Восток-Москва. Путевые заметки

(из записных книжек командированного)

1. Белогорск
Дороги дальней не боюсь я, –
протяжка далью, пропитка грустью,
на пользу психике моей,
с физиологией сложней.
Да уж терпи, на то – дорога,
чем дольше, тем она полней
воспоминаньями о ней.


2. Чита
Едем, едим, пьём
и разговоры ведём:
о службе своей, о работе,
о детях, рыбалке, охоте.
Купе подобралось курящее,
пьющее – настоящее,
короче, чисто мужское,
чтоб всем пять суток покоя!


3. Слюдянка
Байкал красив и величав
всегда, и этою порою,
когда Россия, одичав,
к нему – как лошадь к водопою.

Вот место, где бы мог народ
вершить свой труд и стать счастливым:
любить, рожать, растить приплод
свободным и не суетливым.

Но нет. И новая заря,
чуть пламенеет над простором,
который скоро разорят
и обезлюдят до упора.


4. Красноярск
Все по-разному в дороге
видят цель, куда идти.
Вот я вдруг о безнадёге
и конечности пути.

Нет, не первый раз скрутила
подорожная тоска,
но её тугая сила
неоправданно жестка.

Неожиданно, невольно
заползает, давит, жмёт,
расковыривает больно,
а к приезду – заживёт?

Вряд ли. Ночь,
в окне мелькают
придорожные огни,
лишь они и помогают
сосчитать в дороге дни.

Здесь легли снега под ветры,
ну, так станция – «Зима»,
а стальные километры
мне мотать не день, не два.

Тут в отрыве и в разлуке
не обнять и не прижать,
а часы безмозглой скуки
лишь в судоку заряжать.

На платформе у «Иланской»
разомнись, да в дальний путь,
снова сиротой казанской
рассекать ночную муть.


5. Боготол
Качаешься, болтаешься, трясёшься.
Пейзаж изменчив – скоростью размазан,
с которой ты в грядущее несёшься,
где путь – не суть, но он уже заказан.
Ты встроен винтиком в глобальную эпоху,
ты – шарик, что на спуске по наклонной,
катиться хорошо, но чаще – плохо
любой душе – бездомной,
но бездонной.

6. Барабинск
Так и дальше жить через кабы,
и когда ж России продых будет?
Нет у нас одной своей судьбы,
есть лишь перекрестье многих судеб.

Наш простор – мучительность разлук,
выжить – иногда необходимость,
что над нами властвует вокруг,
заслонив духовную сходимость.

Заржавел сцепленья маховик,
замедляя всякое движенье,
за Уралом ходим напрямик,
узенькой дорожкой – в напряженье.

Властвует повсюду суррогат,
иной раз – не видеть бы, не слышать,
а куда сбежишь – госаппарат
над тобой навис, чтоб соки выжать.


7. Омск
Россия: едем третьи сутки.
Какие дали нас округ!
Но редко, в кои-то минутки
увидишь человека вдруг.
И едет русских – половина,
другую расу не унять:
то катит жёлтая лавина
пустоты эти заполнять.
Уютно им на нашей карте,
тут им простор, разбег толпе.
Они пока ещё в плацкарте,
но будут в люксах, как в купе.


8. Ишим
В Ишиме дождь и мокрый снег,
но рано падать на ночлег,
и я глазею из окна,
как местность вся иссечена
водой да топями болот:
равнина, лес и разворот
полей, опять березняки,
чуть в отдаленье огоньки.

А поезд движется вперёд
и набирает полный ход.
Картина, вправду, не нова,
и впереди нас ждёт Москва.
Её никак не обогнуть,
но дух не распирает грудь,
она родством теперь – едва,
она, как гнёт для всех – Москва.

Там прописались лжецари,
какой страны – государи?
А не забыли, что – Руси,
потом пощады не проси,
кто в навороте тёмных дел,
и ведь всему придёт предел,
гнев не сдержать, и ну – в разнос,
всю их кормушку – под откос.
Ох, будет худо, господа…

Что наша жизнь – игра?
В о д а!
Вот так дождём
прольётся вся,
куда-то прошлое неся,
в последний омут, в океан.
Игра? –
Не честная, в обман…

Накапало под вечер – жуть.
В литавры бьёт железный путь.


9. Балезино
Сяду в поезд и уеду,
и в окно не помашу,
не оставлю даже следу
и бумаг не подпишу.

Надоели пустомели,
недотёпы, брехуны,
проторчал тут полнедели
виноватый без вины.

Самым крайним оказался,
чтоб за всех права качать.
Лучше б водки нализался,
чем за «дядю» отвечать.

Но нужна на бланк печать!


10.  В обратный путь

Забытьё вагонное,
стук и лязг колёс,
жизнь неугомонная –
мчи, как паровоз.
А сойдутся встречные,
вздрогнет перегон,
а в стаканах чайных
ложек перезвон.

Пролетал ли мимо
деревень косых,
смаковал ли пиво,
беспробудно дрых,
колесо крутилось,
круг сталисто пел,
да подызносилось –
значит, в передел.

В переплав мартеновский
в жар печи – какой!
С пшиком задымилось,
значит – на покой.
Хорошо железному,
плотскому – больней,
выпасть бесполезному
в тусклый мир теней.

Прожил жизнь безбожную,
а катил куда?
Мчали в даль тревожную
годы – поезда,
даты семафорили,
каждая – пикет,
и гудками вторили
в перепутьях лет.

Дети, внуки, правнуки,
всё же шло путём,
и сверкали радуги
над воскресным днём…
Это как – помучило,
после – отлегло,
как и небо – тучами,
а потом – светло.

Было место праздникам,
ни одним трудом
жизнь тянула разное
в каждый тёплый дом.
Жизнь не мемуарная,
не в киношный ряд,
прод- и промтоварные,
в небе не парят.

Пусть,
не героический,
не до орденов,
путь наш прозаический, –
не велик, не нов.
И винить-то некого,
и виниться – что ж…
путь былого века
с нынешним несхож.