Лорик

Памяти Лорика Пятницкой.

Леня звонил с утра. Это не походило на пьяные вечерние и даже ночные звонки друзей. Леня был жаворонком и на этот раз он позвонил задолго до полдня. Голос был полон энергии и энтузиазма, я еще пребывал в утренней дремоте и лени и его голос с каждым словом вливал в меня энергию и уверенность в будущем дне, что он пройдет не напрасно и с пользой для души. Он продиктовал мне адрес по которому я должен был немедленно приехать. На этом он не остановился, а продиктовал маршрут, каким я должен ехать, включая номер автобуса и место остановки. Где я живу он прекрасно знал, потому что не раз бывал у меня с ночевками. Но и на этом он не остановился, а сказал, что я должен заглянуть к соседям и стрельнуть у них пятерку. Это была его коронка, зайти к соседям в незнакомом доме, куда он пришел в гости, тоже к малознакомым, случайным людям и стрельнуть денег «до получки». Потом, через месяц, эти малознакомые люди с удивлением узнавали, сколько они должны соседям. И что занимал у них обаятельный, губастый парень, с которым они виделись единственный раз в жизни.
Судя по сумме, которую я должен был занять, я понял, что нужно покупать водку. Но водку я не пил и решил купить две бутылки Агдама. Собирался я долго, зарядил меня Леня недостаточно для моей инертности и приехал я по адресу уже после полудня. Это было Замоскворечье. Старенькие дворики, и среди двориков еще более старый и ветхий особнячок с огромным ангаром и двустворчатыми железными воротами, запертыми на массивный навесной замок. Я позвонил в звоночек, сработанный, наверное, еще каким-нибудь Кулигиным из пьесы Островского.
Леня сказал, что приглашает меня в мастерского скульптора. И открыл мне, как я сразу догадался, сам хозяин, скульптор. Нет, у него не было кожаного фартука и руки не были измазаны в глине или штукатурке. Но по пожатию руки понял, что этот человек постоянно имеет дело с очень твердыми вещами, да и сам он был словно высечен из какого-то камня. И может быть, даже еще и не совсем, не до конца высечен из него. Мы поднялись по лесенке и очутились в маленькой комнатке. Нас встретила миниатюрная, тоненькая женщина, стриженая под мальчика.
- Лорик, - представилась она.
- Пятницкая? - уточнил я. Желая шокировать своей проницательностью.
О Лорике Пятницкой я был наслышан и по самое горло заполнен историями и анекдотами, бытовавшими вокруг нее. В наших кругах ее звали «Скорая сексуальная помощь».

Потом прозвище изменилось на «Апостола любви». Жена Буковского, диссидентка, «южинка» (общество "сексуальных мистиков") поверенная в делах Мамлеева, участница «бульдозерной выставки», подруга всех «пчеловодов» и яркий персонаж Малой Грузинской. Участница митингов на Пушкинской в защиту Конституции и так далее… В то время уйти в загул, в заплыв, в отрыв на несколько дней считалось в порядке вещей. Но это не было пьянством. Это был именно «отрыв» от реальности. И прорыв в иную реальность. Попытка. Время гениев. Открытий. Гении жертвовали собой, своим благополучием, своей жизнью, жертвовали всем ради творческого акта.
Пятницкий был всем известный в андеграунде художник. Может быть, самый яркий отечественный художник, который писал под воздействием химических веществ. Впрочем, он употреблял не наркотики, а стимуляторы. Это не наркотики, это психотропные вещества, стимулирующие умственную активность. Он, как и большинство других творческих людей андеграунда, был одержим творчеством. Пятница мог писать сутками, дни и ночи напролёт. Единственным наркотиком для него была живопись. Причем, живопись сама по себе. Вкусив однажды приход вдохновения, он уже не желал из этого состояния выходить. Он хотел только одного – творить и идти в этом направлении дальше и дальше, бесконечно далеко, невзирая ни на что. Конечно, такого человека надо было спасать. И такой спасительницей оказалась Лорик.
Первую часть ее прозвища я не изведал, наверное, так ее дразнили злые языки, а вторая - "скорая" оправдала себя при первом знакомстве. Лорик приехала первой. Ей не надо было раскачиваться, как мне, если звал очередной «гений», значит надо лететь на этот зов, и Лорик летела. «Скорая помощь» - никогда не подводила. Я знаю еще одну такую уникальную спасительницу, «первую помощь» гениев андеграунда, это Наташа Шмелькова. Она взяла эстафетную палочку у Лорика и спасала. Она спасала Яковлева, даже лежала с ним в больнице в одной палате, потому что это был и слепой и невменяемый человек. Спасала Тимофеича, Лёнечку и наконец, стала последней любовью и спасительницей Венечки.
