Изерброк. Глава XvIII

XVIII


Вот что произошло 22-го декабря, в день зимнего солнцестояния, объявленный высочайшим указом генерал-бургомистра днем начала Эры Красоты.

Указ генерал-бургомистра был инспирирован Высоким триумвиратом. Это значит, что всё мероприятие от идеи до формы реализации было выдумано алхимиками (как это происходило со многими начинаниями в Изерброке). Что не исходило от алхимиков, то, значит, без всяких сомнений, исходило от обер-прокурора Долоросы.

На площади Принца Луи собралось порядка пяти тысяч человек – столько, сколько площадь смогла вместить. В окрестностях площади на входящих и примыкающих улицах скопилось еще несколько тысяч. Сборище небывалое. Народ, взбудораженный слухами о конце света, проявил исключительную активность. Даже на ежегодный День Великого Статута 17-го июня не собиралось столько людей, сколько пришло в этот день.

Перед конной статуей Луи 15-го был построен деревянный помост в виде сцены, на помосте установили трибуну, украшенную золотым геральдическим орлом о трех головах. С трибуны выступил сначала сам генерал-бургомистр, Его Превосходительство барон Леопольд  фон Зайчек. В кудрявом парике, в изумительном парчовом камзоле пурпурного цвета с бирюзовой орденской лентой, пересекающей могучую грудь, – на ленте – бриллиантовая звезда I-й степени, весь в кружевах, при шпаге, в пудре и духах – впрочем, для генерал-бургомистра, как и для высочайших вельмож его ближайшего окружения, это был едва ли не повседневный вид, – барон выдал торжественную речь, прочел стихи собственного сочинения и в конце прослезился. Народ ликовал. В стихах речь шла о начале новой, принципиально новой, эпохи для всего человечества, об обновлении, которое, прежде всего, должно начаться в душе каждого гражданина Федерации.

До часа Икс – момента акронического восхода Сириуса, с точностью до минуты высчитанного великими алхимиками, оставалось два часа. Темно-бурое небо, непроницаемое и неподвижное, с каждой новой минутой всё более темнело и бурело. Площадь освещалась множеством фонарей, зажженных в этот день раньше обычного часа, практически сразу после полудня. В дополнение к повседневному освещению на площади зажглись разноцветные гирлянды, многочисленные бумажные фонарики. Почти каждый человек держал в руках огонек – лампадку или свечу в банке. Таким образом, вся площадь заполнилась тысячью огоньков. Огоньки мерцали, двигались и расходились волнами.

После генерал-бургомистра поочередно выступили: Первый министр, министр искусств и музеев, председатель Королевской Эзотерической Комиссии. Все ждали появления представителя Высокого триумвирата, кого-нибудь из трёх великих алхимиков, доктора Треу, доктора Пеу или доктора Ваю. В такой знаменательный день хотя бы кто-то из них должен был явить свой лик народу.

Между тем на площади играло несколько оркестров: духовой оркестр Департамента пожарной охраны – пожарники в медных, начищенных до блеска, касках, оркестр жандармерии и оркестр Государственной филармонии. Последний играл в центре, сбоку от сцены, под бронзовым Луи 15-м на коне, два других – в противоположных концах площади.

Бронзовый памятник Луи 15-му Брентану по прозвищу Кривоносый выглядел внушительно. На гранитном прямоугольном монолите, опершись на все четыре столбообразные ноги, стоял бронзовый конь породы королевский тяжеловес. По старой традиции особы королевской крови использовали для своих выездов именно тяжеловесов. Бронзовый конь, высоко задрав шею, вытянул морду вперед параллельно земле и устремил выпученные глаза вдаль, отчего стал похож на верблюда. На длинной могучей его спине уверенно и как-то очень прямо восседал принц Луи, тоже устремивший выпученные глаза вдаль. В правой руке принц держал кавалерийский палаш строго вертикально к небу.

