Книга первая. Глава 13. Обед у Анфисы Степановны

Примерно к трём часам по полудню к дому Анфисы Степановны съезжались гости. Были здесь доктор с женою и дочерьми, начальник станции также с семьёй, жена пристава с сыном и дочерью, жена директора гимназии с детьми — всё это люди уважаемые в городе, примерные и добропорядочные обыватели. Ефросинья Матвеевна с Катей пришли из числа первых, чтобы помочь хозяйке с хлопотами.

Анфиса Степановна с племянником встречали гостей; когда все собрались, Ремизов был представлен обществу. Перед обедом гости разошлись по дому, молодёжь вышла в сад, поспешая отделиться от стариков. Девушки, прохаживаясь по дорожкам сада, старались как можно ближе рассмотреть столичного гостя, естественно, не выдавая себя при том. Они собрались в беседке, откуда вскоре послышались оживлённые возгласы, приглушённый шёпот и смех.

Молодые люди, немногим моложе Ремизова, окружили его, стараясь развлечь беседой. Но беседа не клеилась, чувствовалась скованность и напряжение, какое бывает, когда совершенно незнакомые и разные по образу жизни люди оказываются в подобной ситуации. Ремизов рассеян и отчего-то нервничает, его о чём-то спрашивают, он что-то отвечает. Один молодой человек, кажется, старший сын пристава или ещё кого-то, одетый с претензией в петербургский костюм, без умолку рассказывал:

— Господа, в прошлом сезоне я был в Москве. Мадам Н. тогда впервые открыла свой салон, и, представьте себе, я очутился как раз на открытии. Публика, я вам скажу, собралась премиленькая! Мадмуазель К.! О, господа! её меццо-сопрано! это просто восхитительно! Константин Сергеевич, бывали ли вы на концертах мадмуазель К.?… Нет?!… ну не знаю…— он разочарованно развёл руками.— Быть может, вы видели прекрасную М. в роли Офелии? Я вам скажу, её адажио, это божественно!

— Господа, прошу меня извинить, но нужно проверить, всё ли в порядке у Анфисы Степановны. Что-то задерживают с обедом.— Ремизов извинился и направился в дом. Голова у него закружилась, ещё немного и он сорвался бы. Прежнее состояние тошнотворной усталости, раздражение и чувство брезгливости с новой силой накатили на душу. Он не ожидал такого поворота. Шагая по тропинке скорым, твёрдым шагом, срывая цветы и на чём свет стоит ругая про себя не то этого глупца, не то себя, он не заметил, как чуть было не столкнул с дорожки девушку. Она вскрикнула, и Ремизов очнулся.

— Простите, я, кажется, наступил вам на ногу!

— Нет, пустяки, мне не больно.

— Ещё раз извините… как вас зовут? — Ремизов поднял платок, что уронила девушка. Девушка, немного успокоившись от неожиданности и улыбнувшись Ремизову, ответила:

— Катя. Мы, кажется, были представлены, несколько минут назад.

— Ах да…— Ремизов вздохнул.— Почему вы одна, ваши подружки…— он показал рукой на беседку.

— Да. Я ушла, вы как будто тоже… даже бежали.— Он хотел ответить, но она остановила его: — Я всё слышала, простите их!

Ремизов внимательно смотрел на Катю. Заметив его пристальный взгляд, она смутилась, немного отошла:

— Кажется, зовут к обеду! — и поспешила в дом.— Ну что вы стоите, вас ждут?!

За обедом шёл оживлённый разговор. Говорили об искусстве, говорили много, много пустого, но и интересного, дельного тоже немало. Ремизов всё молчал, молчала и Катя. Их взгляды часто встречались, и Ремизов чувствовал, что волнуется. Когда его спрашивали, он отвечал невпопад, словно очнувшись. Гости переглядывались, не понимали, смеялись. А Катя краснела, её глаза встречались с его глазами.

После обеда подали десерт, стало свободнее и оживлённее. Кто-то пробовал играть на рояле, кто-то пел. Неожиданно всё тот же модный щёголь местного происхождения попросил Ремизова сыграть:

— Константин Сергеевич, о вашем таланте ходят слухи. Окажите милость…

— Просим, просим! — просили его гости.

