Прогулка

Становилось все холоднее. С каждой ночью, зима приближалась.
Он любил эту пору потому, что он был рожден в ней.
Воздух его стихия, так утверждал один из гороскопов, которым он не придавал значения, но над совпадением которых с жизнью, он часто задумывался.
И воздух он любил.
Особенно осенний.
Утренний, резкий, с примесью удовольствия от аромата опавших листьев, почти морозный и наполняющий легкие чистотой и силой.
Вот и сейчас он гулял просто потому, что невозможно было пропустить такое солнечное осеннее утро и потому, что не было лучшего для него, чем такая прогулка.
Он смотрел на птиц, на дома, на людей с удивительными лицами, на тротуары с трещинками и это вовлекало его в удивительную игру наблюдения. В игру без размышлений. В игру, в которой увиденные образы, рассказывали ему о самих себе.
Он словно бы становился то птицей, то домом, то человеком, то самим обзором и историей доступного ему прямо сейчас.

Он увидел керамическое сердце на подоконнике дома, который он сейчас проходил, поставленное прямо перед закрытыми ещё шторами на обозрение, а на другой стороне  дороги,  пару держащуюся за руки,  как-то особено мечтательно.
Потом он вспомнил, сколько раз он влюблялся, до тех пор, пока не случилось это с ним однажды совсем как-то иначе, начавшись не с обычного самообмана, а с желания жить жизнь как-то свободно и искренне. Не обманывая и не обманываясь. И это стало началом его настоящей любви. Наверное даже на всю жизнь...
Кто знает.
А ведь действительно, подумал он, кругом и совершается этот постоянный поиск любви..
Он видел это потому, что и сам искал ее, находил, уверялся в истинности чувств, радовался тому, что теперь то это уже навсегда и терял её, в первоначальном волнующем виде. Люди говорили о любви, писали о ней, убеждали друг друга, продавали ее и себя, украшали ее символами дома, стараясь наполнить ею все свое существо, но это было невозможно.
Уловить и удержать любовь нельзя было никакими средствами и от того все символы любви смотрелись печально, словно бы просил человек у чего-то высшего чем он сам, открыть источник, словно бы умолял пропитать этим светом себя и все,  что окружало его.
Любовь выражалась в стремлении и в борьбе, она показывалась, как цель и идеал, достичь который не удавалось почти никому и никогда.
Войны совершались из-за стремления к миру и покою. Ненависть к препятствиям перед любовью приносила неисчислимые страдания людям, ищущим ее, в каких-то условиях, которые должны были быть обязательно соблюденными. И условий этих было огромное количество, настолько огромное, что оно сваливалось кучей и придавливало к земле, не давая подняться и оглядеться.
Каждый человек носил эту тоску по настоящей любви по-своему. И это выражалось во всем и всегда, и даже в походке.
Кто-то шел очень браво, расправив плечи, показывая всем существом своим, что именно он и достоин и очень хорош для любви, а кто-то подавленно и грустно, призывая спасти его и исцелить того, кто уже нашел любовь и способен ею поделиться. Другие шли спокойно, со знанием того, что им надо и, не позволяя сомнениям, проникнуть глубже и разъесть эту уверенность в выбранном пути.
Человек противоречивое существо.
Однако, он более или менее крепко скреплен стремлением к любви и окончательной и бесповоротной целостности, последнему пределу уверенности и знания, которая как кажется, поможет прожить жизнь наиболее полно и благоприятно, прожить ее счастливо, в точном соответствии с тем, как это думается и представляется.
Теперь уже шел он по набережной, глядя на  реку, которая напоминала ему цитаты о жизни и течении вещей и событий,  на которые смотрят и которым кивают и даже потом используют в разговоре, не понимая до конца всего ужаса невозможности оставить ничего прежним, оставить именно так, как хотелось бы и то, что хотелось бы и устранить из этого потока все нехорошее, все постыдное и больное, все, заставляющее страдать и метаться,  переживая за что-то уже случившееся не так, и пытаясь надумать правильность будущего предвосхитив его каким-нибудь образом.
Оставить бы себе молодость и здоровье, хорошую компанию, посиделку с друзьями, ночь на холме, сидя с любимой в обнимку, радость и приобретение, и наконец удивительное ощущение того, что тебя вот вот ожидает нечто великое, такое великое и неописуемо  безграничное, что и предчувствие не в состоянии описать его или даже, как-то коснуться мыслью.
И конечно, хотелось убрать бы из жизни всё, что заставляет хоть как-то страдать...
Потом человек обрастает делами, теряет здоровье, друзей, теряет одну работу за другой и свои устремления, в заботах о дне завтрашнем, готовясь и выстраивая защиты от всех возможных бед, и жизнь его начинает быть похожа на положение воина, спрятавшегося от страха нападения за маленьким своим шитом, думающего, что щит, сам по себе, сам и убережет его от всех бед и напастей.
А река текла.
Ее глубокие воды неслись между двух берегов и вид ее темных вод манил и пугал его.
С детства он боялся такой большой и темной воды, боялся оставаться с этой неизвестностью, оставаться наедине со штормом, наедине с молчанием моря и огромных тихих озер, но всегда, однако, наперекор себе и не понимая, почему бежал в дюны, когда предупреждали о сильном урагане, чтобы вобрать в себя величие стихии завораживавшей и потрясавшей его, снова чувствовать свой страх и думать о его невидимых причинах.
