Авреним

Я вошёл в комнату вместе с ней. Мы были не разлей вода, как обычно. Я уселся на кровать и попытался стянуть с себя джинсы. Она помогла мне.

- Слушай, Авреним, ты почему не хочешь жениться? - спросила она, щупая меня за ягодицу.

- Ну и вопросы, - ответил я, не воспринимая всерьёз.

- Нет, я не шучу, почему? - продолжила она.

- Не шутишь? - я постарался быть честным в этот раз. - Ничего не выйдет. Если бы я мог себя изменить... Чёрт, мне за тридцать, ну а что с меня взять, кроме пессимизма и цирроза? Ничтожный человек, - подытожил я. - Что я смогу предложить?

- Ну, как это что? Обычные телесные отношения. Тепло объятий. Скоро зима...

- Сезонные связи уже не в приоритете. И не надо выдумывать, это будут не обычные телесные, а тяжкие телесные. Любой семидесятилетний старпёр меня уделает.

- А дети? - настаивала она. - Может быть, тебе нужна другая любовь. Любовь к своему ребёнку.

- Так дитё у меня есть. Поглядишь - обыкновенный пенсионер, а как неделю в штопоре - хоть святых выноси. Какая выдержит?

- Да я ведь не про это...

- У меня не будет детей, - отрезал я.

- Со мной не будет, это точно.

Её проницательность меня не утешила. Я поглядел на мягкие часы, затем на собственную ладонь. Линия жизни сократилась. Морщины разрезали промежутки между пальцами. Я заёрзал на матрасе, вспоминая себя десять лет назад.

- Кажется, это страх... осознание, - говорил я сам себе. - Озарение. Только неопытный что-то ощущает. С опытом уходит всякое чувство. Потому что видишь всё, как есть. А когда видишь правду - боишься. Возраст всему виной, - говорил я. - Но в те мгновенья, когда правда кажется непостижимой, когда она ещё не наметилась на горизонте, когда не знаешь, что она преподнесёт... О-о... Ведь это времена великих чудес и открытий, - говорил я. - Прекрасных и чудовищных открытий. Я вспоминаю такой опыт, такое чудо, такое чудовищное открытие, с которым не сравнятся никакие дары наднебесий.

- Это случилось в стройбате, - продолжал я. - Служил тыловиком: дорожные войска. Который день из штаба приносились слушки о близкой войне. Когда, с кем, из-за чего - никто ничего не знал, но о скорой войне слышал каждый. Я был чист и я хотел любви, а умирать - как-то не очень. И знакомился как все мои сослуживцы - через интернет, по переписке. Девушки клевали на фото смазливого солдатика, вооружённого жезлом. У меня было много подруг. Столько обувки не было, верно, и у Форреста Гампа. С Леной мы устраивали вирт почти каждый вечер, целый месяц мы облизывали друг друга с головы до пят, воображая невероятные ситуации и позы, пока я не догадался, что Лена - Игорь Попков, молодой прапорщик, начальник одного из хранилищ, принадлежавших моей роте. Я не переживал, ведь кроме Игоря у меня была Катя, жившая в Питере, и я всерьёз мечтал рвануть к ней после дембеля, но в какой-то миг она призналась, что ей нравится втроём и более. Зато Оля жила, можно сказать, на соседней улице, хотя и у неё имелись проблемы: двое малолетних вундеркиндов, каждую осень остававшихся на второй год. Идеальным вариантом виделась Аня, тусовавшаяся в Гомеле и нахваливавшая меня за каждый роман, прочитанный мною в нарядах по КПП. Анюта была истинным книжным червём, знавшим и Кларка, и Гибсона, только обрушилась и эта надежда: девочка поздравила меня с днём Рождения - поздравила настоящим звонком, и когда я услышал её голос, то сообразил, что червь она не только книжный.

