2

Ворох дел, связанный с новым назначением, очевидно не оставил Юргену достаточно времени на погружение в свои мысли. Следующая неделя будто бы выжгла светом солнца, ламп и суетой тот туманный и дождливый вечер, когда в душе Юргена что-то незаметно для него переменилось. Как зеленый росток пробивает небольшую трещину в асфальте, контрастируя с серостью бетона и стального неба, но не бывает замечен мимо проходящими людьми, так и последствия того знакомства еще не были заметны невооруженным глазом.

***

Основной проблемой для Юргена оказалось вооруженное сопротивление. Прошлый протектор не смог качественно противостоять бунтовщикам, из-за чего безопасность для германской власти находилась под угрозой, а в городах и деревнях, увы, не царил образцовый порядок. Задачу фон Вальтеру усложняли не только упущенные его предшественником возможности утверждения власти, но и менталитет данных краёв, который не включал в себя ни “ordnung” ни безоговорочное подчинение властвующим структурам. Чешское сопротивление, согласно приказу свыше, должно было быть подавлено в течение недели, поэтому Юрген должен был начать тщательно отлавливать представителей  радикальной оппозиции, руководя операциями и задержаниями.
Единственное, что осталось после его знакомства с Агнес - увеличившаяся продуктивность. Но сам он не осознавал происхождения этого всплеска сил, а только радовался что у него хватает энтузиазма разгрести оставленные ему в распоряжение ошибки и недоработки. В ином случае ему бы пришлось, как это раньше бывало, выполнять поставленные задачи в состоянии тревожности, загнанных внутрь переживаний о том что “не оценят усилий”, в страхе не оказаться достаточно полезным для государства. Что было странно, он, зная о таком своем страхе, всегда воспринимал его как положительную черту характера. В детстве он слышал от родителей про то что бога надо бояться, и этот страх - доказательство веры, и теперь же вместо бога для него была Германия.

В тетрадке, что лежала на столе его кабинета, появлялись отнюдь не стихи, а имена изменников и преступников, и не рисунки а черновики планов захвата штабов и имена лидеров. Но в подсознании Юргена прошла удивительная и опасная метаморфоза. Энергия, выделяющаяся у обычных мужчин на эротические порывы и ярко окрашенные любовные признания, не нашла своего пути, почернела и обрушилась, как вода на мельницу, на его выверенный и твердый механизм уничтожения врагов ради идеи. Причиной этого не были какие-либо физические расстройства или травмы: Юрген сознательно подавлял в себе чувство любви с самой юности.

Представитель сопротивления ожидал допроса в здании гестапо и Юрген хотел допросить его лично, благо его положение позволяло. Он начал собираться в дорогу, просовывая руки в рукава кожаного плаща. Была вторая половина дня, косые солнечные лучи падали на лакированный стол кабинета, на книги, на красный флаг на столе. Пылинки витали в лучах света, пропадая в тени, но тут всполошились и исчезли: Юрген резко встал, снял фуражку с деревянной вешалки у выхода и быстрым шагом вышел за дверь, которая гулко захлопнулась и была закрыта на ключ. Из тяжелых дверей резиденции, украшенных колоннами, протектор  спустился уже в застёгнутом плаще и с фуражкой, плотно натянутой на глаза, чтобы солнце не добралось до них и торопливо бросил портфель на заднее сиденье “Мерседеса”. Сам же пристроился рядом и приказал водителю двигаться в направлении гестаповского управления после взаимного нацистского приветствия.
Чёрная машина неслась по мостовым, демонстрируя Юргену из окна осенние бульвары и залитые солнцем здания, в окнах которых время от времени вспыхивал отражающийся свет. На подъезде к “дворцу Печеков” где располагалась ныне штаб-квартира гестапо, солнечные зайчики играли на поверхности реки Влтавы. Серое здание контрастировало с погодой и другими домами, как и “мерседес” Юргена с яркими красками осени. Машина с шорохом завернула в тенистый двор и остановилась.

В принципе, старательный эсесовец горел идеей борьбы за свои идеалы почти с самой юности, потому и не брезговал никакой работой. Он не делил ее на грязную и чистую, потому что служение государству для него априори было чистым. Для осознания чистоты деяний ему было главное знать “зачем”, а свои “зачем” он находил всегда и крепко держал в голове, образовав стержень всего упомянутого механизма его психики. В этой конструкции не было пластичных деталей.   

