Уходя, задержись

Невмоготу больше, нет сил. Тома-Тамара открыла форточку. Морозный воздух скользнул по ее беззащитным рукам. Тоненький халатик холоду не помеха. Выглянула в окно. Высоко, 16-й. Внизу на площадке дети. А ее нерожденный Ванюшка, где он теперь? Послушалась, уничтожила возможное счастье ради того, что имела. Да ушло оно. Видеть не могла больше нагловато выпученные глаза и губы, твердящие: «Ты моя». А ведь раньше от таких слов таяла.

Теперь выла ночами в подушку, молча, без слез, чтобы утром не заметил. Все Ванечку видела во сне. Срок был маленький, ещё неясно кто, но снится мальчоночка. Глазастенький такой, ручки тянет, душу рвёт. Невозможно так больше, лучше к нему...

На столе записка: «На обед свари-ка мне щец, соскучился, целую». А у Тамары из рук все валится. С работы ушла, не могла больше осуждающие взгляды тех, кто знал, терпеть. Он одобрил, дома позволил побыть. Думала, понимает, что с ней. Ан нет, только о себе. Приготовь, погладь, купи, нарядись, ублажи.

Если бы не детишки внизу, расправила бы руки, да ввысь. И пусть потом об землю. Так и надо ей. Машинально накромсала все для супа, сварила, кастрюлю томиться оставила. Что-то холодно. А в комнате уже рой снежинок. Ноябрь к зиме готовится, устилает белым дорогу.

Накинула пальтишко, да ушла. Зябко, руки в рукава сунула, сапожками побыстрее, чтобы согреться, почти бежит. Только куда?

Словно ведёт кто, быстрее, быстрее. Мимо детского сада и школы, за угол на проспект. Через дорогу надо, красный раздражающе медлит. Ей срочно вон туда. Зажмурилась и пошла. Вместо скрипа тормозов, крепкое словечко и за руку хвать. «Дура!» Тамара глядит на огромного дядьку, а тот ей выговаривает: "Решишь чего, найди место побезлюднее, не хочет никто твою прихоть потом долгими встречами с психологом зализывать".

Парк темнеет, туда. Пусть страшно, пусть, пусть! Тихо и пустынно. Что это? То ли писк, то ли всхлипы, вон там, за елью. На лавочке мальчишечка в одном свитерке, замерзает, слезы ладошкой по щеке размазывает, носом хлюпает. Плечики под свитерком худенькие подрагивают. Откуда тут? Да разницы никакой, скорее! На колени перед ним встала, слёзы сушит, обнимает, кутает своим пальто. Прижался, тельце доверчиво к чужой тетке льнет. Так и стоят, обнявшись, два одиночества горьких.

Скинула пальто, завернула, прижала. Бежит, а у самой в такт сердцу в голове бухает: «Только не замерзнуть, успеть». Халатик с морозом борется, да силы неравны. Пробирает, остановить норовит. Тамаре кажется, что бежит, а на самом деле ворота парка приближаются по миллиметру.

Вышла на улицу и растерялась — дальше куда? Мальчишечка притих, но дышит ровно. Автомобили по своим делам равнодушно мимо. Огромный черный остановился. Руки Тамары еле держат, но ведь надо спасти.

— Вы что, с ума сошли, голышом по морозу?
Из машины парень выглядывает, Тамара ему растерянно мальчишечью головку показывает, помочь просит. Тот вышел, куртку скинул, Тамару укрыл, в тепло машинное пустил. Спасет мальчика точно. А ей бы подремать чуть-чуть.

— Скажите, я вчера привез мальчика и женщину, что с ними?
Усталые глаза мед. персонала улыбнулись, мальчик жив. Вот женщина плоха совсем, обморозилась, простудилась. Только если очень захочет, вернется.
— Вы муж?
Парень покачал головой.
— Я прохожий. Жалко, она рисковала, мальчонку спасая. Говорила, в парке его нашла. Как она-то туда попала? В ноябре там пусто совсем.

А Тамара в тоннель светлый почти зашла, как хотела. Туда, к маме и папе. Тут маленькая ладошка теребит руку и тихий голосочек: «Мама, вернись!» Ванечка! Жить надо! Мальчонку спасла только от мороза. Кто его от людей злых убережет?
Так и поправлялись вместе. У мальчишечки от испуга голос пропал, он только радостно на имя Ванечка кивает. Ищут, кто мальца до такого довел. А к Тамаре тот парень приходит, цветы, мандарины. Свой-то позвонил раз, да исчез. Ну и ладно. Вот встанет она, и все сделает. Теперь есть, для кого жить!