Дружба с привилегиями. Глава 40

Столь долгой, одинокой и тоскливой недели у меня не было никогда. На лекциях мне ничего не лезло в голову, и дома я тоже не находил себе места. Аппетит совсем пропал, и я видел, как бабушка и тётя переживают за меня. Что только бабушка не пыталась делать, чтобы я поел! Она даже заказала из Еревана мои любимые суджук и бастурму, да ещё не из говядины, как обычно, а из баранины. Я оценил бабушкины старания, но это был чистый перевод продукта, ибо ел я эти деликатесы без всякого удовольствия. А ещё, бабушке, не знаю где, удалось достать парочку вяленых шамаек, но и их я ел как простую селёдку, прямо как в рассказанном Михаилом анекдоте про плачущего мальчика. Все эти бабушкины попытки накормить меня донельзя смахивали на скармливание дворовому коту чёрной икры. Я сам не пьющий, но, видимо, именно в такие моменты люди напиваются вдрызг, чтобы хоть как-нибудь забыться и заглушить мучения. Я всё ждал, когда, наконец, мне станет легче, когда же здравый смысл и реальность возобладают; когда, в конце концов, сработает аргумент, что не можем же мы из-за нашей дружбы похоронить себя для отношений с теми, кто нам понравится, не говоря уже о создании семьи. Но сколько бы я не повторял этот аргумент, и сколько бы головой не понимал о неизбежности рано или поздно выхода Светы замуж, - если не за Константина, то за кого-нибудь другого, - всё оставалось для меня без изменений, мне не становилось лучше.

Наконец, настала суббота, и перед тем, как позвонить Свете, я принял холодный душ, чтобы убрать волнение и быть готовым узнать о плавном переходе первого чмока в более длительные поцелуи. С одной стороны, всё во мне сопротивлялось мысли о том, что мою Свету кто-то целует, не говоря уже о том, что поцелуи это только начало; с другой стороны, я в очередной раз понимал, что это происходит исключительно по светиному одобрению, и у меня нет никакого права вмешиваться. Да и вообще, как друг, я в самом страшном сне не смог бы себе представить, что отговариваю Свету от общения с Константином, так нечестно и подло это было бы.

Взяв себя в руки, я набрал номер. Трубку подняла светина мама и после приветствия сказала, что Света в ванной комнате. Потом, немного замешкавшись, как бы решая, говорить или не говорить дальше, шепнула в трубку, что со вчерашнего дня на Свете совсем нет лица, и сейчас она умывается после того, как плакала. Что со мной было! У меня внутри всё так и оборвалось. Светина мама попросила, чтобы я перезвонил минут через 10, и не продал её Свете. О чем я только не передумал за эти 10 минут, и, конечно же, винил себя, конкретно сам не зная за что. Наконец, я набрал номер. Света тут же сняла трубку, и мы поздоровались. По её голосу можно было догадаться о том, что она недавно плакала. Не дав мне ничего сказать, Света сразу выпалила, что вчера после лекций попросила Константина больше не провожать её до дома, и что они больше не будут встречаться. Я слышал светины слова, вроде понимал их смысл, но они не сразу полностью дошли до моего сознания. Первая мысль была, не ослышался ли я, правильно ли понял. Мне понадобилось немного времени, чтобы сообразить, что значили для меня эти слова. Вроде, я должен был радоваться, что обретаю Свету назад, но пока мне ничего не было известно о настоящей причине, побудившей её принять решение расстаться с Константином; к тому же, по большому счёту, это всё равно не снимало главной проблемы - кто-то из нас рано или поздно сблизится с кем-нибудь, и всё опять ещё хуже завертится по новой.