Ещё в школе он очень серьёзно относился к дисциплине, за что ребята из его класса однажды пытались скинуть на него камень с лестницы этажом выше.  Но он спускался быстрее, чем они рассчитывали, и булыжник, выкопанный ими где-то во дворе, упал мимо, разбросав мелкие осколки и оставшиеся на нем комочки земли. Юрген тогда опешил, посмотрел наверх, но не сказал им ничего: продолжил идти, скорее всего выполняя какое-то поручение, но о “вопиющей выходке” его недоброжелателей потом знал весь преподавательский состав.

Многие одноклассники действительно настолько его не любили, но с их точки зрения было за что: Юрген никогда не считал зазорным выдать учителю списывающих и прогуливающих, напомнить о не заданном домашнем задании. Если его самого пытались унизить, он также докладывал об этом, вместо того чтобы не посвящать в дело никого, кроме сторон конфликта. Единственные, кого он вообще не информировал о происходящем  в школе, это родители. Его отец был финансовым работником, а мать - медсестрой. Они оба были часто заняты и семья из-за сложившейся военно-политической обстановки страдала от безденежья. Поэтому Юрген жалел их, и все вопросы старался решить через “вышестоящие структуры”. Эта стратегия подпитывала в нем чувство гордости собой и самостоятельности, которое он тщательно прятал.   

В классе Юргена был мальчик, над которым все любили издеваться гораздо больше Его звали Клаус Шмитт, насколько помнил Юрген. Клаус совершенно не умел защищаться: никак, даже доносительством или хотя бы попытками дать сдачи физически или убежать. Если его били, он молча терпел, потом вставал, отряхивался и утирал слёзы во время уроков, входя в кабинет самым последним: вместе с учителем. Его в принципе легко было довести до слёз. Если позиция фон Вальтера в иерархии описывалась примерно как “изгой, но его стоит опасаться” то позиция Клауса выглядела как “изгой, издеваться над которым весело и безопасно”.

Однажды во время перемены на одной из лестничных площадок случилось событие, которое эту разницу подчеркнуло. Юрген шел на урок и увидел как трое самых ретивых хулиганов избивали в углу Клауса. В глазах последнего уже дрожали слёзы, и мальчик тихо умолял их уйти. Обидчики еще не успели его повалить и растягивали удовольствие: самый крупный и тупой из них дал несчастному подзатыльник, а двое других, один из которых любил жестокие шутки, а другой драться и отнимать вещи, выкинули на лестницу его портфель, громко смеясь. Именно в этот момент в их поле зрения и появился Юрген.  Он, пригладив темно-рыжие волосы, внезапно вклинился в драку и ударил в живот кулаком крупного парня, нейтрализовав того первым. Вальтер удачно попал в солнечное сплетение: противник начал задыхаться. Самый агрессивный их этой тройки гневно посмотрел на Юргена и  тут же бросился в атаку, как дикий зверь: хотел тому врезать по лицу неожиданному препятствию веселья, но Юрген быстрее среагировал и ударил того между ног, взял за шкирки и, кричащего от боли, запустил в ноги замешкавшемуся шутнику, который начал порываться куда-то унести портфель Клауса, но еще не успел отойти на безопасное расстояние. Вся группа, таким образом, решила ретироваться, чему Юрген очень удивился: он ожидал, что теперь изобьют его, и шёл на риск вполне осознанно.  Видимо, логика всех задир базировалась на том, что нападать надо только на беззащитных, потому что они сами в глубине своей души трусливы.

Но на самом деле ему было всё равно на Клауса. Ему просто нравилось вершить справедливость. Нравилось наказывать нарушающих дисциплину. Нравилось видеть в их лицах боль и растерянность. Он наслаждался, представляя, что он воплощает собой нечто большее, чем отдельного человека: порядки целой школы, например, а не какие-то свои мелкие прихоти как “отстоять место внутри иерархии группки детей”.