Комнатка была такой маленькой, что в ней помещался только стол, он стоял посередине и грязный диванчик. В комнате было окно, заглянув в него, я понял, что окно выходит не на улицу, а внутреннее помещение, в тот самый ангар. В ангаре стояли какие-то полуразрушенные огромные гипсовые глыбы, в которых с трудом узнавались формы. Это был бывший производственный цех. Виднелись рельсы, сверху спускались крюки подъёмников, смонтированные к направляющим. Все было сделано для того, чтобы ворочать эти глыбы скульптур, поднимать и вывозить через огромные ворота. А комнатка, в которой мы сидели, была по всей видимости, бывшей прорабской, отсюда удобно было наблюдать за ходом работ.
В «прорабской» был и рубильник, с помощью которого включался и вырубался в ангаре свет.
Скульптор куда-то исчез и с Лориком мы остались одни. Первое, что поражало в ее лице – нереальные губы. Их форма, в виде сердечка, их огромность. Они были словно специально созданы для поцелуя, для бесконечного поцелуя. Они выпирали вперед, они были наполнены жизнью и казались твердыми, как резина, когда она ими говорила, шевелила, высовывая язычок. А говорила она бесконечно и не умолкая. И все интонации ее голоса были утвердительными, резкими и даже безапелляционными.
Миниатюрность ее фигурки, маленький рост компенсировались невероятной энергией, которая из нее брызгала.
На ней сидели обтягивающие брюки, тонкая кофточка обнаруживала маленькую грудь. Ее красота кинулась мне в глаза, я взял ее маленькую ручку и решил поцеловать, я все-таки был театральным человеком, и любил театральные жесты, но Лорик не дала мне руку и легко выхватила ее.
Эта красивая женщина совершенно не следила за собой. Неухоженность была ее принципом, неряшливость открывала первозданность. Ни тени косметики на лице, никакого подобия моды в одежде. И ни малейшего кокетства в общении. Она держала себя не столько на равных, сколько намного в превосходящих степенях.
- А где же Лёня? – воскликнул я.
- Он уже спит, долго ехали, - и Лорик мигом встала с диванчика и шмыгнула в заднюю комнату, которую я не видел, включила там свет. Комната представляла собой пенальчик ровно такой по размеру, чтобы там уместилась неширокая кровать. И на кровати в отключке лежал Ленечка. Лорик его стала будить, Ленечка только мычал в ответ. Наконец, она произнесла мое имя и Леня приподнялся, открыл глаза и с преувеличенной радостью меня приветствовал. Жестами и мычащими звуками подтверждая, что он очень рад меня видеть. Хотя глаза его были косые и наполнены туманом.
- Смотри, что он принес, - и Лорик показала ему портвейн, бутылка каким-то образом сама влетела в ее руки.
- Будешь?
Лёнечка утвердительно закивал головой. В следующие несколько секунд Лорик срезала ножом пластмассовую пробку, не обращая внимания на мои неопределенные движения, знаменующие, что это мужское дело, открывать портвейн, налила полный стакан и поднесла к губам Ленечки. Губы Ленечки странным образом очень соответствовали губам Лорика. Ленечка, если вы еще не поняли, был Губановым, гениальным поэтом. И его фамилия как нельзя более соответствовала его облику. Огромные губы доминировали на его лице.
И этими губами он неожиданно впился в губы Лорика. Лорик совершенно не сопротивлялась и дарила ему свой поцелуй бескорыстно и полноценно, обняв его левой рукой и отстранив правую руку, в которой держала полный стакан, из которого не проливалось ни капли портвейна.
Сначала они поцеловались взасос, а потом Лёня стал обцеловывать ее мокрыми губами. Я отвернулся и уже подумывал уходить, как Лорик ловко вместо своих губ, подставила губам Губанова стакан. И Ленечка стал пить из него. Буквально лакать. Лорик ловко вливала в него портвейн, словно кормила ребенка молоком.
Длилась эта процедура довольно долго. Я стал было протестовать, издавал разные звуки, типа.
- Хватит, не надо. Пусть отдохнет.
Но на меня не обращали никакого внимания. Наконец, стакан был вылакан до дна и Леня запрокинув голову выпал из рук Лорика и застыл лицом к стенке. Лорик выключила свет в пенале и вышла ко мне.


Позлословить над Софьей Власьевной, высказать ей всё в узком кругу, что невозможно сказать публично, это особенное удовольствие того времени. Я всегда был готов излить потоки желчных обвинений на КГБ, Карла Маркса и его приспешников, на большевичков во всех их лицах и проявлениях.
И конечно, диссидентские разговоры с видной диссиденткой, какой являлась Лорик, были заранее запрограммированы и даже срежиссированы.
