Излучение Реми

  Сон не шел ко мне в ту осеннюю ночь. Мрачная обстановка пустого дома меня угнетала. Я улегся поверх шелкового покрывала, наслаждаясь музыкой Pink Floyd. Эта группа, вопреки логике, помогала мне побороть ностальгию. Психоделический рок, символ загнивающего запада, именно он подточил изнутри идейный фундамент социализма. В прежние времена эти мелодии составляли разительный контраст с убожеством советской культуры.  А теперь, в Америке, именно эти мелодии напоминали мне школьные годы. Немного позже я задремал, и мне причудилось сюрреалистическое видение.

    Я почувствовал, что стою в полной темноте. Где-то далеко тикали часы. Я решил подойти к торшеру, чтобы включить свет. Сделал несколько шагов вперед, но торшера все не было, и совсем ничего не попадалось на моем пути. Это меня пугало до озноба. Может быть, я в гостиной или даже на первом этаже? Но ни одно из помещений моего дома не имело таких необъятных размеров. Очевидно, я попал в чужой дом, и мне надо вернуться назад. Я блуждал еще минут десять, а потом стукнулся в темноте лбом о закрытую дверь, тяжелую и шершавую. Я надавил на нее, она со скрипом отворилась, и я оказался наконец в своей спальне. В окно сквозь легкие шторы проникал лунный свет. Можно было наконец рассмотреть окружающие предметы. Обстановка показалась мне привычной, но что-то было в ней не так… И вдруг ледяной иглой мое сознание пронзила мысль: я вернулся не в свою спальню… В очень похожую, но не свою!
    Я проснулся от собственного крика. Сел на кровати, осмотрелся по сторонам. Ощущение полного ужаса не покидало меня. Я стер холодный пот со лба и прислушался. Тишина была такая мертвая, что я расслышал лишь слабый звон в собственных ушах. И в этот момент из телефонного аппарата на письменном столе послышались негромкие мелодичные переливы. С момента моего переезда сюда прошло уже три года, но стационарным телефоном я еще ни разу не пользовался. Я снял трубку.    
      — Как поживаете?  — спросил меня по-английски бодрый голос.
      — Я в порядке, — ответил я машинально.  
      — Отлично! Я хотел бы к вам подъехать утром…
      — Ко мне? Зачем?
      — У меня к вам деловое предложение. Вопрос не терпит отлагательств.
      — С кем я говорю? – наконец догадался спросить я.
      — Меня зовут Колпеппер! Извините за поздний звонок, я только что вернулся с заседания инвесторов.
      — Мы с вами знакомы?
      — Не думаю, но леди Лука мне вас рекомендовала как опытного специалиста…
      — Кто?
      — Директор инвестиционного фонда Fanny Fall. Леди Лука, вы разве с ней не знакомы?
      — Нет.  
      — В любом случае, мне нужны твёрдые гарантии, что прибор будет создан в разумные сроки. 
     — Какой еще прибор?
     — Прибор, имитирующий излучение Августы Реми.
   Звонок был похож на мистификацию. Хотя имя Августы Реми было мне известно  благодаря телевизору. В девяностые все в России были помешаны на экстрасенсах. Эта дама, кажется, читала кожей, или двигала взглядом спичечные коробки, или находила пропавших родственников по фотографии, я уже точно не помнил. У этих сверхспособностей было какое-то научное название, кажется, телекинез. Все это было очень давно. Но причем здесь я?
    — Вы уверены, что вам нужен именно я?
    — Вы профессор Мытаркин?
    — Нет, вы ошиблись номером. Профессор мой сосед по поселку.
    — Немедленно бросьте все дела и найдите мне профессора! – потребовала трубка.
   — Вы что, не можете сами ему позвонить?
   — Я уже целый час пытаюсь ему дозвониться, но никто не берет трубку. Я вас очень прошу, сходите сейчас к нему и проверьте, дома ли он. Если дома, то, умоляю вас, никуда его не отпускайте до моего приезда. Вопрос жизни и смерти. Я буду у вас с рассветом. 
    — Вы что, с ума сошли?
    — Вам нужны деньги? Я вам щедро заплачу.
