материнское молоко

Публикация в местной газете
Трудно найти анучинца, не знакомого с Полиной Павловной Матвейко. Если только это не человек, не любящий и не употребляющий молока. Простого, обычного, белого, вкусного коровьего молока. Домашнего молока – совершенно необходимо уточнить. Но, даже если и найдутся такие люди среди анучинцев, то уж среди жителей Арсеньева, наверняка - нет. Даже если кому-то она незнакома по имени, то в лицо Полину Павловну знает каждый. А потому что это та женщина, которая изо дня в день на протяжении многих и многих лет торгует на арсеньевском рынке молоком, творогом, сметаной, варенцом. Молочными продуктами собственного производства.
Торговала – так, пожалуй, будет вернее. Но об этом – чуть позже.
Полина Павловна – мама троих детей, известных и уважаемых в нашем и соседнем городском округе. Они сами уже давным-давно стали родителями и даже успели обзавестись внуками. Однако, Полина Павловна – ещё и дочка, с теплом и уважением вспоминающая своих родителей и прежде всего, маму.
- Мне было всего пять лет, когда пришли за моим отцом, - рассказывает она о своём детстве, - как будто вчера это произошло – мы за столом сидим, а отец рядом стоит. Военные люди берут его за плечи и уводят из дому. С тех пор мы его никогда не видели. Нам сообщили, что его расстреляли по решению тройки НКВД и только много лет спустя дали справку о его реабилитации. Нет, я не испугалась тогда – не соображала ещё толком. Не понимаю, почему вообще мне запомнился этот момент.
Нас, пятерых детей и маму выкинули из дому. Стали мы жить в холодном, щелястом бараке – сарае. Вскоре две мои сестры и брат умерли от голода и холода. Остались мы у мамы две дочки – я и моя сестрёнка.
Что можно сказать о моей маме? Простая она была русская женщина. В Приморье попала из Сибири, из Томской области. Отец, которого расстреляли, был старше её на восемнадцать лет. Работала она в совхозе от темна до темна, да свой огород – пятьдесят соток, да хозяйство держала, чтобы как-то прокормиться. Надрывалась, тащила нас с сестрой, боролась, как могла за наши жизни. А писать так и не научилась – неграмотной всю жизнь, до восьмидесяти четырёх лет прожила.
Я ей помогать пошла на колхозную ферму коров доить когда мне было девять лет. Ведь вручную коров доить тяжело ей было…
Полина Павловна смотрит на свои натруженные руки, думает, вспоминает о чём-то своём, давнем. Потом отмахивается от фотоаппарата, ругается притворно строго – хватит, мол, фотографировать её – некрасивую, ни к чему это… Она произносит нелестные эпитеты по отношению к своей внешности, она стесняется своих изломанных тяжким трудом рук и мне становится страшно. Я представляю - сколько пришлось ей потягать тугие соски вот этими самыми руками! Сколько литров, центнеров, тонн молока она надоила с той самой поры, когда девятилетней девчонкой шагнула за порог колхозной фермы!
Она делает это до сих пор!
- А что ты думаешь, легко детей подымать, учить, в жизнь выводить? Вон они, какие у меня выросли… - Она перечисляет достоинства, значимость и жизненные достижения своих детей, внуков, правнуков, а потом заключает - Вот оно, молоко-то!
Я понимаю: она права! Эта женщина сумела поднять свой род на достойный жизненный уровень, смогла избежать прозябания сразу нескольких поколений своих потомков и обеспечить достойные стартовые позиции молодёжи, вступающей на дорогу самостоятельной жизни. Она добилась этого своим каждодневным упорным и тяжким трудом. Но главное жизненное достижение Полины Павловны не в том, что она вытянула семью на высокий материальный уровень. Главное в том, что осознанно или нет, она смогла привить своим детям любовь к труду.
- Ну не могу я без дела, - рассказывает она, - что я, сяду и в окно смотреть буду? Мне и так уже названивают из города покупатели – куда делась? Это у меня сейчас две коровы осталось и те в запуске. Вот в марте отелится первая, и поеду я на рынок опять. Вот ведь что обидно – им же, их детям молоко вожу. Последний раз, когда привозила, очередь длиннющая выстроилась. А они выкинули нас на улицу из крытого рынка!
- Всегда мать с отцом держали большое хозяйство, - рассказывает сын Полины Павловны Владимир Иванович Матвейко, - так оно и было. В Таёжке мы жили. Отец работал сначала на золотых приисках, потом – управляющим отделением совхоза. А хозяйство держали – больше чем у нас ни у кого в деревне не было. Нет, мать тоже трудилась в колхозе – как без этого. Она в бухгалтерии работала, долгое время – завмагом, потом – заведующей клубом. Отец, конечно от зари до зари – на производстве, а всё домашнее хозяйство держалось на матери. А это – только представь – чушек четыре-пять, овец пять-семь-десять, коров пять-семь! Отдельная тема – огород. Две тракторные тележки тыквы, пятьдесят кулей картошки – такой урожай вырастить, шутка ли? В своё время, мать рассказывает, одного лука сажали по две сотки. А лук – это такое дело, его полоть нужно всё лето. Утром загнулся на грядках, вечером разогнулся.
Но главная забота, конечно – коровы. На каждую изволь на зиму три с половиной тонны сена заготовь! Так ведь с сенокосами раньше проблема была. Совхоз забирал себе все угодья, где можно было косить техникой. Для личных хозяйств отводились неудобья – кочка, болотина, клочки мелкие, где трактору с косилкой не развернуться…  И с этих участков, прежде чем для себя, ты должен был накосить для совхоза две тонны сена. Не бесплатно, конечно – весь труд оплачивался, но времени для своего покоса оставалось очень мало. Вот и пластались на сенокосе люди с самого малолетства. И нам доставалось, и мать косу таскала и гребла и стожки метала – не было разделения на мужскую и женскую работу. И дети работали – это было нормой. Может быть, потому и до сих пор я не могу сидеть, сложив руки, всегда мне нужно что-то делать.