Мне она налила портвейна в освободившийся стакан, а себе в небольшую стопочку. Мы «немедленно выпили» (это цитата). И наш разговор зашел о Джимми Картере. Каким образом мы заговорили о нем не могу объяснить, но это факт, тем более, что этот Джимми буквально на днях стал президентом США. И "Голос Америки" говорил об этом всемирно значимом событии неумолкая и взахлеб. По этой улике можно точно датировать нашу встречу – глубокая осень 1977 года. Начали немного после полудня, и завершили сразу после полуночи… Конечно, мы все тогда слушали «голос Америки» и все, что в нас было, вкладывал этот «голос».
Я отпустил дежурный комплимент в пользу американской демократии, главным образом потому, что так было принято и я знал с кем имею дело. В ответ на меня обрушился ураган, шквал и буквально смел и уничтожил в зародыше любые банальности, которые могли бы слететь с языка. Именно поэтому я так отчетливо помню многие детали нашей встречи и саму Лорик. Большинство мыслей, высказанных Лориком были для меня тогда откровением. А именно «антиамериканизм», который превосходил по накалу все пропагандистские советские брошюры, критикующие «западный образ жизни» и капитализм.
- Джимми? – иронически сказала Лорик. – Джимми апостол демократии? Да он наивный мальчик, подводник, мало смыслящий в жизни. Что вообще может мыслить баптист?
- Он баптист?
- Ну, конечно, баптист. Только примитивное американское сознание может пестовать баптистские убеждения.
- Ну, хоть христианин, - парировал я.
- Баптизм — это не христианство, это заблуждение! Отрицать исторический путь христианства может только самый примитивный и необразованный человек. А все американцы такие, поэтому они его и выбрали. Посмотрите на улыбку этого Джимми, он просто наивный пацан, которым легко манипулировать. Такой им и нужен.
Я был православным, и к тому же, монархистом, и критика баптизма меня вполне устраивала. Лорик тоже оказалась православной. Но сомневаться в демократичности американского строя, и его превосходстве над нашим, тоталитарным, мне все же еще не приходилось.
- Америки вообще скоро не будет, ее похоронят негры. - прорекла Лорик, не давая мне опомниться.
Диссиденты, как принято думать, были сторонниками западной демократии и хотели перенести ее на нашу сторону. Это классические диссиденты. Но потом появились и ортодоксальные диссиденты, то есть – православные. Они не признавали ни западной демократии, ни отечественного тоталитаризма. И я принадлежал к ним.
- Я православный, - оправдывался я.
- Я тоже православная! И Лорик, перекрестившись, допила свою стопочку и закурила новую сигарету.
У православных диссидентов в обычае было шокировать обывателей, накладывая на себя крест посреди улицы, крестясь на церковь, все равно какую. Разрушенную, обезглавленную, или действующую. Так же мы любили в столовой молиться перед едой громко читая «Отче наш».
Баптист и подводник, - я понятия не имел откуда Лорик знает такие подробности о Джимми. И только сейчас можно убедиться, что это именно так. Лорик знала много истинного, что надо было знать.
Дуда истинно писал о ней: "Там, где Она появлялась, все мгновенно прозревали. Такова была Ее миссия – пресуществлять физиологию в дух, наделять низших высшим сознанием, будоражить и раскрепощать, посвящать в высшие градусы инобытия, провоцировать на поступки во имя Прекрасной Дамы, которой, собственно, Она и была."
И я прозрел, а наша страна до сих пор больна прелестью  западной демократии.
Конечно, если церковный человек прочитает мой рассказ, то он неизбежно подумает иронически. Пьет, курит, распутничает, какая она православная? Только на словах. Но тогда быть православным «на словах» значило многое. Даже больше, чем быть тайным православным, каким я, например, являлся. Публично заявлять о своем православии значило поставить себя вне общества. Но Лорика это мало беспокоило. Ей нужна была истина, а не эпатаж. Откровение, а не фига в кармане. И притворяться она не могла.
Православие не только вероисповедание, православие это был меч в борьбе с большевичками, с атеистическим тоталитаризмом. Православие означало выбор  своей страны, своего исторического пути, осознание своей идентификации. Православие не обязательно сочеталось с церковью,  службами. К старцам ездили  целыми компаниями, в Псковско Печерский монастырь к отцу Алипию, конечно. И не только. Тогда старцев, вернувшихся из лагерей, вернувшихся с войны еще  было много. Слухи об отце Таврионе просто переполняли Москву. Из уст в уста передавали свидетельства его чудес.
Я был знаком с православными атеистами, православными наркоманами, православными гомосексуалистами, православными коммунистами, православными блудницами, и в большом количестве, с православными алкоголиками. Как это сочеталось, трудно сказать, Но это были исключительно творческие люди. Анатолий Зверев, пред тем, как выпить, крестился, а перед тем, как помазать кисточкой, тоже молился и крестился. Пример его молитвы  заснят на видео и это поразительное свидетельство, как молится опустившийся алкоголик,  одетый как бомж. «Господи, дай написать что-то серьезное» - говорил он сокрушенно.