Проходили дни, я начинал сохнуть. Прапорщик Попков суетился подле, стараясь как-либо поддеть моё самолюбие. Когда отделение шло драить шашиги в его хранилище, Попков заводил какие-то нелепые темы, которые в конце концов почему-то затрагивали меня одного, причём выставляли меня в не очень выгодном свете. По гороскопу я был рак, и именно рак у него оказывался самым дурным знаком. Я родился шестого числа, и рождённых этим числом он считал абсолютно дьявольскими личностями. У меня была родинка на левой руке... Не стоит говорить о том, что родинка на левой руке являлась для Попкова символом вопиющего зла. Меня одолевали странные предчувствия, и когда мы первый раз вместе заступили в наряд по КПП, я сообразил неладное.

- У тебя есть кто-нибудь? - спросил прапорщик, стоя в одних трусах и с пятилитровой флягой воды, прижатой локтем к рыхлому белому телу. - Пойдём, польёшь мне...

Несколько дней я находился в замешательстве. Тереть спину прапорщика из роты не казалось мне однозначно мужским занятием, более того, попытки Попкова наладить со мной хоть какой-то телесный контакт виделись крайне неуместными. Выручил сослуживец - Сулейман Кавендиш по кличке Банан. Он крутил шашни с некой тридцатилетней особой: за пару недель успел договориться о сожительстве и уже чуть не готовился к свадьбе. Особа та замолвила пару слов за свою подругу Настю, мечтавшую о товарище солдате, и Банан, видевший и понимавший не хуже моего, пришёл с предложением аккурат ко мне.

- Да ты чё! Они ж минские - в Мачулищах после дембеля гудеть будем! - уверял меня Сулейман. - А прапору скажешь: паря, ты в пролёте, гы-гы...

Я повёлся. Попков не оставил мне выбора. Не оставила выбора грядущая война. Пришлось откликнуться на зов женщины, вновь погрязнуть в желании, и в скором времени я заводился лишь от одного слова - Настя.

Обычно в сайтах знакомств барышни не заполняли все графы меню, даже фото оставляли редко. А у Насти имелось несколько фото, и графы она заполнила подробно. Серьёзная попалась девочка. Гетеро, пышка, русая, кареглазая, с третьим размером, с небольшим опытом, ищущая не спонсора, но любви, проч. Качество титульной карточки оставляло желать, но и в этой кучке пикселей я представлял нечто райское. Это ведь то же, что произошло со мной в детстве, в тот раз, когда я расшифровывал десять пикселей на лице Марио в прекрасную усатую рожу. Очень быстро мы с Настей сошлись на совместном проживании и начали строить нашу сексуальную будущность. Признаться, временами девочка заставляла меня кипеть, настолько прямо она говорила. По ночам я болтал с ней в сушилке по своей треснувшей Ноке: Настюша мечтала обнажиться у реки, обнажиться в латунном свете полумесяца, мечтала войти в реку, в плавно текущую воду, взять меня за руку и войти по бёдра, сочные светлые бёдра, в воду, подальше от берега, и прижаться грудью к моему телу, затем взять мой жезл и... войти... войти... Никто не знает, как я хотел войти в неё тогда. Одна ночь со мной, и она выглядела бы кратером от ядерного взрыва. Если бы высшие силы после тех страстных бесед не дали мне встретиться с Настей, не они этому миру - я бы устроил им настоящий Армагеддон.

Условились, что она переедет ко мне, в мой Триморск. И, кажется, не очень обрадовалась, узнав, что живу я в собственном доме. Что с того? Мы хотели друг друга. Я вожделел, и это чувство постепенно превращалось в привязанность, в целый мир, отделённый от моего отделения дорожно-комендантской роты. Я сиживал ночью в бытовке, и вместо того, чтобы стегать духов, подшивавших кителя дембелей, строчил на бумаге любовное послание, полнившееся кичливой романтикой. "Моя любимая, моя отрадная Настя, - писал я. - Как хочу я скорее в твои объятья, [...], и очень надеюсь, что твоя матка расположена поглубже, иначе будет больно." Настюша обещала приехать как можно скорее.