Во множестве палаток жарились сосиски, пирожки, куриные крылышки в кляре, котлеты; продавались сладости, сувениры. В нескольких точках разливалось пиво и дешевое вино. Народ ел, пил, веселился, размахивал в воздухе флажками и воздушными шариками.

Представители многочисленных культовых организаций держали четкие ряды – на их лицах сохранялось серьезное, торжественное выражение – они вздымали над головами вымпелы и транспаранты с воззваниями. Были на площади представлены и две основные политические рабочие партии из ПромСектора: партия цеховых профсоюзов, поддерживающая существующий режим, и оппозиционная партия красно-черных, то есть анархо-синдикалистов. Ни одно массовое мероприятие не обходилось без них.

Радикальные группировки, противостоящие и первым, и вторым, на площади отсутствовали (по крайней мере официально), – они назывались вандало-анархистами. Правопорядок на площади охранялся несколькими взводами жандармерии.
В будущем Мамушке предстоит по ходу расследования поближе познакомиться с рабочим движением, с анархо-синдикалистами и вандало-анархистами. Как и все политические партии, имеющие влияние на большие массы людей и, соответственно, обладающие реальной силой, рабочие партии Изерброка тайно контролировались сверху через взаимодействие с лидерами партий. То же касалось радикальных группировок – тайная полиция контролировала всех лидеров группировок. Иногда она сама внедряла их. Всё это было хорошо известно Мамушке. Возьмем самого непримиримого оппозиционного лидера из ПромСектора, самого резкого, громогласного и храброго – можно даже не сомневаться – этот, если не является прямым резидентом действующего правительства, то, вне всякого сомнения, сотрудничает с ним.

Здесь, на празднестве, среди фейерверков и музыки, над стройными рядами партийных рабочих вздымались транспаранты. На транспарантах значилось:

 «Требуем увеличения зарплаты!», «Руки прочь от рабочего госпиталя!», «Сила – в единстве! Цеховые профсоюзы», «Зайчек – наш бургомистр!», «Конец света не пройдет!», «Слава Федерации!».

Напротив них вздымались такие же транспаранты, над такими же суровыми лицами, но с надписями несколько иного содержания:

«Распустить продажные профсоюзы!», «Нам опротивели ваши жирные морды, господа!», «Долой угольные картели! Долой государственные корпорации!», «Долой генерал-бургомистра!»,  «Мы не верим!», «Требуем независимости Изерброка от Дора!», «Дор, нашли дураков!» (возмущение касалась ситуации с поставками угля из метрополии Дор по завышенным ценам), «Бонги не существует!».

Над непартийными массами, занявшими подавляющую часть площади, развевались плакаты с разнообразными воззваниями внеполитического содержания. Где-то угадывалось влияние религиозных сект, где-то кучковалось некое религиозные объединение со своими хоругвями. Но в целом тематика праздника выдерживалась.
Наверное, именно в этот день впервые среди людей громко и открыто зазвучало имя Надя. Информация просочилась невообразимыми путями через неведомые щели, слухи о конце света продолжились слухами о спасительнице – Наде. Над толпой возвышались, например, такие лозунги: «Надя приди!», «Да здравствует Эпоха Красоты!», «Надя, мы тебя любим!», «Надя – богиня-хранительница красоты!», «Слава Наде!», «Надя – наша королева!», «Слава Высокому триумвирату!», «Хотим красоты!», «Свобода! Красота! Алхимия!», «Вернись, защитница!»

