Почин

       С Игорем Сакуровым меня свело желание издать свою собственную книгу. Желание было давнишним, а по счету четвертым, пополнившим список трех важных дел, которые полагается совершить мужчине в течение жизни: построить дом, посадить дерево и родить сына. Продумывая и представляя свой будущий бестселлер, я прокручивал в памяти книги, прочитанные в детстве и юношестве, с дивными рисунками на страницах, пахнувшие типографской краской, и погружающие меня в чарующий мир литературных произведений. Я понимал, что именно иллюстрации тянули меня к книгам, вынуждая читать не только днем, но и ночью, втайне от строгих родителей, зорко следивших за соблюдением режима и заставлявших меня спать после отбоя. И тогда я, симулируя сон, брал в постель книгу, укрывался одеялом с головой, открывал книгу, подсвечивал фонариком страницы, любовался дивными иллюстрациями и читал, читал, читал...

       Намереваясь выпустить книгу, я стал задерживаться у книжных развалов, внимательно просматривать современные издания, изучать их оформление, оскудевшее и потускневшее, по моим наблюдениям, ставшее символичным, выхолощенным, малопривлекательным, а порой и вовсе отталкивающим. Я заметил, что рисунки не только покинули страницы, но и пропали с обложек, предоставив место коллажам из неуместных фотографий, зачастую пронизанных пошлостью.

       Свою книгу я представлял другой и потому начал искать художника-единомышленника. Поиски натолкнули на мысль позвонить председателю областного союза художников и попросить его компетентного совета. Я полагал, что председатель творческого цеха должен непременно знать своих подопечных, в том числе художников-иллюстраторов, и не ошибся в своих расчетах. Председатель союза не отверг меня, а выслушал весьма внимательно. Он многозначительно выдержал долгую паузу, - то ли для пущей важности, то ли вспоминая фамилию достойного иллюстратора, а потом посетовал, что иллюстраторов нынче почти не осталось, перевелись, дескать, они из-за тотального увлечения народа интернетом и потери интереса к печатной продукции. Сказал ещё, что теперь писатели стали сами себе рисовать, а это экономно и весьма оригинально. Я вежливо поблагодарил председателя за интересную идею и, извинившись, попросил назвать хотя бы одну фамилию, на тот пожарный случай, если я не смогу нарисовать и собаки.
       Председатель снова углубился в раздумья, вводя меня в волнение, но вскоре сказал, что есть один художник, только вряд ли он будет сотрудничать со мной, потому что я не Борис Акунин, а мои герои не носят фамилию Фандорин, и вообще автор я не раскрученный, а значит мало кому известный. Я понял, что председатель пожалел меня, сказав не «неизвестный», а «мало кому известный».  Потом председатель назвал-таки имя Игоря Сакурова, продиктовал его телефон и добавил, что если мэтр согласиться, то тогда успех моей книги будет точно обеспечен.

       Ночью я плохо спал. Мне приснился кошмар - встреча Сакуровым, явившемся в широкополой соломенной шляпе и в светлом просторном старомодном костюме профессора из парусиновой ткани на белых пуговицах. Лица художника я не мог рассмотреть - поля его шляпы отбрасывали густую контрастную тень и только пышные рыжие усы выглядывали из тьмы на поверхность. Они шевелились при разговоре и наводили воспоминания об артисте Олейникове. Художник отвечал на мои вопросы, но я его плохо слышал, движения губ я не видел, и потому мне казалось, что сказанные им слова застревали в чаще его усов.
       - Да или нет? - настойчиво допытывался я у него, наклоняясь и приближая свое ухо к усам, начинавшим щекотать мою мочку.
       Наконец-то я разобрал сказанное им слово: «Графоман», после чего испугался и проснулся.

       А когда сон окончательно улетучился, я, успокаивая себя, подумал, что слово, сказанное художником, не было произнесено в паре с моим именем и потому оно вполне могло быть адресовано совсем другому горе-писателю, измучившему мастера.
       Волнуясь и потея, я набрал номер художника и услышал его голос, тихий и уравновешенный, успокоивший меня и снявший мое психическое напряжение. Но когда я поведал о себе, своих желаниях и надеждах, Сакуров, сославшись на занятость, вежливо мне отказал. Я же не попрощался, а напротив, набравшись наглости, напомнил художнику рассказ Чехова «Драма», в котором именитый литератор Павел Васильевич убивает назойливую графоманшу Мурашкину, доставшую его читкой своей пьесы. Чеховская история развеселила Сакурова и он согласился почитать один из моих небольших бестселлеров, пообещав не убивать меня, а дать ответ через три дня.
 
       Я отправил рассказ и точно на третьи сутки, соблюдая немецкую пунктуальность, редкую для русского творческого человека, художник дал о себе знать:
       - Я буду с вами работать, - сказал он, обрадовав меня так, будто поведал новость о награждении меня премией Букера.
       От нахлынувших чувств, я сочинил песню на известную мелодию «Каховки» и запел ее, сотрясая пространство моего жилища:
       Сакуров, Сакуров, мой первый художник,
       Горячее сердце в груди.
       Мольберты, пленэры, густой подорожник -
       С Сакуровым мне по пути!

       А потом, один за другим, последовали карандашные рисунки, выполненные филигранной академической техникой, доведенные до умопомрачительного совершенства, с тщательно прорисованными деталями, точной анатомией, нервными складками одежды и фантастическим антуражем. Лица героев не были похожи друг на друга, они хранили остановившуюся индивидуальность, и даже толпа, нарисованная художником, состояла из персонажей, имеющих каждый свое исключительное выражение и свой узнаваемый характер.

       Однако первое впечатление вызывало неприятие - своих героев я не узнал, поскольку представлял их другими, но, чем дольше и дальше я всматривался и вживался в рисунки, тем больше герои Сакурова становились моими. Я молчал, ничего не высказывал художнику и только дивился его мастерству, рождавшему характерные образы, и потрясающие мизансцены. Исподволь рисунки возвращали меня в те далекие времена, когда я, укрывшись одеялом, занимался тайным ночным чтением.
Четвертое задуманное дело - издать книгу, свершалось.

       Отпечатанный томик, пахнувший ароматами бумаги, краски и клея, я понес в Книжную лавку, разместившуюся в старом кинотеатре «Арс», и слывшую своей элитарностью. Растрепанный хозяин лавки, похожий на клоуна Полунина, внюхался в свежую книжку, уверенным движением фокусника-иллюзиониста покрутил издание, подбросил его в воздух, ловко поймал, пролистал, как колоду карт, и остановил свой внимательный взгляд на книжном форзаце:
       - Это что, на самом деле Сакуров?
       - Да, это Игорек, - бросил я с легкостью, стараясь показать свои панибратские отношения с мэтром.
       - Смотрите, а то ведь я могу и проверить, - брал меня на мушку хозяин, и, как следователь на допросе, сверлил взглядом колких черных гипнотизирующих глаз.
       Книгу он взял, а через неделю перезвонил и попросил принести ещё – бестселлер с иллюстрациями Сакурова пошел нарасхват.
 
       А вскоре меня пригласили прийти в областную библиотеку, где предложили выступить с презентаций книги, но при условии, если в презентации примет участие сам Игорь Сакуров.
       То ли ещё будет…