Ужасы невольничьего корабля

Рождение автора и его отцовство - Его похитили вместе
     с сестрой - Их разлука - Сюрприз при новой встрече -
     Наконец-то расстались - Рассказ о различных местах и
     происшествиях, с которыми автор встречался до своего прибытия на
     побережье - эффект, который произвел на него вид невольничьего корабля - Он
     плывет в Вест-Индию - Ужасы невольничьего корабля - Прибывает
     на Барбадос, где груз продается и рассредоточен.


_ Надеюсь, читатель не подумает, что я нарушил границы на его
терпение, когда он представился ему, рассказав немного о нравах
и обычаях моей страны. Они были имплантированы мне с большим
забота, и произвела впечатление на мой разум, которое время не могло стереть,
и которое все невзгоды и разнообразие удач, которые я с тех пор
испытал, служили только для того, чтобы приковать и записать; ибо, независимо от того, является ли любовь к
своей стране реальной или воображаемой, или уроком разума, или
инстинктом природы, я до сих пор с удовольствием оглядываюсь назад на первые
сцены моей жизни, хотя это удовольствие большей частью
смешано с печаль.

Я уже познакомил читателя с временем и местом своего
рождения. У моего отца, помимо множества рабов, была многочисленная семья,
семь из которых дожили до того, чтобы вырасти, включая меня и сестру, которая была
единственной дочерью. Поскольку я был самым младшим из сыновей, я, конечно же,
стал самым любимым матерью и всегда был с ней; и
она прилагала особые усилия, чтобы сформировать мой разум. С
ранних лет меня учили военному искусству; моими ежедневными упражнениями были
стрельба и метание копья; и моя мать украсила меня эмблемами,
как наши величайшие воины. Таким образом я рос, пока
мне не исполнилось одиннадцать лет, когда моему счастью положили конец
следующим образом: - Обычно, когда взрослые люди по
соседству уходили далеко в поля для работы, дети
собирались. вместе в соседних помещениях играть; и
обычно некоторые из нас вставали на дерево, чтобы высматривать любого
нападавшего или похитителя, который мог бы напасть на нас; ибо иногда они использовали
эту возможность отсутствия наших родителей, чтобы напасть и унести
столько, сколько смогли. Однажды, когда я смотрел на верхушку
дерева в нашем дворе, я увидел, как один из этих людей вошел во двор
нашего следующего соседа, кроме одного, чтобы похитить, в нем было много толстых молодых
людей. Сразу же после этого я
поднял тревогу негодяя , и он был окружен самыми крепкими из них, которые запутали его
веревками, так что он не мог сбежать, пока некоторые из взрослых людей не пришли
и не схватили его. Но увы! Вскоре моей судьбой было подвергнуться такому
нападению и быть унесенным, когда никого из взрослых не было
поблизости. Однажды, когда все наши люди, как
обычно, вышли на свои работы , и только я и моя дорогая сестра остались присматривать за домом, двое
мужчин и женщина перелезли через наши стены и в мгновение ока схватили нас обоих,
и не давая нам времени кричать или сопротивляться, они
заткнули нам рты и убежали с нами в ближайший лес. Здесь
они связали нам руки и продолжали носить нас так далеко, как могли,
пока не наступила ночь, когда мы достигли небольшого дома, где грабители
остановились, чтобы подкрепиться, и ночевали. Тогда мы были освобождены, но
не могли есть; и, будучи подавленными усталостью
и горем, единственным облегчением для нас был сон, который
на короткое время развеял нашу беду. На следующее утро мы вышли из дома и
продолжали путь весь день. Долгое время мы охраняли
лес, но наконец мы вышли на дорогу, которую, как мне казалось, я знал. Теперь у меня были
некоторые надежды на избавление; ибо мы продвинулись немного вперед,
прежде чем я обнаружил на расстоянии некоторых людей, и я начал
взывать к их помощи; но мои крики не имели другого эффекта, кроме как
заставить их связать меня быстрее и заткнуть мне рот, а затем они положи меня в
большой мешок. Они также заткнули рот моей сестре и связали ей руки;
и таким образом мы продолжали путь, пока не оказались вне поля зрения этих
людей. Когда мы пошли отдыхать на следующую ночь, они предложили нам немного
еды; но мы отказались от этого; и единственное утешение, которое мы имели, заключалось в том
, что всю ночь мы были в объятиях друг друга и купали друг друга
слезами. Но увы! Вскоре мы лишились даже небольшого утешения
вместе плакать. Следующий день оказался днем большей печали, чем я
когда-либо испытывал; потому что моя сестра и я были тогда разлучены, пока мы
лежали в объятиях друг друга. Напрасно мы умоляли их
не разлучать нас; она была оторвана от меня и немедленно унесена, в
то время как я остался в состоянии отвлечения внимания, которое нельзя описать. Я постоянно
плакал и горевал; и несколько дней я не ел ничего
, кроме того, что они заталкивали мне в рот. В конце концов, после многих дней
путешествия, в течение которых я часто менял хозяев, я попал в
руки вождя в очень приятной стране. У этого человека было две
жены и несколько детей, и все они очень хорошо меня использовали,
все, что они могли утешить меня; особенно первая жена, которая была
чем-то вроде моей матери. Хотя до
отцовского дома я находился далеко за много дней пути , эти люди говорили
с нами на одном языке. Этот мой первый хозяин, как я могу его называть, был
кузнецом, и моим основным занятием было изготовление его мехов,
таких же, как я видел поблизости. В некотором отношении они
мало чем отличались от печей на джентльменских кухнях; и были обтянуты
кожей; и в середине этой кожи была
прикреплена палка , и человек встал и работал с ней, точно так же, как это
делается при выкачивании воды из бочки ручным насосом. Я считаю, что
он работал из золота, потому что оно было красивого ярко-желтого цвета, и
женщины носили его на запястьях и лодыжках. Я пробыл там
около месяца, и мне наконец поверили на небольшом расстоянии
от дома. Эту свободу я использовал, пользуясь любой возможностью, чтобы
узнать дорогу к моему собственному дому; и иногда я с той же
целью ходил с девушками в прохладе вечера, чтобы принести
кувшины воды из источников для использования дома. Я
также заметил, где солнце вставало утром и садилось
вечером, когда я путешествовал; и я заметил, что дом моего отца
был ближе к восходу солнца. Поэтому я решил
воспользоваться первой возможностью для побега и выработать
курс на этот квартал; ибо я был очень угнетен и отягощен
горем после моей матери и друзей; и моя любовь к свободе, всегда великая,
подкреплялась унизительным обстоятельством, что я не осмеливался есть
со свободнорожденными детьми, хотя в основном я был их товарищем.
Когда я планировал свой побег, однажды случилось несчастье,
которое сильно расстроило мой план и положило конец моим надеждам.
Иногда меня использовали, чтобы помогать пожилой рабыне готовить
и ухаживать за домашней птицей; и однажды утром, когда я кормил
цыплят, я случайно швырнул в одну из них небольшой камешек,
который попал в середину и прямо убил. Старый раб,
вскоре пропустивший курицу, спросил о ней; и
когда я рассказал об этом происшествии (поскольку я сказал ей правду, потому что моя мать
никогда не позволила бы мне солгать), она впала в неистовую страсть,
пригрозила, что я должен пострадать за это; и, когда моего хозяина не было, она
немедленно пошла и рассказала своей хозяйке о том, что я сделал. Это
меня очень встревожило , и я ожидал мгновенной порки, которая для меня была
необычайно ужасной; потому что меня редко били дома. Поэтому я
решил лететь; и поэтому я побежал в заросли, которые были недалеко
, и спрятался в кустах. Вскоре после этого моя госпожа и
рабыня вернулись, и, не видя меня, они обыскали весь дом, но
не нашли меня, и я не отвечал, когда они окликнули меня, они
подумали , что я сбежал, и весь район поднялся в
погоне за мной. В этой части страны (как и в нашей) дома и
деревни были окружены лесом или кустарником, а кусты были
такими густыми, что человек мог легко спрятаться в них, чтобы
избежать строжайшего обыска. Соседи весь день
искали меня, и несколько раз многие из них подходили на расстояние нескольких ярдов
от того места, где я прятался. Тогда я полностью счел себя потерянным
и ожидал, что каждое мгновение, когда я услышу шорох среди деревьев,
что мой хозяин обнаружит и накажет меня, но они так и не обнаружили меня,
хотя часто были так близко, что я даже слышал их догадки, когда
они искали меня; и теперь я узнал от них, что любая
попытка вернуться домой будет безнадежной. Большинство из них полагали, что я
сбежал домой; но расстояние было таким большим, а дорога настолько
сложной, что они думали, что я никогда не смогу добраться до нее и что я
потеряюсь в лесу. Когда я услышал это, меня охватила сильная
паника, и я предался отчаянию. Ночь тоже начала приближаться,
и все мои страхи только усилились. Раньше я питал надежду
вернуться домой и решил, когда должно быть темно, чтобы предпринять попытку;
но теперь я был убежден, что это бесполезно, и начал думать,
что если мне удастся убежать от всех других животных, то я не смогу убежать от животных
человеческого рода; и что, не зная дороги, я должен погибнуть в
лесу. Таким образом я был похож на преследуемого оленя:

    «Каждый лист и каждое шепчущее дыхание
    передают врага, и каждый враг - смерть».

Я слышал частый шорох среди листьев; и, будучи почти уверенным, что
это змеи, я каждое мгновение ожидал, что они меня ужалиют. Это
усилило мои страдания, и ужас моего положения стал теперь совершенно
невыносимым. В конце концов я вышел из чащи, очень слабый и голодный,
потому что за весь день я ничего не ел и не пил; и прокрался на
кухню моего хозяина, откуда я отправился вначале, и которая была
открытым сараем, и легла в пепел с тревожным желанием
смерти избавить меня от всех моих болей. Едва я проснулся
утром, как старая рабыня, вставшая первой, подошла, чтобы зажечь
огонь, и увидела меня в очаге. Она была очень удивлена,
увидев меня, и не могла поверить своим глазам. Теперь она пообещала
заступиться за меня и пошла за своим господином, который вскоре пришел, и,
слегка отчитав меня, приказал, чтобы обо мне позаботились и
не подвергались жестокому обращению.

Вскоре после этого единственная дочь моего господина и ребенок от его первой
жены заболели и умерли, что подействовало на него так сильно, что в течение некоторого времени
он почти обезумел и действительно покончил бы с собой, если
бы за ним не наблюдали и не предотвратили. Однако вскоре он
поправился, и меня снова продали. Теперь меня несли слева от
восхода солнца, через множество разных стран и множество больших
лесов. Люди, которым меня продавали, очень часто несли меня, когда я
устал, либо на плечах, либо на спине. Я видел много
удобных, хорошо построенных сараев вдоль дорог, на определенном расстоянии, чтобы
разместить купцов и путешественников, которые лежали в этих зданиях
вместе со своими женами, которые часто их сопровождают; и они всегда
хорошо вооружены.

С тех пор, как я покинул свою страну, я всегда находил кого-то, кто
меня понимал, пока я не приехал на морское побережье. Языки разных
народов не сильно различались, и они не были такими многочисленными, как у
европейцев, особенно английского. Поэтому их было легко
узнать; и, путешествуя таким образом по Африке, я приобрел
два или три разных языка. Таким образом я путешествовал
довольно долгое время, и однажды вечером, к моему великому удивлению, кого
я должен был видеть, приведенного в дом, где я был, только мою дорогую сестру! Как
только она увидела меня, она громко вскрикнула и бросилась ко мне в объятия - я был
совершенно подавлен: никто из нас не мог говорить; но
долгое время цеплялись друг за друга во взаимных объятиях, не в силах ничего делать,
кроме как плакать. Наша встреча затронула всех, кто нас видел; и действительно, я должен
признать, в честь этих соболей, нарушителей прав человека, что
я никогда не сталкивался с каким-либо жестоким обращением и не видел, чтобы что-либо предлагалось их
рабам, кроме как связать их, когда это необходимо, чтобы они не
убежали. Когда эти люди узнали, что мы брат и сестра, они потакали
нам вместе; и мужчина, которому, как я полагал, мы принадлежали, лежал с нами,
он посередине, в то время как мы с ней
всю ночь держали друг друга за руки на его груди; и таким образом на время мы забыли о наших несчастьях
в радости быть вместе: но даже этому маленькому утешению вскоре должен
был прийти конец; ибо едва наступило роковое утро, как она
снова была оторвана от меня навсегда! Теперь я был, по возможности, еще более несчастен,
чем раньше. Небольшое облегчение, которое ее присутствие дало мне от боли,
исчезло, и несчастье моего положения усугубилось моей тревогой
за ее судьбу и моими опасениями, что ее страдания будут
сильнее моих, когда я не мог быть с ней, чтобы облегчить их .
Да, ты любимый партнер всех моих детских игр! ты разделяешь мои
радости и печали! счастлив, если бы я когда-либо почитал себя,
столкнувшись с каждым несчастьем из-за тебя, и добился твоей свободы собственной
жертвой. Хотя тебя рано вынудили уйти из моих рук, твой
образ всегда был прикован к моему сердцу, из которого ни время,
ни удача не смогли его удалить; так что, хотя мысли
о ваших страданиях заглушили мое процветание, они смешались с
невзгодами и увеличили их горечь. Этим Небесам, которые защищают
слабых от сильных, я вверяю вам заботу о вашей невиновности и
добродетелях, если они еще не получили своей полной награды и если
ваша молодость и нежность не так давно стали жертвами
насилия африканского торговца. , зловонный запах гвинейского
корабля, приправа в европейских колониях или плеть и похоть
жестокого и неумолимого надзирателя.

Я недолго оставался после сестры. Меня снова продали и повезли
через множество мест, пока, после
долгого путешествия , я не прибыл в город под названием Тинмах, в самой красивой стране, которую я
когда-либо видел в Африке. Он был чрезвычайно богат, и
через него протекало множество речушек, которые образовывали большой пруд в
центре города, где люди мылись. Здесь я впервые увидел и
попробовал какао-орехи, которые, на мой взгляд, превосходят любые орехи, которые я когда-либо
пробовал раньше; и деревья, которые были загружены, также были
вкраплены между домами, к которым
примыкали просторные шторы , и были такими же, как и наш, внутренности были
аккуратно оштукатурены и побелены. Здесь я тоже впервые увидела и попробовала
сахарный тростник. Их деньги состояли из маленьких белых ракушек
размером с ноготь. Меня продал здесь за сто
семьдесят два купца, который жил и привез меня туда. Я
пробыл у него дома два или три дня, когда
однажды вечером к нему приехала богатая вдова, его соседка, и привела с собой единственного
сына, молодого джентльмена примерно моего возраста и роста. Вот они меня увидели;
и, полюбив меня, я был куплен у купца, и я
пошел с ними домой. Ее дом и помещения были расположены недалеко от одной
из тех речушек, о которых я упоминал, и были лучшими из тех, что я когда-либо видел в
Африке: они были очень обширными, и у нее было несколько рабов, которые
ее сопровождали. На следующий день я был вымыт и надушен, а когда
пришло время еды, меня привели к моей госпоже, и я ел и пил
перед ней с ее сыном. Это наполнило меня изумлением; и я не мог не
выразить своего удивления, что молодой джентльмен
позволил мне, который был обязан, есть с тем, кто был свободен; И не только
это, но и то, что он никогда не ел и не пил, пока я не
приму первый, потому что я был старшим, что было согласно нашему
обычаю. Действительно, все, что здесь происходило, и все их отношение ко мне заставили
меня забыть, что я был рабом. Язык этих людей был
настолько похож на наш, что мы прекрасно понимали друг друга. У них были
такие же обычаи, как и у нас. Точно так же рабы ежедневно
сопровождали нас, в то время как мой молодой хозяин и я с другими мальчиками щеголяли
дротиками, луками и стрелами, как я привык делать дома. В
этом сходстве с моим прежним счастливым состоянием я прожил около двух месяцев;
и теперь я начал думать, что меня следует усыновить в семью, и
начал примиряться со своим положением и постепенно забывать о
своих несчастьях, когда все заблуждения сразу исчезли; ибо, без
малейшего предварительного знания, однажды рано утром, когда мой дорогой господин
и товарищ еще спали, я проснулся от задумчивости к
новой печали и поспешил прочь даже среди необрезанных.