В ожидании появления кого-нибудь из великих алхимиков народ гулял, веселился, глядел на уличных циркачей, жонглёров, акробатов, огнеглотателей и прочих артистов из брабантского квартала. Трибуну на сцене отодвинули, по флангам зажгли факела. На сцене разворачивалось театральное действо брабантского площадного театра – мистерия небесных светил. Актриса в голубом платье с голубой бутафорской звездочкой на проволоке на голове изображала Сириус. Её преследовали и зажимали в угол два низкорослых актера зловещего вида в черно-коричневых костюмах и масках, две враждебные планеты, желающие погибели звезды Сириус. И вот, когда злодеи почти схватили бедную девушку, появилась Надя, доблестная, очень высокая (видимо, на ходулях, спрятанных под платьем), с огромным мечом в руках. У спасительницы были картонные крылья за спиной, рыбий хвост и какая-то фантастическая конструкция на голове – нечто громоздкое из перьев, рогов, цветов, бумажных бабочек, мелких круглых зеркал и фольги. Лицо «Нади» было выкрашено алой краской в области рта, желтой – в районе глаз, а в остальном – синей. Таким образом, «Надя» представала перед зрителями сакральным спасительным чудовищем, способным побеждать в космическом пространстве целые планеты. Она два раза взмахнула мечом, и негодяи были повержены. Представление довело зрителей до исступления – в истерическом восторге они чуть не сломали подмостки, но оттесненные жандармами, успокоились.

В геометрическом центре площади (прямо по направлению взглядов Луи 15-го и его лошади) установленный еще прошлой ночью тихо и скромно стоял черный шатер в форме куба. Шатер был обтянут канатами по периметру, и охранялся жандармскими офицерами. То, что находилось внутри куба, ждало своего часа, часа акронического восхода Сириуса. Народ, конечно, любопытствовал, но пока, отвлекаемый другими вещами вёл себя в отношении куба сдержанно. Многие, правда, стояли рядом, ждали и подмигивали офицерам. Главное представление дня, догадывались они, скрывается именно под этим шатром.

Час Икс приблизился, небо приобрело насыщенный темно-бурый цвет. Точнее, это кучевые, стоящие плотной стеной, облака потемнели, набрякли, – в их полной неподвижности чудилась какая-то угроза; казалось, в любую секунду угрюмая пелена может разразиться молниями.

Никто из великих алхимиков так и не появился. На сцену вышел тощий высокий человек в черном длиннополом сюртуке – главный астролог Департамента Алхимии и Астрологии, ректор Государственного училища астрологии при Департаменте, почетный член Гильдии астрологов, доктор астрологии господин Фабрициус.

Он, волнуясь и сбиваясь, однако довольно громко и внушительно учительским голосом произнес:

– Граждане Изерброка! Я, избранный посланник Высокого триумвирата, полномочный представитель Департамента Алхимии и Астрологии, наделён высочайшей честью открытия нового этапа развития нашей цивилизации – Эры Красоты. Сегодня мы станем свидетелями события Вселенского… космического масштаба. Все мы избранники тысячелетия. Высокий триумвират оказал мне…

Из толпы кто-то крикнул:

– А где сами алхимики? Где триумвират? Они будут?

Народ зашумел, заволновался.

– Высокий триумвират в настоящий момент в полном составе находится в горной обсерватории на горе Балтор-Гадат в ожидании момента восхода Сириуса, чтобы воочию его наблюдать. В этот величайший момент в истории человечества, значение которого для всей планеты невозможно переоценить, мы увидим потрясающий символ красоты – шедевр, созданный в алхимической лаборатории Департамента, – оратор бросил взгляд поверх толпы в сторону черного кубического шатра. Люди догадались, о чем идёт речь и обернулись.

К этому моменту жандармы уже освобождали коридор в людской массе, прокладывали свободный ход от куба к памятнику.

