А виновата ты лишь в том, что мама хочет кушать 35

Глава 35

На смену урокам рисования, пришло черчение, которое сразу стало не менее любимым, чем рисование и информатика. В рисовании картин есть абсолютная и безграничная свобода. Художник изображает мир и все, что в нем, так, как он это видит. Да, есть некоторые требования в соблюдении пропорций, в расположении предметов на холсте, в нанесении и подборе красок, но в целом - полная свобода. Твори, все что подскажет твоя фантазия, или срисовывай то, что кто-то придумал до тебя. А черчение - это четкость линий, с обязательным соблюдением размеров всех граней фигуры. Это умение видеть фигуру с разных ракурсов и в разрезе. И не только увидеть, но и правильно в нужном масштабе все это передать. У меня отлично получалось чертить фигуры любой сложности. Чисто и с первого раза. Возможно, потому что опыт срисовки у меня уже был, оставалось только с четкостью линий поработать. Здесь трудностей не возникло. Да и опять же выходить на всеобщее обозрение одноклассников было не нужно. Оценки были такие же прекрасные, как и по двум вышеописанным предметам.

Еще мне несказанно повезло с учительницей русского языка, которая дала такую мощную базу знаний, которой я пользуюсь всю свою жизнь. Она настолько легко и доступно давала материал своего предмета, так заинтересовывала, что я шла на опережение. После занятий первое, что я делала, это домашку по русскому, да не только то, что задали, но и следующий параграф или тему, а потом скучала на уроках русского языка, потому что все темы знала наперед. Я очень хорошо и грамотно писала сочинения и диктанты. У меня были сплошные пятерки по русскому и литературе с первого и до последнего класса. Если бы меня кто-то надоумил получить в дальнейшем образование в этой области, я бы вполне себе могла быть журналистом, корреспондентом.

Но никто не надоумил. Моим родителям не было дело до моих наклонностей и талантов. Они избивали за то, что не получалось, за то, что давалось с трудом и к чему совершенно не лежала ни моя талантливая и свободолюбивая душа, ни мой неугомонный и живой ум. А то, что получалось и давалось легко - технично обесценивалось, высмеивалось и уничтожалось Великой Матерью.

Например, помимо так называемых умственных предметов, у меня очень легко и просто получалось все, что нужно было создавать руками. Все то, что требовало фантазии, выдумки или каких-нибудь неординарных, да и вполне себе ординарных идей и затей. На уроках труда я сшила свой первый сарафан: очень красивый, красный в белый горох. Я сама придумала фасон и сама выбрала понравившийся мне материал. Мне он настолько понравился, что я носила его не одно лето. Потом он плавно перешел к сестре. Шить оказалось очень легко, здесь самое главное - это сделать выкройку по размерам. С имеющейся дома швейной машинкой я легко разобралась после первого же урока труда. И шила-шила-шила. Мне очень нравился этот процесс. И очень нравилось видеть готовое, собственноручно сшитое изделие. Шила я не только себе, но и сестре, а также куклам и мишкам сестры. Надо ли говорить, что Великая Мать на это смотрела свысока и с презрением, как на занятие очередной х*рней.

Жизнь в движении мне по прежнему нравилась, но давалась все труднее и труднее. Ведь развивается только то, что тренируется. А мое тело было заключено в вынужденный плен малоподвижного образа жизни. Я никуда кроме школы и секции по волейболу не ходила. Казалось бы, волейбол должен развивать не только мышцы, но и легкие. Но почему-то именно с ними у меня стали возникать проблемы. Мне не хватало дыхалки во время занятий на уроках физкультуры.

Я физически чувствовала себя в некоем ограничивающем каркасе, не было свободы ни в жизни, ни в движении.

Физкультура у нас часто проходила на лыжах. Мы всем классом ходили в лес и это казалось тааак далеко! А сейчас там выросли высотки и по всему видно, что расстояние там очень даже незначительное. Может быть, такое ощущение возникало из-за того, что идти нужно было не пешком, а на лыжах! Холодно! Морозно! Снег скрипит. Руки от палок замерзают. Ноги в ботинках замерзают. Но мы все равно идем.

Как-то Аленка вытащила меня вперед. Это был далеко не первый мой поход на лыжах, но я почему-то все время слетала с лыжни и тормозила им всю скорость! Девчонки стали возмущаться и мне не оставалось ничего другого, как всех их пропустить и плестись в конце. Мне было очень стыдно. Мне настолько не хватало дыхания, что сразу же темнело в глазах и бросало, то в жар, то в холод, как некое предобморочное состояние.

Из-за этих неприятных ощущений я стала все чаще прогуливать уроки физкультуры, но это не помешало мне сдать все школьные нормативы за этот год. Я справилась и с канатом, и с козлом. Кроссы на длинные и короткие дистанции давались тяжелее всего, но справилась. Шикарно и очень далеко метала ядро. Занятия в секции по волейболу также не прошли бесследно. Подавать и отбивать умею по сей день.

Что касается учебы по основным предметам, я отмалчивалась на всех уроках без исключения. Возможно, учителя видели истинную причину моего нежелания выходить к доске. Во всяком случае ни один из них ни разу меня не опозорил и не настоял на том, чтобы я вышла и ответила. Кроме того, за письменные работы мне никогда не снижали оценки. Благодаря этому, годовые выходили вполне приличные. Ну, а за текущие оценки в дневнике, бывала не только бита, но и приводилась как антипример своей младшей сестре.

Ну, не получилось из меня того примера, какой они хотели перед ней продемонстрировать.

Я без всяких примеров была самым главным человеком в жизни младшей сестры. Когда ей было скучно, она подходила ко мне, а не к маме или папе и я, бросив свое занятие, начинала с ней играть. Когда она хотела на улицу, я, а не мама, одевалась и вела ее на прогулку. Когда ее кто-то обижал, я, а не родители, ее успокаивала, гладила по головке, потом садила рядом с собой за стол, обнимала одной рукой, а второй рисовала какую-нибудь картинку. Сестра, как завороженная, смотрела на листочек и очень быстро забывала о том, что только что плакала.

У меня же самой, не было такого человека, который бы меня утешил, обнял, успокоил, рассмешил, да просто увидел во мне человека и позволил быть собой. Позволил бы просто проявлять эмоции, а не хоронить их в себе. Самые элементарные эмоции - радость, грусть, страх, боль и реакции на любые раздражители- были под строжайшим запретом. Самый строгий запрет был на громкий смех и проявление чувства юмора. Отвечать шуткой и громко смеяться в присутствии Великой Матери было смерти подобно. Это каралось и очень жестко. Мать в принципе не любит громкий, радостный и свободный смех. Но тогда я этого не знала и была уверена, что шутить и смеяться действительно нельзя и даже не прилично. Так как смех у меня, со слов Великой Матери, очень не приятный, а шутки тупые и жестокие. И я все больше замыкалась в себе. И я все больше посвящала себя и свою жизнь младшей сестре и работе по дому. Продолжение следует..