   Ох, эти чокнутые бизнесмены, они так надоедливы! Впрочем, деньги мне были нужны позарез, на столе лежал неоплаченный счет: налоги на дом. А чем я, собственно, рисковал? Спать мне совсем не хотелось. Чем лежать в меланхолии, лучше проветриться и пообщаться с профессором.

       ***
       Есть распространенный штамп о медведях, гуляющих по улицам Москвы. Но если бы даже несчастный медведь и сбежал бы из зоопарка, его бы наверняка пристрелил бы из окна какой-нибудь подвыпивший дядя в пятнистой робе. А вот в штате Нью-Йорк медведей много, они гуляют по дворам, как у себя дома, копаются по утрам в мусорных баках. Поселок наш совсем крохотный, домов десять. Расположился он на границе бескрайнего лесного массива. Дом Мытаркина был на другом конце поселка, на отшибе, у озера.
     Мытаркина у нас знал у нас каждый. Это был чудаковатый, но безобидный старик. Круглый год он появлялся в каких-то задрипанных штанах, похожих то ли на советские треники, то ли на грязные кальсоны. Соседи считали его сумасшедшим. Но по советским меркам старикан был еще крепкий, со знаком качества. Правда, совсем оторванный от реальности. Как-то я его спросил, за кого он будет голосовать, за Трампа или Байдена. А он ответил, что, мол, ему по душе коммунисты, и вообще, дескать, пора колхозы возвращать и наверстывать космическое отставание. Из России он уехал еще в восьмидесятых, и до сих пор был уверен, что на родине царит развитой социализм.
     Дом Мытаркина застрял в чаще корявых уродливых деревьев. Деревья уже сбросили листву и торчали во все стороны черными сучьями. Наверное, такие мрачные чащи разводят в аду, чтобы угнетать сознание грешников. Лужайка перед домом была не пострижена – преступление по законам поселка. Крыльцо малость подгнило. Окно на чердаке было выбито и покрыто садовой пленкой, выпирающей наружу неровным пузырем. Кнопки звонка не было, я постучал. Потом, заметив, что дверь не заперта, я вошел внутрь. В гостиной чувствовался запах сырости и гнили. Подошвы липли к немытому паркету. Свет нигде не горел. Я крикнул несколько раз в темноту: «Hello!». Ответа не последовало. Мне стало противно и захотелось выбраться поскорее наружу. Я хотел уже уходить, но заметил слабый проблеск света в крохотном окошке гаража сбоку дома. Я обогнул дом и дернул вверх раздвижную створку гаражных ворот и увидел старика.
    Он стоял с керосиновой лампой в руке между старым автомобилем и полками, заставленными банками и канистрами. Вид у него был потерянный и дикий. На нем были мятые брюки, рубашка, вся в масляных пятнах и грязный зеленый плащ. Волосы у старика были немытые и всклокоченные, глаза беспокойно бегали под очками, как два уголька. Небритое морщинистое лицо носило на себе следы бессонницы и тревоги. Увидев меня, старик произнес ни к селу ни к городу:
   — Во всем виновата эта подлая шайка проходимцев!
   — Это вы о ком?
   — Ну что, разве вы их не знаете? Академики Гуревич, Либерзон... не слышали такие фамилии? Развалили советскую науку! Если бы не они, я бы до сих пор возглавлял лабораторию, – в этом месте у старика задрожал голос.
Мне стало его жаль.
   — Они вас чем-то обидели?
   — Что они понимают в физике? Болваны! Им бы свинарники чистить, а не руководить институтом. Угробить ведущую лабораторию страны! Мы одних только оборонных заказов выполняли на миллиарды, а меня выперли пинком под зад.
 Он помолчал, потом добавил без всякой связи с прежними словами:
    — И гречку всю сожрали, уроды.
    — Кто? – удивился я.
    — Да, проклятые еноты. Вон, дыру прогрызли в углу.
