Сказки Секретного сада. День третий

Сегодня хороший день и я предлагаю прогуляться по той аллее, которая тянется вдоль кирпичной стены, огораживающей наши владения, огибает дом и заканчивается точно такой же калиткой, что и та, через которую можно попасть в сад с другой стороны. Да, дубовой калиткой с бронзовым кольцом вместо ручки, точно по форме, вписывающейся в каменную арку. Я считаю все это огромное пространство своим, нашим убежищем, и из него есть два выхода во двор или, как его еще можно назвать? Словом, на мощеную площадку перед парадной лестницей. Она пока еще пустая, как лист бумаги. Когда-нибудь мы зайдем и в дом. Представляю себе, какой он огромный, и подозреваю, что тайны, хранящиеся там, гораздо страшнее и интереснее тех, которые мы обнаруживаем здесь, в саду.

А пока я, утопая в иносказаниях в силу своей природной стыдливости, препарирую на твоих глазах самые скрытые движения того, что они называют «человеческой душой». Мне не нравится такое название, потому что я не верю в душу, считаю ее чем-то невыразимым, не имеющим формы и веса, и не оставляющим следов своего существования. Хотя, и не могу подобрать более точного и емкого названия для того, что является основой моих опытов.

Но, хватит болтать, мне самому не терпится проделать этот путь, ведь я никогда там не был. Я конечно знаю, что мы там увидим, но вовсе не потому, что видел все это. Так часто бывает, что человек знает о чем-то, но не потому, что услышал об этом своими ушами или увидел это своими глазами. Да что я тебе объясняю? Ты тоже умеешь выхватывать знания неизвестно откуда, и тоже всегда удивляешься, когда мысль, рожденная в твоей голове, вдруг приобретает вполне материальное воплощение. Сейчас мы пройдем тенистой тропинкой, над которой густо сплелись ветви деревьев, почти образуя потолок, увидим по обеим сторонам густые заросли папоротника, среди которых кое-где обнаруживаются даже гигантские реликтовые экземпляры, их немного, но они создают ощущение еще большей изолированности от мира, не только огораживая сад в пространстве, но и во времени. Там царит густой зеленый сумрак, что в пасмурную погоду, становится совсем темно. Земля там всегда сырая и, наверное, есть грибы. А еще я думаю, что в папоротниках живут змеи. Поэтому если вдруг увидишь змею на тропинке, то остановись и не шевелись, пока она не уползет. Рано нам еще повторять судьбу Маленького принца или уже поздно. Пусть с ними разбирается еж.

Потом, когда-нибудь, мы немного облагородим и этот участок. Как? Ну, может притащим большие камни, чтобы было на чем посидеть и помечтать, или поставим автомат с газированной водой. На крайний случай, повесим китайские фонари, чтобы ходить туда ночами.

Путь покажется тебе почти бесконечным, как в детстве, но это лишь обман чувств, всего лишь мой маленький сюрприз, чтобы заставить тебя вернуться в те времена, когда любое путешествие казалось бесконечным, любой день длился вечность, и когда ты мог, увидев что-то необычное, сказать себе – «а вот это я запомню на всю жизнь». И, действительно, запоминал. Можешь проверить, все эти воспоминания при тебе и сейчас.

А вот мы и вышли из зарослей. Калитка точно есть. Вот она, но мы не будем ее открывать. Посмотри, как солнце заливает куст цветущей малины, выросший почти на самой тропинке, и слушай, слушай музыку пчел и шмелей, чтобы вдруг воскликнуть: «Вот оно –лето! В лете нужно жить!». Как это уже было с тобой однажды далеким летним утром, когда, распахнув стеклянные двери балкона, ты произнес эти слова.

А теперь посмотри вдаль, вон на тот холм. Видишь на вершине темное здание? Это римско-католический собор Святой Доротеи, построенный в этих местах пятьсот лет назад. Совсем недавно собор был действующим, но потом, по какой-то причине, начал разрушаться. Начались работы по восстановлению, ремонту, но ничего не помогало, фундамент просто разваливался на глазах. И тогда его бросили. Наступит день, когда мы с тобой увидим, как осыпаются эти древние стены, превращая храм в груду кирпичей. А пока он еще выглядит целым. И старинное кладбище кажется нетронутым. Отсюда видно плохо, далеко слишком, но можно предположить, что стелы на могилах покосились или упали, но занесенные землей плиты лежат ровнехонько на своих местах, не потревоженные гробокопателями. Почему я в этом уверен? В этом мире ничто не происходит без моего желания, а я не люблю, когда разрушают могилы.