Способность эффективно драться он обрел потому что загорелся идеей войны и армии. Слабоватый в детстве мальчик не прошел бы никакие нормативы, но он еще будучи младшим школьником пытался каждый день переступать через себя. Мыться холодной водой, бегать по утрам, тренироваться и в принципе жить и учиться по расписанию.
И  в силу такого характера спустя тринадцать лет и пройдя трудовую повинность Юрген поступил на службу, чтобы отучиться четыре года в офицерской академии - первая мечта была исполнена.  За это время он успел стать более жестким и настороженным по отношению к людям и их эмоциям. Уже не ввязывался в каждый конфликт, не шел жаловаться на каждого, стал тише, и больше смотрел, слушал, считывал, чем выражал.
На подчинении дисциплине, однако, странности мальчика которым когда-то был рейхспротектор не заканчивались. Ещё ребенком Юрген красочно фантазировал о смерти в бою. Когда у него не получалось заснуть, он представлял, что его в гуще яростного боя сразила пуля неприятеля и он прощается с жизнью, пока кровь вытекает из дыры в груди или голове. Как вокруг слышны взрывы и крики, а по небу летят снаряды и военные самолёты. Чем старше был Юрген, тем больше его мечта обрастала подробностями, для кого-то страшными, для него - красивыми и пронизанными честью и смыслом. Эта фантазия не несла мазохистской направленности - немец не вкладывал в эту идею-фикс ничего, кроме высочайшей духовной экзальтации, радости от слияния с героизмом всех его предков. 

Так что встретившись потом с нацистской пропагандой, он внутри себя дрогнул в восхищении, потому что его идея о смерти оказалась восхваляемым атрибутом великого немецкого духа.

Стать великим было еще одной его мечтой, но она, в отличие от красочной кроваво-огненной фантазии о войне, была в тени, незаметна, как зияющая дыра в полу темного подвала. 

Он получил в итоге в руки политическую борьбу. Его пыл не иссяк даже когда фон Вальтер получил шрам на щеке в хрустальную ночь, от случайно пролетевшего по касательной осколка стеклянной витрины горящего магазина. Серо-зеленые глаза тогда казались желтыми от отражающегося пламени, и товарищи видели в Юргене некое отражение ангела смерти: и он сам себя им хотел видеть. Гнев - единственная эмоция, которая имела у него самый высокий потенциал, будто сожрав энергию всех остальных. И вот, обычно холодный, в боевых и революционных условиях этот человек превращался в воплощение разрушительной силы, которая не щадит ни себя, ни врагов, и внутри веселится и ликует.
Чувства, лирику, сексуальные удовольствия, отношения по любви, а не по расчету - он считал чем-то опасным, ничтожным.

Однажды, сидя на приёме в честь Ванзейской конференции, где руководящий состав принимал окончательное решение “еврейского вопроса”, фон Вальтер задумался, когда споры стихли и все были предоставлены сами себе.  Ковыряя ножом мидию на тарелке, Юрген ассоциировал невольно себя с моллюском, который обязан закрыться в твердой, сырой и темной скорлупе, потому что иначе - сожрут. А так, хотя бы, без вмешательства высших неведомых сил, которыми является для моллюска человек, можно прожить долгую спокойную жизнь. Но кто - сожрут? Враги страны? Конкуренты? Вряд ли. Их он почему-то не боялся до такой степени. На них можно было просто выпускать своего внутреннего зверя, ту огненную геенну, что первый раз заиграла в его глазах в Хрустальную Ночь. Но было что-то, от чего она не спасла бы. Что крылось в незаметных и непонятных, но существующих людских эмоциях.

Под долгой и спокойной жизнью он подразумевал служение государству, даже не без пресловутой грязной работы. Таким образом он построил себе уютный мирок с двойным дном:  из кабинета залитого солнечными лучами и подвала, пахнущего кровью.


***
 
Вот он зашел в подвал пражского здания гестапо. Арестованный лидер ячейки сопротивления не ожидал, что к нему пожалует с визитом сам протектор, но это произошло: фон Вальтер уже заходил в кабинет допросов, где его подчиненные уважительно расступились, вскинув руку в приветствии.

Гестапо располагалось в бывшем банке - “дворце Печеков”. Еврейские владельцы вынуждены были бежать после того как стало ясно что немцы овладели Прагой, и укрепленные стены и подвальные помещения-хранилища отлично подошли для локализации кровавых застенков. 

Юрген сел за стол, положил на него фуражку. Подвал заполнял тягучий полумрак, рассеиваемый желтушным светом двух ламп, на потолке и на столе.  Протектор вытащил из кармана пенсне, неторопливо открывая личное дело пленного, что был прикован к противоположной стене, но его пока что не было полностью видно: глаза после солнечного дня еще не привыкли. 

Принесите воды пожалуйста, - приказал Юрген адъютанту, что ожидал
его здесь. Тот почти что побежал выполнять поручение, пока его начальство опустилось на кресло, уперев внимательные и холодные глаза в текст личного дела.
Протектор отпил глоток принесенной воды, поставив стакан в угол, где чернел флажок СС. На стене, прямо над головой Юргена, висел портрет Фюрера. 

