Оправдание Суворина

Оправдание Суворина

Заметки на полях «Историко-культурного наследия Воронежа»

Как следует из аннотации и предисловия к наиболее полному ныне своду памятников истории и культуры Воронежа, научное издание содержит описание 340 единичных, 70 градостроительных образований. На пятистах семидесяти шести страницах убористого текста уместились сотни имен, интереснейшие истории, связанные с тем или иным невзрачным на вид особнячком, редкие подчас виды старого города. Студент, любопытствующий горожанин, чиновник по казенной надобности – словом, всяк найдет здесь для себя что-то познавательное.

Чиновник упомянут мною не случайно. При попустительстве различного рода временщиков и фактическом молчании госинспекции охраны культурного наследия наступление на прошлое идет широким фронтом. Искажаются уникальные ландшафты, с помощью стенобитных машин и бульдозеров сравниваются с землей плоды труда предшествующих поколений. Так хочется верить в то, что в нашем древнем городе будет найден принцип органического соединения старого и нового, а свод памятников станет для властей предержащих своеобразной «красной книгой». Впрочем, эта тема требует отдельного разговора, наш же нынешний – об ином.

В составлении «Наследия» принял участие большой коллектив авторов, специалистов как из Москвы, так и из Воронежа. И Минкульт благословил их труд, что следует из надписи на титульном листе. Однако, к сожалению, нередко случается, что у семи нянек дитя оказывается без глазу. Внушительный список погрешностей «Наследия» обнародовал в газете «Коммуна» писатель Евгений Новичихин. Добавлю и свои претензии.

Так, родственники Маршака (в их доме на Большой Садовой, ныне Карла Маркса, 72, поэт жил в начале XX века) из Гительсонов почему-то превратились в Гильтенсонов. Искаженная фамилия перекочевала и в указатель имен, что научное издание не красит. Искажена дата рождения В. И. Аскоченского, питомца воронежской семинарии, зачинателя антинигилистического романа. Аскоченский появился на свет не в 1812, а в 1813 году. В дендропарке СХИ установлен не мраморный, а бронзовый (техника исполнения – выколотка) бюст первого директора института К. Д. Глинки.
Еще более странным выглядит отсутствие в указателе имени воронежской знакомой Мандельштама Наталии Евгеньевны Штемпель, память которой сберегла стихи поэта и воспоминания о нем. Ее имя я нашел лишь в списке литературы к одной из статей.

О такой избирательности нам еще придется сказать. Пока же процитирую Е. Новичихина. Многих ошибок, неточностей, досадных умалчиваний «можно было бы избежать, если бы составители опирались не на заранее заданный, а на более широкий круг источников...» Если бы составители и научные редакторы тома при описании села Таврово к внушительному списку литературы добавили публикации в газетах «Молодой коммунар» и «Берег», то это позволило бы обогатить скупые сведения об участнике Бородинского сражения генерале Л. А. Тургеневе и уточнить, что его могила – едва ли не единственное сохранившееся близ Воронежа захоронение первой половины XIX (!) века.

Досадные мелочи, конечно, портят впечатление, но не только их следует учитывать при оценке издания. Есть в нем огрехи гораздо существеннее. И я вынесу их на суд читателей, предварительно сделав пространное (но необходимое, поверьте) отступление.

Долгие десятилетия советская наука (в ее массовой разновидности) являла собой этакий междусобойчик, клуб по интересам для своих. Когда производство научных кадров в СССР достигло критической черты, «мэнээсы», служащие всевозможных «НИИБЭНИМЭ» стали объектом шуток «литературы социалистического реализма». Да что там словесность! Помню, в конце восьмидесятых годов приезжий доцент, только-только принятый в ВГУ и не повязанный клановыми интересами, не без ехидства рассказывал: после какой-то очередной встряски в связи с невообразимой семейственностью сельхозинститут и госуниверситет произвели обмен родственниками.