Ремизов, конечно, мог ожидать подобное, но после всего, что с ним случилось, он был не в состоянии играть на публику. Замешательство и даже чувство отчаянья вспыхнули в нём. Конечно, он мог взять инструмент и что-нибудь сыграть, но… он не мог, и тому было много причин. Я не стану пересказывать всё, ибо надеюсь и верю, что мой читатель был внимателен и сам в состоянии понять душевные переживания моего героя. Скажу только, что в душе Ремизова ещё ничего не устроилось настолько прочно и основательно, чтобы открыть его публике, а лгать он не хотел, ибо…

Ремизов, словно тонущий, искал глазами того спасательного круга, который вытащил бы его. «Просим, просим!» — раздавались голоса. Анфисы Степановны в этот момент здесь не было, спасти Ремизова, казалось, было некому, и холодная маска светского удачливого человека чуть было вновь не появилась на его лице, как вдруг чистый взволнованный голос вскрикнул:

— Господа… что же вы, право! Господин артист приехал отдохнуть от выступлений… Константин Сергеевич, не изволите ли сесть к роялю? Господа, если вы не против, я хотела бы спеть.

Ремизов никак не ожидал подобного. Не отрывая глаз, он смотрел на взволнованную и сияющую, как звезда, от переживаний Катю. Он, покорно и благодарно склонив перед ней голову, сел к роялю.

Катя пела романс, её голос — чистый, светлый, лёгкий, красивый, словно нежный ветерок — наполнил гостиную и утихомирил все страсти. Оживлённые голоса, волнения, недоумения и непонимания — всё улеглось, успокоилось и погрузилось в прекрасные звуки.

Никто не ожидал от Кати подобного, многие и помыслить не могли, что девушка таит в себе такие таланты. После её пения остальным также захотелось петь и чтоб непременно Ремизов аккомпанировал им. Ремизов покорно принял свою участь, но в его ушах постоянно звучал один и тот же голос.

Примерно через час подали чай. Анфиса Степановна пригласила гостей к чайному столику, в сад. Ремизов очень обрадовался этому, появилась возможность подойти к Кате и поблагодарить её. Когда гости выходили через террасу в сад, Ремизов подошёл к Кате и, следуя за ней, обратился:

— Я благодарю вас, вы спасли меня!

— Что вы, не стоит благодарности.

— Нет, вы не знаете, я…

— После. Нас ждут к чаю.

— Да. Действительно, здесь не место. Скажите, где я могу видеть вас, мне очень нужно сказать вам…

— Я не знаю…— Катя смутилась. Но, откинув от себя мысли, она прямо и спокойно посмотрела Ремизову в глаза. Глаза его горели, в них было столько невысказанной благодарности и искренности, мольбы и ожидания, она вдруг поверила ему и ответила: — Завтра я буду в церкви,— сказала и тут же убежала.

Ремизов подошёл к чаю немного погодя. Всё последующее время Ремизов ничем более не волновал Катю, стараясь не нарушать остаток её покоя. Примерно к восьми часам вечера гости стали расходиться. Анфиса Степановна и Ремизов прощались с гостями.

После всего Ремизов поднялся к себе и более уже не выходил. Наверное, излишне говорить, что всё это время в его ушах звучал Катин голос, а в воображении он видел её образ, но не красота и талант девушки запали в его душу, поверьте. На своём веку он успел повидать и не таких красавиц, одарённых немалыми талантами. Более всего он был поражён чуткостью её сердца: «Я понимаю, когда знаешь человека долгое время, но мы едва знакомы, как она смогла увидеть, понять мою душу?! Удивительно…»

Вам может показаться странным, что именно эта черта её характера взволновала Ремизова, но это так, ибо в своей жизни Ремизов не встречался с подобным, более того, он испытал огромную нужду в таком понимании. Вы скажете, что у него есть тётушка, да, есть, но это не совсем то, что ему нужно, то есть, конечно, тётушка любит и во многом понимает и поддерживает Ремизова, но тётушка — это уходящее. Ремизову нужно, чтобы кто-то (или что-то) освещал его путь, вдохновлял, поддерживал и всегда был рядом. Должен заметить, что мысли о любви по отношению к Кате у него не возникло, да, наверное, и не могло ещё возникнуть. Влечение, которое он испытывал, исходило из глубин души и было неосознанным, похожим на духовный инстинкт, если таковой имеется в природе.

Маленькая вспышка зажгла в груди робкий огонёк надежды, сейчас его нужно поддержать. Этот огонёк ещё так робок, а свет его едва-едва светит, рассеивая тьму неверными всполохами. Задумавшись над этим, Ремизов чувствует волнение, устав от напряжения, он лёг и тут же заснул. «Завтра всё будет ясно и понятно, завтра, а теперь спать…» — бормотал он, засыпая.