Глава 4. Ранение. Снова дома

 
Вот пуля пролетела и - ага...
Вот пуля пролетела и - ага...
Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал...

(Из старой песни)

 
       Через  неделю  началось контр - наступление Красной армии.  Войска Юденича    без боя оставили Гатчину, их выбили из Волосово с Лигово, оно успешно развивалось по всему Западному фронту. К середине ноября  дивизия,  куда входили  красные курсанты, громя врага, при поддержки бронепоезда «Черноморец»,  освободила Ямбург*. 
       Это был небольшой городок со старинным собором и  ратушей, застроенный    кирпичными домами, через Лугу дыбился фермами,  взорванный мост.
       После короткой передышки    начались боевые действия на границе с Эстонией, получившие  название «Нарвская операция»,  с жестокими боями  в  заболоченной, местности, где дороги заменяли наводимые бойцами гати, наступил декабрь.
       В одном из таких боев, при атаке  на  укрепления врага, Александра тяжело ранило. Снарядный осколок разворотил  левое бедро, повредив мышцы и сосуды. Истекающего кровью взводного, наскоро перевязав, отправили в тыловой лазарет, где    сделали операцию, а затем в  один из госпиталей Петрограда, там началась гангрена.
       Сделали вторую, не помогло, хотели отнять ногу.
       - Только попробуйте, - горячечно заблестел глазами.   Первого кто тронет,- убью. Несите обратно в палату.
       Посовещавшись, решили лечить, предупредив о последствиях, и свершилось чудо.  Что помогло - неизвестно. То ли  крепкий организм с железной волей, а может искусство врачей.   Скорее всего, то и другое. 
        В   январе    начал  вставать с койки, потом с костылем подмышкой ковылять по палате, дальше  по коридору.  А когда наступил апрель, и в  старом госпитальном парке набухли почки, стал, хромая, гулять с палочкой по  дорожкам.  Часто присаживался на скамейки, исхудалый, в  больничном халате, посасывая свою  трубку.
       Затем  состоялась военно-медицинская комиссия, признавшая негодным к  дальнейшей службе,  оформили документы на увольнение в запас и выписку. Из ворот госпиталя, Александр  вышел в буденовке и бекеше, с тощим вещевым мешком на плечах и револьвером в кобуре, чуть приволакивая ногу.
       На полученное денежное довольствие  за истекший год, купил на барахолке  подарки родне и Алесе, с Детскосельского вокзала* выехал на родину.
       Обстановка в Белоруссии  к весне 1920-го  оставалась напряженной.   Польские войска начали военные действия на Полесье, захватив Мозырь, Калинковичи и Речицу. В мае планировали  взять Жлобин с Могилевым.
       До родных мест Александр   добирался неделю, сначала пассажирским, затем товарняком, а последние версты на перекладных. Страна лежала   в разрухе, кругом  царили голод и нищета, свирепствовал  тиф - войне не было конца и края.
       Уже на подъезде к городу, когда полулежа на тряской телеге, ехал по   лесной дороге,  из - за деревьев  вышли двое с обрезами.  Первый со словами «тпру»  ухватил лошадь под уздцы, бородатый напарник   передернул затвор, - слезай краснопузый.
       В ответ грянули два  выстрела. Дед на передке стал мелко креститься, Александр, сунув в кобуру наган, морщась, спрыгнул в траву, забрав у убитых оружие, вернулся.
       - Едем  дальше отец, трогай.
       - А можно, сынок я зняму боты* у того што с бородой, - обернулся старик, - чаго им марно   прападаць?
       -  Снимай, мне не жалко.
        Возница быстро  слез с телеги, стянул с ног  убитого добротные сапоги и, вернувшись, спрятал под солому.
       - Гэта ж  кольки этих  бандитов  развелось   (дернул вожжами), под городом кажен день грабят.
       - Ничего, - ответил Александр, уложив обрезы в мешок и затянув лямку. - Теперь на двоих меньше.