Автор этих строк в начале восьмидесятых и сам угодил в жернова «машины семейственности». Имея неплохой диплом и устную рекомендацию в аспирантуру, в конце концов уперся в глухую стену, стену равнодушия. Лишь много позже узнал, что профессор, у которого искал взаимопонимания, был занят продвижением собственного чада в науку. Научная династия, понимаешь...

Такая регрессивная селекция аукнулась скоро. Грянула перестройка, и оказалось, что король-то голый, или, скажем корректнее, малоодет. И теперь бывший воинствующий атеист ставит свечки и крестится («memento mori» вспомнил, и слава Богу), бывший марксист-сталинист публично признается в давних симпатиях к идеалистам, а обществоведы широкого профиля заделались культурологами, политологами, регионоведами, регионологами и проч. Сожгли все, чему поклонялись, и поклоняются тому, что раньше попирали. И все так же колеблются вместе с линией партии власти. Но по-прежнему провинциальную (в особенности) науку отличает догматизм, агрессивное неприятие чужого, «не своего», не кружкового мнения; конъюнктура душит порывы к свету...

Добросовестно изучив «Наследие», я был несказанно удивлен, ибо не отыскал каких бы то ни было упоминаний о памятнике Кольцову на Советской площади и его создателе. Каким образом при «тщательном обследовании объектов города» (смотри предисловие) можно не заметить гранитный монумент? Факт остается фактом. На страницах 39 и 49 сообщается о расширении в 1976 году Советской площади. Именно в 1976 году гранитный Кольцов (скульптор – москвич П. И. Бондаренко) занял здесь свое место.

И тут-то внимательный читатель, удовлетворенно потирая руки, поймает меня на противоречии. Авторы специально уточнили в предисловии: «... ближайшей к нашему времени хронологической границей включенных в издание объектов принято начало 1950-х гг.». Так ведь это принцип, а не догма. Научная добросовестность требует хотя бы во введении перечислить приобретения, которые случились-таки в нашем богоспасаемом граде во второй половине XX столетия. Да и выдержать чистоту принципа при хронологическом изложении невозможно, потому и отступлений от него множество (!).

При описании братского захоронения в Центральном парке культуры и отдыха указаны не только дата установки памятника (1958), дата реконструкции (1985), но и имя архитектора (Б. Н. Зотов). Смешно же и совестно не уточнить, что скромный обелиск на Чижовском плацдарме к тридцатилетию (1975) Победы заменен на выразительный памятник. Без этих сведений какая же может быть научная объективность! Есть, есть соответствующая запись в книге.

Почему «обидели» Кольцова? Судите сами. «К сожалению, неудачна сама идея памятника». Это выписка из «Литературной прогулки» Олега Ласунского (Воронеж, 1985). Много-много лет в сочинениях и в публичных выступлениях автор формирует негативное отношение у общественности к творению П. И. Бондаренко. Через два с лишним десятилетия аукнулось. В «Наследии». Научная объективность принесена в жертву конъюнктуре.

Сгущаю краски? Отнюдь. Продолжаем листать свод и на странице 319 читаем: «В 1999 г. в честь 100-летия со дня рождения писателя А. П. Платонова у торца здания (пр. Революции, 22. – авт.) установлен бронзовый памятник писателю, выполненный по проекту скульпторов И. Дикунова и Э. Пак».

Не будем придираться к явно нелепой фразе. Памятник выступает как «украшение» особняка (торца). Важно иное. Даны исчерпывающие сведения, имена создателей бронзового автора «Чевенгура» тщательно перенесены в указатель. А теперь последуем на улицу Орджоникидзе. В коротенькой статейке, посвященной этому уголку губернского центра, походя сообщается: «Южную часть бывшей площади Круглых рядов... занял прервавший улицу сквер, где в 1995 г. установили памятник уроженцу Воронежа, известному писателю И. А. Бунину». В связи с какой датой, кто скульптор? Хранит молчание «научное издание». Удивительно, но упомянув писателя в книге шесть раз, авторы ни словом не обмолвились о том, что будущий Нобелевский лауреат родился в Воронеже. Если следовать научной логике свода, создатель «Жизни Арсеньева» – не более чем «приложение» к губернской архитектуре. Прямо-таки фатально не везет печальнику земли русской на исторической родине.