   Несчастный профессор легко перескакивал с пятого на десятое, плохо не понимал, с кем разговаривает. В голове его беспорядочно перемешалось советское прошлое и безрадостное настоящее. Естественно, что никакого Колпеппера он не знал и знать не хотел. Однако меня он принял охотно, как бывшего соотечественника. Наверное, ему осточертело одиночество, хотелось выговориться. Верный своему обещанию, я решил остаться со стариком до утра. Мне пришлось изрядно повозиться с предохранителями в щитке. Потом, покопавшись в гараже, я нашел старую настольную лампу с единственной в доме целой лампочкой. Провод был отрезан, но я примотал удлинитель изолентой.
     При свете лампы я разглядел обстановку. Повсюду были разбросаны груды нераспечатанных писем вперемешку с грязным тряпьем. На кухню лучше было не заходить: горы немытой, покрытой плесенью, посуды, мышиный помет. Чайник протекал, а газовая плита не зажигалась. Все же мне удалось заварить чай в случайно найденной, маленькой кофеварке. Она каким-то чудом уцелела в магазинной коробке. Видимо, это был забытый подарок. У профессора, как ни странно, хранились огромные запасы чая в шкафу. А вот еды совсем не было. В холодильнике стояли какие-то баночки под крышками. Я приоткрыл одну из них и увидел зеленую слизь. Как старик выживал тут один – одному богу было известно.
    Мы уселись на кушетке у камина, среди пустых коробок. Мысли старика витали в далеком прошлом. Когда-то он возглавлял лабораторию в одном из московских НИИ. В середине восьмидесятых, во время знаменитой «гонки катафалков», в научные круги по указке сверху поступило неофициальное задание. Речь шла о проверке излучения экстрасенсов. Тема скользкая, на грани с шарлатанством. Эти экстрасенсы якобы умели лечить болезни с помощью пассов рук вокруг больного места. У кремлевских старцев появилась хоть какая-то надежда. Щедрой рукой ученым выделили валюту на закупку импортной техники. Академики забегали как ужаленные. Но над умами довлел марксизм. Приведешь экстрасенса в лабораторию – засмеют коллеги, сочтут мракобесом. Опыты проводили на дому, в квартирах, тайно. Большинство корифеев науки отбрыкивалось как могло.
    Проект в итоге  передали Мытаркину, в то время доктору наук. Августа Реми была одной из испытуемых. Незаурядная дама в ярких восточных одеждах, с огромными черными глазами, испускавшими, как казалось, магические лучи. Она исцеляла калек, двигала взглядом предметы, угадывала тексты, водя руками по запечатанному конверту. Даму эту Мытаркин изучал пять лет. С лечебным эффектом он разобрался. Обнаружил специфическое инфракрасное излучение, уловил гипнотический эффект. Но вот одно странное явление не давало старику покоя — это была способность дамы порождать нечто вроде шаровой молнии.
    – И что же, вы разгадали эту тайну? – спросил я.
    – Конечно, я же не какой-нибудь оборванец Либерзон. Я серьезный человек, – гордо ответил профессор.
   Профессора осенило. Невероятная догадка посетила его ум. Настолько невероятная, что даже с коллегами делиться было опасно – сочтут за умалишенного. Мытаркин связал эффект «шаровой молнии» с неизвестными тогда никому гравитационными волнами. Он начал тайно проверять свою гипотезу.
     – Так в чем же было дело? – не утерпел я.
     – Эх, разве вы поймете? Вы же никогда не занимались квантовой механикой. Вы понятия не имеете о волновой функции и уравнении Шредингера. Профану это невозможно объяснить. Эти вещи нужно душой чувствовать. Только время зря с вами потратишь.
     Я настаивал на объяснении, а профессор уклонялся. Он бормотал что-то невразумительное. Говорил мудреные слова про искривление пространства-времени, про физическую причинность, про матрицы вероятностей, темную материю и суперпозицию полей. Даже пытался что-то вычислить, выводя карандашом каракули на старой газете. Материал, без сомнения, был специфический и сложный даже для меня, а ведь я изучал раньше физику. Я попросил его обрисовать наблюдаемый эффект какой-нибудь живой метафорой. И тогда старик прямо сбесился:
   – Да какие тут могут быть к чертям метафоры! Вы просто ничего не поняли. Вы вообще хоть что-то смыслите в Доплеровском сдвиге? Вы представляете себе эффект Джефферсона? Кругом одни дилетанты расплодились! Вы мне напоминаете Гуревича в молодости. Сочетание энергии и невежества! 