Владимир Иванович слово в слово повторяет материнское объяснение собственной неугомонности, неуёмности в тяжком крестьянском труде, и я понимаю - он действительно, как и мать  не умеет жить в праздности. А ведь мог бы! Всем известно: уже много лет назад Владимир Иванович стал пенсионером МВД. Он вышел в отставку в звании подполковника, и соответствующая пенсия вполне обеспечивала ему заслуженный, беспечный отдых. Вместо этого, он стал фермером. Он сумел поднять большие площади залежных земель, он собирает очень приличные урожаи зерновых и бобовых, он по большей степени самостоятельно, не привлекая наёмных механизаторов, обрабатывает  сотни гектаров своих угодий, ему порой некогда выспаться, не говоря уже о том, чтобы просто посмотреть телевизор. И - главное! Таким же, как он, фермером, не чурающимся любого самого тяжкого крестьянского труда, стал его сын Иван.
Как так получилось, что потомки Полины Павловны ступили на крестьянскую стезю и идут по ней твёрдым шагом, без намерения свернуть в сторону? Может и впрямь оно тут виновато – молоко. То самое молоко, которое некогда брызнуло тугой струйкой из под пальцев девятилетней девочки и звонко ударилось о подойник. Как давно это было! Колхозный луг, коровы, пауты, взрослые доярки и такие же маленькие девчонки – помощницы. Ослепительное солнце. Дневная дойка…
- Нет, ты не подумай, - продолжает рассказ Владимир Иванович, - это не был скучный рабский труд без просвета. Умели люди и отдыхать и развлекаться. Когда матушка была заведующей клубом в Таёжке – у нас такая самодеятельность была! Один только год мы отдали первое место по самодеятельности новогордеевскому клубу! Чего только не придумывали, чего не творили на сцене! А реквизит и антураж для наших номеров какой изобретали! На вращающейся сцене, например, устраивали мы настоящее поле с качающимися хлебами. Для этого зимой готовили ковыльяновые колосья, отец мой в листах фанеры по разметке через каждые два сантиметра сверлил дырочки под каждый колосок. Во время исполнения этой сценки жнецы выходили на ниву с серпами, а потом тут же на сцене «пекли» в почти настоящих русских печах караваи хлеба. И этим тёплым хлебом мы угощали зрителей. Уникальные номера были. С ними мы и в районе выступали и в приморских городах и в краевом центре. Я сам на гармошке, на баяне научился играть и аккомпанировал нашему хору. Трудно, конечно было сочетать крестьянский труд и такой вот «отдых», но как-то справлялись, успевали! Люди что ли в те времена другими были? Чем больше их жизнь ломала, тем они больше её любили?
Как бы то ни было, но сейчас, когда наваливаются проблемы, когда становится нестерпимо трудно, когда жизненные неурядицы заставляют в отчаянии опустить руки, только память о том далёком прошлом, когда батя был жив, когда мама была молодой, а я – совсем малым пацаном, не позволяет мне сегодня киснуть и даёт силы и желание жить настоящей жизнью.
Сама Полина Павловна в своём весьма солидном возрасте тоже продолжает демонстрировать жизненную стойкость и презрение к бытовым неурядицам. Несколько лет назад сын забрал её вместе с коровами и перевёз к себе в Анучино. На территории своей усадьбы он построил для неё отдельный домик, ну и, разумеется, сараи для коров. У неё – свой приличный огород, на котором не отыщешь пустующего клочка земли. Всё – в деле, всё рационально, всё для пользы. Она скучает по своей Таёжке – шутка ли, сорок пять лет прожить на одном месте, а потом привыкать к новому, пусть и рядом с сыном. Но главная причина сожалений – не в привычке. В город из Анучина ездить стало намного дальше.
Она терпеливо сносит все трудности, которые преподносит ей судьба, для неё несущественна постоянная боль в позвоночнике, одолевающая её последние десятилетия. После микроинсульта, случившегося с ней восемь лет назад в пятницу, она уже в воскресенье стояла на рынке за прилавком. Она – боец. Она упорно и стойко отстаивает своё право на труд, право быть полезной людям. Она знает, что её молоко, сметану, варенец ждёт  преданный ей покупатель. Она вскользь рассказывает о своей болезни после того, как пришлось в прошлую зиму выйти из крытого рынка и встать за уличный прилавок. Подумаешь – двустороннее воспаление лёгких, подумаешь – руки распухли от мороза, так что ложку не могла держать. Она с глубоким сожалением описывает как на льду возле открытых прилавков подскользнулся покупатель и крепко ударился головой о мёрзлую землю. Она честно признаётся, что не понимает - что такое онлайн-касса и почему именно сейчас, чтобы вернуться в тёплое помещение, ей придётся установить это чудо современной техники и оплачивать дополнительный налог с каждого литра проданного молока. Ей популярно объяснили, что государству не обойтись без этих денег и если она и ей подобные молочники не желают работать по новому, место им – за уличным прилавком. Она не проводит никаких аналогий со своим детством, когда её семью выкинули выживать на мороз. Она твёрдо уверена в одном – в исключительной пользе того молока, которое дают ей любимые коровки. По прежнему дзынькают тугие белые струйки о подойник, по прежнему выпивает восьмидесятивосьмилетняя бабушка кружку парного молока утром, и кружку – вечером. Оно даёт ей силу – это настоящее, целебное молоко. Сколько сможет, она будет делиться этой силой со всеми людьми.