Второй раз в моей жизни девушка делала первый шаг, и я принимал это как должное. Я был красив, был уверен в своём предназначении, я чувствовал, что многое в этом мире опирается на моё существо. Я отжал у младшего призыва китель, отдраенную до позолоты бляху, откатанные утюгом берцы, полирнул всё это до блеску и вышел на КПП. Воскресный полдень насиловал посетителей маслянистым солнцем. Казалось, скорой войной нам грозились боги, и наконец устроили её, обрушив часть в пекло. Сентябрь близился к исходу, а духота истекала по телу горячим потом, словно в июле. Укрыться было негде: внутри КПП, в беседке, под деревьями, раскинувшимися вдоль дороги, - всюду сидели солдаты, тискали женские тела, пожирали яства и травили байки. Я предвкушал, дымя на крыльце, отсчитывал секунды и помечал табачными огарками насвежо побеленную изгородь. Люди входили и выходили из проходной, а я торчал у двери и ждал, когда кто-нибудь течный назовёт помощнику дежурного моё имя.

Сегодня помощничал Андрюха по кличке Матыль - командир моего отделения: высокий, сухощавый, жилистый сержант, лицом напоминавший скворечник. Дежурным заступил прапорщик Попков. Часам к одиннадцати Попков покинул расположение и отправился, как размышлял Андрюха, к молодым поварихам, снимавшим квартиру в досах. Поварихи работали в нашей столовой посменно и отрекомендовали себя некислыми вертифлюхами, через коих, помимо офицеров и прапорщиков, прошла не одна рота. Самую красивую и глупую - Верку - третий месяц домогался молодой и наивный зампотыл Илюшин, две другие - хитрые дурнушки - искали спонсоров среди прапорщиков-холостяков, только из учебки. Рассуждения Матыля были вполне логичны, однако имелась в них одна, зато самая серьёзная неувязка - Попков не мог пойти к поварихам. Я это понимал прекрасно, в отличие от Андрюхи, который никогда не задумывался над поведением Попкова. Да и не мог Матыль понять, как не мог и ощутить, ведь Попков вряд ли когда-нибудь заглядывал в его сторону (скворечник-то, ё-моё!).

- Обещал каждый час приходить, - сказал Андрюха. - Только давно не видно, третий час не появляется. Как бы до сдачи вернулся, пидор...

Так или иначе, подсознание Матыля было чутким.

Незадолго до выходных мы с Попковым вновь встретились в наряде. Я словно невзначай рассказал ему о Насте, о своих планах, о скором браке, то есть, в целом, о своей натуральной ориентации. Попков выглядел так, будто в его черепе велась перестрелка бронебойными. Пол-наряда он не ронял ни единой мысли, кроме тех, что должны коряво и гнусно вываливаться из дежурного по КПП.

- Девушка - это хорошо, это правильно, - наконец начал он. - Семья, дети... Только, ты знаешь, быт... Семейный быт - такая штука... Ты ж молодой совсем, она тоже, небось, - вы больше года вместе не протянете. Тут опыт нужен. Ты молодой, тебе нужен партнёр, готовый ради семьи терпеть быт. А баба? Она станет терпеть? Да и в сексе, небось, дилетанты. Бабы... Это ж такие существа, что не дай бог! Раз не так сделал, два не так - пойдут и найдут того, кто сделает лучше, вместо того, чтобы показать, разъяснить, научить, в конце концов. Не она будет стараться сделать тебе приятно - это ты обязан делать ей приятно, и не дай бог что! Сосать как следует не умеют, понимаешь ты?! Мне один парень недавно сосал, и ты понимаешь, парни - они знают устройство, они прекрасно знают, как сделать приятно другому парню, а если ещё этот парень питает чувства... чувства...

Здесь Попков часто заморгал, зашморгал носом и ушёл в комнату отдыха. Я слушал стук своего сердца и не смел пошевелиться, ожидая приглашения на казнь, - часть давно отбилась, помочь было некому. Скоро я услышал храп. Попков проспал в этом наряде целых восемь часов, а я - ни одного. Чертовское везение. Я никогда бы, при всём желании, не смог отрубиться в одном помещении с таким сентиментальным прапорщиком.

