Осенняя песнь

С клёна в палисаднике облетали последние ржавые листья. Почерневшие от дождей ветки зябко тянулись к оконному стеклу: в памяти клёна ещё жили манящие отблески горящего камина…

Но камин потух, лишь изредка всполохом прорывался сквозь угли робкий язычок пламени и тут же, испугавшись своего одиночества, спешил спрятаться.
В сумерках лицо старика, неподвижно лежавшего на кровати, напоминал лик святого. В комнате было тихо, даже назойливые «ходики» на стене – и те вдруг остановились…

- Недорого совсем продаём, - пряча глаза, произнесла хозяйка. – А инструмент ладный, старинный… Он с ним, почитай, семьдесят лет не расставался…
И она осторожно коснулась рукой виолончели. Та вздрогнула, по сохранившемуся местами лаку пробежал и скрылся отблеск очередного язычка пламени…

Сюда, в этот старенький дом на окраине, меня привело объявление в местной газете: «Продаётся виолончель. Обращаться по адресу…». И вот уже больше часа сижу я в комнатке с низким потолком, возле кровати, блиставшей когда-то великолепием никелированных шаров. Разбитый параличом хозяин молча лежит, отвернувшись лицом к стене. И есть что-то безудержно грустное, безмерно печальное в этой повисшей над кроватью тишине; и невольно вздрагиваешь от слов хозяйки:

- Здесь они и собирались. Исполняли по вечерам Бетховена, Чайковского, но больше – Рахманинова. Всю жизнь прожил Петруша с музыкой. Самоучка, а играл на виолончели, скрипке, кларнете.

И снова тень ложится на её лицо…

Ах, как играл Петруша в молодости! Живым человеческим голосом звучала и говорила его виолончель. Рассказывала о самом сокровенном, плакала, смеялась… Ни один любительский спектакль, музыкальная вечеринка не обходились без него. Да что там вечеринка – было время, играл Петруша и в оперетте. Сколько красавиц заглядывалось на него, а сердце своё отдал ей, Прасковее…

Так и прожили с ним жизнь. Не сказать, чтобы безбедно, но мирно, в любви и согласии. Беда постучалась два года назад: разбил паралич, отказала вся правая сторона. И кабы не эта беда, разве расстались бы они с виолончелью – спутницей и счастливой молодости, и тихой старости…

Едва тлели в камине угли, нетерпеливо стучали в окна ветки клёна… Пора было уходить.

Засуетилась, собираясь надеть на инструмент тканевый чехол, хозяйка…
- Подойди-ка Прасковея, тихо позвал её старик и осторожно выпростал из-под одеяла худую руку… Звук, сорвавшись со струн, на секунду повис в воздухе и оборвался… На подушку скатилась слеза…

А звук вдруг ожил, и затаённая в сердце печаль рванулась вместе с мелодией «Осенней песни» Чайковского, заполнив комнату к окнам, словно пытаясь догнать затерявшееся лето…

И это боль – как боль о несбывшихся мечтах, о молодости, как прощание с любовью, с жизнью…

Стараясь не шуметь, вышел из дома и медленно зашагал вдоль палисадника. Чужими холодными ладонями ложились на плечи кленовые листья, стараясь заглянуть в комнату, ворчливо протирал оконные стёкла ветер…

А музыка всё неудержимей рвалась из дома, где осталась виолончель, наполняя улицу песней тоски и одиночества.
Кострома - Москва