Собор

   Он потянулся с утра, отойдя ото сна, сладко и невесомо. И в тот же момент от макушки купола просыпался свежий пушистый снег. Легкие струйки побежали по наклонной, слегка закругленной крыше, ускоряясь для прыжка,  неожиданно подломились на краю, подхватывая невысокий буртик - сугроб, лежащий на фронтоне. И вот уже хорошими добротными охапками с высоты голубиного городского полета, не намного превышающего высоту зданий, оборвался и упал на открытую площадку.  Это люди придумали отговорку, тешат ею себя: мол, масса снега превысила силу трения и от дуновения ветра пришла в движение. Ничего подобного! Это само здание решило в снегопад устроить себе праздник,  и облегчило главу и плечи от скопившегося снега.

   «Удивительно красив и несколько загадочен», - так он думал о себе. Из темно- красного бросового кирпича, от времени еще более потемневшего и взявшего оттенки бордового, набравшись с цветом таинственности и неразгаданности, стал мистически мудрым и фатально скрытным для людей. Вековой юбилей, оказавшийся незаметным для жителей, он для себя пометил в святцах, торжественно прихорашивался, умываясь дождями и росами, и явил собой торжество истории. Именно в эти дни решался вопрос о передаче его в лоно православной церкви и начале восстановительных работ. Но сказалось пресловутое российское «авось»: сроки отодвигаются, документы не подписываются  и стоит он непокорной громадой, как напоминание о прошлом. Не таком далеком, как может показаться.

   Внизу появился почтенного возраста человек, словно вышел из облака, образовавшегося от полета снега. Подошел, склонив голову и шепча молитву сухими губами, положил на стену руки. Шершавые ладони соединили его с кирпичом и превратили в единое целое с храмом. Собор почувствовал тепло исходящее от рук. Тепло не человеческого тела, а души. Той всепоглощающей сознание веры, поддерживающей жизнь славян в праздничные дни и в тяжелые будни испытаний. Человек этот приходит много лет. Каждый день, не пропуская и выходные. Подержит руки на камне и принимается за уборку: подметает листву и мусор, принесенный ветром, снимает паутину, свитую членистоногими за ночь, поливает цветы. У него своя судьба, но жизнь его неразрывно связанна с храмом.

   Пока идет время, отведенное на уборку, и на улице еще не появились прохожие,  можно подремать. Тем более что погода сегодня располагает к воспоминаниям. Сыпется с неба мелкой колючей изморозью и волнами тумана наплывает.
Раньше на этом месте размещалась небольшая деревянная церковь. Уютная и домашняя принимала прихожан с молитвой. Крестила и отпевала, в праздники нарядная, в будни дух укрепляющая. Окраина города, дальше богатых купеческих домов не видно. Одни хибарки и домишки с проживающими в них простыми людьми. Прихожане без претензий и вполне удовлетворялись малым храмом. В  год порубежный, 1900, переходящий из века в век заложили собор каменный. Вся «краинка» на закладку собралась. Люди недоумевали: чего купцам вздумалось большой божий дом на этом месте поставить? Но, однако, праздник сей посетили, не отказали богатым людям, что собрались не только церковь, но и школу воскресную для обучения детей устроить.

   А душа будущего святилища, его душа, уже витала над выбранным местом, над строгой планировкой клетей фундамента. И паству будущую благословляла на строительство. Деньги и простые люди от сердца несли, всяк хотел поучаствовать в создании чуда архитектурного. Строителей  долго на богоугодное дело подбирали, эвон какую махину затеяли. Дом божий простого мастера не потерпит, душа без изъяна нужна и сердце доброе да широкое. Бригаду кормили, отдыхать давали в меру, да, как водится, поторапливали. Хотелось поскорее храм увидеть.

