Пять жизней Освальда Плебейского

                Эссе.
   Людям свойственно хотя бы эпизодически возвращаться туда, где уже были. Сегодня я, как составитель двухтомного собрания стихотворений и поэм Освальда Плебейского, прочитываю это собрание несколько иными глазами.
   Могу, во-первых, дать совет тем читателям, кто приступает к прочтению двухтомника впервые. Начинайте читать со второго тома. Дело в том, что в основу расположения произведений в собрании взята хронология публикаций сборников автора (а внутри каждого сборника – авторское же расположение). Известно, что значительная часть созданного поэтом не была обнародована вплоть до девяностых годов истекшего столетия из цензурных соображений. Также необходимо учесть и дефицит бумажной площади, предоставляемой авторам для публикаций, что заставляло их идти на определённое самоограничение. И лишь к концу столетия (и к последним годам жизни поэта) оба этих фактора перестали быть самодовлеющими. Именно в эти годы Освальдом Лаврентьевичем были созданы последние его книги –«Стихотворения» (1994г.) и «Избранное» (1997г., напечатано уже посмертно). Так что именно в них опубликовано всё , что было ранее скрыто, включая и его детские и юношеские стихи. Именно здесь вы ознакомитесь с его поэтически изложенной биографией.
   И вот что интересно: вчитываясь в напечатанное, постепенно, как бы проявляя фотоотпечатки с негативов, обнаруживаешь фрагменты, компонуешь их по технологии «коллажа» - и складывается биография.
   «В иное бы время родился я…» (том 1, с.238):
Над люлькой склонилась будённовка.
Шинель кольчужного веса,
И в губы лизнул меня тоненький
Лучик с головки эфеса.
Отец гоготнул умильно:
«Ну и горластый, бестия!
Савочкин! Что за фамилия!
Нет, мы с ним будем Плебейские,
Народные, то бишь. Поняли!...»

   Заодно и имя было дано звучное – Освальд. Что дальше?
Поэма «Пагуба». (том 2, с 227):
…И стал Плебейским. Освальдом попутно
Украсив биографию мою.
Но не добился, в общем, ничего.
Из армии уволили его.
И он уехал с горя в Кара-Кумы,
Стал завом типографии в песках.
Но уж без нас…

   Вот и проявляется явь: не сложилась жизнь у родителей маленького Освальда.
   Далее, там же:

…Отец мой был разрушен, недостроен,
Чуть виделся, как за холмом светец.
Родным отцом мне стал высокий воин,
Итак, он мне не отчим, а отец.

   Итак, не отчим, а отец: кто он? Аристократ происхождением и большевик по убеждениям, военный по профессии, в боях гражданской войны доказавший Советской власти свою преданность. Новый отец, он дал мальцу свою фамилию – Ерёмин и нормальное имя – Валентин. А затем дал отличное личностное и умственное воспитание. В его родовой великолепной библиотеке юный Валентин приобщился к великой поэзии Серебряного века и к более ранним сокровищам русской и европейской литературы. Неспроста его детские и отроческие стихи отмечены мастерством и самобытностью.
   Но время шло, страна менялась…
   Та же поэма:

Отец, отец!
                Ремни, эмаль и медь –
Эмблемы времени на человеке.
Его душа была, как острый меч,
Где долг запрограммирован навеки.
Аскет. Вояка. Руки за спиной.
Углами вниз неласковые губы.
Из всех цветов любил он цвет стальной!
Из флейт и скрипок – полковые трубы!

                *
Но слухи… Слухи… Зрели и созрели,
Тревожные и острые, как яд.
«Сынки Папаши» вовсе озверели
И без вины хватают всех подряд.
А кто из «бывших», им вообще, того…
Хотят добить их всех до одного.
Отец мрачнел, как сам себя сжигал,
Как будто к людям вдруг свалился с Марса.
И всё шагал по комнате, шагал,
Задумчиво поглядывал на Маркса.
И вдруг вскочил. А тот ли это стул?
И зная всё, все планы и оттенки,
Он партию впервые обманул
И умер, не дожив чуть-чуть до стенки.
Эх, предки!
                Вы - трагедия моя…


   «Мам! Это как же – без отца?» в потрясении вопрошает юный Валентин Ерёмин. Да, с этой поры он резко взрослеет, и взрослеют его стихи. А в мире ещё чуть-чуть (четыре года) и – война…

   Сколько же жизней в одной своей прожил Освальд Плебейский? Первая из них закончилась, когда на пороге совершеннолетия и в ожидании призыва на фронт молодой человек поступил работать на оборонный завод (а таковыми стали практически все предприятия).

В цех поступают танки -
Железные останки
В пробоинах ив ранах,
И в гусеницах рваных.

Из люка тянет гарью.
Железною могилой.
Как больно было парню!
Как свадьба снилась милой!

Рука лежит на днище
И сплав от пистолета.
Прощай, прощай, дружище!
А мне ещё до лета…

Мороз дерёт по коже.
Тревога душу студит.
Как страшно. Боже, боже,
И что же с нами будет?