Таким образом, в тот самый момент, когда я мечтал о величайшем счастье, я обнаружил
себя самым несчастным; и казалось, что фортуна желала подарить мне
этот вкус радости, только чтобы сделать обратное более острым.
Изменения теперь я испытал , было столь же болезненным , как это было внезапным и
неожиданным. Это был действительно переход от состояния блаженства к сцене,
которая для меня невыразима, поскольку она открыла мне элемент, которого я
никогда раньше не видел и о котором не подозревал, и в котором
постоянно происходили такие случаи лишений и жестокости. как я никогда не могу
задуматься, но с ужасом.

Все народы и народы, через которые я до сих пор проходил, походили на наши
по своим манерам, обычаям и языку; но в конце концов я прибыл в
страну, жители которой отличались от нас во всех этих
особенностях. Меня очень поразила эта разница, особенно
когда я оказался среди людей, которые не делали обрезания и ели, не
умыв рук. Готовили они также в чугунных котлах, у
них были неизвестные нам европейские абордажные сабли и арбалеты, и они дрались
кулаками между собой. Их женщины не были такими скромными, как
наши, потому что они ели, пили и спали со своими мужчинами. Но больше
всего меня поразило то, что среди них не было жертв или приношений. В
некоторых из этих мест люди украшали себя шрамами, а
также очень острыми подпиливали зубы. Иногда они хотели
таким же образом украсить меня, но я не терпел их; в надежде,
что когда-нибудь окажусь среди людей, которые не изуродуют
себя таким образом , как я думал, что они сделали. Наконец я дошел до берега
большой реки, покрытой байдарками, в которых люди,
казалось, жили со своей домашней утварью и
всевозможными продуктами. Я был безмерно удивлен этому, так как я никогда прежде не
видел воды больше пруда или ручья; и мое удивление
смешалось с немалым страхом, когда меня посадили в одно из этих каноэ,
и мы начали грести и двигаться. вдоль реки. Так мы продолжали идти
до ночи; и когда мы подошли к
берегу и разожгли костры на берегу, каждая семья по отдельности, некоторые вытащили свои каноэ на берег,
другие остались и приготовили пищу в своих и пролежали в них всю ночь. У тех, кто был
на земле, были циновки, из которых они сделали шатры, некоторые в форме
домиков; в них мы спали; и после утренней трапезы мы
снова погрузились в воду и продолжили движение, как прежде. Я часто очень
удивлялся, видя, как некоторые из женщин, так же как и мужчины, прыгают в
воду, ныряют на дно, снова всплывают и плавают. Таким образом, я
продолжал путешествовать, иногда по суше, иногда по воде, через
разные страны и разные народы, пока через шесть или
семь месяцев после похищения я не прибыл на морское побережье.
Было бы утомительно и неинтересно рассказывать обо всех происшествиях,
которые произошли со мной во время этого путешествия и которые я еще не
забыл; о различных руках, через которые я прошел, а также о манерах и
обычаях всех разных людей, среди которых я жил:
поэтому я только замечу, что во всех местах, где я был, земля
была чрезвычайно богатой; тыквы, иады, бананы, ямс и т. д. & c.
были в большом количестве и невероятных размеров. Также было огромное
количество различных жевательных резинок, хотя и не использовавшихся ни для каких целей; и
повсюду куча табака. Хлопок даже стал совсем диким;
и было много красного дерева. Я вообще не видел никакой механики
, кроме той, о которой я упомянул. Основным занятием во всех
этих странах было сельское хозяйство, и мужчины и женщины, как
и мы, были воспитаны в нем и обучены военному искусству.

