долг

сейчас я уже стар, в мои морщины у глаз, кажется, могли бы уместиться все ее слезы, горькие и неоправданные, созданные мимолетными страданиями, которые я причинял ей в течение всей ее перламутровой юности. юности, такой сладкой, что она, как карамель, прилипала к зубам. такой беспощадной, что, казалось бы, она должна гореть в ее сердце и сейчас. юность. ее юность, испачканная моей любовью к ее тонким плечам. ее волосы, спустя годы, все еще отдавали рыжиной, когда она все так же курила свой любимый шоколадный чапмен, стоя под лучами солнца, укутавшись в шелковые простыни. они все еще пахли французским утром, обремененным лишь круассаном и не более.

почувствовать юность в 35, когда сладкий запах ее сигарет остается запечатанным в твоей кровати - звучит как начало романтической истории. а на самом деле оказывается болью, пронесенной нами через года. жена, работа, ребенок, ее поцелуи на прощание. вмятые в прокуренные простыни тела. и куда нас это вело - разве мы могли задумываться о подобном?

любовь очень коварна, в детстве нам утверждали, почему-то с таким легкомыслием, буквально вбивали в наши хрупкие разумы: "любви все возраста покорны". покорность сердца, его же преданность, кардинально отличается от обстоятельств. обстоятельства непокорны ни одному сердечному гулу, крику, даже стону. и насколько бы громко наши сердца не изнывали от тоски по друг другу, расставание всегда стояло на нашем пороге. оно провожало ее по утрам в университет, пока с неба сыпался снег, а ее руки дрожали от холода, оно стояло где-то у парковки, между трамвайными путями, сидело напротив в маршрутках. оно выгуливало меня по вечерам, делило со мной обеденные порции, даже пробиралось ко мне в дом, в мою пустую кровать. пустую не от отсутствия в ней человека, наоборот, от отсутствия ее, от присутствия в ней другой.

и, конечно же, мы обращались с ним на "ты".

мы курили на балконах отелей, оставляли отпечатки поцелуев на их стенах, мяли простыни своими телами, завтракали под ее любимую "space oddity". я дарил ей виниловые пластинки, а она дарила мне ребяческие поцелуи. она смеялась в моменты страсти, а я вжимал ее в кровать. она всегда любила винтажные вещи, я был строг в своей манере одеваться. она завивала волосы в тонкие жгуты, я вил их вокруг своих пальцев, словно паутину, словно сеть, будто бы это смогло бы ее удержать.

насколько сильно я должен любить человека, чтобы отпустить? об этом твердят все заголовки, каждый совет, данный, казалось бы, взрослым, разумным человеком. я и сам должен бы говорить это своей дочери. но, представьте, я, пылающий от ее рук на моем теле, с жадностью вдыхающий запах ее сигарет, она, мчащаяся ко мне, чтобы я, хотя бы на секунду, прижал ее к груди. чем мне дышать, кроме как дымом, спадающим с ее губ, за что ей держаться хрупкими, серебряными пальчиками, чтобы унять шум прошедших дней? мы припаялись. разлука была смертной казнью, подобной землетрясениям в японии, хиросиме, разрывающейся в небе. и все же, пока я прижимал ее к груди, каждый раз оно утыкалось мне в спину лезвием косы.

мы были обязаны каждым поцелуем, каждым ее стоном, каждой умиротворенной ночью, каждым ее кротким вздохом, каждым моим касанием, принадлежащим ее руке, каждой моей мыслью о ней - мы были обязаны расставанию. мы погрязали в этом долге.

и нам пришлось его отдать.

не то место
не то время
каждое условие означает встречу
каждое условие означает расставание