Отсутствие в каком-нибудь схематичном путеводителе по городу имени создателя бронзового Бунина москвича А. Н. Бурганова еще можно объяснить. Для «научного издания» такая лакуна странна. Словесной лапидарности и гробовому молчанию относительно авторства памятника есть объяснение.

В анналы местной истории навсегда вошло курьезное собрание общественности в 1995 году. В маленьком зальчике Союза архитекторов активисты комиссии по культурному наследию провели публичную «порку» А. Н. Бурганова и его детища. Причем отрицательное суждение выносили, потрясая... фотографиями, на которых была запечатлена пластилиновая модель памятника! Провинциальный нигилизм через пять лет проник под обложку «научного издания».

Вместо эпилога

История одного превращения (не по Кафке)

Напоследок позволю себе предложить благосклонному вниманию читателей презанимательный сюжетец. Давно собирался сформулировать мысли по сему поводу, да все недосуг было. Теперь появился повод.

В 1912 году, едва прах нашего выдающегося земляка А. С. Суворина упокоился на Никольском кладбище санкт-петербургской Александро-Невской лавры, «вождь мирового пролетариата», хитро прищурившись, изрек: лакей, бесстыдный хвалитель буржуазии и проч. и проч. И пошла писать губерния!

Для автора «Литературных раскопок» (Воронеж, 1972) О. Ласунского Суворин –издатель реакционной газеты «Новое время». Через два года в сборнике «Я Руси сын!..» имя Алексея Сергеевича вызывает у него «в сознании, мягко выражаясь, не совсем приятные ассоциации!».

А вот как описывает краевед поездку «реакционера» в Воронеж. «Теперь Суворин, один из российских толстосумов, покровитель молодого писателя Чехова, хотел показать свою щедрость – и перед земляками, и перед Антоном Павловичем. Он готов был пожертвовать кругленькую сумму на организацию помощи бедствовавшим мужикам. Они, собственно, и приехали сюда «по голодному делу».
Чехов, в отличие от своего благодетеля, был искренне озабочен положением крестьянства в Воронежской губернии, пораженной неурожаями...» Заметьте: право Чехова на христианское сострадание и милосердие не вызывает сомнения, право Суворина – поднимается на смех.

Своего накала суворинская тема достигает у О. Ласунского в вышедшей (по теме так и не защищенной докторской диссертации) в 1985 году в издательстве ВГУ монографии «Литературно-общественное движение в русской провинции». Суворин для исследователя «...одиозное имя, неотъемлемое в нашем сознании от позиции редактировавшейся» им «реакционной газеты». И ниже: «...беспристрастное изучение таких общественных фигур, как, например, М. Н. Катков или А. С. Суворин, лишь острее подчеркивает их ренегатскую сущность, глубину духовного падения...» Что ни слово, то ярлык. Автор показал себя верным ленинцем.

Мертвые сраму не имут (мертвым не стыдно). Суворин, о значимости которого в истории русской государственности и культуры писали еще при жизни, не мог ответить зоилам из могилы. Если о чем свидетельствуют цитированные выше пассажи, так это о глубоком обмороке марксистской науки.

Tempora mutantur, et nos mutantur in illis (времена меняются, и мы меняемся вместе с ними). В «Наследии» А. С. Суворин характеризуется А. Н. Акиньшиным, О. Г. Ласунским и А. Н. Рылевой как «видный драматург, издатель и владелец газеты «Новое время». Слова о его реакционности куда-то улетучились. Не станем доискиваться причин такой (благодетельной же!) метаморфозы.

Историко-культурное наследие Воронежа. Материалы Свода памятников истории и культуры Российской Федерации, научные редакторы: канд. архитектуры Е. Н. Чернявская, начальник Государственной инспекции охраны историко-культурного наследия Воронежской области Т. С. Старцева, научное издание, Воронеж, 2000, тираж 1000 экз.

Июнь, 2001.