       Чериков, в котором не был  почти три года, изменился. Дома обветшали, все три завода не работали, мельницы тоже,  на улицах встречались редкие прохожие. В центре, с каменной церковью на мощеной площади, он  расплатился с возницей,   вскинул на плечо «сидор»  и  похромал дальше.
       Миновав  череду домов,  вышел  к реке, застроенной по берегу  хибарами, остановился у  одной, неказистой и вросшей в землю. Пустые окна крест- накрест  забиты досками, двор порос репейником  и осотом. 
       - Да, дела, -  утер буденовкой лицо бывший взводный.
       - Кого шукаешь, солдатик! -  оглянулся   (позади стояла  женщина закутанная в платок и с кошелкой).
       - Да  никак   Ляксандр? - открыла рот. - А  казали  тебя забили.
       -  Здравствуй тетка, Лукерья, брешут. Где мои?
       - Так уже года два,  как вернулись   к себе в деревню. Работы тут нема, люди с   голоду пухнут.
       - А там, что, легче?
       -  Того  не знаю.
       - Ну, бывай здорова, - одел на голову буденовку и направился назад.
       - Вот радости-то Антону, - покачала вслед головой  соседка.
       Деревня, где раньше жили и куда вернулись родители, звалась Ольховка,  находилась в трех верстах от города. Когда вернулся к церкви, дед все еще стоял на площади  возясь с упряжью.
       -  Послушай отец (помог затянуть супонь), довези до Ольховки, моих тут нету. 
       - Отчего ж не довезти, - сразу согласился  тот. - Ты мне почитай жизнь спас. Мазурики* непременно бы забили.
       Красноармеец снова влез в телегу, дед, взгромоздившись на седелку, чмокнул «но милая!»  повозка загремела колесами. Оставив позади  центр, спустились к реке, переехав ее по  старому мосту,  оттуда поднялись на пригорок, за которым  открылось широкое, поросшее  сорняками поле, с уходящей вдаль колдобистой дорогой.
       Селение, куда въехали  к полудню, было  в  три десятка  дворов,  за ним   светлела речка с песчаным берегом, позади  которой темнел бор.
       - Давай, вон к той избе, - дернул кадыком  Александр, указав на одну,  у которой прозрачно зеленели две  высоких березы. Изба была старой, но еще крепкой, огорожена жердяной  оградой, из трубы  на стрехе  вился легкий дым.
       - Тпру! -  подъехав к усадьбе, натянул старик вожжи.
       Прибывший неловко выбрался из телеги  (та развернулась обратно), остановился у прохода, глубоко вздохнул, и направился  во двор.  Открыл дверь в избу, из сеней вторую, ниже, вошел внутрь.
       У печи  постаревшая мать  ставила   в угол рогач*, за столом у окна, сидя вполоборота, отец  чинил хомут.  Оба обернулись, потом мать, плача кинулась к нему на грудь, - Саша, сынок!
       - Ну, будет, будет, я ж  вернулся, -  погладив  по спине, обнялся с вставшим навстречу отцом.
       - Мы уж тебя было   похоронили, - стряхнул тот слезу с сивых усов. - А ты вона, как, живой.
       - Живой, батька, живой, - рассмеялся сын. - А где браты с сестричками?
       - Левка  щас должен быть, поехал  на хутора  прикупить сена, а девки пошли  на  речку за водой.
       В сенях дважды бухнуло, открылась дверь, появились две  худенькие  босоногие девочки, лет семи с интересом уставившись на незнакомца.
       - Ну, здравствуйте! - сгреб их в охапку.- Я ваш брат Саша.  Те застенчиво отворачивались   (не узнали).  Опустив, развязал  стоявший на полу мешок, раздернул и вручил всем подарки: отцу яловые сапоги, матери  пуховый платок, сестричкам цветные ленты и по жестянке монпасье.
       -  А как Алеся? - спросил у   матери. - Жива, здорова?