А если взглянуть чуть правее, то можно различить обгорелые развалины. Когда-то там была школа. Каменная одноэтажная школа с большими окнами. Конечно, я никогда лично не знал тех людей, о которых пойдет речь, но я слышал о них, от того, кто был с ними знаком. Правда слышал в раннем детстве и тогда еще не мог понять того, что скрыто в глубине каждой даже самой простой истории, а только следил за сюжетом, за всем тем, что лежало на поверхности. Я даже мечтал, что каким-то неведомым образом я смогу стать тем мальчиком, нашедшим в траве самую удивительную и драгоценную вещь, какую только может создать детское воображение.

Когда-то ты написал мне удивительные слова. Да-да, те самые, о которых я не далее, как сегодня, настойчиво тебя расспрашивал, но получил ответ неопределенный и далекий от истины, хотя формально правильный. Я повторю их: «Я касаюсь твоих стоп в надежде, что стану тобой в будущей жизни. А может быть, и в этой. Ты обязан заботиться и лелеять свою чистоту, покой и свет. Ибо ты сам избрал этот путь ответствования перед самим собой. Я лишь смею, как твой вечный, изначальный Чана, напоминать (вечно) тебе о твоих обязанностях перед собой. Ведь ты нужен мириадам не просветлённых, омраченных, неведомых в своём стремлении к изначальной пустоте, избавлению, обретению, чистоте, правде... всему что и есть всё». Если убрать все восторги и поэзию, то остается лишь одна идея – желание стать другим. Когда, как не в детстве каждый из нас верит в то, что он сможет стать другим? Разве что только индуист проносит эту уверенность через всю жизнь. И я рассмотрел в тебе неутраченную детскость, и возликовал. Извини, что отмел подозрения в том, что ты являешься индуистом, но в это я поверить не могу.

Вот и я очень хотел стать мальчиком Джованни, потому что, конечно же, знал лучше, как распорядиться его жизнью. Он же все делал неправильно, а у меня получилось бы все гораздо эффективнее. И еще он был трусом.

Ты уже насмотрелся на солнце? Тогда я расскажу тебе про дождь.
В тот день шел дождь, а к вечеру разразилась настоящая буря. Деревья стонали и гудели под порывами ветра, грохотал гром и ветхий дом содрогался снизу доверху. А дверной молоток стучал так, что пришлось его подвязать. Но Джованни все было нипочем. Такая вот существовала странность в его характере – он не боялся никого, и ничего, кроме людей. А буре, так просто радовался, словно ощущал в ней смелость, на которую сам не был способен. Он только загасил свечу, как велела мама, и поуютнее завернулся в ватное одеяло.

Джованни всегда отличался послушанием. Не потому, что послушание было заложено в нем от природы. Вполне возможно, что он мог бы и похулиганить, и пошуметь, но страх, вечный страх сдерживал его.  Боялся он отца, боялся полицейского на углу, боялся мальчишек, которые четыре часа в день сидели с ним в одном классе, словно затаившиеся монстры, а потом на воле давали выход всей своей дикости. Они выбегали на улицу, бегали и орали, а Джованни хотелось заткнуть уши и убежать. Но больше всех остальных он боялся учителя, господина Альмароса, особенно в те моменты, когда тот распекал лентяев и озорников. И он молился про себя о том, чтобы не оказаться на их месте. Никто и не догадывался, что царило в голове маленького мальчика, такого крохотного, что во время утренней молитвы он стоял позади всех, даже девчонки были выше. Они тоже смотрели на него снисходительно и, наверное, если бы он только позволил – играли бы с ним, как с куклой.

- «Вот бы, дом учителя Альмароса разрушила молния, - подумал Джованни, засыпая, – и не было бы завтра никаких занятий».