Первым объектом, который приветствовал мои глаза, когда я прибыл на берег, было
море и невольничий корабль, который тогда стоял на якоре и
ждал своего груза. Это наполнило меня изумлением, которое
вскоре перешло в ужас, когда меня взяли на борт. Меня
немедленно подняли и подбросили, чтобы проверить, здоров ли я со стороны некоторых членов
экипажа; и теперь меня убедили, что я попал в мир
злых духов и что они собираются убить меня. Их цвет лица
слишком сильно отличался от нашего, их длинные волосы и язык, на котором
они говорили (который сильно отличался от всего, что я когда-либо слышал),
объединились, чтобы подтвердить мою веру. Действительно,
мои взгляды и страхи были настолько ужасны в тот момент, что, если бы десять тысяч миров
были моими собственными, я бы добровольно расстался со всеми ними, чтобы
поменять свое положение на положение самого подлого раба в моей собственной
стране. Когда я тоже оглядел корабль и увидел большую печь или
кипящую медь, и множество черных людей всех мастей,
скованных вместе, каждый из их лиц выражал уныние
и печаль, я больше не сомневался в своей судьбе; и, охваченный
ужасом и болью, я неподвижно упал на палубу и потерял сознание.
Когда я немного поправился, я обнаружил около себя нескольких чернокожих, которые, как я
считал, были одними из тех, кто привел меня на борт и
получал свое вознаграждение; они говорили со мной, чтобы подбодрить меня, но все
тщетно. Я спросил их, не должны ли нас съесть эти белые люди
с ужасной внешностью, красными лицами и распущенными волосами. Мне сказали, что это
не так; и один из экипажа принес мне небольшую порцию
спиртного в бокале для вина; но, боясь его, я не собиралась брать это
из его рук. Поэтому один из черных взял это у него и отдал
мне, а я немного проглотил свое небо, которое, вместо того, чтобы
оживить меня, как они думали, повергло меня в величайший
ужас перед тем странным чувством, которое это произвело. никогда
раньше не пробовал такой ликер. Вскоре после этого черные, взяв меня на
борт, ушли, оставив меня брошенным в отчаяние. Теперь я увидел, что у меня нет ни
единого шанса вернуться в мою родную страну, ни даже
малейшего проблеска надежды достичь берега, который я теперь считал
дружественным; и я даже желал своего прежнего рабства, а не моей
нынешней ситуации, которая была полна ужасов всех видов, все еще
усугубляемых моим незнанием того, что мне предстоит пережить. Мне недолго
пришлось потакать своему горю; Вскоре меня положили под палубу, и
я услышал в ноздрях такое приветствие, какого я никогда не
испытывал в своей жизни: так что от омерзительного зловония
и одновременного плача мне стало так плохо и плохо, что я не мог
есть, и у меня не было ни малейшего желания что-нибудь пробовать. Теперь я хотел, чтобы
последний друг, смерть, облегчил мне жизнь; но вскоре, к моему огорчению, двое
белых предложили мне поесть; и, когда я отказался есть, один из
них крепко держал меня за руки,
перекладывал на брашпиль и привязал мои ноги, а другой жестоко пороли меня. Я
никогда раньше не испытывал ничего подобного; и хотя, не
привыкший к воде, я, естественно, боялся этой стихии в первый
раз, когда увидел ее, тем не менее, если бы я перелез через сети,
я бы перепрыгнул через борт, но не смог; кроме того,
команда очень внимательно наблюдала за нами, которые не были прикованы цепями к
палубе, чтобы мы не прыгнули в воду: и я видел, как некоторых из
этих бедных африканских пленников жестоко ранили за попытку сделать
это, и ежечасно взбитые за то, что не ели. Это действительно часто случалось
со мной. Вскоре после этого среди бедных скованных людей я
нашел людей из моей собственной нации, что в некоторой степени облегчило мой
ум. Я спросил у них, что с нами делать; они дали мне
понять, что нас нужно перевезти в страну этих белых людей, чтобы мы
работали на них. Тогда я немного оживился и подумал, что если бы это было не
хуже, чем работа, мое положение было бы не таким безнадежным; но все же я
боялся, что меня предадут смерти, белые люди смотрели и действовали, как
я думал, в такой дикой природе. образом; ибо я никогда не видел ни у
кого таких случаев жестокости; и это проявилось не только в
отношении нас, черных, но также и некоторых самих белых. В
частности, я видел одного белого человека, когда нам было разрешено находиться на палубе, его
так безжалостно пороли большой веревкой возле фок-мачты, что он
умер вследствие этого; и они бросили его за борт, как если
бы они сделали зверюгу. Это заставило меня еще больше бояться этих людей; и
я не ожидал ничего, кроме того, что со мной обращаются таким же образом. Я не мог
не выразить свои страхи и опасения некоторым из моих
соотечественников: я спросил их, не имеют ли эти люди страны, а живут ли в
этой дупле (корабле): они сказали мне, что нет, но пришли из
далекой страны. «Тогда, - сказал я, - почему во всей нашей стране мы
никогда о них не слышали?» Они сказали мне, потому что жили очень далеко.
Я тогда спросил, где их женщины? были ли они себе подобны? Мне
сказали: «А почему, - сказал я, - мы их не видим?» они
ответили, потому что они остались позади. Я спросил, как могло
пойти судно ? они сказали мне, что не могут сказать; но что
на мачты были натянуты ткани с помощью веревок, которые я видел, и тогда судно
пошло дальше; а у белых людей было какое-то заклинание или магия, которые они помещали в
воду, когда хотели, чтобы остановить судно. Я был чрезвычайно
поражен этим рассказом и действительно подумал, что это духи.
Поэтому я очень хотел быть среди них, потому что ожидал, что они
принесут меня в жертву; но мои желания были тщетными; потому что мы были так расквартированы,
что ни один из нас не мог сбежать. Пока мы
оставались на берегу, я был в основном на палубе; и однажды, к моему великому
удивлению, я увидел, как одно из этих судов входит с поднятыми парусами.
Как только белые увидели это, они громко вскрикнули, и мы
были поражены; и тем более что судно казалось больше,
приближаясь к нему. Наконец она встала на якорь на моих глазах, и
когда якорь был отпущен, я и мои соотечественники, увидевшие его, растерялись в
изумлении , увидев остановку судна; и не были уверены, что это было
сделано магией. Вскоре после этого другой корабль вытащил свои лодки, и
они поднялись на борт нас, и люди с обоих кораблей, казалось, были очень
рады видеть друг друга. Несколько незнакомцев также обменялись рукопожатием с
нами, черными, и сделали движения руками, показывая, что, я
полагаю, мы должны были отправиться в их страну; но мы их не поняли
. В конце концов, когда корабль, на котором мы находились, погрузил весь свой груз, они
приготовились, издав много ужасных звуков, и мы все оказались под палубой,
так что мы не могли видеть, как они управляли судном. Но это
разочарование было наименьшей из моих печалей. Зловоние в трюме,
когда мы были на берегу, было настолько невыносимо отвратительным, что было
опасно оставаться там какое-либо время, и некоторым из нас
разрешили остаться на палубе подышать свежим воздухом; но теперь, когда
груз всего корабля был скован, это стало абсолютно
чумой. Близость этого места и жара климата
увеличили количество людей на корабле, который был так переполнен, что каждому
едва хватало места, чтобы повернуться, и мы почти задохнулись. Это
вызвало обильное потоотделение, так что воздух вскоре стал непригодным для
дыхания из-за различных отвратительных запахов и вызвал
у рабов болезнь, от которой многие умерли,
став , таким образом, жертвами неосмотрительной алчности, как я могу ее назвать. своих покупателей. Это
ужасное положение снова усугублялось истиранием цепей,
теперь стало невыносимым; и грязь необходимых ванн, в
которые дети часто падали и почти задыхались. Вопли
женщин и стоны умирающих сделали всю картину
ужаса почти немыслимой. К счастью для меня, я скоро
опустился здесь так низко, что было сочтено необходимым держать меня почти
всегда на палубе; и с глубокой юности я не был скован. В
этой ситуации я ожидал, что каждый час разделит судьбу моих
товарищей, некоторые из которых почти ежедневно выносились на палубу в
момент смерти, что, как я начал надеяться, скоро положит конец моим
страданиям. Часто я думал, что многие из обитателей бездны намного
более счастливы, чем я. Я завидовал их свободе и как
часто хотел изменить свое положение на их. Все
обстоятельства, с которыми я встречался, лишь
усугубляли мое состояние и усиливали мои опасения и мое мнение о жестокости
белых. Однажды они поймали несколько рыб; и когда они
убили и удовлетворились тем, что сочли нужным, к
нашему изумлению находившихся на палубе, вместо того, чтобы дать нам кого-нибудь из них
, как мы ожидали, они
снова бросили оставшуюся рыбу в море , хотя мы просили и молились за некоторых, как могли, но
тщетно; и некоторые из моих соотечественников, измученные голодом, воспользовались
возможностью, когда они думали, что никто их не видит, попытаться получить
немного наедине; но они были обнаружены, и в результате этой попытки они получили
очень жестокую порку. Однажды, когда у нас было спокойное море и
умеренный ветер, двое моих усталых соотечественников, которые были прикованы вместе
(в то время я был рядом с ними), предпочитая смерть такой жизни в
страданиях, каким-то образом пробрались через сети и прыгнули в море:
тотчас
же их примеру последовал другой весьма удрученный парень, который из-за болезни оказался без кандалов;
и я полагаю, что очень скоро многие другие сделали бы то же самое, если бы им
не помешала команда корабля, которая мгновенно встревожилась.
Те из нас, кто был наиболее активен, были
тут же опущены под палубу, и среди людей
на корабле поднялся такой шум и замешательство, какого я никогда раньше не слышал, чтобы остановить ее и вывести лодку,
чтобы отправиться за ней. рабы. Однако двое из несчастных были утоплены, но
они получили другого и впоследствии безжалостно пороли его за
попытку предпочесть смерть рабству. Таким образом, мы продолжали
претерпевать больше невзгод, чем я могу сейчас описать, невзгоды,
неотделимые от этой проклятой торговли. Много раз мы были на
грани удушья из-за недостатка свежего воздуха, которого часто не
хватало целыми днями вместе. Это, а также вонь необходимых ванн
многих уносили. Во время нашего перехода я впервые увидел летающих рыб, что
меня очень удивило: они часто пролетали через корабль,
и многие из них упали на палубу. Я также впервые увидел использование
квадранта; Я часто с удивлением видел, как моряки проводят
с ним наблюдения, и не мог понять , что это значит. Они в
прошлом обратили внимание на мое удивление; и один из них, желая увеличить
его, а также удовлетворить мое любопытство, заставил меня однажды просмотреть
его. Облака показались мне землей, которая исчезла по мере
прохождения. Это усилило мое удивление; и теперь я был более
чем когда-либо убежден, что я нахожусь в другом мире, и что все во мне
было волшебством. Наконец мы увидели остров Барбадос, на
котором белые на борту громко вскрикнули и
обрадовали нас. Мы не знали, что об этом думать; но по мере того, как судно
приближалось, мы ясно видели гавань и другие корабли разных
типов и размеров; и вскоре мы бросили якорь среди них у Бриджтауна.
Многие купцы и плантаторы поднялись на борт, хотя это было уже
вечером. Нас разложили по отдельным посылкам и внимательно осмотрели.
Они также заставили нас прыгнуть и указали на землю, показывая, что мы должны
идти туда. Мы думали, что таким образом мы должны быть съедены этими уродливыми людьми, какими
они казались нам; и когда вскоре после того, как мы все снова оказались под
палубой, среди нас было много страха и трепета, и
всю ночь из этих
опасений не было слышно ничего, кроме горьких криков , так что, наконец, белые люди получили несколько старых
рабов из земли, чтобы умиротворить нас. Они сказали нам, что нас не
съедят, а поработаем, и скоро мы отправимся на сушу, где мы увидим
многих наших сельских жителей. Этот отчет нас очень облегчил; и действительно
, вскоре после того, как мы высадились, к нам пришли африканцы всех
языков. Нас сразу же провели во двор купца, где
нас всех заперли, как овец в загоне,
независимо от пола и возраста. Поскольку каждый объект был для меня новым, все, что я видел
, удивило меня. Что меня поразило в первую очередь, так это то, что дома были
построены с историей и во всех других отношениях отличались от
африканских; но еще больше я был поражен, увидев людей верхом на лошадях.
Я не знал, что это могло значить; и действительно, я думал, что эти люди
были заняты только магией. Пока я был в этом
изумлении, один из моих товарищей по заключению рассказал своему соотечественнику
о лошадях, который сказал, что они такие же, как и в их
стране. Я понял их, хотя они были из далекой части
Африки, и мне показалось странным, что я не видел там лошадей; но
потом, когда я пришел побеседовать с разными африканцами, я обнаружил,
что среди них много лошадей, и намного больше, чем те, что я тогда
видел. Мы пробыли не так много дней в заключении у торговца, прежде чем нас
продали обычным образом, а именно: - По сигналу (как
барабан) покупатели сразу же врываются во двор, где
заперты рабы. , и сделайте выбор из понравившейся им посылки.
Шум и шум, с которыми это сопровождается, и рвение,
видимое на лицах покупателей, немало
усиливают опасения испуганных африканцев, которые вполне можно
предположить, что они считают их прислужниками того разрушения,
которому они считают себя преданными. Таким образом, без стеснения
разделяются родственники и друзья, большинство из которых никогда больше не
увидятся. Помню, в судне, на котором меня привезли, в
мужской квартире было несколько братьев, которые на распродаже
продавались разными лотами; и было очень трогательно по этому поводу
видеть и слышать их крики на прощание. О номинальные христиане! Разве
африканец не спросит вас, научился ли вы этому от вашего Бога, Который говорит
вам: поступайте со всеми людьми, как вы хотите, чтобы люди поступали с вами? Разве
мало того, что мы оторваны от страны и друзей, чтобы трудиться ради
вашей роскоши и жажды наживы? Должно ли каждое нежное чувство быть
принесено в жертву своей жадности? Неужели самые дорогие друзья и родственники,
ставшие теперь еще более дорогими из-за разлуки со своими родственниками, по-прежнему должны быть
разлучены друг с другом и, таким образом, лишены возможности радовать мрак
рабства небольшим комфортом быть вместе и смешивать свои
страдания и печали? Почему родители теряют своих детей,
братья - свои сестры, а мужья - своих жен? Несомненно, это новое
утончение жестокости, которое, хотя и не имеет преимуществ для искупления
, таким образом усугубляет страдания и добавляет новые ужасы даже к
убогости рабства.
CHAP. II.