       -  Слава богу, -  вздохнула та. -  Но ты, сынок к ней не ходи. Вышла замуж.
       -  Как?! - побледнел сын. - Когда?
       -  В прошлом годе (нахмурился отец). Прошел слух, что тебя убили, она и вышла за сына   Маневича -  Пашку. Уже и немовля* народилось.
Александр сел на лавку, опустил коротко стриженую голову. Мать опять вздохнула, а сестрички  умолкли.
       Потом  во двор въехала телега, послышалось «тпру»,  в сенях заскрипели половицы и  в открывшую дверь, пригнувшись, ступил кряжистый  Левка.
        - Братка! - выпучил глаза,  гость встал,   крепко обнялись.
        - Ну, ты и вымахал, - сказал старший, отстранившись, -  меня догоняешь. 
        - Стараюсь, - рассмеялся Александр, - но это вряд ли. 
        Чуть позже все сидели за  накрытым столом в другой половине, Левка разливал из четверти по  стопкам, дымчатый первак*.
        - Ну, со встречей, -  поднял свою отец. В нее звякнули еще три, выпили, стали закусывать вареной  бульбой, квашеной  капустой  и черствым хлебом, два кирпича которого привез сын.
         - Так,  а где ж,  Яник?  - когда отец налил по второй,  спросил Александр.
         У того дрогнула рука  (мать всхлипнула), Левка тяжело уставился в стол, а двойняшки испугано замолчали.
         -  Забили его с двумя хлопцами  тамошние мужики   прошлой осенью  в  Коморовичах - сказал отец. - Ночью   залезли в церкву.
         - Это же самосуд! - побледнел Александр.
         - Тамошний поп сказал, святотатство    ну и забили, - вздохнула мать. - Так что, схоронили Яника.  Все надолго замолчали, а девчушки потихоньку выбравшись из-за стола,   шмыгнули  на  улицу.
         - Ну да бог им судья, -  поднял стопку отец,- помянем. Выпили не чокаясь  (мать пригубила), братья, насупившись, задымили махоркой.
         - Знаешь тех мужиков? -   покосился на  Левку Александр.
         -  Четырех  забрали милицейские  и   посадили. А один куда-то пропал -  блеснул   глазами старший.
         Мать принялась убирать со стола, остальные  вышли на двор,  уселись рядком  на призьбе*.
         - Отсеялись? - поинтересовался  Александр, глядя на  гнездо аиста на соседней хате.
         -  А нечем, -  вздохнул  отец. - Зимой наехал  продотряд,  выгреб у всех  ржицу подчистую  и увез.  Такое вот  сынка дело.
         - Называется продразверстка, мать их так, - заплевал цигарку Левка и пошел выпрягать  щипавшую  осот  лошадь.   
         -   Я смотрю,  купили коня? 
         - Какой купили (махнул рукой отец)  оставил  тем годом какой-то обоз, раненого.  Мы понемногу выходили.
         Старший брат меж тем  увел буланого в крытый камышом бревенчатый  сарай и, прикрыв дверь, вернулся.   
         - У тебя случайно винтовочных патронов нема? (снова присел рядом). Я с германской принес винторез*, только три осталось.
         - Черт, совсем забыл,-  встал с призьбы Александр и прохромал в хату.  Вскоре вернулся,  протянув  новенькую офицерскую  папаху  (тебе), а из кармана галифе  достал горсть  патронов,- больше нету.
         - Теперь живем, - пересыпал в свой  Левка.-  А то в уезде банды шалят, на дальних хуторах вырезали семью и увели  скотину.
         С улицы во двор вбежали сестрички с  берестянкой*, чинно подойдя к сидевшим   вручили  Александру - причастуйсь, дядя.
         Внутри был холодный,  чуть сладковатый березовый сок.
         - Смачна, -  выпив половину  утер губы и вернул. А чего вы такие бледненькие? (погладил по головкам).