Оратор продолжал:

– Творение, что мы сейчас увидим, является вершиной научной мысли, символом научно-алхимического прогресса, триумфом научной революции новейшего времени. Век пара и железа, благословенный железный век, пришедший на смену темным временам трех религий, стал, благодаря развитию науки, веком невиданного рассвета человеческой цивилизации. Алхимический гений высокого триумвирата объединил государства и народы, освободил дерзкую мысль изобретателя, подчинившего себе силы природы. Мы наконец открыли для себя небеса. Средствами алхимии и астрологии мы постигли гармонию божественного универсума и составили звездную карту. Долго продолжались века гелиоцентрического мракобесия. Великие алхимики вернули человеку власть и гордость, восстановили алхимического человека в центре мироздания. Но сейчас пришло время нового испытания. Наша грандиозная цивилизация встала перед грозным вызовом враждебных сил. Темные планеты грозятся уничтожить нашу звезду. Но, сомнений нет, под предводительством Высокого триумвирата, вооруженные ясной мыслью, наукой и алхимией, мы победим! Мы сохраним наш мир и станем еще сильнее! Нет преград для алхимического гения. Наступает время перехода нашей цивилизации на новый качественный уровень. Совершенные на тайном консилиуме составили схему расположения небесных светил, просчитали таинственную механику универсума, вывели небесное число и постановили: в час последнего восхода звезды Сириус, двуединой хранительницы нашего космического дома, будет произведен великий алхимический акт. Мир вспыхнет новыми красками! Взойдет солнце красоты! Да явится к нам Дайана, небесная Дева-Спасительница! – выступающий на последних словах закричал, к досаде сорвал голос и захрипел.

Коридор в людской массе уже был проложен, протянулись ограждающие канаты.
Охрипший ректор направился по коридору к черному кубу, подошел к нему и что-то прохрипел. Два жандарма стащили с каркаса черное полотнище. Людским взорам было явлено алхимическое чудо: огромная железная бабочка.

Жандармы принялись разбирать каркас. Рядом с бабочкой к этому времени, оттеснив толпу, расположился оркестр Государственной филармонии. И вдруг он оглушительно заиграл торжественный марш; громко ударили друг о друга медные тарелки, загромыхал большой барабан, затрубили контрабасы, фаготы, гобои, трубы…

Люди, пораженные, уставились на бабочку. Ректор движением руки заглушил оркестр. Над площадью повисла мертвая тишина. По крайней мере, здесь, в центре, все умолкли. Невнятный шум доносился с периферии – там народ продолжал давиться, пытаясь протиснуться к центру, чтобы взглянуть на рукотворное чудо.

Размах крыльев бабочки, изготовленных из тонкого листового железа, достигал шести метров. Вся верхняя плоскость крыльев была покрыта тончайшей гравировкой – множество тонких линий сплетались в сложный узор; там, где не прошел резец гравера, поверхность оставалась темной, а где прошёл – тонкая линия-канавка сверкала стальным блеском. Нижняя сторона крыльев оставалась гладкой, зеркальной с синим оттенком. Туловище бабочки, голова и брюшко были изготовлены из меди, латуни и алюминия. Тонкость работы была ювелирной. Большие фасеточные глаза были сплетены из серебряной проволоки.

В корпусе, в туловище бабочки скрывался силовой агрегат, соединенный с крыльями механической передачей. Лапки бабочки упирались в прямоугольную стартовую платформу. Два стальных стержня выходили из глубины платформы и подпирали корпус бабочки снизу. В целом бабочка походила на огромное филигранной работы ювелирное украшение. Она притягивала к себе взоры, изумляла и восхищала. Крылья её и все мельчайшие металлические детали отражали свет огней, сверкали и переливались. На поверхности крыльев блуждали красные световые пятна, зеленые, желтые и синие – с металлическим отблеском. Серебряные глаза вспыхивали время от времени золотыми огнями. Тонкие медные усики вздрагивали, спиральный хоботок покачивался.

Из толпы выскочил главный механик – юркий человечек в комбинезоне и высоком кожаном картузе. На тулье картуза поблескивали круглые защитные очки на ремне. Человечек перешагнул заградительный канат и подскочил к бабочке. На плече его висел ящик с инструментами. Человек вынул из ящика ключ-рычаг и вставил его в корпус бабочки, ловко поднырнув под крыло. Крылья бабочки вздрогнули и чуть приподнялись.

Механик крутил ключ-рычаг, затягивая до предела систему пружин внутри бабочки. Слышался тоненький скрип. Казалось, что это сама бабочка, вдруг ожив, начала пищать.

