Начало Глава 4 из цикла Опалённые войной

(опубликовано в журнале "Новая литература")
Глава 4

Софа

Она пришла сегодня в госпиталь как обычно в полдень. Принесла с собой узелок, а в нём яйца, хлеб, огурцы, варёная картошка, а ещё в бутылке молоко.
Софа выложила всё съестное на стол и стала дожидаться сестёр. Вскоре в комнате для медперсонала появилась Мария, она буквально на продукты навалилась, начала быстро набивать себе рот, затем остановилась.
– Прости, малышка, – вдруг, смущаясь, сказала сестра. – Совершенно некогда. Раненых с фронта привезли столько… В общем, мне бежать пора  – налила в кружку девушка молока, выпила его и тут же испарилась.
Следом  в сестринскую забежала Анна.
– Ой, София! Большое тебе спасибо. Если бы не ты, мы бы и про обед забыли.
Девушка тоже поела немного.
– Сейчас придёт мама – сказала она и тут же ушла.
А вот Люба появилась не скоро. Уставшая, вымотанная.
– Здравствуй, моя милая – улыбнулась мать, как только младшую дочь увидела. – Как дома? Как у Яши дела?
– Дома всё в порядке – закинула Софа светлую косу за спину. – Я полю грядки, огурцы поливаю. А Яша траншеи копает…
– Это хорошо… Это правильно…
Села на диван Любаша, а девочка примостилась рядом, обняла маму.
– Мамочка, я так хочу, чтобы как раньше. Чтобы все были дома, и все смеялись…
– Будут смеяться, родная…
– А когда?
– Когда закончится война.
– А скоро?
– Думаю да…
– Хорошо бы. А то я уже устала. Всё одна и одна…
– Ты не одна. Мы всегда с тобою рядом…
– А ты знаешь, я тут папу вспоминала. Его же не убьют, правда?
– Конечно, нет. С чего ты взяла?
– Просто показалось… Знаешь, он же мне обещал, свозить нас всех на море.
Люба улыбнулась, ещё крепче к себе дочку прижала.
– Значит, свозит обязательно…

Душа

– Заскорузлость души человеческой наступает не сразу. Сначала каждая незначительная неприятность её расстраивает, а потом нет. Всё безразличней становится внутри, всё холодней. Вот так и на войне. Убьёт солдатика с тобою рядом, а ты глядишь на него, и уже не оплакиваешь, как раньше, а где-то и завидуешь даже. А сам всё же от пуль укрываешься. Потому как кто кроме тебя прогонит врага и защитит твоих детей?
– Ну, да. Ну, да – соглашался с Паулем рядовой Витька Птахов.
Он топал с  товарищем рядом, спортивный низкорослый крепкий парень. Со стороны могло показаться, что гуляют по селу два солдатика и просто разговаривают. Однако шли служивые целенаправленно в избу на окраине. Там проживала одна семья, которая приютила у себя немца раненого. А теперь Виктору и Павлу предстояло «счастливчика» этого в штаб полка доставить.
– Вот ты говоришь душа – продолжил Птахов. – А интересно у фашистов она какая?
– Думаю мёртвая – вздохнул Пауль. – Не у всех конечно, у большинства…
– Ну, да. Ну, да – снова кивал товарищ. – Никогда не забуду окоченевшие трупы под Харьковом. А ещё висельников и ребятишек с оторванными руками. Никогда не прощу этого гадам…
– И я…
Мужчины нахмурились, замолчали, долго шли и только по сторонам нет нет да поглядывали.
Редкие простреленные снарядами деревянные хибары, сгоревшие сараи. В садах одинокие груши, яблони. На огородах по пояс  полынь-трава.
– Да уж – снова вздохнул Птахов. – Я только одного не понимаю, зачем этой семье надо было фрица выхаживать? Ну, враг же…
– Не знаю – Пауль пожал плечами. – Жалко, наверное, стало…
– Кого? Фашиста? Я тебя умоляю! – парень помолчал немного – Ладно, посмотрю этим благодетелям в глаза. Кажется, вот эта изба?
– Ага…
Свернули служивые направо. Соломенная крыша, полуразвалившаяся завалинка, крыльцо покосившееся, а на нём брошенная тряпичная кукла, полосатый коврик да мотыга.
Павел постучал, открыл дверь, шагнул внутрь и сразу же покойника увидел. Молодой немец в одном исподнем лежал на длинном дубовом столе. На лбу церковная ленточка, а в скрещенных на груди руках зажженная свечка. На скамье напротив него сидела старуха вся в чёрном, да маленькая девочка.
– Вот и дождались – произнесла пожилая женщина и встала с места.
Она подошла к красноармейцам.
– Он, сынки, час назад помер. Мучился очень.  Всё «мутер» какую-то звал. А кто это?
– Мать.
– Ага. Когда вы начали стрелять, его ранило видать. Я его у порожка своего подобрала. Дополз сюда, в дверь стучал, стонал, плакал. Как было не подобрать?
Старушка вдруг обернулась.
– Катя, иди гулять – сказала внучке бабушка.
И девочка худенькая чумазая тут же на улицу убежала. А хозяйка дома продолжила.
– Да, вы проходите. Чего в проходе-то стоять?
Павел кивнул головой, присел на лавку, а Витёк деловито пошёл по комнате шастать. Осмотрел церковные образа, печку всю в саже, пустые чугуны, ухват, на подоконнике сушёные травы. Затем палатьи,  лоскутное одеяло. Наконец, сел на железную кровать, закинул ногу на ногу.
– Ну, что, мамаша? Как вы тут без нас? Немцы не обижали?
Старушка прищурила глаз.
– А как же – сказала старая. – Сначала убили председателя, потом училку долго пытали. Всё выспрашивали, где её мужик-партизан. На глазах матери отрезали ухо сыну старшему, он у неё был в третьем классе, потом младшему выкололи глаз. А после, когда учительница от сердца скончалась, задушили обоих ребят. А дальше хлеб, животину у всех отобрали, изнасильничали пол деревни девчат. Так они мёртвые в подвале сельсовета теперь и лежат. А ещё…
Но Птахов уже ничего не слышал. Он подскочил к мёртвому фрицу, занёс над ним свой увесистый кулак, однако кое-как сдержался.
– Так что ж вы, мамаша, этого к себе забрали?! Ну, и подыхал бы на улице гад…
– Так жалко же. Человек всё ж таки.  Авось раскаялся?