     _The author's birth and parentage--His being kidnapped with
     his sister--Their separation--Surprise at meeting again--Are
     finally separated--Account of the different places and
     incidents the author met with till his arrival on the
     coast--The effect the sight of a slave ship had on him--He
     sails for the West Indies--Horrors of a slave ship--Arrives
     at Barbadoes, where the cargo is sold and dispersed._


I hope the reader will not think I have trespassed on his
patience in introducing myself to him with some account of the manners
and customs of my country. They had been implanted in me with great
care, and made an impression on my mind, which time could not erase,
and which all the adversity and variety of fortune I have since
experienced served only to rivet and record; for, whether the love of
one's country be real or imaginary, or a lesson of reason, or an
instinct of nature, I still look back with pleasure on the first
scenes of my life, though that pleasure has been for the most part
mingled with sorrow.

I have already acquainted the reader with the time and place of my
birth. My father, besides many slaves, had a numerous family, of which
seven lived to grow up, including myself and a sister, who was the
only daughter. As I was the youngest of the sons, I became, of course,
the greatest favourite with my mother, and was always with her; and
she used to take particular pains to form my mind. I was trained up
from my earliest years in the art of war; my daily exercise was
shooting and throwing javelins; and my mother adorned me with emblems,
after the manner of our greatest warriors. In this way I grew up till
I was turned the age of eleven, when an end was put to my happiness in
the following manner:--Generally when the grown people in the
neighbourhood were gone far in the fields to labour, the children
assembled together in some of the neighbours' premises to play; and
commonly some of us used to get up a tree to look out for any
assailant, or kidnapper, that might come upon us; for they sometimes
took those opportunities of our parents' absence to attack and carry
off as many as they could seize. One day, as I was watching at the top
of a tree in our yard, I saw one of those people come into the yard of
our next neighbour but one, to kidnap, there being many stout young
people in it. Immediately on this I gave the alarm of the rogue, and
he was surrounded by the stoutest of them, who entangled him with
cords, so that he could not escape till some of the grown people came
and secured him. But alas! ere long it was my fate to be thus
attacked, and to be carried off, when none of the grown people were
nigh. One day, when all our people were gone out to their works as
usual, and only I and my dear sister were left to mind the house, two
men and a woman got over our walls, and in a moment seized us both,
and, without giving us time to cry out, or make resistance, they
stopped our mouths, and ran off with us into the nearest wood. Here
they tied our hands, and continued to carry us as far as they could,
till night came on, when we reached a small house, where the robbers
halted for refreshment, and spent the night. We were then unbound, but
were unable to take any food; and, being quite overpowered by fatigue
and grief, our only relief was some sleep, which allayed our
misfortune for a short time. The next morning we left the house, and
continued travelling all the day. For a long time we had kept the
woods, but at last we came into a road which I believed I knew. I had
now some hopes of being delivered; for we had advanced but a little
way before I discovered some people at a distance, on which I began to
cry out for their assistance: but my cries had no other effect than to
make them tie me faster and stop my mouth, and then they put me into a
large sack. They also stopped my sister's mouth, and tied her hands;
and in this manner we proceeded till we were out of the sight of these
people. When we went to rest the following night they offered us some
victuals; but we refused it; and the only comfort we had was in being
in one another's arms all that night, and bathing each other with our
tears. But alas! we were soon deprived of even the small comfort of
weeping together. The next day proved a day of greater sorrow than I
had yet experienced; for my sister and I were then separated, while we
lay clasped in each other's arms. It was in vain that we besought them
not to part us; she was torn from me, and immediately carried away,
while I was left in a state of distraction not to be described. I
cried and grieved continually; and for several days I did not eat any
thing but what they forced into my mouth. At length, after many days
travelling, during which I had often changed masters, I got into the
hands of a chieftain, in a very pleasant country. This man had two
wives and some children, and they all used me extremely well, and did
all they could to comfort me; particularly the first wife, who was
something like my mother. Although I was a great many days journey
from my father's house, yet these people spoke exactly the same
language with us. This first master of mine, as I may call him, was a
smith, and my principal employment was working his bellows, which were
the same kind as I had seen in my vicinity. They were in some respects
not unlike the stoves here in gentlemen's kitchens; and were covered
over with leather; and in the middle of that leather a stick was
fixed, and a person stood up, and worked it, in the same manner as is
done to pump water out of a cask with a hand pump. I believe it was
gold he worked, for it was of a lovely bright yellow colour, and was
worn by the women on their wrists and ancles. I was there I suppose
about a month, and they at last used to trust me some little distance
from the house. This liberty I used in embracing every opportunity to
inquire the way to my own home: and I also sometimes, for the same
purpose, went with the maidens, in the cool of the evenings, to bring
pitchers of water from the springs for the use of the house. I had
also remarked where the sun rose in the morning, and set in the
evening, as I had travelled along; and I had observed that my father's
house was towards the rising of the sun. I therefore determined to
seize the first opportunity of making my escape, and to shape my
course for that quarter; for I was quite oppressed and weighed down by
grief after my mother and friends; and my love of liberty, ever great,
was strengthened by the mortifying circumstance of not daring to eat
with the free-born children, although I was mostly their companion.
While I was projecting my escape, one day an unlucky event happened,
which quite disconcerted my plan, and put an end to my hopes. I used
to be sometimes employed in assisting an elderly woman slave to cook
and take care of the poultry; and one morning, while I was feeding
some chickens, I happened to toss a small pebble at one of them,
which hit it on the middle and directly killed it. The old slave,
having soon after missed the chicken, inquired after it; and on my
relating the accident (for I told her the truth, because my mother
would never suffer me to tell a lie) she flew into a violent passion,
threatened that I should suffer for it; and, my master being out, she
immediately went and told her mistress what I had done. This alarmed
me very much, and I expected an instant flogging, which to me was
uncommonly dreadful; for I had seldom been beaten at home. I therefore
resolved to fly; and accordingly I ran into a thicket that was hard
by, and hid myself in the bushes. Soon afterwards my mistress and the
slave returned, and, not seeing me, they searched all the house, but
not finding me, and I not making answer when they called to me, they
thought I had run away, and the whole neighbourhood was raised in the
pursuit of me. In that part of the country (as in ours) the houses and
villages were skirted with woods, or shrubberies, and the bushes were
so thick that a man could readily conceal himself in them, so as to
elude the strictest search. The neighbours continued the whole day
looking for me, and several times many of them came within a few yards
of the place where I lay hid. I then gave myself up for lost entirely,
and expected every moment, when I heard a rustling among the trees, to
be found out, and punished by my master: but they never discovered me,
though they were often so near that I even heard their conjectures as
they were looking about for me; and I now learned from them, that any
attempt to return home would be hopeless. Most of them supposed I had
fled towards home; but the distance was so great, and the way so
intricate, that they thought I could never reach it, and that I should
be lost in the woods. When I heard this I was seized with a violent
panic, and abandoned myself to despair. Night too began to approach,
and aggravated all my fears. I had before entertained hopes of getting
home, and I had determined when it should be dark to make the attempt;
but I was now convinced it was fruitless, and I began to consider
that, if possibly I could escape all other animals, I could not those
of the human kind; and that, not knowing the way, I must perish in the
woods. Thus was I like the hunted deer:

    --"Ev'ry leaf and ev'ry whisp'ring breath
    Convey'd a foe, and ev'ry foe a death."

I heard frequent rustlings among the leaves; and being pretty sure
they were snakes I expected every instant to be stung by them. This
increased my anguish, and the horror of my situation became now quite
insupportable. I at length quitted the thicket, very faint and hungry,
for I had not eaten or drank any thing all the day; and crept to my
master's kitchen, from whence I set out at first, and which was an
open shed, and laid myself down in the ashes with an anxious wish for
death to relieve me from all my pains. I was scarcely awake in the
morning when the old woman slave, who was the first up, came to light
the fire, and saw me in the fire place. She was very much surprised to
see me, and could scarcely believe her own eyes. She now promised to
intercede for me, and went for her master, who soon after came, and,
having slightly reprimanded me, ordered me to be taken care of, and
not to be ill-treated.

Soon after this my master's only daughter, and child by his first
wife, sickened and died, which affected him so much that for some time
he was almost frantic, and really would have killed himself, had he
not been watched and prevented. However, in a small time afterwards he
recovered, and I was again sold. I was now carried to the left of the
sun's rising, through many different countries, and a number of large
woods. The people I was sold to used to carry me very often, when I
was tired, either on their shoulders or on their backs. I saw many
convenient well-built sheds along the roads, at proper distances, to
accommodate the merchants and travellers, who lay in those buildings
along with their wives, who often accompany them; and they always go
well armed.

From the time I left my own nation I always found somebody that
understood me till I came to the sea coast. The languages of different
nations did not totally differ, nor were they so copious as those of
the Europeans, particularly the English. They were therefore easily
learned; and, while I was journeying thus through Africa, I acquired
two or three different tongues. In this manner I had been travelling
for a considerable time, when one evening, to my great surprise, whom
should I see brought to the house where I was but my dear sister! As
soon as she saw me she gave a loud shriek, and ran into my arms--I was
quite overpowered: neither of us could speak; but, for a considerable
time, clung to each other in mutual embraces, unable to do any thing
but weep. Our meeting affected all who saw us; and indeed I must
acknowledge, in honour of those sable destroyers of human rights, that
I never met with any ill treatment, or saw any offered to their
slaves, except tying them, when necessary, to keep them from running
away. When these people knew we were brother and sister they indulged
us together; and the man, to whom I supposed we belonged, lay with us,
he in the middle, while she and I held one another by the hands across
his breast all night; and thus for a while we forgot our misfortunes
in the joy of being together: but even this small comfort was soon to
have an end; for scarcely had the fatal morning appeared, when she was
again torn from me for ever! I was now more miserable, if possible,
than before. The small relief which her presence gave me from pain was
gone, and the wretchedness of my situation was redoubled by my anxiety
after her fate, and my apprehensions lest her sufferings should be
greater than mine, when I could not be with her to alleviate them.
Yes, thou dear partner of all my childish sports! thou sharer of my
joys and sorrows! happy should I have ever esteemed myself to
encounter every misery for you, and to procure your freedom by the
sacrifice of my own. Though you were early forced from my arms, your
image has been always rivetted in my heart, from which neither _time
nor fortune_ have been able to remove it; so that, while the thoughts
of your sufferings have damped my prosperity, they have mingled with
adversity and increased its bitterness. To that Heaven which protects
the weak from the strong, I commit the care of your innocence and
virtues, if they have not already received their full reward, and if
your youth and delicacy have not long since fallen victims to the
violence of the African trader, the pestilential stench of a Guinea
ship, the seasoning in the European colonies, or the lash and lust of
a brutal and unrelenting overseer.

