И елка иглы осыпала в крем-2

   … Тот Новый год она тоже встречала одна. Родители уехали в Харьков  к  бабушке, все звонки с сакраментальными вопросами о Новом годе и ее, Лизиной, голове, она отметала, правда, не так, как с Олькой – пороху не хватало, а с отговорками: мол, заболела, голова раскалывается и вообще могу заразить гриппом – врач говорил. На том конце провода обиженно замолкали и без энтузиазма желали ей выздоровления.

  Лизе ужасно хотелось вот такого, в гордом одиночестве, новогоднего праздника. Новый год вообще-то был у них семейным праздником, так что о прошлом, в огромной  студенческой компании, она жалела. Было весело, но не тепло, что ли. А Новый год праздник теплый. Она было собралась ехать вместе с родителями: хоть и не дома, да зато все вместе, но судьба над ней посмеялась.

   Это называется – накаркала: за день до родительского отъезда поднялась температура и закружилась голова. Температуру она от мамы скрыла, головокружение не утаила, лепетала что- то о надвигающемся «женском празднике»: какая, мол, дорога, да еще зимой. Мама аргументы приняла:
- Так ты все-таки пойдешь на ту свою собирушку?
- Нет. Все участники  уже при делах – рассортировались по разным компаниям. Но я позову Ольку и еще одну девочку с курса, ей далеко домой ехать – на поезде два дня.
- Что ж, это выход. Я вам всего наготовлю, так что ты не волнуйся, отдыхай.
И действительно, наготовила и напекла. Родители уехали 30-го днем, дав сотни наставлений, будто ей 8, а не 18.

  Сначала Лизе было грустно, она обнимала маму, едва было не заплакала и чуть не запросилась с ними.  Но Лиза устояла. В кои  еще веки удастся вот так необычно провести Новый год? Одиночества она не боялась. В 18 лет скорее случаются одиночества в толпе (у нее, у Лизы, во всяком случае), чем в собственной квартире, у елки, увешанной твоими детскими игрушками.

   Закрыв двери, Лиза тут же проскакала по всей квартире, закусив вместо  вострой сабли ладонь, в ритме лезгинки: «адын, совсем адын!». Потом включила разом телевизор, проигрыватель, радио, выпила чаю с мамиными пирогами и кофе с конфетами с елки (чтоб как в детстве). Закусила мандаринками (тоже с елки), потанцевала, поговорила по телефону с проверяющей позиции Олькой: жизнь удалась!

31 декабря она провела восхитительно: прошлась по магазинам, придирчиво выбирая себе подарок (мама велела развернуть подарок под елкой только после полуночи, а папа сунул ей в руку 20 рублей – пол стипендии). И потратила их с толком: купила (вот чудо-то!) рижские духи «Бон Шанс» (их только в Москве можно купить, а она их обожает), приобрела новую розово-сиреневую, с преобладанием розового, перламутровую помаду, изящную батистовую сорочку с кружевом и вышивкой. Долго гуляла  по книжному, пока  не набрела в букинистическом отделе на синий томик (ура, ура, не может быть!) Пастернака. Его только что сдал профессорского вида пожилой господин с бородкой.
 
  Едва открыла дверь, посыпались звонки. Олька (мрачно): «Может, передумаешь? Я же там никого не знаю, кроме Люськи. Девки на инязе отборные и наглые. И одеваются лучше всех в институте. Обязательно настроение испортят!»
- Оля, я больная,  – закашлялась Лиза в ответ, – имей совесть.
- Может,  я к тебе лучше тогда приду?
- С ума сошла? Во-первых, заразишься, а во-вторых, будешь в одиночестве с телевизором целоваться и «огонек» смотреть. Я лично в 0:05 спать залягу.

  Потом звонила мама, интересовалась, куда она, больная, ходила, но, выяснив, что родители сами, в предновогодних хлопотах  по  городу папиной юности,  ступили на бабушкин порог только 20 минут назад, Лиза отговорилась: «В ванной была. Там вода шумела».
  Высказав очередную порцию наставлений, мама отключилась до вечера. А Лиза и впрямь отправилась в ванну. Она долго и торжественно смывала под душем все приставшее к душе за год, потом набросала в  теплую ванну лепестков роз (собирала весь год), включила проигрыватель: «Мадам, уже падают листья…» Ах, как она любит Вертинского!

  (Продолжение следует)