Рассказы о войне ветерана 519

                А Т А К А  С  Х О Д У

                Повесть

                Автор повести Василь Быков

  Василь Быков, Василь Владимирович Быков(1924-2003)
(белорусс. Васіль Уладзіміравіч Быкаў).
Советский и белорусский писатель, общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны. Член Союза писателей СССР.
Герой Социалистического Труда(1984). Народный писатель Беларуси(1980).
Лауреат Ленинской премии (1986). Лауреат Государственной премии СССР(1974).
Лауреат Государственной премии Белорусской ССР(1978).

Продолжение 2 повести.
Продолжение 1 — http://proza.ru/2020/11/24/1470

  Цветков широко шагнул через колдобину, блеснув из-под палатки комсоставской пряжкой, которую он аккуратно каждый день натирал фланелью. Так же ежедневно он находил возможность подшить свежий подворотничок, надраить сапоги. И вообще своим внешним видом сержант напоминал скорее какого-нибудь расторопного штабного писаря, чем санинструктора роты автоматчиков, которым был. Я на минуту смутился. Конечно, было жаль Чумака, но не было и уверенности, что водка пойдёт ему на пользу.
— Ладно, — сказал я примирительно. — Дай. Может, поможет.
— Что дай? Моя это разве? Старшины фляга, — с обидой проговорил Цветков.
— Обойдётся твой старшина. Не последняя, наверно.
— А может, и последняя. Когда уже её выдавали? В субботу.
— Однако ж сберёг. Так поделись!
Цветков надулся и замолчал.
Вот зануда, подумал я. Для старшины или командира роты он достал бы из-под земли, а бедолаге Чумаку жалел пару глотков.

  Наткнувшись в темени на длинную, полную снеговой каши лужу, мы разошлись по обе её стороны, и когда снова сошлись, Цветков вдруг отстегнул трофейную, обшитую войлоком флягу.
— На. Только глоток, не больше.
— Не, не…
Чумак остановился, слегка запрокинул голову, водка тихонько булькнула дважды, и Цветков тут же ухватился за флягу. Но прежде, чем он успел её выхватить, булькнуло ещё раз.
— Сказал же: глоток! — закричал санинструктор. — Дорвался!

  Я молчал: что уж там один только глоток! И Чумак, наверное, заметил это моё молчаливое заступничество.
— От спасибочко, — тихо сказал он, вытирая рукой подбородок и как бы не замечая Цветкова. — Спасибочко тебе, товарищ ординарец.
— А мне за что? - сказал я. — Его благодари.
Чумак промолчал. Цветков начал пристёгивать флягу да что-то завозился с застёжками на ремне, и мы опять остановились. Чумак повернулся ко мне:
— У тебя кирзовки, да?
— Кирзовки. А что? — полюбопытствовал я. Прежде чем объяснить, боец нерешительно переступил с ноги на ногу.
— Так это... У меня вот, сапоги. Немецкие, правда. В случае чего, так это... Пусть тебе будут.

  Я взглянул на его заляпанные грязью трофейные солдатские сапоги с низенькими голенищами и ещё не совсем понял смысл его слов, как Цветков иронически хмыкнул:
— Хохмач! Будто на фронте угадаешь! Вот завтра как врежет, так оба вверх копытами.
— Так я говорю...
— Да, ты уж скажешь! — оборвал его санинструктор. — Молчи уж.
— Ладно. Посмотрим. Давай догонять, — сказал я.

  Мы быстро пошли по дороге. Цветкову я не возражал: вообще-то он был прав. Каждый раз, однако, как только заходил о том разговор, делалось не по себе. Кто раньше, а кто позже — не угадаешь, но вряд ли стоит подтрунивать над этим дядькой, который по простоте душевной сделал попытку совершить нечто доброе, конечно, на свой манер и в пределах своей солдатской возможности.
Чумак зашевелился вроде живей. И, будто оправдываясь, на ходу говорил:
— Нет, я ничего... Если что, говорю. Хорошие же сапоги...
Только он сказал это, как небо над пригорком огненно вспыхнуло. На несколько секунд в воздухе замельтешили рои снежинок, вспышка, широко разгораясь, пошла вниз, неверный, мерцающий отсвет её лёг на вершину холма, погорел немного, потом как-то вдруг потускнел и погас.
— Ого! — сказал я, сразу поняв, что это для нас значит.
— Напоролись! — упавшим голосом подтвердил Цветков.

  Ракета была не очень чтоб близкой, при этом ненастье вряд ли она осветила колонну, но всё же немцы что-то могли заметить. Значит, погодя надо ждать выстрелов. Обычно в таких случаях со стрельбой кончалась гнетущая неизвестность, и начиналась изматывавшая огневая борьба с противником. В общем, на войне всё это было делом обыденным, хотя и каждый раз новым. На этот раз, однако, стрельба не начиналась, и, наверно, потому Ананьев не останавливал роту, которую мы вскоре и догнали.
Минут через пять в том же месте засветило снова — на светловатом мерцающем фоне вырисовалось несколько теней автоматчиков, что брели по дороге. Ближе к голове колонны они, видимо, сами, не дожидаясь команды, останавливались и в молчаливой тревоге поглядывали вперёд, где собрались командиры.

  Размахивая мокрыми концами своей треуголки, я пробежал в голову колонны и перешёл на шаг. Ананьев, Гриневич, командиры взводов Ванин и Пилипенко настороженно всматривались в моросящий дождём полумрак.
— Да, не дозор это, — обеспокоенно сказал Ананьев.
— Дозор был ближе, — подтвердил Гриневич.
Они помолчали, прислушиваясь, и Ананьев с досадой сказал:
— Какого же хрена тогда он молчит? Может, сигналы проворонили?
— Этого не могло быть. За сигналами я сам следил, — уверенно объявил Ванин.
— Разгильдяи! — проворчал командир роты. — Сидят и молчат! А ну бери человека и дуй сам! — приказал он Ванину.

  Тот живо повернулся к строю:
— Кривошеев!
— Я.
— За мной!
Слегка пригнувшись, они побежали дорогой и скоро скрылись в сырых, ненастных сумерках.
— Пилипенко, наблюдай! В случае чего — душу вытрясу. Понял? — угрожающе прошептал Ананьев.
— Поняв. Шо тут нэ понять, — обиженно отозвался старшина. — Тильки ни бисова батька нэ выдна.
— Без разговоров мне!

                Продолжение повести следует.