   Да, это стихи уже не отроческие, это стихи до срока повзрослевшего человека. И стихи именно человечные, не барабанно-лозунговые. Это опасные для автора стихи, и абсолютно понятно, что они надолго были спрятаны от посторонних взглядов. К читателю они дошли уже через несколько последующих жизней поэта.
   А следующая реинкарнация Освальда Плебейского – это ипостась Воина. Повседневная смертельная работа, когда

«Я на фашистский пулемёт
Бегу
А други – около…»

   И в то же время:

Вернусь домой – и не поверю,
И сам себя возненавижу.
Ведь это я, подобный зверю,
Добавил столько крови в жижу…

   Но крайне мала, просто ничтожна вероятность того, что очень долго в этом аду ты будешь невредим, и вот однажды

Долго, долго «пантеры» и «мессеры»
В кошки-мышки играли со мной.
И однажды в кровавое месиво
Раздолбали скелет мой родной…

   И это – конец второй жизни. По капле она истекает из бойца:

За танком танк бросает в смертный бой
Железная гвардейская бригада.
А я ползу. Победа, Бог с тобой.
А я ползу. Мне ничего не надо.

И тянется за мной кровавый след
Всё уже,
             уже,
                уже понемногу.
И смерти исчезающий скелет.
Меня сопровождает всю дорогу.

   Долгие-долгие госпитали, путь в родной Челябинск –таков переход из второй жизни в третью. Каков вкус этой жизни – это прежде всего горечь безвозвратных потерь, неотвязная память боёв:

Глаза уставшие закрою –
И снова яростно, в упор
Несутся танки, злобно воя,
И пушки хлещут из-за гор…

   Это и упорное стремление вернуться в нормальную человеческую жизнь:

И я живу всё так же среди книг,
Пишу стихи и пью холодный чай…

   Это и целый ряд поэтических побед – замечательных лирических стихов. Я не стану их цитировать – это такая субстанция, которую нельзя дробить на части, читатель должен вкушать их целиком.
   Но и - непреходящая боль Поэта – то, что творится со страной и народом:

Народ весёлых обречённых –
Мы пьём и пляшем там и тут,
А мимо толпы заключённых,
Как прокажённые, бредут.
А мы от счастия хохочем!
А наш учитель, вождь, отец,
Вернее, наш грузинский отчим
Нас режет молча, как овец…

   Для человека с таким видением действительности непременно должна была прежняя жизнь обрушиться. И это случилось. Место следующей жизни Поэта – бесовские узилища. Эти два слова исчерпывающе характеризуют следующий этап его судьбы, поэтому не стану подкреплять свою мысль цитатами.
   Я всё говорю о гражданственной стороне поэтической сущности нашего героя-автора. А можно ли иначе?
 
«Поэт в России больше, чем поэт…» (Е.Евтушенко)
«Поэтом можешь ты не быть, но Гражданином быть обязан…» (Н.Некрасов)

   А сам О.Л.П. сказал: «А я – человек эпохи. А я – человек себя…»
   И вот – говоря об эпохе, никак не обойти тему Сталина. Есть у нас в Челябинске «Золотая гора». И в каждом областном, краевом центре своя «Золотая гора». Это –Сталин. Кто-нибудь опровергнет?
   А нынче мощно идёт по стране тренд – превознести Сталина. И, что характерно – властные структуры со своими идеологическими институтами не очень-то идут в противостояние этому тренду. Какая-то растерянность в этом чувствуется.
   Вот, если угодно, мои две копейки в этот вопрос. Чтобы понять феномен Сталина, нельзя рассматривать его только чисто с человеческих позиций. Это, кроме прочего – Демиург, творец эпохи, (чтобы не утонуть в вопросе, не стану далее углубляться). Это хотя и человек, но и внечеловеческая сущность. Через тоже. Вот это слово – двунаправленное, как дорожный знак на развилке. На этой развилке каждый вправе повернуть туда или сюда. О.Л.П. с его человеческой судьбой ненавидит Сталина и всё, что с ним связано.  И он прав. А я на этой развилке готов разорваться и идти в обе стороны. Это невозможно, но приходится.

   И эта страшная полоса жизни Поэта тоже кончилась, прошла. Его духовной силой и сподоблением Всевышнего он дожил до свободы. А далее –новая жизнь, новые трудности и преодоление их. Поэт влился в армию строителей, созидателей как равный им. Эта жизнь Освальда Лаврентьевича, к счастью , оказалась продолжительной – почти до конца столетия, яркой, насыщенной
   Вот только беда – командующие вышеназванной армией, сменявшие друг друга один за другим - увы, всё были не те, что надо. И могучая эта армия была бездарно заведена в никуда. Сгинула, брошенная и преданная. И это величайшая трагедия в истории человечества, своего рода гибель Атлантиды.

Только мерещь, тяжелая мерещь
Залегла, как болотный туман.
Лишь мерещутся хари химерищ,
Источая дурман и обман…
Стон и плач на Великих могилах.
Стон и плач на могилах Великих,
Безысходный, Великий плач…


Примечания.
«Золотая Гора» - место массового захоронения людей, расстрелянных в ходе репрессий в годы правления Сталина.
 мерещь – неологизм Маяковского. О.Плебейский придал ему несколько иное значение: среда, из которой исходит мерещение.