Вспоминая тот эпизод, я тщательно прикидывал, где можно уединиться с девушкой, причём так, чтобы никто не заметил. Можно было отойти за руины учебного корпуса, либо спрятаться в канаве под забором, за которым сразу же наступал лес. На крайний случай, перед строением КПП стоял биотуалет, замаскированный куском бетона... Через КПП шли женщины, девушки, девочки: корпулентные, сочные, спортивные, тощие, мягкие, твёрдые, сухие и трезвые. В ожидании своей зазнобы я усмолил пол-пачки, расцарапал взгляд о чужие бёдра, потерял бдительность, и когда Настя подошла ко мне, я невольно испугался. В этом испуге скрестились шпаги ожиданий и вопиющей неожиданности. Содрогнулся я ещё и оттого, что вживую Настя значительно проигрывала своей неживой титульной карточке. Даже пиксельный Марио показался мне привлекательнее, когда она улыбнулась и сказала "ну приве-ет".

Снизу вверх на меня пялилась толстощёкая удмуртка с тонкими клинообразными вырезами глаз, как будто она специально распорола себе срощенные намертво веки, и всё ради того, чтобы узнать на проходной воинской части свою любовь. Гигантские капли пота стекали по её лицу, словно силикагелевая крупа, брежневские брови походили на еловые лапы после дождя. Тройной подбородок завершал трагикомедию знакомства, я впал в уютное оцепенение. Испуг сменился чувством неизбежного рока, фатальной правды. Намечалась война. Я не знал, проживу ли ещё день, час, минуту. Время поджимало.

Подавив ступор, я принял Настю под руку. Как доехала?/ Нормально./ Жарко./ Угу.../ Я так тебя ждал.../ Ну, и как я тебе?/ Кажется, здесь нужно расстегнуть./ Думала, ты выше./ Потрогай./ Ого... Несколько секунд я соображал, в какую из канав увлечь свою пассию - запал твердел, энтузиазм взлетел до тысячи по Реомюру. Впрочем, долго выдумывать не пришлось: совсем кстати подвернулась та самая комната отдыха для заступавших в наряд. Я имел на неё все права. Ключа в замке не оказалось, да и нужен ли ключ воздушному замку в клокочущей голове солдата. Затащив Настю в кандейку с топчаном и обеденным столиком, я мигом расстегнул брюки и погрузил её руку в самое сердце тьмы. Комната как будто наполнилась духом перепревшей смегмы, чем-то тяжким и посторонним. Казалось, вот-вот в окно заглянет дежурный по части и вкатит мне наряд за унижение воинской чести и собственного достоинства. Никогда ни один риск не был столь приятен, и мы рисковали. Настя недолго мяла отвердевший солдатский характер: помассировав большим пальцем, она утянула меня к топчану, и на том церемонии кончились.

Я вкушал её потные влажные губы, размазывая по липким ягодицам; она трепала мой разрывной снаряд и осторожно постанывала, опасаясь преждевременной детонации. Не прошло минуты, как в комнату ворвался Андрюха: "собирайтесь, ко мне жена приехала". Я еле поспел заправиться. Матыль, конечно, имел право, находясь непосредственно в наряде и, больше того, командуя мной в будни, однако память подсказывала, что жена приезжала к нему каждую неделю, а ко мне никто не приезжал уже год...

Правила есть правила, пускай и негласные, я взял с топчана одеяло и раскрыл Настюше новую перспективу. Близость женщины пробудила внутри меня особую самоуверенность, без которой мне всегда жилось вполне комфортно, и я решился улизнуть в самоволку, то есть покинуть расположение - совсем чуть-чуть, до ближайших кустов, густевших буквально вот, в пяти метрах от изгороди. Настя цивильно прошла сквозь КПП и направилась в указанные мной заросли сквозь папоротник и цветущий бадыль. Я перебросил через тын одеяло, взмыл вверх, ведомый лишь одним желанием, словно малодушный прихожанин секты порнклабберов, застыл на мгновенье, пытаясь сориентировать пункт приземления, как услышал позади знакомый голос:

- На месте, солдат!

- Товарищ прапорщик, мне о-очень нужно! - говорил я с натугой.

- Живо слазь с забора, кому говорю!

- Меня там ждут...

- На киче тебя ждут, идиот! Ко мне, бегом марш!

- Я имею в виду одну девицу...

- Дурак... - Попков достал из нагрудного кармана ключ. - Если так хочешь - слазь, пойдём в комнату отдыха. Только ты и я... подумай... война скоро...

