Родная окраина

          ИЗ  ВОСПОМИНАНИЙ…
                Родная окраина

«Всему начало здесь, в краю моем родном…»
Н.А.Некрасов.

              Мы жили на окраине городка. Наш дом под номером 45 был самый последний на  улице Челюскинцев. А дальше шли поля городского подсобного хозяйства. Перед домом был большой просторный луг, на котором летом сушили сено во время сенокосной страды, а в остальные дни луг служил прекрасным местом для игр детворы. А детей в нашем краю  было много. И нам было всегда весело.
За лугом, несколько наискосок, выстроился целый ряд больших домов. Они все были просторными, обшитыми тесом, на котором еще оставались следы давней покраски. Чувствовалось, что когда-то в них шумела жизнь, полная достатка. Этот ряд домов назывался хутором Морозовка. Все поля вокруг нас в былые времена принадлежали хуторянам. Но строители социализма отняли эти земли у хуторян, а по полям проложили улицы вновь образованного городка. На бывших полях появились улицы Челюскинцев, Маяковского, Лермонтова, Володарского, а хутор стал называться улицей Морозовка. За хуторскими домами поля плавно спускались к Морозовскому ручью. На этих землях было организовано государственное подсобное городское хозяйство. В лощине, по которой протекал Морозовский ручей, были покосы, а часть лугов использовалась для выпаса скота. Нужно отметить, что городские жители были по сути сельскими. Все держали домашний скот, кур, гусей. Почти в каждом доме на этих улицах держали коров. Было большое стадо, которое паслось в лощине вместе с подсобновскими коровами.

                За лощиной сразу же начинались Сафонтьевские горы. Конечно, горы – это громко сказано. Просто холмы, целая гряда холмов разной высоты, протянувшаяся с юго-запада на северо-восток. На северо-востоке отроги холмов вплотную подступали к деревне Сафонтьево. По сему, видимо, и назвали в народе эти холмы Сафонтьевскими горами.

                Холмы эти для нас были целым миром, наполненным разнообразной растительностью. Здесь росли самые редкостные цветы и целые полянки земляники. Склоны холмов покрывал кустарник, в основном молодая поросль ольхи, а на вершинах росли пышные высокие, словно кипарисы, кусты можжевельника. Каждый холм для нас имел свои особенности, свой характер, по-своему нас одаривал чем-нибудь. Все они имели свои имена: Первая гора, Вторая гора, Крутая гора, Пятая гора, Лысая гора.

                На Первой и Второй горах, на солнечных полянках и старых вырубках собирали землянику, к Пятой горе ходили по грибы. Зимой мы облюбовывали Крутую гору. Частенько большими ватагами отправлялись к этому холму кататься на санках и лыжах. Было весело нам в этих горах и зимой и летом.

                Сюда же летом ходили собирать хворост для летней кухни. На неделе приходилось отправляться за ним по нескольку раз и приносить его вязанками за спиной. Сейчас, кажется, что Сафонтьевские горы совсем рядом, и идти-то до них всего ничего, каких-то километра два. Но для нас, малолеток, это расстояние казалось таким длинным, особенно на обратном пути. А все потому, что верёвка, которой был перевязан ворох хвороста, постепенно сильно нарезала плечо. И тогда хотелось как можно скорее оказаться дома. Но хворост нужно было обязательно донести.

                Вообще хочу отметить, что в послевоенные годы у детей было много домашних обязанностей. Это и прополка огорода, окучивание картошки, сушка сена, которое нужно было ворошить граблями несколько раз в течение дня, пока оно не высохнет окончательно. После этого его убирали в сарай. Для нас наступало настоящее веселье, мы могли  вволю «побеситься» на сене. Мы там прыгали, кувыркались. Взрослые носили сено большими вязанками, мы их принимали, распускали, укладывали, притаптывали, посыпали солью. А в ожидании следующей вязанки от души прыгали и веселились.
 
                Когда поспевала земляника, то бегали в Сафонтьевские горы собирать ягоды. А потом шли на станцию к проходящим пассажирским поездам из Москвы или на Москву продавать их. Так мы себе зарабатывали немного денег на кино или мороженое. Ребята постарше ходили драть ивовое корье, сушили его в пучках, а потом сдавали в заготсырье. Они, конечно, получали побольше денег, чем мы на ягодах.

                C Ларой и Тасей. Набрал тогда маленькую корзиночку. Всего-то в ней помещалось два с половиной граненых стакана земляники. А девочки набрали вместе шесть стаканов.