Механик извлек ключ, выскочил из-под крыла и теперь вставил ключ в стартовую платформу, поднатужился, крутанул несколько раз ручку. Стальные стержни на треть утопли в платформе – бабочка присела, тонкие её медные лапки согнулись в коленчатых сочленениях.

Затем механик убрал ключ-рычаг, открыл в стенке платформы крышечку и вытащил из углубления ручку с тросиком. Тросик размотался на пару метров, чтобы позволить механику отойти от платформы на безопасное расстояние. Он отошел и встал по стойке смирно, держа у груди ручку с привязанным к ней тросиком. К запуску бабочки всё было готово.

Теперь мертвая тишина стояла над всей площадью.

Слышалось тиканье секундной стрелки в большом карманном хронометре господина Фабрициуса, ректора Государственного училища астрологии, избранного посланника Высокого триумвирата. Ректор внимательно смотрел на секундную стрелку, а главный механик внимательно следил за правой рукой ректора. И вот правая рука ректора медленно поднялась – стрелка хронометра приблизилась к главной отметке тысячелетия. Низкий темно-бурый купол неба вдруг еще более потемнел, но внизу, на площади, залитой огнями, никто этого не заметил. На западном горизонте, скрытая вечной пеленой, за крышами, далекими железными вышками, трубами и башнями, взошла и засияла в чистом космосе звезда Сириус. Астрологическое время начала Эры Красоты наступило.

Ректор резко опустил руку. Главный механик потянул за ручку, тросик натянулся, в глубине стартовой платформы что-то лязгнуло, и вдруг бабочка, приподняв крылья, взмыла над платформой. Она зависла на пару секунд в воздухе, будто раздумывая, лететь ей дальше или приземлиться обратно, и плавно, лениво задвигала крыльями вверх-вниз. Ближние ряды почувствовали мягкие волны воздуха на своих лицах. В тот же миг в небо взвились десятки осветительных ракет, взорвались петарды и салюты.
Народ был ошеломлен. Все, включая ректора, механика, жандармов, смотрели на медленно поднимающуюся в небо железную бабочку. В крыльях и глазах её отражались сотни огней. Музыканты оркестра Государственной филармонии остолбенели; они забыли, что в этот торжественный момент нужно начинать уже снова играть. Дирижер тоже забыл – он, как и все, следил за полетом бабочки. Между хлопками ракет и петард слышался ропот восхищения.

На фоне кучевых черно-коричневых облаков, низко стоящих над площадью, бабочка смотрелась поразительно, как нечто нереальное, сновидческое. Сама по себе она уже являлась чудом механического искусства. А тут еще и летела, самостоятельно подымаясь всё выше и выше, освещаемая огненными вспышками справа и слева.

Изумленные лица внизу, тысячи запрокинутых кверху лиц, многие с открытыми ртами, постепенно отдалялись, уменьшались. Флаги и транспаранты замерли, вся площадь застыла. Бабочка медленно приближалась к тучевой завесе. Механизм в её корпусе поскрипывал. Крылья двигались плавно, но в нижней точке цикла перед новым взмахом резко дергались – бабочка мелким толчком приподнималась вверх.

И тут внизу разразилась овация. Люди смеялись, плакали, что-то кричали, обнимались. Оркестр снова заиграл. Ректор обнимался с офицерами и утирал носовым платочком слезы со своих усов.

Какое-то время продолжалось всеобщее ликование.
Затем как-то совсем без перехода оно сменилось криком коллективного ужаса. Бабочка, почти достигнув нижней границы облаков, внезапно дернулась, издала страшный скрежет и стала заваливаться на крыло. Что-то щелкнуло внутри её алюминиевого тела. Железные крылья замерли на полувзмахе. Бабочка стремительно понеслась вниз.