   А душа смотрела на себя со стороны и все подмечала. Зодчие тщательно производили всякую операцию. Одни углы разбивать принялись – сто потов сошло. Это тебе не четыре угла у избы. Каждый боковой неф разметить, а в нем прясла, апсиды опять же и  алтарь. Брались не за простое дело: иконостас в пять ярусов, пять куполов на основном помещении. Старший мастеровой встал посередине рабочей площадки, глаза закрыл и долго смотрел перед собой. Поворачивал голову вправо – влево, сам поворачивался вокруг себя. А подсобные стоят и молчат, не приведи Господь помешать в этот момент. А умудренный опытом, в еще не построенном храме уж «небо смотрит». В каждом храме оно бывает: стоит в центре верующий, к богу обращается - видеть в стенах небо должен, которое его иконами, да фресками украшает и защищает от напастей.

   Даже душа будущего храма невольно замерла и огородила стройку от ветра да лишнего солнца: мастеру удобство для работы создавала. Колена преклонят строители, помолятся в сторону еще в мыслях только существующего иконостаса. Старший усы и бороду огладит и скажет: «С Богом!», - после этого и начинают. Как зодчих не подгоняли – делали все не спеша, основательно. Раствор желтковый разводят тщательно, чтобы однородным был, камушка в нем не допустят – пальцами выберут. Поначалу народ ворчал – долго, не спешат. Особо нетерпеливые: мол, хотят время растянуть, подольше за счет общинных денег питаться. А старший поясняет, что негоже торопиться. Ряд проложили – передохни, дай раствору схватиться. Подняли высоту стены в десять вершков: день не подходи, а то вес кладки выдавит раствор и кирпич на кирпич ляжет, не прихватится. Так и работали медленно, уверенно.

   А он все смотрел на растущие стены, на кружево переплетений балок. Появились колонны, за ними и арки вывели, причуды всякие архитектурные выстроили. Там и до купола поднялись. Внутреннее помещение большое затеяли, один из семи самых больших на Алтае. И высотой достойное. Сложно на высоте работалось. На четвертый год основное помещение вчерне закончили, барабаны, да главки под яблоко обустраивать начали. Тщательно возводили.

   Повадился к стройке приходить мужичок. Ростом невелик, крепкий и чистый, аккуратный. Тихоном окружающие его звали. В старой деревянной церкви привратником трудился, заодно и обязанности дворника на себя возложил. Помолится с утра вместе со строителями, весь день присматривается к работе, а вечером за порядок принимается. Ни крошки кирпичной, ни капли раствора не останется на земле после него. Мастера иконостас приступили ладить, каждому месту для иконы поклонится. Не забудет крест на лоб положить, хоть и ликов не видать пока. Так же как мастер посередине вставал – «небо смотреть». Подолгу стоял, пока молитвы все не прочитает, не начинает дня своего.

   Собор, не отряхнувшийся еще от мусора строительного, приметил мужичка и решил помогать в жизни удивительному человеку. Вот ведь как о Боге печется, хвалу ему воздавал с фундамента и до маковки венчавшей основное строение. А сколько горя и переживаний испытали они вдвоем: храм и привратник,  когда накренилось здание при подъеме главного колокола. Вовремя мастеровые прекратили подачу «Батюшки» (главный инструмент так кличут) наверх. Опустили на землю и звонницу укреплять взялись. Чудом беды избежать удалось, а мужичок тот на коленях в молитве весь день простоял. Пока не окрасились стены закатом бордовым. Нехороший знак, коль самое высокое здание крен дает. Обошлось – не обрушилось. За то и Бога благодарили. Храм и человек.

   Возвели и наладили, обустроили до красоты божественной, ранее жителями окраин не виданной. Заходили внутрь и ахали от красоты, а от могущества и понимания мироощущения невольно лоб крестили и поклоны били перед пятиступенчатым иконостасом. Храм твердо встал на ноги,  и верно служить людям принялся. Собор молитвы возносил к Богу, чтобы складывалась жизнь у людей без изъяна, да горе и лихо не прокрались в дома горожан.