         -  Им бы молока, да коровы няма, - снова вздохнул отец. - На всю деревню три застались.
         На ночь  Левка с  братом, прихватив старый тулуп, отправились спать в сарай. В  стойле пофыркивал  конь (звали Солдат),  улеглись на прошлогоднем сене.
         -  Летом пахнет, - выдернул Александр пук.         
         -  Это да, - закинул   за голову руки Левка.- А вот скажи мне, на хрена нам эта советская власть?  При царе еще можно было жить, а сейчас?  Который  год война, голод, тиф. Народу положили тьма, кругом  нищета и разруха.
         -  Разобьем белых, устроим новую  жизнь.  Без капиталистов и помещиков.
         -  А продразверстка?  Разве можно отбирать у крестьян последнее?
         -  Последнее нельзя. Но это временно.
         -  А я через неделю подамся  на шахты в  Луганск (повернулся к брату).  На днях были  вербовщики оттуда,  дал согласие. Заработаю на корову с лошадью и вернусь. Обновим хозяйство.
         - Батьки знают?
         - Ага. Тем паче ты вернулся.
          - Тогда езжай,- сказал  средний и уснул. В стрехе прошуршала мышь, всхрапнул конь и все стихло.
         Утром он все-таки сходил к Маневичам. Кроме Алеси дома никого не было, встреча была грустной.
         Ты прости меня, Саня, -  уставилась фиалковыми  глазами. - Так вышло.
         - Понимаю (отвел свои). А это тебе на память, - вынув из кармана, протянул     золотое колечко с камешком. Та, взяв, заплакала,  он развернулся и ушел.
         А в памяти возникли  плывущие высоко в  синем небе аисты, они  вместе  на луговой копне и слова  песни, что пела Алеся, - ты ж мая, ты ж мая перепелка…  Тогда они были счастливы  и поклялись всю жизнь быть вместе. Не   вышло.
         Когда вернулся, мать нажарила драников, попили чаю    на смородиновом листе,  и Левка повез  брата в город.  Надо было стать на партийный учет в укоме*.
         Партийный комитет находился на той же площади, что и церковь, в купеческом из кирпича доме, у входа стоял часовой с винтовкой.
        - Ну, ты пока решай свои дела, а я заеду  на мельницу, глядишь, раздобуду жмыха, -  становил  телегу напротив Левка.
        - Хорошо, -  одернул гимнастерку  Александр и направился к часовому. Предъявил  алую книжечку, тот   кивнув,   пропустил внутрь.
        Председатель укома, по фамилии Рактин,  оказался   лет сорока, худощавым человеком, с болезненным лицом и бородкой клинышком.  Над столом   висел портрет Ленина, сбоку стоял  продавленный диван, а в углу сейф и вешалка с фуражкой. 
Где воевали, товарищ? -  указав на стул, просмотрел  Ракитин  партийный  билет со справкой об увольнении в запас.
        - Сначала на Польском, а потом Северо - Западном фронтах.
        - Как со здоровьем? Гляжу, вы хромаете.
        - Нормально.
        - Значит так (вернул документы). Обстановка у нас сложная. Голод, бескормица и тиф, в лесах банды. Коммунистов на уезд всего семнадцать,  предлагаю вам  работу в укоме.
        - Я не особо  с ней знаком,- пожал плечами Александр.
        - Ничего, не боги горшки обжигают. Стаж у вас с семнадцатого, бывший красный командир, справитесь.  Когда приехали и где   живете?
        - Вчера. У родителей в Ольховке.
        - Пару дней отдохните,  и жду вас у себя,-  протянул  председатель сухую руку.
        Выйдя  из укома  (брата еще не было), Александр сел на скамейку рядом с храмом, задумался.  Работа была ответственная,  отказаться невозможно.
        - Ничего,   прорвемся, - шевельнул губами. - Бывало и  хуже.
        Вскоре подъехал довольный  Левка на телеге, с мешком  подсолнечного жмыха.