Что мне оставалось делать? Чёртов прапор подловил меня в самой горячей точке. Я не хотел проблем. Спрыгнул назад, однако ни в какую комнату не пошёл. Война войной, а секс - по расписанию, и только с девицами. Попков огорчённо пожевал губами, опустил голову и удалился в штаб.

Из проходной показалась Настя. Мы взялись за руки, отошли глубже к штабу, спустились в противоположный кювет и улеглись за громадным стволом тополя, ежелетне осыпавшего воинские окрестья белыми струпьями надежд, в его роскошную тень, сообразив этим жестом наш полный отказ от царившей кругом суматохи. Временами сверху проплывали головы в уборах; мало кто замечал нас: истекавшая осень заостряла взгляды на главном, какое кому было дело до двух жавшихся телами, никому не нужных, потных, довольных, вожделевших любви отщепенцев. "Скоро война", - шептал я ей на ухо. "Скоро смерть", - шептала вселенная.

Настя посасывала мне, распластавшись по сочным, насвежо скошенным травам, а после иссыпала на меня прорву нежностей, завершив намёком на скорейшее обручение. И тогда я понял: женщина - она как упырь. Сперва подкрадывается к твоему телу, а затем сосёт. Сосёт изо всех сил, хотя сама не знает как, а главное - зачем. Попков оказался прав. С Настей у меня не было будущего.

Расстались мы тихо. На следующий день я написал ей, что встреча наша была ошибкой. Спустя неделю прапорщик Попков перевёлся в другую часть и больше я его не видел. Ещё спустя несколько дней Сулейман Кавендиш по кличке Банан попытался намылить петлю, однако был вовремя сбит с табурета дневальным свободной смены. Придя в себя, Сулейман поведал, как обманула его особа, с коей он намеревался обвенчаться в очередное увольнение у себя в Горках.

- Проституткой в Минске работала, тварь, - играл желваками Банан. - Ну, ты понимаешь: репутация безнадёжно похерена, все дела, нужно куда-то деваться, подальше из города. А куда деться, кому нужна? Самый верняк - залететь от охочего салаги. Залететь и к нему уехать, после дембеля. Новую жизнь начать, все дела. Начнёшь ты у меня новую жизнь, тварь... Из-под земли достану... Так ведь умная, сука: я её на чисту воду, а она меня в чёрный список... Слушай, у тебя Насти, коллеги её, телефончик остался?

Ещё спустя неделю Андрюха Матыль принёс из штаба скорбный слушок:

- Попков наш это... того... Подавился колбасой, говорят. Что "и что?" Помер Попков. Ну, какой колбасой... Я почём знаю? Краковской. Запечённой по-домашнему... Со свечкой не стоял... Ну, колбаса как колбаса, что смешного? Может, Русская... Чего? В горло не влезет? А кто тебе говорит, что он её целиком пихал? Кто дурак?.. Я те щас три наряда вкачу, на очки пойдёшь! Тоже мне...

Прошло ещё три недели, а война всё не наступала. Рота хоронила генерала, выходца из нашей части. Ноябрь выдался снежным. Мороз душил колючей проволокой... Отделение выстроилось над могилой, я шесть раз пальнул в небо, пальнул второй и последний раз за всю службу. Контрактники погрузили гроб, стылой землёй забросали... И, знаешь, показалось мне, что я сам себя похоронил. Война ещё не пришла, а я уже умер. Из меня начало всё уходить, как будто я, распаренный, застыл, околел на семи ветрах, и вся ясность жизни вылетела из меня вместе с теплом сладострастного тела. Вся моя юношеская непосредственность до сих пор там, в роте, у ног Попкова и Насти. А здесь от меня вообще ничего не осталось. Ни единого грамма. Недаром меня назвали именем бога скудоумия. У всех ещё есть вера, хотя бы маленькая, хотя бы во что-то, хотя бы в войну... Потому и живут.

- Хорош с меня этих твоих баек, - решила она и прикоснулась к сокровенному. - Начнём и кончим. Быстро. Как ты любишь.

Мы были неразделимы, как и всегда. Я ленно обхватил ею свой член.

И я приступил.