Я не знал, что говорить, но говорить что-то было надо, и я не нашёл ничего лучшего, - и даже как близкий друг посчитал своей обязанностью сказать, - что если она разрешала Константину провожать себя до дома и даже чмокать, то значит он ей не безразличен, и не может быть, что она просто так решила перестать с ним встречаться. Не дав ей ответить, я спросил, не обидел ли он её, не был ли настырным. Тяжело вздохнув, Света ответила, что Константин вёл себя безупречно, и после первого чмока, на который она, застигнутая врасплох, не ответила взаимностью (этой подробности я не знал), на следующий день оставил её в покое, потом на 8 марта по телефону поздравил её, а в понедельник только осторожно поздоровался. Во вторник и среду они болтали в коридоре ВУЗ-а, и лишь в четверг Константин пригласил Свету в кафе, взявшись потом проводить до дому.

Затаив дыхание, я слушал светин рассказ, впервые слыша подробности, а Света продолжала; она поняла, что Константин сейчас опять будет чмокать её в губы, и не ответить взаимностью, как в первый раз, было уже невозможно. Или она должна дать понять, что целовать её не надо, или ответить на поцелуй. Реши она, что сейчас целовать не надо, тогда надо было всё равно решать, когда это сделать можно. Чем ближе они подходили к дому, тем сильнее возрастало давление: надо было принять решение. Уже подходя к подъезду, Света решила ответить на поцелуй. Как она и ожидала, Константин чмокнул её в губы, и Света одновременно чмокнула и его. Константин очень обрадовался, не ведая, что в этот момент Света осознала - он хоть и очень хороший парень, но она не хочет больше с ним встречаться. Я вновь посчитал своей обязанностью указать на то, что возможно это естественное сомнение девушки в таком важном вопросе. Света стояла на своём и говорила, что до тех пор, пока только Константин проявлял инициативу, всё протекало спокойно, и она как бы плыла по течению. Тут Света поправилась и уточнила, что она вернее не плыла, а её скорее сносило; теперь же, когда на инициативу Константина надо было впервые активно ответить, ей тут же стало ясно, что она чисто по-женски допустила ухаживание очень приятного и серьёзного молодого человека, но теперь понимает, что с её стороны за этим кроме симпатии и уважения ничего не стояло.

Я ещё раз посчитал своей обязанностью посоветовать Свете не рубить с плеча, чтобы потом не пришлось жалеть, и хотя бы с неделю не думать ни о чём и не принимать окончательного решения. Сказав это, я тут же вспомнил об умении Светы принимать важнейшие решения с первого же раза, да ещё и в течение очень короткого времени, поэтому то, что я ей предлагал было, в принципе, просто фикцией. Мне стало неловко, но сказанного не воротишь, и мне пришлось промолчать, чтобы ещё больше не драконить и так расстроенную Свету. Как ни странно, но Света сказала, что последует моему, как она выразилась, трезвому совету, хотя и не верит, что это изменит её решение, потому что нисколечко не жалеет. Тут я понял, как сильно вся ситуация выбила меня из привычной колеи, ведь я практически утратил способность предвидеть реакцию Светы на те или иные мои слова.

Перекинувшись несколькими фразами о сложившейся ситуации, мы решили оставить эту тему. К моей вящей радости, нам удалось тут же подхватить наш обычный ритм, и мы, наконец, как всегда весело и, главное, непринуждённо начали беседовать о том о сём, обсуждая нашу встречу через неделю.  Так мы беседовали какое-то веремя, может минут двадцать, как вдруг Света на полуслове внезапно расплакалась. Я от неожиданности сначала не понял, что происходит, а когда до меня наконец дошло, что она действительно плачет, мне стало так погано, и, как всегда в таких случаях, захотелось выть. Я тут же решил немедленно лететь в Москву, чтобы поддержать Свету в эти очень трудные для неё минуты. Никаких задних мыслей у меня в тот момент не было, просто Света была, помимо родителей и бабушки, не только самым дорогим человеком в моей жизни, который прямо сейчас нуждался в поддержке, не интимной, разумеется, но она ещё и стала неотъемлемой частью меня самого. Со времени нашего пребывания в Эшерах я уже больше не рассматривал себя отдельно от Светы, и всё, что я делал, когда мы находились рядом, делали мы. Я совершенно не помню, чтобы хоть раз сделал что-нибудь по своему единоличному желанию, или настаивал на чём-то, - такого просто не существовало в нашем пространстве.

