Детство и дедство

                Осторожно, воробышки!

  - Осторожно, воробышки! – Заяц потянул меня за рукав влево. – Я птичек люблю. Любых!
   В выбоине возле бордюра после стаявшего снега образовалась лужица. В ней, как в ванне, азартно барахтались два воробья. Семья, наверное. Вообще-то это произошло вчера, и температура была примерно в районе нуля. Естественно, по Цельсию. И охота им купаться в такую погоду? Тоже мне, моржи…
  - А помнишь, как я прошлой зимой в сквере возле школы хотел голубей погладить и упал с рюкзаком? Точно так же бултыхался в снегу, как эти воробышки в воде.
  - Помню, конечно. Весело было: попа как будто прилипла к дорожке.
  - Ага. – Рассмеялся заяц.
   На нашей улочке совсем с асфальтом плохо стало. Выбоина на выбоине. Места, где мины падали, заделали, а уже за следующую зиму весь пошёл трещинами, а потом и ухабами. Даже латок уже года три, как не накладывают. А дорога к горбольнице ведёт, между прочим. Ещё и со всех поселковых улиц по ней «в люди» выезжают.
   Ну, мы не центр, и так перетопчемся. Чай, привыкшие. Лет десять после обретения независимости от ума мусор забирали, как я горько шутил, только под очередные выборы. Благо, их навалом было. Но всё-таки не раз в неделю. И даже в месяц. Давали лохторату передохнуть. С ударением на «у», я думаю.
   Через перекрёсток от угла нашего двора выбрасывался большой контейнер и весь посёлок носил свои отходы сначала в него, а когда он заполнялся, то и вокруг. Свалка была в пятидесяти метрах от поликлиники и в десяти шагах от угла моего двора та ещё – закачаешься от заботы отцов города! Надышишься гнильём, насобираешься раздутой ветром бумаги в своё удовольствие! Каждый день, вместо зарядки.
   Потом с вывозом наладилось. А вот асфальт как уложили в первой половине шестидесятых прошлого века, так только латками и ограничивались раз в пятилетку, что при союзе, что после. Ну, здесь рабочий посёлок, слуги народа испокон веку в таких захолустьях не обитают, откуда им знать-то о наших бедах да чаяниях… Да и не затем люди во власть избираются, чтобы другим делать хорошо. О себе не забывают – и то ладно.
   Не к зиме бы мне это писать: вдруг прочтут и, раскаявшись, начнут латать. На сезон. До весны…
   Да, что-то я отвлёкся…
   Из школы мы сегодня тоже на трамвае ехали. Правда, пока его ожидали, поговорить успели. В основном я. Ну, таков был заказ неравнодушной общественности.
  - Деда, так что насчёт историй?
  - Каких историй?
  - Твоих, из детства.
  - Гм… Что запомнилось, я тебе уже рассказал по два раза…
  - А давай ещё раз!
   Хитрит ребёнок? Проверить хочет, не сочинял ли? Оно же как: если врёшь, то через время забываешь в подробностях, как и что врал, и несёшь уже другое. Но я-то не фантазировал! Зачем ребёнка обманывать? Нехорошо это. Непедагогично. И совестно, в конце концов.
   Или не хитрит: просто время убить чем-то надо, а об играх этому отстойному деду-антигеймеру рассказывать – что со стенкой разговаривать. Даже если мебельной. Хотя нет, на днях при мне, собираясь в школу, начал было маме что-то из игры чирикать и вдруг замолчал.
  - Я дедушке по дороге расскажу. Он меня слушает.
  - Я тоже тебя слушаю, просто я ничего не понимаю в этом.
   Дедушка на всякий случай не стал признаваться в своей столь же удручающей некомпетентности в таких вопросах – зачем ребёнку утро портить, ставя перед фактом тщеты оправдания ожиданий насыщенного смыслами диалога?
  - И о чём рассказывать?
  - Давай про свои травмы.
   В общем, пришлось мне в который раз бубнить ребёнку про то, каким образом три раза пробивал себе голову (с заклеиванием: без оного – счёта, разумеется, никто не вёл) и кто мне в этом посильно помогал, каким чудом остался жив и зряч мой многострадальный левый глаз, о происхождении шрамов, украшающих мужчину в моём лице, и руке заодно, подробно обо всех переломах, хотя они и не детские вовсе были. Заканчивал уже после трамвая: столько всего накопилось…
  - А вот мясорубкой я себе в правый глаз попал.
  - Какой мясорубкой?
  - Обычной, ручной. – Провернул я в воздухе воображаемую рукоятку.
  - А вот этого ты мне не рассказывал!
  - Не может быть! Неужели? Тогда, выходит, только тебе и не рассказывал.
  - Вот и давай.
  - Да что тут рассказывать? Молол мясо. Когда рукоятка была в верхнем положении, упустил очередной кусочек, полез поднимать с пола, забыл о рукоятке, она провернулась и плашмя с разгону заехала мне в глаз. В самую мякотку. Минут десять ничего им не видел.
  - У, я дня три плохо видел тем глазом, в который мне на физкультуре прилетело.
  - Что-то долго…
  - Так мне ногтем. Помнишь, как я испугался, что видеть этим глазом ничего не буду?
  - Это помню.
  - А у бабушки И. дома гулял себе по травке, «ля-ля, ля-ля…», - заяц совершил несколько вращений вокруг своей оси, - а у нас там гараж и я лбом в ручку кааак бздынькнусь!
  - Забодал?
  - Она меня. У меня на лбу потом несколько дней круг нарисован был.
  - Красным?
  - Сначала красным, потом синим, потом жёлто-коричневым. Как обычно.
  - Да, обычно так…
  - Мама думала, что в глаз, разахалась, а я реву, слова не могу сказать!
  - А я никогда не плакал. Несвойственно мне это.
  - Мне уже тоже. О, смотри, деда: ворона орехи колет!
  - Ага, вижу.
   Наши вороны ничуть не глупее остальных ворон и долбить своим мощным, но не казённым, клювом скорлупу не очень-то спешат: сорвали орех, или подняли с земли, взмыли повыше и бросили на асфальт. Подождали, пока люди пройдут или машина проедет, и продолжают в том же духе, если с первого раза скорлупа не лопнула.
   Постояли, посмотрели. Ворона пыталась нас переждать, но нас не переждёшь. Она рискнула приасфальтиться и, кося на нас укоряющим взглядом беспокойного правого глаза, как бы говоря: «Ну? Вы долго тут ещё торчать намереваетесь? Мне домой пора, меня дети ждут!», принялась помалу за трапезу.
  - Пошли уже, деда, вороны – это классно, конечно, но что-то и я уже проголодался. – Предложил заяц, как будто это я его, а не он меня минутами раньше притормозил на пташку поглазеть.
  - Ну и пошли!
   Ну и пошли.