   Только тщетны, усилия оказались, к концу лета 1904 года расстался Александровский храм со своим сокровенным товарищем. Ушел привратник с японцами воевать и главный праздник – освящение собора, без него состоялось. 9 октября 1905 года при огромном стечении народа храм был торжественно освящён Преосвященнейшим Иннокентием (Соколовым) епископом Бийским, начальником Алтайской духовной миссии. Вновь отстроенный храм клонил свою голову перед купцами-благотворителями Александром Ивановичем Хакиным, Власием Максимовичем Рыбаковым и старостою церкви Архипом Александровичем Борзенковым – владельцем бийской иконостасной мастерской…

   Началась жизнь, полная радостей и печалей. Праздники встречали службами, крестили родившихся, да отпевали павших на войне. Собор не мог сказать слов утешения, но звоном колоколов своих вещал о полной и насыщенной жизни прихожан. Имел три престола: главный – во имя святого Благоверного и Великого князя Александра Невского и два других – во имя иконы Божией Матери «Казанская» и святителя Алексия,  митрополита Московского.

   Вскоре и утварью церковной наполнились помещения его, собрание книг насчитывало 195. Что особо радовало его. А вскоре и улицу назвали Александровской. Так что высоко главу с крестами держал теперь и встречал лучи утреннего солнца и провожал день на запад. Жизнь вокруг собора говорила на все голоса и особо ценными казались детские - в ведении прихода находились: женская Александро-Невская церковноприходская школа, мужское училище ведомства народного просвещения. Радовались и люди-прихожане, что смогли поднять в лихие времена пятиглавый храм, один из самых больших православных сооружений Алтая.

   А он распрямил плечи, чувствовал свою нужность людям. От того гордо стоял и возвещал каждое утро о своей готовности к служению, давая возможность приходить и обращаться к Богу в стенах своих. В храме особенно чувствуется благодать Божия. А уж в построенном на народные деньги и подавно.

   Давно вернулся привратник, награжденный орденом. Приходил в помещение, вставал в центре и молился на иконостас. Больше поминал товарищей, павших далеко на Востоке и отмаливал грехи за убиенных им. А храм понимал, что Родину человек защищал от ненавистного врага, да не мог ничего сказать, лишь терпеливо слушал сбивчивую речь мужчины. И с особой нежностью стенами окружал, когда тот первенца крестил.

   Грянула беда, когда мужиков, как метлой подмели и на войну в эшелонах отправили. Наслушался тогда плача бабьего и причитаний о сгинувших на полях боя в далекой Европе. Вместе с прихожанами молился о здравии живых, что порой письма слали в Сибирь далекую. Пришла и жена привратника с мальчонкой, принесла письмо от кормильца в храм и просила о помощи и защите. Молилась всем иконам, исправно выстаивая часы на коленях. Он пробовал утешить и говорил с ней. Тихими ударами колокола на звоннице, в ясные зимние дни, и в дожди летние.

   Пришли сложные времена. Трудные не только для церкви, но и для всей страны. Революция, повернувшая все назад и вздыбившая страну и народ. Не нужны молитвы, не беспокоится никто о душе и вере. Пусть об этом новая власть заботится. В период колчаковщины еще молился народ о не вернувшихся с фронта мировой войны солдатиках, отмаливал и приписанных мужиков  в армию нового Верховного правителя Сибири. А как изгнали окончательно – не регулярно  проходили службы в храме. Комсомольцы, те хоть высмеивали, а партийцы прямо угрожали за веру в Бога. Старушонки смелее иных казались, приходили и отмаливали народ, который просто так взял да отвернулся от веры вековой.

   Ухаживать за собором некому. И нанять трудового человека невозможно. Власть церковную от государства отделили, сатрапской называть принялись и следили, чтобы работников не нанимали.  Обветшало внутреннее убранство. Иконы и сюжеты библейские,  писаные по стенам и потолку, блеск и красоту терять начали. Не мог настоятель в этих условиях сохранить созданное руками простых людей. Деньги с купцами ушли по заграницам, а с простой женщины какие суммы наберешь для ремонта. Конечно, не краски икон веру поддерживали, да и иконы начали снимать по надобности государственной. Оставили несколько по «счету», у теперешних руководителей так это называлось. А со стен лики удалить не могли, рукой махнули от безнадежности. Соберутся прихожанки и отмаливают мужиков, да за грехи родных простить просят. Собор себя сиротливо чувствовал, словно раздели на виду у всего народа и нагим представили.