                Вечером мы понесли наши ягоды на станцию продавать. Тогда через Кувшиново ходило много пассажирских поездов прибалтийского направления из Москвы. Поезда на станции стояли долго, может быть, минут по двадцать пять – тридцать. Публика из вагонов выходила на перрон, прогуливалась и подходила к прилавкам маленького пристанционного рынка. Многие шли в ресторан в помещении вокзала на втором этаже. Мы смотрели на пассажиров этих поездов с каким-то трепетом, потому что они были из какого-то иного мира, чем наш, местный. Они были сыты, вальяжны, все элегантно одеты, казалось, им все доступно и позволительно, а неспешное гуляние по перрону еще больше усиливало наше впечатление их беззаботной обеспеченной жизни. Мы смотрели на них с завистью и тайной надеждой, что кто-то сейчас подойдет к нам и купит у нас ягод.
Мы стояли с Ларой рядом и смотрели на фланировавших по перрону. У соседних женщин бойко шла торговля. У них покупали зеленый лук, вареный картофель, молоко в бутылках, вареные яйца. А мы стояли и ждали. Время шло, все меньше минут оставалось до отправления поезда.
                И вдруг к нам подошла женщина, точнее сказать «дама приятная во всех отношениях», элегантно одетая.

                - Почём же ваши ягодки, дети? – спросила она нас.

                - По два рубля стакан, - ответила Лара. Я молчал, потому что все это для меня было впервые. Это позже я освоился, а пока был новичком полным стеснения.

                Дама стала присматриваться к нашим ягодам. Сначала внимательно присмотрелась к миске Лары, в которой горкой было насыпано шесть стаканов, а один граненый стакан стоял рядом с ягодами, насыпанными с небольшой горочкой. Потом посмотрела на мои ягоды. Еще раз бросила взгляд на миску, а потом на мою маленькую корзиночку.

                - Мне кажется, в этой корзиночке ягоды не помяты и чистые. Я возьму их. Сколько?

                - Четыре рубля, - ответил я и покраснел до корней волос и кончиков ушей.

                Дама протянула мне трехрублёвую купюру и две больших коричневых           хрустящих новых рублевых бумажки. Я посмотрел на нее вопросительно.

                - Это тебе, мальчик, за старание, - сказала дама.

                Старательно пересыпал из своей корзиночки все ягоды в большой бумажный кулёк. Дама взяла его аккуратно, посмотрела на меня и улыбнулась.

                После к Ларе подошли несколько пассажиров и купили по стакану земляники. Но все-таки у нее не раскупили, в миске еще оставалось примерно стакана три. Но она не расстроилась.

                - А, скоро будет другой пассажирский. Купят еще, - сказала она. – Так бывает, что с одного поезда не раскупают, а с другого поезда, бывает, подчистую всё раскупят. Было бы еще, и еще купили бы, - улыбнувшись, добавила она.
 
                Вечер только начинал опускаться на наш городок. Было еще светло. Меня внутри разбирало какое-то чувство то ли гордости, то ли тщеславия. Я понимал, что это плохо, мне всегда об этом говорила мама, и бабушка, и крестная. Пытался перебороть это что-то в себе. Но желание похвастаться перед матерью и бабушкой пересилило все. Мне уже не хотелось стоять около Лары и ждать, когда у нее раскупят ягоды. Меня тянуло домой. И я отправился, оставив подружку одну. Правда, ей было легче. У нее на вокзале в ресторане работала старшая сестра официанткой. Все равно Лара пойдет к ней, когда продаст ягоды. А меня, как всегда, попросит подождать внизу. Лучше побегу домой. И припустил по Первомайскому переулку, по улице Горького до улицы Маяковского и далее хутор Морозовка и край нашего городка. Счастье меня распирало, что у меня есть деньги, теперь можно пойти в кино и купить мороженого.

                Дома меня ждала мама. Она собиралась на фабрику в ночную смену. Она похвалила меня за мой первый честный заработок, а тетя Нюша налила мне за это кружку теплого молока прямо из подойника. Она как раз пришла после дойки и процеживала молоко в горланы, кринки, кувшины.

                Довольный и сытый отправился спать. Напряженный день, что был у меня, возымел свое действие. Лишь только положил голову на подушку, сразу же уснул крепким сном.
            
                Портной Капитонов. Не помню, как их звали, но припоминаю очень хорошо, что это были бабушка и дедушка моих одноклассников Бори и его сестренки Капитоновых. Их родители погибли во время блокады в Ленинграде. И их забрали родители их отца.
 
