Immensium

Алиса Алисова

IMMENSIUM

      Предзимье. Вечер. Еще не поздний — но темнеет рано; до зимнего солнцестояния чуть меньше месяца, значит,  — день будет таять понемногу столько же... А потом — не верится — солнце робко начнет приподниматься над горизонтом, почти незаметно; морозы укрепятся в своих правах, стараясь свести на нет продление дня, и метели, быть может, забушуют за окном, и, пожалуй, наконец снег наметет сугробы по колено...
       А пока он разжигает камин, который в полусумраке (верхний свет не зажжен, лишь свечи бросают тени и увеличивают все вокруг) нехотя сопротивляется, потрескивая корой березовых поленьев — но вот струйка огня потянулась, колеблясь, вверх; пламя  лениво лизнуло одно полено, перекинулось на другое; легкий дымок, свиваясь и распрямляясь, растворяется в набирающем силу оранжево-золотом жарком кружеве, становящемся все ярче и светлее. Приставляется витой чугунный экран — огонь сквозь него кажется обманчиво усмиренным, и вдруг померещится переливчатый витраж вытянутого готического окна каменной башни, колеблющегося отраженным светом заходящего солнца. 
      Он любил такое время — межвечерье. Бег Вселенной замедляется, будто бесконечность  ненавязчиво заходит в гости, «на огонек». Знакомое старое кресло «с ушами» вдруг словно расширяется и вытягивается, становясь каким-то бездонным, — и в нем так хорошо утонуть с бокалом чуть терпкого темного вина. Лимоны в тяжелой бирюзовой керамической чаше сияют Средиземноморьем, легкий скол по краю обнажает приглушенную терракоту Сицилии; рядом, в венецианском блюде на тонкой ножке, млеют крошечные португальские марципаны, и уже совсем в бликующей тени расположилась ореховая «мазурка»  – ее тонкий аромат удивительно подходит этому чуть грубоватому, сложенному из песчаника, камину с белой майоликовой полкой над ним. 
      Камин разожжен — и зажил своей жизнью. Можно отвлечься — и он идет в ванную, где сегодня будут любимый грейпфрукт и совсем немного кофе. Ну, может быть, еще чуть-чуть шоколада.  Освеженный, отринувший все заботы дня (когда это было? — прочь, прочь!), он облачает себя в просторный, длинный, приятно тяжелый бархатный халат с золотыми кистями, мягкие домашние туфли (когда-то добытые на восточном базаре — спасибо тому говорливому смешному старику в чалме — взял забавы ради, а оказалось, он был прав: туфли, несмотря на экзотический вид, бесподобно удобны, простите невольный каламбур). Глоток сухого охлажденного в запотевшем тонком вытянутом бокале — и рука тянется посмотреть последние приобретения   коллекции. Он раскладывает свои новые сокровища на круглом столике, достает из бархатной шкатулки лупу в шершавой, с налетом патины, чугунной оправе — и, о, Боже!  —  какое это наслаждение любоваться истинным раритетом, потягивая вино, в предвкушении долго длящегося вечера.... Тут уж зажжена настольная лампа — но и камин не забыт: вот он, рядом, за спиной, мирно мурчит и разливает ни с чем не сравнимое живое тепло. Да!  — все не зря; приобретение достойное — еще и еще раз он разглядывает его со всех сторон; клеймо подлинное (от даты даже сердце начинает биться учащеннее...), характерный, едва видный залом, который оценит только истинный знаток. Удовлетворение возбуждает, настроение плавно поднимается на несколько градусов, мир начинает играть новыми красками, все кажется объемнее, глубже,  проникновеннее — и внутри открывается нечто глубинное, звенит спрятанная ото всех струна, волнует и будоражит воображение... Самая пора заняться ужином — просто стейк с итальянскими специями и черносливом (немного метаксы к нему не повредит) — и бесконечность жизни отчетливо овладевает всем существом, и  понимаешь беспредельность радости, которая в каждом миге — и они сменяют друг друга, а выбрать среди них нельзя: все прекрасны, но можно задержать любой из них — и побыть в нем, утонуть, если угодно — и на какое угодно количество времени, которое — и это ощущаешь достоверно как никогда — лишь плод человеческой ограниченности, ибо времени как объективной реальности не существует — и прошлое, и настоящее, и будущее одномоментны, здесь и сейчас; и понять, почувствовать это доступно каждому, кто не устрашится. 
      … Вечер длился и длился, приятной истомой и волнующим биением сердца, и настала пора ушастого кресла у камина, и рука потянулась к старой книге, водруженной на подставку; зашелестела открываемая коробка сигар, сверкнул алмазным боком хрусталь пепельницы, с легким шорохом перевернулась пожелтевшая страница... Иные миры увлекли в себя... И незаметно перетекли в недолгий сон-полудрему, живительную и легкую.
      … Камин затухал — но был по-прежнему прекрасен сменившимися красками. Зажглись канделябры — и света прибавилось. Чайный аромат, смешиваясь с миндальным, поплыл над мазуркой, мягко, но неотвратимо притягивая, и вытягивая, истончая беспредельность...

         Вечер длился.  Пространство еще более раздвинулось и устремилось ввысь; кисти бухарского халата скользили шелком; бокал багрового вина накренился, но ни капли не упало на скатерть, и только переливчатый и едва слышимый перезвон — будто тонких серебряных колокольчиков — мелькнул тенью, окно  высветилось тающими снежинками и снова погасло, вдруг хлопнула дверь, пахнуло морозным и свежим — и вся даль лунного света разлилась перед ним, обещая загаданное.