   Но исправно просыпался, звонил в колокола и скромно приглашал, кто от веры не отказался. Многие молитвы к богу доставлены, возвращались мужики домой: кто от белых, кто от красных, а некоторые еще с мировой шагали до двора. Узнавали новые требования, на виду страшились приходить,  настоятель пускал таких ночью молиться. Да в праздники  (власть Великую октябрьскую революцию празднует, а верующие славят Икону Казанской Божьей матери) надежно от любопытных глаз укрывали стены. Поют чуть не шёпотом, свечей больших не зажигают, однако лики святых на стенах остались. Им и молились до 1939 года. Закрыли собор окончательно. Запустение пришло в стены, приготовился шедевр архитектуры умирать.
Одно держало: нашли люди проход тайный и скрытно пробирались да поклоны клали стенам расписным. Говорили меж собой: «Юродивого Господь оберегает, а уж разрушенный храм  - тем ближе к Богу стоит. Авось дойдут молитвы наши». Он в такие минуты духом крепчал, плечами каменными под закомары поднимется и оплотом для верующих стоит, от постороннего глаза уберегает.

   Доходили слухи до членов партии, готовили акцию о сносе собора. Но видно других дел много было. Жил тайной жизнью Александровский собор и людям помогал. Вновь беда нагрянула, большая война всколыхнула весь мир и на переднем рубеже опять православные. Теперь от соборов не провожали, с митингов уходили на фронт. Ночью не забыли заглянуть в стены, обратить лицо к святым росписям и упасть головой в поклоне, чтобы оберегал их от смерти лютой. А потом с котомками уж и на собрание выходили.

   В 1941 году в стылый декабрь пришли эшелоны, груженые эвакуируемыми заводами, и принялись производство налаживать люди. Долго не думали, отдали под кузнечный цех. А что?! Стены крепкие, фундамент надежный и от морозов укрывает собор. Металлу не дает остыть, держит производственный процесс в нужных параметрах. Вот и взялся он новое предназначение оправдывать, гордился, что пользу фронту оказывает. Одно плохо. Колокольню разрушили. Кресты сняли – храм, словно обезглавленный стоит, сиротой на народ смотрит. В чем виновен, ответ никто дать не может. Хватился народ, что ошибок наделал, к Богу поворачиваться начал.

    Успенский храм принимал всех верующих. А он бы рад,  да другое у него ныне предназначение. Трудиться. Только нет-нет да украдкой кто из женщин встанет, загородившись станиной  пресса, и молится в короткие перерывы.  На образа, что проступают на стенах. Спаси де нас Богородица и мужикам на фронте защиту дай. Вскоре уж и все работники цеха, не перекрестив лоб, не заходили в цех. Партийные стеснялись, им иначе нельзя.  А как одной работнице весточка пришла, первая за семь месяцев, что муж жив и в госпитале лежит, так  повадился народ. То-то радовался храм, стать появилась, крепко надобность свою чуял. Директор завода боролся вначале, ведь предприятие режимное. Потом бросил – должна же вера у людей во что-то быть. Так войну и отмаливали.

   В послевоенные годы женщины продолжали ходить, предприятие работу продолжало. Заметили давно, что помолиться за мужчину, который на войне находиться,  к возвращению домой защитника. Вот и принимал тайные молитвы давно стертым обликом Богородицы, что просматривалась в слое пыли и гари. Афганистан пришел, женщины в это время отмыли образа. Тайком пробирались и просили о помощи. А собор молчал, открывая небо для очередной просительницы, и молитвы исправно выслушивал да отправлял по назначению. Столь искренней веры не найдешь сейчас в современном обществе. Хоть  многие молящиеся слов молитвы не знают, да такую надежду на помощь имеют. Как отказать?!

   Вот и мужчина пришел – внук того привратника. Отмолили  матушка и невеста, жив остался в горах Гиндукуша. Отлежался в госпитале. Верой и правдой обязанности по уборке справляет, уж и предприятие не работает. Собор стоит, но людям служит, юбилей вековой справил. Стены бережет свои, не все еще людям отдал. Надеется, что восстановят и,  как прежде, вдохнет он божественной благодати и даст ее прихожанам. Господи, благослови!