    Профессор занервничал еще сильней. Он вскочил, заметался, словно зверек, по гостиной. Вдруг он заявил, что ему пора принимать лекарства. Когда он полез в шкафчик на кухне, я заметил, что руки бедолаги сильно дрожали, а безумные угольки глаз забегали с еще большей частотой, чем раньше. Я рассмотрел этикетки на баночках с таблетками: это были сильнодействующие антидепрессанты. Вот оно, в чем дело, профессор лечился от душевных недугов! Я решил больше не тревожить его расспросами, дождаться Колпеппера и потихоньку ретироваться. Но после приема таблеток профессор как-то резко успокоился, расслабился и заговорил уже без всякого раздражения:
    – Она ведь умела создавать петлю, эта Августа. 
    – Какую петлю?  – удивился я. 
    – Петлю пространства-времени.
    – Как в фильме «День сурка»? – обрадовался я.
    – В каком еще фильме? Я не смотрю кино, мне некогда глупостями заниматься. Вы вообще представляете, какого уровня сложности задачи мне приходилось решать? Я выступал на престижных международных конференциях. И никто, подчеркиваю, никто не смел ко мне подойти с какой-нибудь глупостью. Меня ценили в Академии наук. Мне аплодировали биофизики в Берлине. Психиатры в институте Сербского мне жали руку. Меня в Союзе каждая дворовая собака узнавала. А вы, я вижу, ничего не смыслите... Я забыл, у вас хотя бы кандидатская степень имеется?
    Старика опять понесло. Почему-то упоминание безобидного фильма он счел личным оскорблением. Я уже не знал, как его остановить. А он завелся по-настоящему. Вскочил, размахивая газетой, стал рассказывать какие-то разрозненные эпизоды из жизни: о своих поездках на симпозиумы, встречах с учеными. Я уже не слушал его, а с тоской смотрел в окно. Меня снова охватила меланхолия. Я думал, как мало здравомыслящих людей осталось вокруг. К счастью, уже занимался рассвет, было пять утра. Я встал и, не обращая внимания на Мытаркина, пошел заваривать новую порцию чаю. 
     Следующие полчаса я отхлебывал горячий чай, ежился от холода и зевал, рискуя вывихнуть челюсть. В этот момент за окном на драйвее появилась открытая красная спортивная машина. В ней сидел крепкий человек в бейсболке. Это был Колпеппер. Он ввалился в гостиную как к себе домой. Молодой голос нашего гостя не соответствовал его возрасту, он выглядел лет на шестьдесят. Толстый, румяный и самодовольный, похожий на разбогатевшего коммивояжёра. Он дружелюбно поздоровался с нами, сел на табурет. Развернул  захваченную с собой бутылку виски. 
     Пить с утра – дурная привычка, но мне уже было безразлично. Вскоре мы вылили остатки чая в раковину, сполоснули стаканы и с наслаждением отхлёбывали терпкий односолодовый виски. Колпеппер взял быка за рога, не обращая никакого внимания на состояние профессора, он без умолку толковал о перспективах проекта. Мы с профессором порой с трудом понимали его тягучий южный выговор. Я хотел лишь одного – побыстрее получить чек и пойти домой спать, но Колпеппер попросил меня задержаться. Он говорил длинно и эмоционально, смещая все время фокус на изготовление какого-то прибора. Профессор слушал его равнодушно и клевал носом. Алкоголь подействовал на старика как снотворное. Но чуть позже профессор вдруг оживился. 
    – Да есть у меня подобный прибор, на чердаке валяется. Если хотите, я вам его покажу, – внезапно заявил он.
    Мы уставились на Мытаркина округлившимся глазами. Было не понятно, шутит он или говорит серьезно. У меня давно уже было впечатление, что профессор сбрендил. Похоже, Колпеппер тоже начинал это осознавать. Мы выпили еще виски, помолчали минут пять, тяжело вздохнули и все же решили оправиться на чердак.