Оркестр прекратил играть, музыканты спрятались под скамейками. Народ заметался. Но всё случилось быстро. Бабочка спикировала и рухнула на землю, прямо в толпу людей с транспарантами. Люди в общем успели разбежаться, точнее, отпрянуть от пикирующего механизма. Многие упали, закрыв головы транспарантами или голыми руками.

Никто не пострадал, за исключением одного нелепого старичка. Да и тот погиб не от самой бабочки непосредственно, а, кажется, от сердечного приступа, вызванного испугом. С открытыми, застывшими в восторге, глазами, лежал он под бабочкой на спине, сжимая в руках скромный картонный плакатик. На плакатике розовой краской старательно было выведено: «Людей спасет красота!»

Старичок, по словам очевидцев, стоял, как вкопанный, когда прямо на него пикировала бабочка. Все бросились врассыпную, повалились в разные стороны, а его будто парализовало. Не мигая, расширенными глазами до последнего момента глядел он на бабочку и держал у груди свой плакатик. Бабочка и рухнула прямо на него.

Падение бабочки спровоцировало небольшие беспорядки на площади. Сначала народ шумел, волновался, но, в общем, никто пока и не знал, что и подумать. Все были изумлены. Потом на подмостки перед памятником принцу Луи выскочил какой-то странный полубезумного вида человек (как позже выяснилось, член радикальной мистико-религиозной секты «Восьмой небесный день» или «Летуны-семидневники»).

 Сектант истерическим голосом заорал со сцены:

– Нет спасения! Никому нет спасения! Это знак нам свыше! Зна-ак! Никто в тяжести грехов своих не может вознестись в небеса! Тяжесть железа велика! Отсчет начат! По истечении семи дней легкие души взлетят в небо! Оставшиеся будут терзаемы семь дней железными когтями и страшным огнем до смерти! Так было предсказано. И оно сбылось! Великий суд идёт по земле! А-а-а…. Никому не спастись! Кто полетит в небо! Ничтожные твари…, – человек схватил себя обеими руками за волосы и одной рукой вырвал клок волос. И зарыдал!

Толпа загудела. Речи религиозного фанатика раззадорили наиболее впечатлительных особ, и те стали разносить истерику дальше.

«Конец света наступил! Пришла погибель всему!» – раздавались голоса.

Массы хаотично задвигались. Они напирали на подмостки, которые вскоре угрожающе заскрипели. Религиозный фанатик продолжал кричать. Наконец, жандармский офицер отдал приказ убрать бузотёра со сцены, а толпу разделить, успокоить и обеспечить организованный уход людей с площади по домам.

Два жандарма увели под руки религиозного фанатика с подмостков, и вовремя – в следующий момент подпираемая толпой сцена рухнула.

Конные жандармы выстроились в ряд. Постепенно они стали оттеснять толпу, а затем разделили её на две части. Всадники проделывали в людской массе проходы. Позже каждая часть была разделена еще на две части.

Волнения утихли. Люди стали расходиться по домам.

Высокий триумвират в это время не находился в горной обсерватории на горе Балтор-Гадат, как сказал народу ректор Фабрициус. Триумвират в полном составе был в городе, у себя в резиденции, в обычном месте своего пребывания в Башне алхимиков в Саду летучих мышей. Вообще-то они собирались почтить своим присутствием открытие Эры Красоты, явить свой лик, даже торжественную речь подготовили. Однако в последний момент напились. И, понятное дело, в таком виде явиться на площадь не смогли. Хотя и порывались. Генерал-бургомистр самолично заехал за ними в Сад летучих мышей, но, увидев, в каком они состоянии, оставил нескольких своих гвардейцев в саду с приказом не выпускать алхимиков из сада. Всё это, разумеется, в строжайшем секрете.

Справедливости ради надо сказать, что из троицы напились только доктор Треу и доктор Пеу, что, впрочем, не удивительно. Доктор Ваю оставался трезв, но он, занятый своими научными исследованиями, и слышать не хотел ни о каком торжестве на площади.