                Они жили недалеко от нас по улице Челюскинцев, в доме № 37. Их дедушка был очень набожным человеком. Каждое воскресенье и по большим праздникам, не взирая на погоду, ходил в храм погоста Чурилово, что за деревней Васильково.

                Никольский храм был построен когда-то на пожертвования помещика Василия Петровича Мусина-Пушкина и стараниями архитектора Николая Александровича Львова во времена правления императора Александра Первого в стиле классицизма. Н.А.Львов несколько лет пробыл в Италии на стажировке, изучал итальянскую архитектуру, в которую влюбился. И поэтому почти все его творения были созданы в стиле классицизма. И Чуриловский Никольский храм не исключение. Он построен в стиле базилики и очень напоминает католические храмы.

                Чуриловская церковь находилась в пяти верстах от городка. И Борин дедушка преодолевал этот путь туда и обратно пешком. Следует отметить, что храм в Чурилове был закрыт буквально накануне войны, а уже через два года был открыт вновь и действует по настоящее время. Поэтому он не подвергся разграблению и разрушению, все в нем сохранилось в первозданном состоянии.

                Первые послевоенные годы были разрешены крестные ходы в деревнях и по улицам нашего городка в Пасхальные дни вплоть до Вознесения Господня. И мы, дети, с огромным удовольствием ходили с крестным ходом               и славили Христа, распевая тропарь. Было нам очень интересно, ибо благодаря этому мы попадали почти во все дома, потому что хозяева приглашали батюшку Леонида для освящения дома и совершения молебна. А нас маленьких угощали конфетками или куском пирога с морковкой или ватрушки с творогом. Это было так вкусно, просто незабываемо.

                В городке и окрестных деревнях была народная традиция ходить по вечерам и славить Христа. Обычно собирались группами. Женщины брали друг друга под руку и шеренгой по пять – шесть человек ходили по нашим деревенским улицам и пели «Христос воскресе…». Им вторили молодые голоса. Это девушки и парни,  тоже взявшись под руки, прогуливались по деревенской улице с пением «Христос воскресе…». Они встречались на средине улицы, приветствовали друг друга и запевали вместе и расходились с пением. И это пение тихими теплыми пасхальными вечерами разлеталось далеко окрест. Партии поющих шли друг другу навстречу, собирались, какое-то время пели вместе, потом опять расходились и вновь встречались. Так до полуночи слышались голоса, славящие Христа.

                С крестным ходом мы ходили по улицам и заходили с певчими, дьяконом и батюшкой Леонидом во все дома, куда приглашали. А приглашали буквально в каждый дом. Мы подпевали своими детскими голосами молитвы «Царю Небесный…», «Отче наш…», «Святый Боже…» и «Христос Воскресе…». За это получали гостинцы от хозяев дома. Гостинцы  эти были неказистые: кусочек пирога с капустой или морковкой, крашеное яйцо, кусочек булки, а если угощали конфеткой, то это было настоящее счастье для нас. Мы их не ели, а берегли, чтобы принести домой и поделиться со своими родными. Я берег эти конфетки для мамы и тети Нюши.

                Частенько мы заходили в гости к Боре Капитонову и его сестре. Дедушка с бабушкой нас принимали радушно. Мы занимались своими делами, своими детскими интересами, бабушка хлопотала по хозяйству, а дедушка сидел за швейной машинкой и что-нибудь тачал кому-нибудь.    Поскольку он был мужским портным, то больше всего заказов было на пошив галифе, поскольку в послевоенные дни галифе были в большом почете.

                Частенько, когда мы с Колей приходили к Борьке Капитонову, то заставали дедушку за чтением Библии. Боря нам рассказывал, его дедушка читает Библию ежедневно, после молитвы утренней и вечерней.
 
                Здесь, у Капитоновых, я впервые в жизни увидел эту Священную Книгу Библию. Она поразила меня своей огромностью и неподъемностью. Конечно, для нас, первоклашек, слабеньких послевоенных детишек, это было большим грузом.Эта Большая Книга, напечатанная крупным шрифтом, вызывала во мне глубокий душевный трепет. От этой Книги на меня веяло Святостью и Таинственностью Божественного Мироздания. Мне даже было боязно до нее дотрагиваться, чтобы не осквернить Святость этой Книги.

                Да и к самому деду Капитонову относились все уважительно, потому что в округе женщины поговаривали о его таинственном даре предвиденья. «Вот, читает Библию, потому и знает все. В Библии – то все сказано…», говаривали женщины на посиделках у тети Нюши. А Анна Романовна подтверждала, что   всё, о чём вещал дед Капитонов,всё сбылось.