    Раскладная лестница вытягивалась за веревочку из потолка. Винты в ней разболтались, а подниматься было рискованно. Освещение наверху, тоже не работало, но Колпеппер принес из машины мощный фонарь. Мы по одному пролезли наверх. На чердаке было ужасно пыльно, он был завален рухлядью. Стропила на полу были лишь едва прикрыты фанерой. Неверный шаг – нога провалится сквозь вату и гипсокартон и ты улетишь в гостиную, переломав себе ноги. Профессор, впрочем, носился по чердаку как акробат под куполом цирка. Наверное, привык. Мы ждали его у входа, а он копался в груде хлама, как старый енот в мусорном баке. В нашу сторону полетели старые спальные мешки с прожжёнными на боку дырами, коробки с елочными игрушками, горные лыжи без креплений, клюшки от гольфа, чемоданы, резиновые сапоги и прочая невообразимая ерунда.
     Немного погодя Мытаркин радостно вскрикнул и потащил из темноты какой-то ящик. Прибор был очень похож на старый ламповый телевизор без задней крышки, только экран был маленьким и круглым. Я подумал, что если его включить, в круглом окошке появится фригидная советская дикторша с каменным лицом и, медленно открывая рот, поведет речь о хлеборобах Кубанщины. Внутренности агрегата покрывала паутина и пыль, сбившаяся клоками как вата. Я сильно сомневался, что эта рухлядь  заработает, и, тем более, привлечет чьи-то инвестиции. Но Мытаркин потирал руки в возбуждении. Ему явно не терпелось включить прибор и наглядно продемонстрировать его работу.
    Была одна ложность – дурацкий ящик никак не хотел пролезать в чердачное отверстие. Оставалось загадкой, как его затащили в свое время наверх. Я спустился вниз, оторвал от лампы прикрученный удлинитель и протянул конец Мытаркину. На всякий случай я захватил снизу бутылку виски, и мы с Колпеппером сделали еще по глоточку перед тем, как старик закончил приготовления. Никто из нас, кроме профессора, конечно, не отдавал себе отчет, чего ждать от такого странного эксперимента. Профессор нагнулся над своим изделием, включил его в сеть, сдул пыль, пробормотал некие мудреные заклинания и стал щёлкать тумблерами. Наконец, лампочки прибора загорелись приятным желтым светом. То, что я поначалу принимал за круглый экран, оказалось линзами проектора, из них вырвался яркий луч и отразился компактным радужным пятном на деревянной обшивке чердака. Я подумал, что с такой расцветкой луча Мытаркин вряд ли бы продал прибор в России. Нужно было ее сделать под цвет флага, красно-сине-белой, в крайнем случае, однотонно красной.
    – Может, вы нам объясните принцип работы, – попросил я.
    – Если вы до сих пор ничего не поняли, молодой человек, то вы и дальше будете ловить ворон. У вас даже научной степени по физике нет. Вы дилетант. – Профессор опять начинал нервничать. Лучше было сейчас ему не перечить.
    – Но что мы должны увидеть? – все же спросил я.
    – Путь кто-нибудь из вас встанет в луч, – потребовал профессор.
    – Зачем? Это не опасно?
    Ответа не последовало. Профессор лишь пыхтел и продолжал что-то крутить внутри прибора. Колпеппер передал мне бутылку виски, а сам послушно подошел и встал напротив прибора. Радужное пятно переместилось со стены на его выпуклый живот.
    – Отлично!  – сказал профессор. – Сейчас я нажму вот этот тумблер и начнется фазовый сдвиг несущей частоты. Приготовьтесь.
     Он щелкнул переключателем, но ничего не происходило. Тогда он достал откуда-то отвёртку и принялся увлеченно ковыряться во внутренностях прибора. Вскоре он задел контакт под напряжением. Среди проводов сверкнуло, брызнули искры, раздался хлопок и луч прибора замигал как стробоскоп. Показался легкий дымок и послышалось равномерное гудение. Через пару секунд мигание луча резко усилилось. Немного погодя снова что-то хлопнуло. Я увидел, как в воздухе над прибором возник светящийся шар размером с теннисный мяч. Поверхность шара отливала синим, как огонь газовой горелки, а сам шар медленно плыл в пространстве по направлению к Колпепперу. Американец не проявил никакого страха, напротив, он сделал шаг к шару и протянул руку. Коснувшись руки Колпеппера, шар зашипел, как котлета на сковородке, затем дернулся вверх, описал дугу и с треском рассыпался на множество светящихся искр, быстро опускавшихся вниз и затухавших, не достигая пола. Это напоминало разрыв новогодней петарды. Ничего особенного, только вот Колпеппер пошатнулся и повалился навзничь на груду хлама.
