Делирий

Муха в паутине окна. Пронзительно жужжит. Пашка встает с лежанки, волочит ноги, смотрит на нее. Черная, большая, жирная, она висит и безвольно шевелит лапками. Рядом серый паук, выбирает момент, чтобы присосаться к ее телу.

За стеклом осень пожирает листья яблони. Небо хмурое, серое, сочится сыростью и безнадегой.

Пашка подходит к ведру, зачерпывает литрухой воды, пьет глубокими, ровными глотками. Чувствует, как раздувает живот. Ему паскудно и жарко. Снимает рубашку, суетится по комнате. Без цели, непонятно зачем. Ворошит вещи в тумбочке, копается в шкафу с запахом прели, потом становится на четвереньки и смотрит под кровать. Кроме мрачной, гуляющей пыли там ничего нет.

— Оп-па! Тут ты и попал! — слышит позади грубый рык, который переходит в громкое ржание.

Он застывает в ужасе, затем вскакивает на ноги.

— Гришка? Ты, чудила?.. Подловил, гад. Ты откуда?

— А оттуда. Сам знаешь.

— Ну да, ну да…  Проходи, что стал? Как оно там, нормально?

— Баб нет, а так нормально, — Гришка проходит в комнату и садится на табурет. Тот трещит под его огромным телом. — Дай, думаю, посмотрю, как дружище живет…

— Да как тебе сказать, Гришка… Все как обычно, все как всегда. А точнее х..во, — частит Пашка и плюхается на кровать напротив. Смотрит на могучего, нескладного мужика с русой шевелюрой. Тот лыбится, хитро блестя глазом.

— А у тебя всегда так. Сколько себя помню. Все через дупло. Как там в городе? Зачем на село приперся?

— Суета достала. Решил отдохнуть в родном селе. Такие дела, друг…

— Лепишь складно. Дело твое. Что под кроватью-то искал?

— Да сам не знаю, прикинь…

Гришка продолжает на него смотреть, как будто сто лет не видел. Глаза его смеются.

— На веранде смотрел?

— А то. И за печкой, и на чердаке. Даже в хлев ходил, где Машка. Везде отсосиновик.

— Да, плохи дела, — чешет под мышкой Гришка. Скрежет его ногтей отдает нервным зудом в Пашкином теле. Он кривится.

— А Дунька где? У нее спроси.

— Дунька в ночной. Скоро будет. Она не даст. Злой стала, как мать померла. Меня винит. Да и мужика нет. Ходит, как бешеная. Достала уже.

— Что, шпокнуть некому?
 
— Ну да, тебя долго не было. Вот она и сходит с ума, — хихикает Пашка и уже серьезно, пытливо смотрит на друга.

— Что делать будем, Гришка?

— В говне поищи. В хлеву.

— Дурак. Я серьезно.

Гришка смотрит вокруг себя, на убогую обстановку, на ведро с водой, подходит к окну, упирается лбом в стекло. Свет обтекает его дюжее тело, он мощно вздыхает и говорит как бы себе, вспоминая.

— Как Зинку драли на веранде, помнишь? Ты же тогда распечатался, в первый раз, так?..

— Ну да, в первый. А ты откуда знаешь?

— А гнал, что в классе всех баб перешпокал. П…ун.

Пашка закрывает глаза. Видит сад в цвету, мать, что копается в грядах у забора. С другой стороны дед Петрович курит на скамейке махорку. Рядом с ним коровья лепешка. По желтой дороге пылит на гнедом его внук Тарас, что-то кричит деду, тот кивает головой. Еще дальше, над хатой Алексеевых, кружат в синем небе белые беркуты. Запах черемухи лежит окрест, как ноющая боль на душе. Спазмы сжимают Пашкино горло, он сглатывает и открывает глаза.

