поверьте, всё это скучно, и ты вовсе не проникаешься джойсовским духом, когда попадаешь туда, он существует лишь в твоём сознании, не более того. Город как город, а всё остальное от лукавого. Я поняла, что вы с вашим другом более любознательны, чем tous les autres, то есть, все остальные, так наслаждайтесь чтением и разгадывайте роман, как Анна Андреевна. Ответ напрашивается сам собой, а что-то зависит от вас самих. Лучше скажите, что вы делали в Питере? Вы там учились?

     Я давно уже заметил, как любовно пестуют люди свои воспоминания о студенческой молодости, живущие в нас до преклонных лет. Что уж говорить об аспирантуре, наполненного молодого энтузиазма, а тебе уже тридцать лет, и ты всё понимаешь, и всё можешь.  Я пустился в воспоминания.

     Ксения Викентьевна слушала с интересом, добавляя свои суждения в мой рассказ, вовсе не сбивая с ритма моё красноречие, и я ощущал себя раскованнее,  чем был на самом деле. Моё повествование стало глубже, остроумнее и проницательнее.

- Берковский был другом моего отца. И отец часто приводил его в дом. Я слушала потаенные стихи Анны Андреевны из её "Реквиема", они ведь были друзьями, Анна Андреевна и Наум Яковлевич. Его и похоронили рядом с нею, вы знаете об этом?
Знаю ли я? Мне ли не знать, ведь я его и хоронил.
- Я тогда легко запоминала стихи, и до сих пор помню вот это:
Это было, когда улыбался
Только мёртвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался.
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осуждённых полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звёзды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами,
И под шинами чёрных марусь.

- Вам знакомы эти стихи?
- Откровенно говоря, никогда не встречал.
- Значит ещё время не пришло.

     И я продолжил свой рассказ. Он, видимо, был интересен собеседнице. Мы шли так долго, что давно уже должны были пройти половину Азии, а между тем, мы даже не подошли к мосту. И тут только я сообразил, что и моста-то никакого нет, а мы идём среди незнакомых мне бетонных девятиэтажек.

     Мне показалось, что это была не та улица, и не тот город, потому что в городе чугуна и стали ничего похожего быть не могло. Все кварталы над рекой мне были отлично знакомы…. Куда же мы зашли?

     Не Дублин ли это был? Ну, уж это слишком!   И разум не хотел возвращаться к этой мысли, и душа при этом трепетала от наслаждения и словом, и жизнью.

    И вдруг все уличные фонари заблистали невиданной яркостью, и из окон всех этажей обрушился водопад домашнего уютного света. Двор ожил, в один миг утратив свой жалкий вид. Мы присели на деревянную скамейку у железного стола, на котором доминушники забивали козла. Из-за угла вышла большая овчарка обнюхала мои брюки и легла у ног Ксении Викентьевны.
- Ну, что ж, молодой человек, дальше провожать не требуется. Бой отлично справляется со своей задачей, при нём я совершенно спокойна. Она протянула мне руку. Рука была тёплая и сильная.
 
    Они скрылись за углом, словно их и не было. Тут же из ближайшего подъезда вышли четверо мужиков.
- А ну-ка, подвинься, паря!
Это были тоже козлятники, но карточные. Один из них тщательно развернул на столе рулончик клеёнки, дабы карты не залоснились преждевременно, другой же тасовал хрустящую колоду…- Ну, и как тебе Тихонов - молоток! ........А Мюллер! Сволочь, жуткая задушил бы…
Партия началась.

     На следующий день я купил картину у Антона Грушко, студента нашего худграфа, и на оборотной стороне написал «Башня Мартелло» – привет Джойсу и Дублину!