     Мы стояли с профессором как два истукана. А прибор еще испустил еще сноп искр и окончательно погас. Видимо, снова вырубилось электричество. Я взял фонарь и приблизился к Колпепперу. Тот был без сознания, но дышал. Как только я наклонился к нему, он открыл глаза и схватил меня руками за горло.
     – Я видел темную материю! Она движется!  – заорал он совершенно как безумный.
     Я почувствовал, как его пальцы впиваются мне в горло, вдавливают кадык внутрь. Разжать его руки мне никак не удавалось. У меня не хватало сил. Обезумевший американец вцепился в меня, как маньяк в жертву, даже затрясся в каком-то сладострастии. Я не мог оторвать взгляда от его выпученных, закатившихся к самому лбу, глаз. Надо было что-то предпринять. Я ударил Колпеппера кулаком в ухо пару раз, но удары выходили вялыми. Краем глаза я заметил, как подошел профессор. Он стоял рядом и равнодушно смотрел на нашу схватку. К счастью, в его руке все еще была отвертка. Я протянул руку, выхватил отвертку и начал втыкать ее в руку Колпеппера, ближе к плечу. Я втыкал острие из последних сил, чувствуя, как оно проникает в мягкую плоть руки. Наконец, хватка Колпеппера ослабла, и я вырвался, поднялся и начал жадно втягивать ртом воздух.
     Мне понадобилось пару минут, чтобы немного прийти в себя. Горло саднило изнутри, сам я трясся и ничего не понимал в происходящем. Я увидел на полу бутылку виски, поднял ее и жадно припал к горлышку. Глотать было больно, но по телу разливалось успокоительное тепло. Я оглянулся по сторонам. Профессор стоял в каком-то отупении и ничего не предпринимал. Мне показалось, что лицо старика отсвечивало зеленым светом. Я глянул на Колпеппера и увидел, что из его плеча натекла уже солидная лужица крови. Мне стало по-настоящему страшно. Убить человека, пусть из самозащиты, никак не входило в мои планы. Надо было забинтовать рану. Наверное, я задел вену. Преодолевая страх, я подошел к Колпепперу, разорвал на нем рубашку и, выдрав кусок ткани, попытался обмотать кровоточащие раны на плече. С большим трудом я затянул узел, посветил фонарем: на ткани расползалось мокрое красное пятно. Сам я был перепачкан в крови вдоль и поперек. Надо было спуститься вниз, вымыть руки и вызвать скорую.
     Как только я спустился вниз, на чердаке послышался грохот и вскрики. Падали какие-то предметы. Я бросился к лестнице и стал подниматься. Подо мной проломилась сначала одна ступенька, потом вторая, я ударился коленом и локтем, но все же мне удалось взобраться. К этому моменту Колпеппер уже стоял на ногах у окна. В руках у него была лыжа. Он размахивал ей и истошно орал:
   – Я видел темную материю! Она шевелится!
    Он бросил лыжу в мою сторону, потом пошатнулся и, рыбкой вылетел в окно, прорвав головой пленку. Я бросился на улицу, спотыкаясь, обогнул дом. Колпеппер лежал ничком на траве, без всякого движения. Он приземлился неудачно. Прямо из-под его головы из земли торчал камень. Я приблизился к американцу, преодолевая отвращение и опасаясь второй раз попасться в его железные руки. Дотянулся до запястья и попытался нащупать пульс. Пульса не было или я не смог его обнаружить. Дыхания я тоже не слышал. Меня снова охватила паника.
  – Помогите мне затащить его в сарай и идите домой, – неожиданно услышал я сзади спокойный голос профессора
  – Надо позвонить в 911, – ответил я.