— Ну да, мы учились в восьмом классе тогда, — неровно говорит он. И потом уже не может остановиться, его несет, слова выскакивают наружу. — Я думал, она пришла ради меня. Еще и самогона принесла. Три литра. Нажрались мы здорово. А когда я полез на нее, она все про тебя спрашивала. Я от этого злился, и потом мне стало противно. Ничего не получилось. А ты сидел у стола, пил из кружки и смеялся, как придурок. Громко смеялся, как сейчас. Как и всегда. И я на тебя злился тоже. Потому что все бабы тебя любили. И Любка с девятого, и Зинка соседская. А ты их е..л, смеялся и бросал. Все время. Так и не женился, Гришаня… А вечером, когда мы пошли на танцы и дрались против толпы из Малиновки, я думал, нам кранты, прибьют нас. Их много, нас двое. Вот и лег я тогда, притворился, что в отключке. Испугался, Гришаня… Смотрел, как они тебя месят. Соссал я, такое дело. Ребра тебе тогда сломали, нос отрихтовали, я все помню… Неправ был, врал тебе, но друзей у меня не было, кроме тебя… Даже когда уехал в город, часто тебя вспоминал, Гришаня…

— Чего соплю пускаешь? Дело прошлое, — перебивает Гришка, оборачивается, шарит в карманах и закуривает. — Знал я все. Мелочи это. — Он вдруг вскакивает, хватает Пашку за голову и трясет, как погремушку. — Ты почему до матуси не приехал, когда она померла? Ты знаешь, как она тебя любила, помнила тебя?.. Гнида городская… Нашел себе новый дом…

— Стыдно было. Бухал я тогда. И денег не было. Отпусти, Гришаня…

— Я-то отпущу. А совесть твоя отпустит?..

Пашка падает на кровать, беспомощно взмахнув руками. Тянется за литрухой. Ему опять хочется пить. Видит, как поворачивает голову Гришка, вслушивается во что-то.

— О, едут! Слышишь?

— Кто, Гришаня?..

Но он уже и сам слышит механический, гнусавый голос, усиленный мегафоном. В затхлой тишине хаты он звучит, как манна небесная.

— Халадилники! Метал и все такое! Вынаси, прымем па гарнай цане! Нэ бзди, вынаси! Вынаси! Вынаси!

— Ары метал собирают! Гагик и Абид. Помнишь их? Армянин и азербон. Повезло тебе, цуцик. Тащи, что есть!

Пашка дергается с места, потом садится опять. Смотрит на друга. На лице того напряженное ожидание.

— Чего? Метнись быстро!

— Гонишь ты, Гришка. Они еще тогда уехали на родину. Когда мы школу заканчивали. Оба уехали. Я помню.

— Может, вернулись. Плуг ты городской!

Толкая друг друга, они выбегают во двор, несутся к сараю. От Гришки пахнет сеном и брагой. Наверное, как всегда, ночевал на сеновале. С бабой, думает Пашка, искоса глядя на друга. Под ногами шуршат увядшие листья подорожника.

— Там холодильник старый. Еще от мамки остался. Дунька-то новый купила, — с придыхом барабанит он. — А то, что они вернулись, это клево, Гришаня. Я про азеров. Время сейчас какое… Война у них. Режут друг друга, пятак земли не поделили. Полный это… Гришаня. Столько трупов, обосраться можно…

— Да ладно, гонишь! Чтоб они между собой… — Пашка чувствует, как Гришка дышит ему в затылок. Он резко распахивает дверь сарая и вваливается внутрь. — Сюда! За мной! Давай, берем и тащим!

Они несут старый холодильник к калитке, хрипя, сопя и матерясь. От натуги руки у Пашки трясутся, а другу хоть бы что — здоровый бугай!

— Пойдем назад. Пока доедут, алюминия, а то и меди найдем. Пошарить надо, — Пашка вошел в раж, хочет двигаться, полазить по углам, набрать побольше барахла. Они возвращаются назад. Гришка курит у входа махру, пока второй ищет, чем поживиться.
 
— Как в городе-то, нормально? — спрашивает он.

— Да как сказать… А то сам не знаешь! Фигня сплошная. Воруют, взятки берут. В ящик посмотришь — кровь, бред и зеленые лимоны для лохов. Ничего нового…

Гриша молчит. Смотрит в грязное окно. Медленно лицо его кривится в непонятной гримасе.

— Лажанулись мы, парниша. Они свернули на другую улицу. Полный пролет. Заносим все обратно.

— Да ну его!.. — остервенело кричит Пашка и прыгает на месте. Затем долго и избирательно матерится. Слышно, как в курятнике испуганно кудахчет наседка. Гришка со скорбным оскалом наблюдает за другом.

— Слышь, а Матвеевна еще рулит магазином? Впаривает паленку?