Конечно, наутро все дома в деревне оказались целы, и небо очистилось. Конечно, Джованни был вынужден идти в школу. Тебе знакомо это чувство, когда очень не хочется что-то делать, до такой степени не хочется, что кажется легче умереть на месте, а сказать «нет» и заняться чем-то другим – невозможно. Я тоже часто проходил через такое испытание, но сейчас, научился не делать того, что не желаю, и не ходить туда, куда не хочется идти. Правду сказать, я полжизни потратил на такую установку и только-только освободился от боязни отказа полностью. Бедный Джованни, он был ребенком, а моральное давление на детей во все времена считалось нормой. Может быть поэтому мы и имеем сейчас вместо разумного человечества, покорное стадо, только и ждущее команды свыше.

Едва мальчик спустился с невысокого каменного крыльца, как тут же остановился – в кустах что-то блестело. Он раздвинул жесткие и колючие ветви ежевики и пригляделся. На земле лежал непонятный предмет – какая-то круглая бляха с широкой подвижной пуговкой-пупочкой в самом центре.  Бляха была серебристой, а пуговка синей с перламутровым блеском и отливала на солнце, как отшлифованный камень. С обратной стороны торчали разноцветные жесткие нити с колючими золотистыми концами. Это был невероятно красивый и загадочный предмет.

- «Какие-то богачи потеряли», - решил Джованни. И опасаясь, что находку отнимут, спрятал ее в карман. Но через несколько шагов решил рассмотреть вещь получше. Не каждый день находишь такие дорогие игрушки.

Когда человек видит кнопку, то испытывает непреодолимое желание на нее надавить. Даже если не собирается ничего включать Такой рефлекс особенно силен в наши дни, ведь нас окружают сплошные кнопки и тумблеры. В последние сто лет люди только и делали, что нажимали на всякие кнопки. И Джованни, конечно же, придавил пальцем перламутровый кругляш. В тот же миг несколько капель воды упали на дорогу, причем одна из них приземлилась ему на нос.  Однако в небе не было ни облачка, и он принял все за чью-то грубую шутку. Почему грубую? Да потому, что из-за своих страхов мальчик умел только обижаться, и никогда не испытывал желания просто посмеяться вместе с шутником.  И тут он увидел бегущую по дороге Марту, прижимающую к груди несколько книг и тетрадок:

- Это ты водой брызгаешься?

- Беги в школу, кукленок, - обернулась Марта. – Чего тут выстаиваешь на дороге?
Это было сказано таким пренебрежительным тоном, что Джованни сразу сник и машинально сжал кулаки.

Бах! Марту окатил целый водопад холодной воды. Она завизжала и помчалась дальше, отряхиваясь, словно мокрая кошка.

- «Так тебе и надо, - злорадно подумал мальчик.  – Молодец, дождь!»

И вдруг понял, что его-то одежда совершенно сухая, а на небе по-прежнему ни тучки. Он задумчиво уставился на бляху, которую продолжал держать в руке. Какая-то смутная мысль бродила в его голове, но никак не хотела оформиться.
Сильный удар по затылку сбил Джованни с ног, и тот плашмя упал на землю, придавив драгоценный предмет всем телом. Раздался сухой треск, и в небе загрохотало, но потом он услышал еще один звук рядом. Прямо на асфальте сидел Тома - самый известный хулиган в школе и выл как сирена.

- Молния!  Она меня чуть не убила!

- Не будешь теперь драться, урод, - громко сказал Джованни, почувствовав вдруг необыкновенную смелость.   И спохватился. Тома вечно прогуливал, и то, что сейчас они оказались вдвоем на пустынной дороге, означало, что впервые в жизни он опаздывает на урок. Его охватил ужас, который разом унес из головы все мысли о находке

- «Я мог бы, - подумал Джованни, поднимаясь и отряхивая пыль со штанов, - еще успеть добежать».

Но, увы, в этот самый момент издалека раздался звон колокольчика, означающий начало занятий.  Мальчик растерянно оглянулся на Тома и раздраженно сказал:

- Какая еще молния? Это просто искры вылетели из-под копыт вон того коня.
Мимо них понурая лошадь тащила телегу.  Деревянные колеса подпрыгивали на камнях мостовой. Нужно было обладать огромным воображением, чтобы представить, что такая кляча высекает искры копытами.