  – Ничего уже не надо! Помогите мне и идите домой, я сам все улажу. Все вернется на свои места, поверьте мне, это уже не в первый раз так происходит, – профессор неожиданно обрел уверенность.
   Меня охватил истерический смех. Я представил себе, как профессор время от времени заманивает заезжих коммивояжёров, просвечивает их своим прибором, выкидывает трупы в окно и складывает в сарай как дрова. Не знаю почему, но вместо ужаса, я стал испытывать нарастающее безразличие к происходящему. Гори оно все синим пламенем! На меня навались дикая усталость, хотелось добраться до своего дома, забыть обо всем и мирно уснуть. Я действовал как под гипнозом. Помог профессору оттащить тело американца в маленький садовый сарайчик. Мы разгребли с грязного прогнившего пола банки из-под краски и уложили несчастного Колпеппера. Затем я зашел в дом, тщательно вымыл руки и лицо. Захватив свой мобильный телефон с журнального столика, я допил остатки виски и поплелся домой. Отойдя метров на пятьдесят от дома, я обернулся. Профессор, высунувшись по пояс из чердачного окна, спускал свой прибор на веревке вниз. Вот идиот! Через полчаса я уже принял душ, лег в кровать и заснул.

    ***
    Проснулся я среди ночи, проспав весь божий день. Электронный будильник на тумбочке показывал без десяти минут три. Я лежал и пытался припомнить, что было вчера. А если ничего и не было? Может быть, я просто уснул и мне приснился фантастический сон, навеянный музыкой Pink Floyd? Размышления мои прервал звонок телефона.
  – Ало, – произнес я устало.
  – Извините, что разбудил вас среди ночи. Как поживаете? У меня к вам деловое предложение.  – Я узнал бодрый голос Колпеппера.
  – Это вы, Колпеппер? Вы живы?  – от удивления я вскочил с кровати.
  – Да, это я. Как вы меня узнали? Со мной все в порядке. Почему вы спрашиваете?
  – Вы не ушиблись вчера, когда падали из окна? Как ваше плечо, я не сильно вас поранил?
  – Со мной все в порядке. Извините, я не падал из окна. Почему вы так подумали? Мне нужен профессор Мытаркин. Его телефон не отвечает… Я знаю, что вы живете рядом… Не могли бы вы сходить к нему, я вам хорошо заплачу. Я смогу добраться до вас только к утру.
  – Но мы были там с вам вчера!   –  закричал я.
  – Вы ошибаетесь, – как-то чересчур спокойно и строго сказал Колпеппер. 
   Мне показалось, что голос его неуловимо изменился. Со мной явно разыгрывали какую-то злую шутку. Но я решил не сдаваться и все выяснить до конца. Я хотел проверить Колпеппера.
  – Вы были на заседании инвесторов вчера?
  – Да, леди Лука согласовала финансирование проекта. Инвесторы выразили желание как можно быстрее увидеть прибор, — обрадованно сообщил Колпеппер или тот, кто выдавал себя за него.
  – Что вы все хотите от меня!  – я начал раздражаться.
  – Идите сейчас к дому профессора, дождитесь меня, и вы получите достойную оплату. Вам же нужны деньги?   
   Я уже начинал сильно сомневаться, что со мной разговаривает Колпеппер. Голос был тот же, а вот интонации… Что-то подсказывало мне, что говорящий искусно притворяется, и что он в курсе вчерашних событий. Это была лишь моя интуиция, ничем не подкрепленная. Тем не менее я был уверен в обмане. Но я согласился подыграть звонящему, кто бы он ни был, потому что деньги мне были нужны позарез. Ничего не поделаешь. Я закончил разговор и стал неторопливо одеваться. Раз меня разыгрывают, то и спешить некуда.
