Маленькие Трагедии А. С. Пушкина и Моральные А 19

«Маленькие Трагедии» А. С. Пушкина и
Моральные Абракадабры 1991, часть 4В,

«Пир Во Время Чумы»

Присутствие 2 песен: Гимн Жертвенной Любви (Мери) и Гимн в честь Чумы — Бесстрашия перед Лицом Смерти (Вальсингам). Унылая и протяжная; Форсированная и «хриплая».
В «КГ» Лаура поёт тоже, но, видимо, её не требовалось выставлять в «трагедии» (она разрушала собой общую идею «КГ») или она была удалена (по цензурным соображениям — был «тронут» даже Дон Карлос).
1991: «Ситуация Концлагеря»(??) Ситуация с заложниками (Чумы). Бравада Вальсингама (не-искренность, напускная храбрость)  - в форсированном (намеренно-искаженно-грубом — брутально мускулинном) напоминает Дона Гуана - «импровизатора любовной песни» («дрожишь ты!..») с его не-искренним: «...я звал тебя и рад, что вижу». Все прекрасно понимают, что это не вежливая этикетная формула приветствия, тем более, никакой радости приход Командора не доставляет ни Доне Анне, ни Гуану. Полная противоположность - песня Мери, «Верность» (: «...а Эдмонда не покинет Дженни даже в небесах»; «вдова должна и гробу быть верна» («КГ») - высшая женская добродетель (ценность)  - А. С. Пушкин (?) —  считается также важнейшим средством спасения от страха Смерти, любовь даже в самые страшные времена сохраняет верную оценку в человеческих отношениях. «Она пережила смерть своих близких: потрясение; «нежность» (ранимость) души; вечная печаль (трансформация любви) — любовь к погибшим, которая освободила её от страха за собственную жизнь». «Любовь (не к себе) - к ближнему побеждает саму угрозу физического уничтожения».
Любовь у Вальсингама трансформирована в «ужас мёртвой пустоты» - становятся понятны непонятные проклятия, им адресованные тем, кто пойдёт за Священником. Там, за гранью реальной жизни, он НАВСЕГДА будет разлучён с теми, кого любит (забудет их), ведь «падший дух» его «не досягнёт уже», так как он в «пиру разврата» поёт «бешеные песни» (etc.: “яд чаши», «ласки» «погибшего, но милого создания»).   Вальсингам, намеренно занимаясь «развратом», одновременно И бежит от боли потери матери и жены, И боится потерять эту неповторимую боль — последнее живое свидетельство-память о дорогих ему умерших (примерно, как у Н. Матвеевой в балладе о гвОздике! —  внезапно всплывший мотив, или «выраженное садо-мазохистское переживание» - неофрейдисты). Такое уродливое противоречие — сама жизнь  Вальсингама. Он «здесь удержан отчаянием, сознаньем беззаконья (моего) и  ужасом (той) мёртвой пустоты, (которую в дому своём встречаю)». И это не простое перечисление, это дискурс, причинно-следственный переход от 3 ко 2 и к 1.
Кстати, Муравьёв-Апостол во время допроса «раскаивался», но «только в том, что вовлёк других», хотя «намерение своё продолжает считать благим и чистым», и последнее слово — за «Божьим судом» (т. е., не- человеческим). В какой степени Вальсингам — инициатор и организатор это публичного притона на улице  — неизвестно, но, судя по финальной песне и её истории, председатель муссировал подобные настроения, ещё и угрожая, как, собственно, и Муравьёв-Апостол «проклятиями» возможным отступникам. Таким образом,  Вальсингам, и не думает каяться в вовлечении в «разврат» других. Наихудшим Злом он считает Допущение Страха (Шота Руставели: «Лучше смерть, но смерть со славой, чем бесславных дней позор»).  Вальсингам не может поступать как женщина (Мери), в борьбе с явно неравным противником — два средства: или публичное высмеивание, или публично продемонстрированное презрение. С таким актом замечательно обставленного презрения мы   и имеем дело в «Пире во Время Чумы».
(Два факта (только 2) из истории: 1. «Собачьи» демонстративные свадьбы на площадях философов-киников («циников», кИно- логия, «собака»), 2. (Наиболее близкий к ситуации): туземцы Новой Зеландии (?) при виде плывущих к ним белых людей, устраивали массовый наглядно публичный секс, мотивируя в дальнейшем это тем, приход белых людей — это конец света и нужно оставить последние следы для будущего (Гедонизм? Эсхатологическое поведение? Пусть решают  неофрейдисты).