Исчерпанность списка редкоземельных металлов

               
     - Да вы, батенька, фаталист, - заметил бородатый маркёр, метавший талию под полыхающей лампой - молнией, - мелок то насалите, то сразу в карман суёте.
     Я покосился на карман и облегченно выдохнул. Ничего сложного ! Оставил белую полоску бильярдный мел, вот банкомёт и разглядел, а то я уж себе напридумывал всякого : и сдавалово, и слежка стрюков шатаных, и телекинетические способности обыкновенного столичного шулера, коротающего скучную неделю между ярмарками, Парижская закрылась, а Нижегородская еще не началась. Эвон, купцы снуют. К столу подкатился, блестя смазными сапожнишками, какой - то благообразный дядя в плисовой поддёвке и ахнул папушей денег о зелёное сукно.
    - В банке ? - дребезгливым тенорком спросил он, шумно сморкаясь в горсть.
    - Три тыщи, - охотливо отозвался Барон, суетясь за спинами игроков.
    - По банку ! - гаркнул дядя, доставая серебряные часы - луковку. - У меня через час  " Велизарий" отходит.
    Полковница уважительно хихикнула и моргнула густо накрашенным веком бледному парню в смокинге. Через миг тот уже рассекал толпу игроков, неся на оловянном подносе пенные кружки. Купец рассмеялся.
    - Ты, мил человек, малинкой пои приезжих, а мне сразу клофелину дай в кристаллах.
    - Желание гостя - закон, - прошелестела Полковница, вынимая из объемистого лифа конвертик. Высыпала на ладонь кристаллы и протянула руку играющему по банку. Наклонившись, купец слизнул длинным языком кристаллы и благостно засопел. Маркёр метнул.
    - Девятка - дана, - закричал Барон, топая сапогом.
    Банкомёт оглядел стол и медленно потянул верхнюю карту. Я щелкнул затвором. Сам не понимаю, что на меня нашло, вспомнился Лермонтов, романтические жулики хулигана Пешкова, застрявшего в чистой с прасолами, они там водку пьют, пока я тут из себя Печорина изображаю. Маркёр дёрнул бровью и на руку мне упала чья - то здоровущая лапа, сжала железными пальцами  " Кольт " сорок пятый и вырвала пистолет, а я за него гонорар от Губонина не пожалел.
    - Отдай, - тихо проговорил я, отчаянно краснея. Ну не умею я быть злобным и опасным, хотя силушкой Бог не обделил. Бывалоча, кочергу сгибал на колене, пятаки екатерининские зубом рвал, подковы силой мысли гнул. Жаль, что раньше, мне б теперь бы хоть какой могутности, да где ж её взять.
    - Да вот хоть у меня, - выбежал Барон и рванул с плеча мешок. Покопался в нем, смешно чихая и прикашливая, достал каких - то корешков и строго уточнил : - На грош пятаков.
    Я отсыпал ему. Барон с важностью качнул фуражкой с кокардой и ринулся к столу, где играли в  " железку ". Рассматривая корешки, я вспоминал о смоленских хитростях. Помнится, хороший мужчина Ивлукич рассказывал, когда мы мёрзли на заимке Ефима Субботы, дожидаясь караван с Яика, об этих самых хитростях.
    - Шестерка - дана, - упавшим голосом сказал банкомёт и недоумённо уставился на свои руки. Подвели тебя руки, жох. Сам себя обманул. А ведь просто же всё. Написано на роду капитану  " Велизария " через полтора часа взлететь на воздух со всеми пассажирами, но и выиграть перед смертью тоже кем - то предопределено. Ладно. Сыграю, что ли.
    - Стой ! - орал маркёр, пытаясь ухватить купца за поддёвку. - Дай на отыгрыш.
    Купец бросил ему сотенную и выбежал в дверь. А я встал у стола.
    - Что ? - постарался сделать голос наглым и надменным. - Сотня ?!
    Понюхал корешки и швырнул на сукно тоже сотню.
    - По банку !
    Банкомёт ощерился. Сел, положил выпрошенную сотенную рядом с моей и раздал.
    - Тройка, - я вскрыл первую карту.
    - Семёрка, - вторая.
    - Дама ваша бита, - ехидно пропела Полковница, заискивающе глядя на бороду маркёра.
    - Туз !
    Я перевернул третью карту и игроки охнули. Улыбающаяся Рокси Рай подмигивала и гримасничала, прикрываясь краплёной рубашкой. Вот и не верь после такого в смоленские хитрости.
    А Пешкова я вытащил из - за стола с прасолами, аккурат перед пропитием последней рубахи вытащил. Он за это меня в своих  " Университетах " упомянул. Репин ещё в запорожцев втиснул, а Ивлукич, хороший мужчина, очень часто поминает даже после моей смерти. Сам ведь помрёт, как Габен или я, зато Тицкая будет помнить, как был такой странный человек, даривший сказочки и развлекавший отчего - то полюбившуюся ему кудрявую и тонкую.