Джованни уныло побрел к мрачному одноэтажному строению, которое сейчас напоминало ему замок с драконом, а вовсе не обычную школу.
Господин Альмароса как всегда стоял у доски в своем черном сюртуке с потертыми на локтях рукавами.  Высокий сухой несгибаемый столб. Только слишком белые ладони его с длинными пальцами, словно дирижируя оркестром, двигались в воздухе, резкими движениями сопровождая каждое, сказанное слово, которое тут же эхом повторял класс.

Он обернулся на скрип двери и секунду рассматривал Джованни, как какое-то невиданное насекомое. С отвращением.

- Так-так, молодой человек, опаздываем. – Произнес он страшные слова, и мальчик попятился. Все его кошмары в одночасье воплотились в жизнь.

- Я не…, - пробормотал он, и, желая защититься от неведомой опасности, вскинул руки, прикрывая лицо. Забыв при этом о таинственной бляхе, которую так и не успел спрятать в карман.

Господин Альмароса вперился в нее глазами. Он считался большим любителем техники, и даже собственными глазами видел паровоз.

- Что это? – спросил он. – Где ты это взял? Дай-ка мне….

- Нет, - шепотом ответил Джованни, продолжая пятиться.

- Ты, наверное, это где-то украл?! – воскликнул учитель, подивившись такому непослушанию. – Двадцать плетей после урока. И немедленно отдай вещь.

- Нет!

- Тридцать плетей!

Джованни судорожно сжал обеими руками свое сокровище, пуговка подалась, и в окно влетело несколько капель. Через секунду они превратились в частый дождь, который все сильнее стучал по крыше. И вдруг пролился прямо с потолка.  Именно, в этот самый момент Джованни и понял, чем на самом деле является новая игрушка. Но не выпустил ее из рук, а наоборот принялся давить на кнопку изо всех сил, представляя себе, что вдавливает учителя прямо в пол. Налетел вихрь, затрещали хлипкие стены. Застучали черепицы, и сорванные пронеслись мимо окон, кружа и танцуя в воздухе.  Взорвалась чудовищная молния, и от удара грома начали разваливаться стены, но Джованни так и не разжал пальцы, наслаждаясь собственным могуществом и мстительной радостью. Он пришел в себя только тогда, когда бляха раскалилась как уголек в печи и нестерпимо начала жечь руку. И тогда он ее отбросил, как раз вовремя, чтобы увидеть последнее – исчезли стены и потолок, но по странной случайности сохранился пол, и вся мебель, что на нем стояла. За партами продолжали сидеть онемевшие от ужаса ученики, а господин Альмароса так и остался стоять с открытым ртом, в недоумении глядя на грифельную доску, за которой открывался прекрасный вид на огороды.

В следующее мгновение, молния ударила прямо в синюю пуговку, Джованни отлетел в сторону, и мир перед его глазами смялся, свернулся спиралью и вонзился в черноту.
Говорят, что тогда произошел страшный пожар. Выгорело полдеревни, а с нею и дом господина Альмароса. Были ли жертвы? Понятия не имею, про них мне ничего не рассказывали. Только про мальчика, которые «умел делать погоду». Сейчас я понимаю и другой смысл этой истории – детская ненависть, порожденная страхом, самая простодушная, самая бесхитростная ненависть в нашем мире, а потому и самая сильная, и самая разрушительная, потому что имеет чисто природную инстинктивную силу. А против инстинктов – не попрешь. Такая же ненависть охватывает любое животное, попавшее в ловушку, и заглушает все остальные чувства. Однажды, меня укусила крыса, обнаруженная на дне глубокой кастрюли. Она не смогла оттуда выбраться, потому что ее лапки скользили по гладкой металлической поверхности, а подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы зацепиться за край, крыса не умела. И я решил ей помочь. Но в такие минуты, в чистом проявлении своей ненависти, любой, даже самый добрый жест воспринимается как нападение. А ведь я ей еще и кусок сыра принес…

На этом можно было бы и закончить сказку. Но в моей памяти она накрепко связана с еще одним случаем, произошедшим уже со мной. Я вижу связь, хотя и никак не могу объяснить ее. Дело в том, что во времена Джованни, никаких электрических звонков еще не было. А если и были, то вряд ли они выглядели так, как это описано. Зато мне самому пришлось однажды увидеть такой самый электрический звонок, с точно таким же дизайном и не менее загадочной историей.