— А чего ты меня спрашиваешь? Ты здесь живешь, а не я!.. — орет Пашка. — Дунька говорила, что работает. Я не заходил. А что, хочешь на вексель взять?

— Мне она даст. Точно.

— Ну да, ты же тут всех перепёр. Сходишь, что ли?

— Ради дружбы… — разводит руки Гришаня и поворачивается, чтобы идти.

— Про мамку не забывай. На кладбище сходи. Там и увидимся, — бросает уже от калитки.

— Ты что, вообще сопрел? Здесь тебя подожду. А потом сходим.

Пашка остается один. Смотрит на хлам, собранный на сдачу, на сосны за забором, на низкое небо, готовое разрядится дождем. Поднимает ящик с инструментом, кладет на место. Сглатывает пересохшим горлом и хочет идти в дом за водой.

Но взгляд его ложится на старые удочки, одиноко стоящие в углу. Он разрывает паутину, смахивает пыль и прижимается к ним щекой. Вспоминает, как мальчишками они ловили в пруду больших белых карасей. Вставали на рассвете, загодя накопав у грядок червей. Над прудом задумчиво висело облако белесого пара, в лесной глуши пели первые птицы. Гришане везло, он дергал одного карася за другим, насаживая их на ветку ореха. А Пашка, как всегда злился, нервно накалывал червя, шепотом ругался от своей неумелости…

Очарованный воспоминанием из детства, он долго стоит в сумраке сарая. В косых лучах света, что из окна, клубится потревоженная пыль. Ноет что-то внутри, хочется плакать. Пашка всхлипывает.

Слышно, как к дому подъезжает машина. Хлопает дверца, женский голос что-то смеясь говорит, машина газует и едет дальше.

— Дунька! — дергается Пашка и выскакивает из сарая. Пытается просочится в дом, но двор уже оглашает крик:

— Стоять! Что это за выставка у калитки? Уже майно выносишь? Не успел приехать, а порядки наводишь! Что это такое?

— Что тако-о-е!.. — кривит застигнутый врасплох Пашка. — Прибраться решил. Вот и все такое. А то развела тут.. не пройти, не проехать…

— Идиёт!

Он заходит в дом, садится за стол. Следом семенит сестра, в руках два пластиковых пакета.

— Есть что?.. — обреченно спрашивает он.
 
— Да. Гавна на лопате. Столько, что не унесешь.

Пашка кладет голову на стол, накрывает ее руками. Слабость разливается по телу, вздрагивают колени, в глотке противно скребет.

— Крыша моя едет, Дуняша, — говорит надтреснутым голосом. — Гришаня приходил. Дружок мой… Помнишь, лет десять назад помер. На кладбище звал, до мамки. Не могу больше, сдохнуть хочу…

— Разжалобить хочешь. Не прокатит. Я как раз мамке обещала, что пригляжу за тобой. И бухать ты у меня не будешь.

— Слышь, Дунька. А он тебя тоже… поимел куда надо?..

— Не твое дело. Мы о другом говорим!

— Вот Гришка… Везде успел. А ведь и прожил немного. Другом мне был. Лучшим другом.

— Вы один другого стоите, — кудахчет Дунька, проходя мимо него. Пашка хватает ее за юбку.

— Куды?

— У сраку па жалуды! Переодеться дай. Потом бульону тебе сделаю. Ссохся вон весь…

Она вырывается и уходит в свою комнату. Пашка тащится в свою, что напротив. Падает на кровать, смотрит в потолок. Закрывает глаза. Черные демоны скачут перед ним. Он тут же вскакивает, ходит, ходит по комнате. Слышит, как Дунька гремит кастрюлями. Падает на четвереньки, смотрит под кровать. Чихает от пыли, что налетает в нос. Скребет ногтями по полу. С трудом поднимается, подходит к окну. Упирается лбом в стекло.

— Ой, бля!.. — одним глазом видит перед собой огромного серого паука. Толстого, напитого кровью, висящего на паутине.
 
— Я не ссыкло, не подумай. Не боюсь я тебя. Можешь жрать, сколько хочешь. Хоть упейся, — шепчет бредовыми губами и закрывает глаза.

— Гришаня, когда ж ты придешь от Матвеевны…

--------------------------
Ноябрь 2020