Страшась, с бьющимся сердцем, шел он почти к самой кромке, к пенистой линии, оставленной самой большой волной и, сопротивляясь ветру, смотрел на то, как огромные волны безмолвно поднимаются и опадают, и как штурмуют они берег, обрушиваясь огромными лапами с белыми вспенивающимися когтями, и в такие минуты, особенно сильно, переживал он ничтожность и мимолетность всего живущего на этом берегу, живущих на суше и празднующих жизнь так, словно она вечна и неизменна..
Он видел себя крошечным и незначительным, мимолетным и, таким , же наверное как и любая песчинка, чья уверенность в своей защищенности, это просто случайная опора на другие,  такие же песчинки рядом...
Река текла мимо, куда-то туда, дальше, за него, а он шел прямо против течения, вверх, по забетонированной дороге, вдоль.
На другой стороне, женщина бросала собаке палку. Сверху, на мосту, пересекавшем реку, шли гогочущие подростки, и отражаясь от реки и возможно, даже где-то там, беря свое начало, все звуки и все движение в видимом ему мире, охватывало безмолвие того океана, в котором всё это, наверное, даже весь этот мир, были просто маленькой песчинкой.
С набережной он, наконец поднялся по лестнице вверх к зданиям и зашагал к городскому парку, вход в который находился  через несколько улиц отсюда.
Улицы в это время были почти пустынны.
Пожилая женщина с сумкой.
Мама,  нежно пригнувшаяся и  держащая за руку только начавшего ходить малыша в красной вязаной шапке и с соской.
Два бегуна, один в сторону парка, другой видимо уже оттуда...
Хозяин одного из домов в переднем дворике делал какие-то замеры для столярных работ.
При взгляде на этого человека, а потом и на его сад и дом, становилось как-то отчетливо понятно, что он жив руками своими и захвачен тем, что делается ими, он трудится и прилежно сохраняет красоту дома, в котором он живет и что так выражает он свое стремление к познанию мирового порядка вокруг и тайны своего бытия.
Он знал таких удивительных людей, находящих удовольствие в необходимости что-то постоянно делать и делать, что-то чинить, что-то улучшать, и постоянно наводить порядок вокруг, чтобы, возможно, навести его в своих мыслях и продвинуться дальше в понимании, застрявшем на какой-нибудь интересной, и кажущейся правильной, идее.
Таким людям он завидовал как-то издалека и не от себя даже, а от того, что они жили так, как полагалось и было принято и хорошо. И сам он не понимая, почему, тоже хотел быть таким же, но не мог.
Ему это виделось скучным, утомляющим и бесполезным занятием. Заниманием себя,  именно вот такой идеей, которую нужно воплотить до конца, от невозможности предвосхитить ее окончание.
Все однако были движимы какими-то идеями.
Из них и состояла жизнь. Из идей медленных и быстрых, медленных, длиною, может даже во всю жизнь и быстрых, пересекавших дорогу медленным и, иногда занимая их место.
К примеру, увлечение политическими вопросами или еще каким-нибудь социальным вовлечением.
Да чем угодно.
Можно было любопытствующе посмотреть на это с разных точек зрения.
 К примеру, с точки зрения того, что у всех таких людей, это проявление невроза или патологической привязанности и так далее, и тому подобное.
А можно было говорить об ответственности и долге гражданина или еще как-нибудь, по философски, с учетом смысла и значения, и контекстов, и обнаружить, что все они правы по своему и неправы, в целом ограничивая себя, так же, как нотная запись играемой мелодии, в которой каждая нота права на своем месте, но не может быть самой мелодией, ибо она только часть его.
Человек несравнимо больше,чем сумма всех его определений, объяснений и идей о том, что же он такое.
Так же, как музыка больше всего того, что можно о ней сказать.
Человек, виделось ему сейчас, это и есть такая мелодия и, воображая себя одной только нотой, он страдает, как страдают все, кто пытается найти утешение в действиях и приготовлениях к жизни, предстоящей завтра, и идеях, помогающих им в этом, в которых черпают они основания своей правоты и правильности...
Тут он вернулся к первончальному своему и объединящему все ощущению.
А ведь и это тоже поиск любви и счастья.
Поиск..
Во всем этот поиск...
Он поправил рукой рюкзак, устроив его поудобнее.
Все эти, возникающие в нем, спонтанно образы, наплывавшие друг на друга, завораживали его и,каким-то образом, помогали приглушить громкость его собственной истории, которая, как он смутно понимал, тоже стремилась доказать свою правильность и исключительность себе самой, и примерить себя к другим жизням, тем, которые он никогда не узнает и не поймет во всех мелочах.
Ну вот, он почти уже и дошел.
Осталось перейти над рекой, по пешеходному мосту, с желтыми облезшими перилами, а за ним сразу начинался городской лесопарк, куда время от времени,захватив с собой термос с горячим чаем и какую-нибудь хорошую книгу, ходил он посидеть дзадзен, послушать лес и побыть наедине с тем удивительным ощущением вплетенности в тишину природы,  которая возвращает нас к самому истоку нашего существа...