        - Однополчанин помог, работает там механиком, подкормим Солдата да и самим можно пожевать. А у тебя как дела? 
        - Предлагают  работать в укоме. Через два  дня выходить на службу.
        - Вот это да, - присвистнул брат.-  Станешь большим начальником.
        - Ладно, давай заедем на базар,- влез на  седелку Александр. - Он в Черикове как, еще имеется?
        -  Сегодня  воскресенье, должен быть. Но служивый! - дернул ременными вожжами.   Буланый зацокал  копытами.
        Базар раскинулся  на  западной окраине, недалеко от ратуши.
         На утоптанном  пространстве стояли длинные навесы  с  прилавками, где  торговали  подержанными вещами,  самоварами, мутным самогоном из-под полы, требухой  и подозрительного вида пирожками. 
        С нескольких телег селяне продавали  прошлогоднюю картошку, соленую, в бочонках, капусту с огурцами,  тетки  предлагали сушеные грибы и сливы. Из живности имелись десяток ощипанных синюшных кур, теленок меланхолично  жевавший жвачку  и  понурая  кляча, которую расхваливал оборванный, с серьгой в ухе цыган.   
        Среди покупателей с продавцами шныряли беспризорники,  крича, - дай хлеба дядя!  В одном месте безногий  солдат, играл на гармошке «Прощание славянки» в другом  что-то хрипло пела шарманка.
       - Да, небогато, - сказал Александр, когда они с братом потолкались по базару.
       - А что ищешь? -  пощупал тот у хмурого дядьки выделанную овчину.
       - Хотел  купить  сестренкам козу.
- Ну, так бы и сказал, чудак.  Айда за мной, видал я тут одного  человека.
        Прошли в дальний конец базара, где за одним из лотков  сидел пожилой еврей в шляпе и с пейсами, торговавший рассыпными папиросами.
        - Здорово Абрам, - остановился рядом Левка.
        - Наше вам, - солидно кивнул тот. - Чего шукаем?
        - Да вот, хотели с братом купить козу, а тут из нету.
        - Какие имеете дензнаки?  Царские  или керенки?
        - У меня вот, - достал  из кармана  Александр серебряные  часы на цепочке, снятые с убитого офицера.
        -  «Мозер», - взял тот в руку и    почмокал губами - цимусная* вещь.
        -  Ну, так что?  - спросил Левка.
        -  Давид!   (из толпы выскочил лет семи   мальчишка). Беги к маме, - наклонился к нему Абрам, -  доставь сюда самую лучшую козу из стада.
        - Ага, - утер тот сопатый нос, и замелькал пятками.   
Вечером Олеся с Машей   пили   парное молоко.
        На следующее утро, встав пораньше, братья запрягли Солдата, прихватили   двуручную пилу с топором,  мать сунула им узелок с едой   и  телега загремела по улице.  Спустившись к неширокой речке,  переехали ее вброд  и  направились по песчаной дороге в сторону лесного  бора.
        Он встретил полумраком, утренней прохладой  и дробным стуком дятла, где-то в глубине. Проехав с километр, Левка свернул  с колеи на  старую вырубку, рядом с небольшим   озерцом, остановил телегу,   оба спрыгнули.
        - Берем вон те три, - показал рукой  на крайние сосны с рыжими стволами. -На зиму в самый раз хватит.
        Выпрягши коня, оставили пастись на  травянистом берегу, а сами, прихватив  инструмент, направились к деревьям.  До обеда спилили все три, обрубив сучья,  раскряжевали   на бревна, после чего искупались в озерце и  перекусили.
        - А работать, я смотрю, ты не разучился, хоть и  командир, - сказал Левка, сворачивая козью ножку. 
        В  красной  армии командиры  работают вместе с бойцами, не как в царской.
        Перекурив,  до вечера перевезли бревна в деревню,  на следующий день  распилили на козлах, перекололи и сложили в поленницу...