Мне было лет десять, когда семья переехала в новый дом. Я помню, что держал набор отверток в виниловом пакете, и смотрел, как отец заменяет дверной звонок. Несмотря на то, что мы переехали в почти новый дом, бывшие хозяева оказались страстными приверженцами старины. Внутри было полно древних скрипучих вещей, а на косяке красовался звонок, сделанный, наверное, еще при царе Горохе. Дребезжал он ужасно, словно был создан для того, чтобы поднимать мертвых из могил. В то время в моду входили музыкальные звонки. Помнишь такие? Они могли наигрывать первые несколько нот известных произведений и звук этот напоминал детскую игрушечную шарманку, работавшую по принципу музыкальной машины Леонардо. В этих звонках можно было выбрать одну из предложенных мелодий, и, конечно же, мы остановились на багатели «К Элизе», не потому, что обожали Бетховена, просто там выбирать было особо не из чего. Песенка «В лесу родилась елочка» - казалась слишком сезонной, а бульканье из двух нот слишком скучным.

Старый звонок обещали отдать мне. Поэтому я там и крутился, опасаясь, что отец про свое обещание забудет и выкинет его в мусорное ведро. А мне он был очень нужен. Во-первых, потому что я уже знал сказку про Джованни, а во-вторых, в тот период я страстно увлекался игрой в пиратов и постоянно закапывал «клады». Очередной пластиковый контейнер уже ждал свои сокровища, и старый звонок мог бы сильно обогатить его содержимое. Я рассчитывал закопать коробку под кривой яблоней, растущей возле забора.

- Держи, - наконец сказал отец. Но увидев, что я ринулся к дереву, крикнул вслед.

– Возвращайся побыстрее, дождь собирается.

По небу и вправду ползли тяжелые мокрые тучи, готовые расплакаться в любую минуту. Не успел я прикопать свое сокровище, как начался дождь, и пришлось укрыться в доме, где из кухонного окна был прекрасно виден дальний угол двора. Тем временем началась гроза. Ливень шел стеной. Там и сям сверкали молнии, и раздавался такой звук, словно кто-то в небе передвигал тяжелый шкаф.
А потом, разветвленная синеватая молния ударила прямо в землю. Потом еще одна и еще. Казалось, что били они прицельно, все ближе и ближе подходя к дому. И в какой-то момент достигли того, к чему стремились. Одна из них ударила прямо в заветную яблоню. Раздался сухой треск, и сквозь пелену дождя мне даже показалось, что повалил черный дым. И вдруг все прекратилось. Я выбежал из дома, и по мокрой черной земле, которая липла к кроссовкам, понесся к своему сокровищу. Обугленная яблоня еще дымилась, возле нее зияла яма, в которой валялась оплавленная пластиковая коробка. Искореженные детали разлетелись по всему саду. Но сколько я потом не искал, так и не нашел старинный серебристый звонок с перламутровой синей кнопкой.

Сейчас, рассказывая тебе все это, я вдруг подумал о парадоксах времени, и заподозрил с высоты своего знания научной фантастики, что та, моя молния и перебросила старый звонок в прошлое, во времена Джованни и она же передала этому предмету способность вызывать грозу. Бывают же такие озарения. Заметь, я удивляюсь своей догадливости, но меня ни чуточки не смущает фантастичность всего этого. Потому что здесь стираются границы между реальностью и иллюзией, как бы дико это ни звучало. Если бы я не устал от этого яркого света, то показался бы тебе фокус имени Иисуса Навина, остановил бы солнце, но незачем. До заката мы успеем вернуться под старый дуб, успеем пробежать по темнеющей аллее, и никакие змеи не преградят нам путь. Кстати, надо будет напомнить о них ежу.