I did not long remain after my sister. I was again sold, and carried
through a number of places, till, after travelling a considerable
time, I came to a town called Tinmah, in the most beautiful country I
have yet seen in Africa. It was extremely rich, and there were many
rivulets which flowed through it, and supplied a large pond in the
centre of the town, where the people washed. Here I first saw and
tasted cocoa-nuts, which I thought superior to any nuts I had ever
tasted before; and the trees, which were loaded, were also
interspersed amongst the houses, which had commodious shades
adjoining, and were in the same manner as ours, the insides being
neatly plastered and whitewashed. Here I also saw and tasted for the
first time sugar-cane. Their money consisted of little white shells,
the size of the finger nail. I was sold here for one hundred and
seventy-two of them by a merchant who lived and brought me there. I
had been about two or three days at his house, when a wealthy widow, a
neighbour of his, came there one evening, and brought with her an only
son, a young gentleman about my own age and size. Here they saw me;
and, having taken a fancy to me, I was bought of the merchant, and
went home with them. Her house and premises were situated close to one
of those rivulets I have mentioned, and were the finest I ever saw in
Africa: they were very extensive, and she had a number of slaves to
attend her. The next day I was washed and perfumed, and when meal-time
came I was led into the presence of my mistress, and ate and drank
before her with her son. This filled me with astonishment; and I could
scarce help expressing my surprise that the young gentleman should
suffer me, who was bound, to eat with him who was free; and not only
so, but that he would not at any time either eat or drink till I had
taken first, because I was the eldest, which was agreeable to our
custom. Indeed every thing here, and all their treatment of me, made
me forget that I was a slave. The language of these people resembled
ours so nearly, that we understood each other perfectly. They had also
the very same customs as we. There were likewise slaves daily to
attend us, while my young master and I with other boys sported with
our darts and bows and arrows, as I had been used to do at home. In
this resemblance to my former happy state I passed about two months;
and I now began to think I was to be adopted into the family, and was
beginning to be reconciled to my situation, and to forget by degrees
my misfortunes, when all at once the delusion vanished; for, without
the least previous knowledge, one morning early, while my dear master
and companion was still asleep, I was wakened out of my reverie to
fresh sorrow, and hurried away even amongst the uncircumcised.

Thus, at the very moment I dreamed of the greatest happiness, I found
myself most miserable; and it seemed as if fortune wished to give me
this taste of joy, only to render the reverse more poignant. The
change I now experienced was as painful as it was sudden and
unexpected. It was a change indeed from a state of bliss to a scene
which is inexpressible by me, as it discovered to me an element I had
never before beheld, and till then had no idea of, and wherein such
instances of hardship and cruelty continually occurred as I can never
reflect on but with horror.

All the nations and people I had hitherto passed through resembled our
own in their manners, customs, and language: but I came at length to a
country, the inhabitants of which differed from us in all those
particulars. I was very much struck with this difference, especially
when I came among a people who did not circumcise, and ate without
washing their hands. They cooked also in iron pots, and had European
cutlasses and cross bows, which were unknown to us, and fought with
their fists amongst themselves. Their women were not so modest as
ours, for they ate, and drank, and slept, with their men. But, above
all, I was amazed to see no sacrifices or offerings among them. In
some of those places the people ornamented themselves with scars, and
likewise filed their teeth very sharp. They wanted sometimes to
ornament me in the same manner, but I would not suffer them; hoping
that I might some time be among a people who did not thus disfigure
themselves, as I thought they did. At last I came to the banks of a
large river, which was covered with canoes, in which the people
appeared to live with their household utensils and provisions of all
kinds. I was beyond measure astonished at this, as I had never before
seen any water larger than a pond or a rivulet: and my surprise was
mingled with no small fear when I was put into one of these canoes,
and we began to paddle and move along the river. We continued going on
thus till night; and when we came to land, and made fires on the
banks, each family by themselves, some dragged their canoes on shore,
others stayed and cooked in theirs, and laid in them all night. Those
on the land had mats, of which they made tents, some in the shape of
little houses: in these we slept; and after the morning meal we
embarked again and proceeded as before. I was often very much
astonished to see some of the women, as well as the men, jump into the
water, dive to the bottom, come up again, and swim about. Thus I
continued to travel, sometimes by land, sometimes by water, through
different countries and various nations, till, at the end of six or
seven months after I had been kidnapped, I arrived at the sea coast.
It would be tedious and uninteresting to relate all the incidents
which befell me during this journey, and which I have not yet
forgotten; of the various hands I passed through, and the manners and
customs of all the different people among whom I lived: I shall
therefore only observe, that in all the places where I was the soil
was exceedingly rich; the pomkins, eadas, plantains, yams, &c. &c.
were in great abundance, and of incredible size. There were also vast
quantities of different gums, though not used for any purpose; and
every where a great deal of tobacco. The cotton even grew quite wild;
and there was plenty of redwood. I saw no mechanics whatever in all
the way, except such as I have mentioned. The chief employment in all
these countries was agriculture, and both the males and females, as
with us, were brought up to it, and trained in the arts of war.