Партизан

Эти редкие часы тишины теперь случались не часто. А сегодня вечером, будто по заказу, не взрывались снаряды, сирен молчали,  не было разрушений, пожарищ. И в городе, хоть и ненадолго, снова стало мирно, как раньше. На улицах где-то радостно кричали ребятишки, в ветвях деревьев пели птицы, во дворах лаяли собаки.
Парни встретились после работы часу в девятом и отправились к своему другу давнему Тарасу, который жил на восточной окраине.
– Слушай, а почему Илларионыча в армию не взяли?– спросил Яшка Николая.
Приятель пожал плечами.
– Не знаю, может быть, старый?
– А сколько ему?
– Да, уже, наверное, шесть десятков…
– Понятно – Яшка вздохнул. – А я считаю не поэтому. У него же от перепоя пальцы на руках толком не сгибаются, или отморозил он их нечаянно. В общем, давай его об этом не спрашивать. Вдруг ему будет неприятно.
– Давай – согласился Николай.
И вскоре парни уже сидели на лавочке возле «княжьей» хибары, смотрели на огород, что к реке спускался. А хозяин в это время с сорняками сражался. Он выкорчёвывал их из земли лопатой, улыбался. Совсем уже седой, угловатый…
– Увы, друзья мои, живу я на свете уже давно. Родился ещё при Александре втором, а теперь сами знаете, кто в Кремле царствует. Однако же, кто бы там ни правил, а всё одно лучше, чем любой француз, швед, поляк, германец. Русскую душу разве кто из них понимает? Да, ни за что – мужчина перестал копать, облокотился на черенок. – А потому сломать они нас никогда не сломают. Вот убить попытаются. Правда, рано или поздно всё равно зубы свои потеряют. Потому как у нас вместо одного храбреца ещё десяток встанет…
– Это точно – согласился со старшим товарищем Яков.
А Тарас Илларионович снова начал копать.
– Однако вам, друзья мои, воистину повезло.  С таким врагом справиться не каждый решается. Вон все западные страны лапки поджали и лежат уже давно. А мы нет, всё кусаемся. Потому как Родину не продаём. Какая бы она ни была советская или царская…
Мужчина выбросил в сторону очередной пучок травы с землёй, замолчал, крючковатыми пальцами отряхнул рубаху, подошёл к гостям, тоже сел на лавку.
– Слушай, Тарас, а чего ты тогда воевать-то  за неё не отправился? –  вдруг спросил мужчину Яшка.
– Так не взяли – как-то по-детски вздохнул рассказчик. – Но я не отчаялся. Ружьишко приберёг, собрал кое-какие припасы и всё это отвёз в землянку в лесу на болоте, помните, я вам пацанам её показывал. Так что – улыбнулся Тарас – в случае чего, партизанить буду, уж вы во мне не сомневайтесь…