Когда я бываю на Пятницком кладбище и захожу в церковь святой Троицы, всегда вспоминаю, что в   семидесятых реставрацию настенной живописи здесь делала Лорик.
Ну, а ее пророчество о том, что негры похоронят Америку постепенно начинает сбываться.
О, эти посиделки. Странное общение. Напрасная трата времени. Бутылка портвейна, растянутая на 12 часов. Жизнь, пущенная на самотек. Жизнь, превращающаяся в бытие. Жизнь не ради серванта и гардероба. Жизнь не для достижения пенсии. Не для стажа. Жизнь не для государства, скорее, выпадение из жизни, а не жизнь. Жизнь, поставленная на паузу.
Безделье тоже проносит плод, если в этом безделье есть вдумчивость, не праздность, если в нем есть поиск. Государство не хочет, чтобы его граждане задумывались, имели свободное время. Государство строит нас в ряды, считает по головам, предписывает, отдает приказы и распоряжения. И стремится проникнуть в душу, в голову и завладеть всеми мыслями. Наше безделье было творческим, протестным. И мы протестовали против прагматизма. Против запрограммированности. И наше творчество открывало новые окна. Новые перспективы жизни. И жизнь расширялась безмерно во все стороны. И перспектива занять какую-то должность, продвигаться по карьерной лестнице вверх, устроиться получше, нас не прельщала.
Смысл даже не в том, чтобы нарисовать похоже, лучше выполнить заказ. Выразить мысль, осуществить план. Надо стараться провалить план.
Смысл может быть и в бесцельности, и в неопределённости, не все делается для чего-то. Смысл есть и в бессмысленности.
Можно очень многое делать и вопреки чему-то и повинуясь безотчётному движению души.Многое делается просто так, а потом оказывается, что это единственно, что ты в своей жизни добился. Жить, чтобы вовремя оплачивать коммунальные расходы. Это ли цель желанная?
Русские юродивые совершали невероятные подвиги, немыслимые по затратам и по бесполезности труды. Вдумываясь в это видишь, что человеку такое не под силу.
Искусство постоянно напоминает нам, что не все в жизни рационально. Свобода царила в красках и линиях. Свобода мерещилась в западных демократиях. Но подчиняться не хотелось никому.
Наша цель – коммунизм, Вечная цель. Лозунги, плакаты указывали нам эту цель и мобилизовали нас на ее достижение. Но эта неоспоримая цель как оказалось, достигается другими средствами. Не насилием, а любовью. Из уст Лорика слышать об этом было очень приятно. Где у Маркса написано, что епископов надо топить в проруби, распинать на  царских вратах, а священников закапывать живьем вместе с семьями, Великих Князей  сбрасывать в шахты, а царскую семью расстреливать в подвале, а потом расчленять и закапывать в болотистом, Поросенковом логе. Об Ипатьевском подвале  Лорик мне рассказала, о Поросенковом логе она конечно не знала.
Стук.
Стук неизвестно откуда. Стук в дверь всегда вселяет тревогу. Тогда он неизменно ассоциировался с налётом, облавой, люди в форме пришли отнимать твою свободу. Я обратил внимание Лорика на этот неизвестно откуда исходящий стук. Мы выглянули в окно и увидели, что Ваня, а скульптора звали Ваней, стоит с кувалдой посреди своей мастерской и отбивает куски гипса от скульптуры. Он работал, измельчая скульптуру в крошку и пыль. Важная работа.
Лорик зарабатывала, реставрируя церкви. Потом,в эпоху перестройки и гласности она выпускала множество художественных альбомов с фотографиями художников, с фотографиями богемы тех лет. Тираж 100 экземпляров. Иногда - триста. Жаль, что фотографий ее самой, тех, ранних лет практически не сохранилось. Я нашел одну. Где она сидит на пляже в шляпе вполоборота к фотографу. Где видны ее обнажённые плечи, и, главное, - огромные и прекраснвые губы в форме сердца. Сердце, которое можно целовать. Такой я ее помню. Те фотографии, которые сейчас можно найти в интернете, относятся к уже очень позднему времени. Это 90-е и двухтысячные. На них я не узнаю Лорика. Она располнела, потеряла тонкие, романтичные черты. Я много раз потом встречал Лорика на вернисажах, презентациях книг Лени Губанова. Но никогда не узнавал. Не узнавал в ней, того Лорика, диссидентки, открывшей мне бессмысленность западной демократии, роскошь человеческого общения и радости бесконечного портвейна.