Я сказал Свете, что завтра во чтобы то ни стало прилечу, и приготовился к тому, что она начнёт меня отговаривать, ведь я всё равно должен был через неделю приехать. Света перестала плакать и, всхлипнув, сказала, что будет рада увидеть меня как можно скорее. От этих слов меня буквально разорвало пополам - это как же должно быть Свете плохо, чтобы она, зная, что я и так через неделю приеду, сразу же согласилась. Я сказал, что встречать меня не надо, мол, сам доберусь. На это Света ответила, что об этом не может быть и речи, и, если понадобится, она с утра будет встречать каждый рейс из Тбилиси. Естественно, меня это не устроило, и я сказал, что сообщу каким рейсом вылетаю. На том и договорились. Под конец разговора я сказал, что приеду только как друг, без каких-либо привилегий. На это Света пошутила, что, мол, как мне не совестно отказываться её утешить, и мы в первый раз за последнее время по-настоящему рассмеялись.

Я и так должен был на следующей неделе в пятницу улетать в Москву и уже договорился на кафедре, но теперь надо было достать ещё и больничный лист. Я тут же позвонил знакомой, которая должна была помочь в этом деле. Потом я быстро собрался в дорогу и объяснил тёте, что позвоню ей завтра рано утром или днём, а может быть ещё сегодня, сообщу номер рейса, которым улечу в Москву, и попросил её сразу же позвонить Свете. Уходя, обратил внимание тёти на то, что очень важно, чтобы никто ни при каких обстоятельствах не занимал телефон, пока я не позвоню. Тётя сообразила, что произошло что-то важное, и заверила меня, что сделает всё в точности, как я её просил.

Приехав в аэропорт, я сразу же подошёл к одному из грузчиков и сказал, что он получит десять рублей только за то, что сведёт меня с правильными людьми. Надо было видеть его удивлённые глаза. Больше трёх рублей это сводничество никак не стоило, но мне позарез нужен был билет, и я решил не скупиться. Пять рублей я отдал ему сразу, а другие пять обещал заплатить, когда получу билет. Минут через десять ко мне подошёл милиционер и потребовал предъявить документы. Я думал, это просто проверка, но милиционер оказался посредником и проверял меня, пытаясь выяснить, не подослан ли я ОБХСС или какой-либо другой схожей организацией.

Увидев мой московский паспорт, он спросил, что я тут в аэропорту так поздно делаю. Я ответил, что попытаюсь утром улететь в Москву, если, конечно, получится, и показал билет на пятницу, который собирался тут же сдать. Потом милиционер спросил, а что у меня в сумке. Я открыл сумку и показал содержимое, состоявшее исключительно из нижнего белья. Убедившись, что я действительно хочу как можно быстрее улететь в Москву, милиционер, к моему удивлению, сказал, что может достать билет на первый же рейс за 80 рублей (сам билет стоил 37,50). Мне было всё равно, сколько стоит билет, и милиционер с моим паспортом скрылся за служебной дверью. Предложенных мной денег милиционер не взял, я должен был отдать их кому-то другому. Через некоторое время ко мне подошёл тот, кому я уже давал пять рублей, и, протянув билет, предложил проверить, всё ли правильно заполнено. Всё было правильно, и я получил мой паспорт назад, естественно только после того, как заплатил за билет и добавил обещаные грузчику 5 рублей.

В Тбилиси было около одиннадцати вечера, и это означало, что тётя ещё сегодня может позвонить в Москву. Я тут же позвонил ей с телефона-автомата и попросил немедленно сообщить Свете о времени моего прилета. Немного выждав, я перезвонил ей снова, и получил подтверждение, что Света завтра будет меня встречать. Наконец, можно было спокойно вздохнуть и пойти уже вполне официально сдавать ненужный билет на пятницу. В дежурной кассе хоть и не принимали билеты назад, но для меня, как для доверительного клиента, сделали исключение.

Следующая глава на: http://proza.ru/2020/11/25/829