   К дому Мытаркина я подошел минут через сорок. Перемены сразу бросались в глаза. Окно на чердаке было аккуратно застеклено. А у драйвея в землю воткнули красивую табличку, красноречиво говорящую о продаже дома. В ней были название риэлтерской службы и телефон. Я поднялся на обновленное, отремонтированное крыльцо и, преодолевая страх, вошел внутрь. Увиденное поразило меня. Вчерашний гадюшник, как по мановению волшебной палочки, превратился в образцовый дом зажиточного американца. Все было вылизано, полы и стены сверкали чистотой. Ни бумажки, ни соринки. И главное, везде горел яркий свет, все лампочки были вкручены на свои места. Я крикнул традиционное: ”Hello!”, но никто не отозвался. Я зачем-то прошел на кухню. Там тоже была идеальная чистота. Новенький электрический чайник стоял у раковины. Признаюсь, я немного обалдел и даже проверил дату на телефоне: с днями недели и числами все было в порядке. Ведь мы верим своим айфонам как оракулам. Нет, я не пропустил случайно неделю и не попал в прошлое. Всему происходящему должно было найтись  разумное объяснение.
    Я огляделся еще раз и увидел вчерашнюю новенькую кофеварку. Те невидимые руки, что производили здесь уборку, ее не тронули. Я открыл крышку и заглянул внутрь. Бумажный фильтр с заваркой был выброшен, воду слили, а внутренности приемного бачка промыли. Но меня было трудно провести, я тщательно всмотрелся в черную ребристую поверхность приемного конуса. Так и есть! Крохотная чаинка застряла у самого клапана. Американцы не заваривают чай в кофеварках. Откуда им было знать? Эта чаинка меня сразу успокоила. Никакой мистики не произошло, если не считать пропажи профессора и истинного Колпеппера.
    Я в задумчивости вышел на улицу и, как по заказу, увидел семейную пару среднего возраста. Они были одеты в одинаковые зеленые спортивные костюмчики. Стояли и улыбались, как в плохом кино, когда инопланетяне вселяются в людей и изображают напускное радушие. Словно так и надо торчать напротив чужого дома в четыре утра. Простенькая домашняя заготовка. Я уже ничему не удивлялся.
  – Здравствуйте, как поживаете? Мы живем неподалеку, решили заглянуть на огонек. Риелтор оставил нам ключи на случай, если кто-то придет. Вы ищете профессора Мытаркина?
  – Да, ищу, – сказал я, хотя никого уже не искал.
  – Он уехал в свою страну, в Россию.
  – Когда?
  – Примерно месяц назад. Если хотите, мы покажем вам дом. Вы его знакомый или родственник?
  – Я тоже живу здесь неподалеку. Кстати, что-то я вас не припоминаю, вы из какого дома?
  – О, вы правы! Мы приехали сюда недавно.
  – А вы не знаете случайно мистера Колпеппера?   – Мне захотелось как-то пошутить.
  – Нет, мы не со всеми в поселке еще знакомы, – ответили они без тени смущения.
   Я развернулся и молча направился к садовому сарайчику. Никто меня не останавливал. Я открыл дверь и убедился, что там пусто. На полу была постелена новенькая фанера. Куда, интересно, они вывезли весь хлам? Впрочем, с вывозом мусора в поселке никогда не было проблем. Мне было почти все ясно. Оставалось поставить в этой истории окончательною точку. И она была поставлена красиво и непринужденно.
    Когда я вышел на шоссе, со спины бесшумно подкатили два огромных черных джипа. Тонированное окно одного из них опустилось и оттуда высунулась рука с чеком. Это, очевидно, было мое вознаграждение. Я взял чек и прочитал: плательщик – администрация штата, сумма – десять тысяч и семьдесят пять долларов. Семьдесят пять долларов, наверное, были чаевыми. Такой уж у них был тонкий юмор. Я рассмотрел лицо пассажира. Угрюмый афроамериканец в черном костюме и солнечных очках.
  – Не советую открывать рот, милашка, – произнес он.
   Машины заурчали двигателями и унеслись вдоль по шоссе в первых лучах восходящего солнца. Инцидент был исчерпан. Я невольно помог процессу поглощения советских изобретений американским бизнесом, да еще и заработал на нем. Но, по крайней мере, я вовремя заплачу свои чертовы налоги, и штат вернет назад потраченные на меня деньги.  Только вот обидно, что я никогда не узнаю, на что способен прибор Мытаркина. Теперь мне надо вернуться домой и войти в свою спальню, которая ничем не отличается от прежней, ну, может быть, только несколькими почти невидимыми деталями. Кто знает?