- Значит, Радек Кашпар? - взгляды нарисованного Гитлера и вполне
реального протектора устремились на лицо чешского партизана (по крайней мере, ему так показалось). Глаза наконец позволили разглядеть схваченного детально, и Юрген снял очки, что нужны были только для чтения, и приготовился к допросу. Было видно, что над заключенным успели поработать. Уже была разбита голова, одежда была в пыли, в некоторых местах - в крови, и рукава были разорваны в швах.

… И вы говорите, не сознаётся?
...Не сознается, господин протектор, - тихо говорил один из эсесовцев, - как мы и писали вам: расположение их штаба даст нам много информации, особенно важно узнать, что они уже успели выведать. Уничтожить бумаги они не успели, потому что все оказались убиты либо схвачены, но их местоположение известно лишь ему… 
Радек Кашпар из расслышанного смог понять что ничего хорошего его не ожидает, и мучения снова возобновятся. Он не ошибся: высокая худая фигура протектора преградила ему свет лампы, и руки и ноги пленного, закованные в кандалы, дернулись, издав легкий звон. 

- Не ожидал меня увидеть? Что ж, будем знакомы. Юрген фон Вальтер.

Нацист сел на корточки и протянул ему руку для приветствия. Оторопевший Радек поднял руки, которые тряслись, цепь снова начала звенеть, и прикоснулся к черной перчатке, после чего ладони снова упали на пол. Темные глаза продолжали со страхом смотреть на фигуру, непослушные волосы прилипли к потному лбу, а тяжелое дыхание на несколько секунд было единственным звуком, что слышали серые стены.
Я могу пойти тебе навстречу. Прошу простить моих людей. Я прекрасно понимаю тебя, и помогу тебе принять правильное решение: у тебя больше нет другой возможности, кроме того чтобы добровольно сказать мне, что от тебя требуется. А что - тебе разъяснили уже менее добрые люди, чем я. После этого твои мучения закончатся. Пойми, я желаю для твоего народа только благополучия, я повышу зарплаты, я построю новые места для торговли, а ты мне пытался мешать. Но ты можешь помочь мне.

Повстанец думал с полминуты, а Юрген терпеливо ждал, будто закинув крючок в воду. Но рыба, к его сожалению, сорвалась.
 
- Не дождешься, что я на эту куплюсь. - прошептала “добыча” и Юрген просто озверел.
Так могло показаться. На самом деле его “срывы” которые он позволял себе не первый и не последний раз, что в бою раньше, теперь на допросах, были неким планом “Б”, спусканием с поводка дрессированной, но агрессивной и плотоядной собаки. 
Сапог протектора с размаху ударил по зубам заключенного, от чего тот застонал, как подстреленное на охоте животное, и стал плеваться под ноги свежей, темно-красной кровью.

- Дай сюда, - процедил фон Вальтер, вырывая из рук у подходившего к нему адъютанта стек, и снова обращаясь к Радеку, - ЭТО ТАК ТЫ НА МОЮ ПОМОЩЬ ОТВЕЧАЕШЬ? ТЫ НИЧТОЖЕСТВО! ТЫ КУСАЕШЬ РУКУ, КОТОРАЯ ТЕБЯ КОРМИТ!

Кожаный наконечник разбивал щёки, лоб, уши и руки пленного в кровь. Стек переломался пополам и висел на оплетающих твердую часть нитках, но Юрген продолжал бить. Крики хаотично разлетались по подвалу, рассеиваясь эхом о серые стены. Когда протектор заметил эту неполадку, то отбросил сломавшееся орудие в сторону  и, схватив длинную цепь от кандалов, огрел пленного по спине. Тот, мучительно упав, издал совсем нечеловеческий крик. Можно было решить, что Юрген перестарался и источник важной информации мертв или потерял сознание, но это было не так. Его дыхание ещё было слышно.

Юрген вернулся к столу, взял листок бумаги и карандаш, поднеся их к руке упавшего, и снова спокойно заговорил, слегка улыбаясь.
Ну что? Извинишься передо мной за свою неблагодарность? За неуважение моего труда во благо твоих соотечественников?

 - Я… Я напишу - выдохнул, еле проговаривая слова, пленный. Кровь, разбитые губы, нехватка некоторых зубов мешали говорить, но будто бы теперь что-то доломалось в нем, что не могли снести работники гестапо, что сдержанно, но удивленно переглянулись, услышав итог.

Юргену тайно нравилось вершить таким образом суд над чужими жизнями. Он не считал своё ликование при таких действиях чем-то, чего надо стыдиться, потому что враг получает то, чего заслуживает.