The first object which saluted my eyes when I arrived on the coast was
the sea, and a slave ship, which was then riding at anchor, and
waiting for its cargo. These filled me with astonishment, which was
soon converted into terror when I was carried on board. I was
immediately handled and tossed up to see if I were sound by some of
the crew; and I was now persuaded that I had gotten into a world of
bad spirits, and that they were going to kill me. Their complexions
too differing so much from ours, their long hair, and the language
they spoke, (which was very different from any I had ever heard)
united to confirm me in this belief. Indeed such were the horrors of
my views and fears at the moment, that, if ten thousand worlds had
been my own, I would have freely parted with them all to have
exchanged my condition with that of the meanest slave in my own
country. When I looked round the ship too and saw a large furnace or
copper boiling, and a multitude of black people of every description
chained together, every one of their countenances expressing dejection
and sorrow, I no longer doubted of my fate; and, quite overpowered
with horror and anguish, I fell motionless on the deck and fainted.
When I recovered a little I found some black people about me, who I
believed were some of those who brought me on board, and had been
receiving their pay; they talked to me in order to cheer me, but all
in vain. I asked them if we were not to be eaten by those white men
with horrible looks, red faces, and loose hair. They told me I was
not; and one of the crew brought me a small portion of spirituous
liquor in a wine glass; but, being afraid of him, I would not take it
out of his hand. One of the blacks therefore took it from him and gave
it to me, and I took a little down my palate, which, instead of
reviving me, as they thought it would, threw me into the greatest
consternation at the strange feeling it produced, having never tasted
any such liquor before. Soon after this the blacks who brought me on
board went off, and left me abandoned to despair. I now saw myself
deprived of all chance of returning to my native country, or even the
least glimpse of hope of gaining the shore, which I now considered as
friendly; and I even wished for my former slavery in preference to my
present situation, which was filled with horrors of every kind, still
heightened by my ignorance of what I was to undergo. I was not long
suffered to indulge my grief; I was soon put down under the decks, and
there I received such a salutation in my nostrils as I had never
experienced in my life: so that, with the loathsomeness of the stench,
and crying together, I became so sick and low that I was not able to
eat, nor had I the least desire to taste any thing. I now wished for
the last friend, death, to relieve me; but soon, to my grief, two of
the white men offered me eatables; and, on my refusing to eat, one of
them held me fast by the hands, and laid me across I think the
windlass, and tied my feet, while the other flogged me severely. I had
never experienced any thing of this kind before; and although, not
being used to the water, I naturally feared that element the first
time I saw it, yet nevertheless, could I have got over the nettings,
I would have jumped over the side, but I could not; and, besides, the
crew used to watch us very closely who were not chained down to the
decks, lest we should leap into the water: and I have seen some of
these poor African prisoners most severely cut for attempting to do
so, and hourly whipped for not eating. This indeed was often the case
with myself. In a little time after, amongst the poor chained men, I
found some of my own nation, which in a small degree gave ease to my
mind. I inquired of these what was to be done with us; they gave me to
understand we were to be carried to these white people's country to
work for them. I then was a little revived, and thought, if it were no
worse than working, my situation was not so desperate: but still I
feared I should be put to death, the white people looked and acted, as
I thought, in so savage a manner; for I had never seen among any
people such instances of brutal cruelty; and this not only shewn
towards us blacks, but also to some of the whites themselves. One
white man in particular I saw, when we were permitted to be on deck,
flogged so unmercifully with a large rope near the foremast, that he
died in consequence of it; and they tossed him over the side as they
would have done a brute. This made me fear these people the more; and
I expected nothing less than to be treated in the same manner. I could
not help expressing my fears and apprehensions to some of my
countrymen: I asked them if these people had no country, but lived in
this hollow place (the ship): they told me they did not, but came from
a distant one. 'Then,' said I, 'how comes it in all our country we
never heard of them?' They told me because they lived so very far off.
I then asked where were their women? had they any like themselves? I
was told they had: 'and why,' said I,'do we not see them?' they
answered, because they were left behind. I asked how the vessel could
go? they told me they could not tell; but that there were cloths put
upon the masts by the help of the ropes I saw, and then the vessel
went on; and the white men had some spell or magic they put in the
water when they liked in order to stop the vessel. I was exceedingly
amazed at this account, and really thought they were spirits. I
therefore wished much to be from amongst them, for I expected they
would sacrifice me: but my wishes were vain; for we were so quartered
that it was impossible for any of us to make our escape. While we
stayed on the coast I was mostly on deck; and one day, to my great
astonishment, I saw one of these vessels coming in with the sails up.
As soon as the whites saw it, they gave a great shout, at which we
were amazed; and the more so as the vessel appeared larger by
approaching nearer. At last she came to an anchor in my sight, and
when the anchor was let go I and my countrymen who saw it were lost in
astonishment to observe the vessel stop; and were not convinced it was
done by magic. Soon after this the other ship got her boats out, and
they came on board of us, and the people of both ships seemed very
glad to see each other. Several of the strangers also shook hands with
us black people, and made motions with their hands, signifying I
suppose we were to go to their country; but we did not understand
them. At last, when the ship we were in had got in all her cargo, they
made ready with many fearful noises, and we were all put under deck,
so that we could not see how they managed the vessel. But this
disappointment was the least of my sorrow. The stench of the hold
while we were on the coast was so intolerably loathsome, that it was
dangerous to remain there for any time, and some of us had been
permitted to stay on the deck for the fresh air; but now that the
whole ship's cargo were confined together, it became absolutely
pestilential. The closeness of the place, and the heat of the climate,
added to the number in the ship, which was so crowded that each had
scarcely room to turn himself, almost suffocated us. This produced
copious perspirations, so that the air soon became unfit for
respiration, from a variety of loathsome smells, and brought on a
sickness among the slaves, of which many died, thus falling victims to
the improvident avarice, as I may call it, of their purchasers. This
wretched situation was again aggravated by the galling of the chains,
now become insupportable; and the filth of the necessary tubs, into
which the children often fell, and were almost suffocated. The shrieks
of the women, and the groans of the dying, rendered the whole a scene
of horror almost inconceivable. Happily perhaps for myself I was soon
reduced so low here that it was thought necessary to keep me almost
always on deck; and from my extreme youth I was not put in fetters. In
this situation I expected every hour to share the fate of my
companions, some of whom were almost daily brought upon deck at the
point of death, which I began to hope would soon put an end to my
miseries. Often did I think many of the inhabitants of the deep much
more happy than myself. I envied them the freedom they enjoyed, and as
often wished I could change my condition for theirs. Every
circumstance I met with served only to render my state more painful,
and heighten my apprehensions, and my opinion of the cruelty of the
whites. One day they had taken a number of fishes; and when they had
killed and satisfied themselves with as many as they thought fit, to
our astonishment who were on the deck, rather than give any of them to
us to eat as we expected, they tossed the remaining fish into the sea
again, although we begged and prayed for some as well as we could, but
in vain; and some of my countrymen, being pressed by hunger, took an
opportunity, when they thought no one saw them, of trying to get a
little privately; but they were discovered, and the attempt procured
them some very severe floggings. One day, when we had a smooth sea and
moderate wind, two of my wearied countrymen who were chained together
(I was near them at the time), preferring death to such a life of
misery, somehow made through the nettings and jumped into the sea:
immediately another quite dejected fellow, who, on account of his
illness, was suffered to be out of irons, also followed their example;
and I believe many more would very soon have done the same if they had
not been prevented by the ship's crew, who were instantly alarmed.
Those of us that were the most active were in a moment put down under
the deck, and there was such a noise and confusion amongst the people
of the ship as I never heard before, to stop her, and get the boat out
to go after the slaves. However two of the wretches were drowned, but
they got the other, and afterwards flogged him unmercifully for thus
attempting to prefer death to slavery. In this manner we continued to
undergo more hardships than I can now relate, hardships which are
inseparable from this accursed trade. Many a time we were near
suffocation from the want of fresh air, which we were often without
for whole days together. This, and the stench of the necessary tubs,
carried off many. During our passage I first saw flying fishes, which
surprised me very much: they used frequently to fly across the ship,
and many of them fell on the deck. I also now first saw the use of the
quadrant; I had often with astonishment seen the mariners make
observations with it, and I could not think what it meant. They at
last took notice of my surprise; and one of them, willing to increase
it, as well as to gratify my curiosity, made me one day look through
it. The clouds appeared to me to be land, which disappeared as they
passed along. This heightened my wonder; and I was now more persuaded
than ever that I was in another world, and that every thing about me
was magic. At last we came in sight of the island of Barbadoes, at
which the whites on board gave a great shout, and made many signs of
joy to us. We did not know what to think of this; but as the vessel
drew nearer we plainly saw the harbour, and other ships of different
kinds and sizes; and we soon anchored amongst them off Bridge Town.
Many merchants and planters now came on board, though it was in the
evening. They put us in separate parcels, and examined us attentively.
They also made us jump, and pointed to the land, signifying we were to
go there. We thought by this we should be eaten by these ugly men, as
they appeared to us; and, when soon after we were all put down under
the deck again, there was much dread and trembling among us, and
nothing but bitter cries to be heard all the night from these
apprehensions, insomuch that at last the white people got some old
slaves from the land to pacify us. They told us we were not to be
eaten, but to work, and were soon to go on land, where we should see
many of our country people. This report eased us much; and sure
enough, soon after we were landed, there came to us Africans of all
languages. We were conducted immediately to the merchant's yard, where
we were all pent up together like so many sheep in a fold, without
regard to sex or age. As every object was new to me every thing I saw
filled me with surprise. What struck me first was that the houses were
built with stories, and in every other respect different from those in
Africa: but I was still more astonished on seeing people on horseback.
I did not know what this could mean; and indeed I thought these people
were full of nothing but magical arts. While I was in this
astonishment one of my fellow prisoners spoke to a countryman of his
about the horses, who said they were the same kind they had in their
country. I understood them, though they were from a distant part of
Africa, and I thought it odd I had not seen any horses there; but
afterwards, when I came to converse with different Africans, I found
they had many horses amongst them, and much larger than those I then
saw. We were not many days in the merchant's custody before we were
sold after their usual manner, which is this:--On a signal given,(as
the beat of a drum) the buyers rush at once into the yard where the
slaves are confined, and make choice of that parcel they like best.
The noise and clamour with which this is attended, and the eagerness
visible in the countenances of the buyers, serve not a little to
increase the apprehensions of the terrified Africans, who may well be
supposed to consider them as the ministers of that destruction to
which they think themselves devoted. In this manner, without scruple,
are relations and friends separated, most of them never to see each
other again. I remember in the vessel in which I was brought over, in
the men's apartment, there were several brothers, who, in the sale,
were sold in different lots; and it was very moving on this occasion
to see and hear their cries at parting. O, ye nominal Christians!
might not an African ask you, learned you this from your God, who says
unto you, Do unto all men as you would men should do unto you? Is it
not enough that we are torn from our country and friends to toil for
your luxury and lust of gain? Must every tender feeling be likewise
sacrificed to your avarice? Are the dearest friends and relations, now
rendered more dear by their separation from their kindred, still to be
parted from each other, and thus prevented from cheering the gloom of
slavery with the small comfort of being together and mingling their
sufferings and sorrows? Why are parents to lose their children,
brothers their sisters, or husbands their wives? Surely this is a new
refinement in cruelty, which, while it has no advantage to atone for
it, thus aggravates distress, and adds fresh horrors even to the
wretchedness of slavery.