Индуктор Вольштейна

—1—

   Атлантический циклон принес тепло и проливной дождь. По крыше мягко стучали тяжелые капли, словно с неба сыпали крупу. Я ненавидел эти минуты — проснуться среди ночи в одиночестве в огромном деревянном доме, затаившись в кровати, вслушиваться. Даже чуткий слух порой с трудом распознавал источники звуков. Вот на чердаке скребутся обеспокоенные непогодой еноты. Разросшиеся ветки клена шуршат по сайдингу снаружи. Тихие стоны доносятся с первого этажа: скорее всего, это неполадки в трубах отопления...

   С болезненным вниманием вглядывался я в очертания предметов. Тусклый мерцающий свет ночника искажал видимость, оставляя меня в мучительных сомнениях. Лёгкий озноб пробегал по телу. Временами спросонья я не узнавал обстановку спальни. Недавно на месте этих уродливых механических часов на полке стоял электронный будильник с ярким циферблатом. Куда он делся? Вдобавок со стены исчез аляповатый лесной пейзаж — дешевка с гаражной распродажи.

   Возня на чердаке резко усилилась. Возможно, туда забрался зверь покрупнее енота. Я вскочил с кровати, выбежал босиком в коридор, вытащил раскладную лестницу, вооружился шваброй и взобрался наверх. Когда моя голова просунулась в люк, в темноте мелькнула чья-то тень, а потом резкая фиолетовая вспышка из чердачного окна ударила мне в глаза...

   И вот снова я выныриваю из липкого, кошмарного сна. Мелодичные переливы звонка раздаются в темноте. Рука тянется к телефонному аппарату на тумбочке. Кабельной линией мне не приходилось пользоваться ни разу с момента переезда сюда… Уже снимая трубку, я в ужасе осознал, что не помню даты своего приезда.

— Как поживаете? — спросил меня по-английски бодрый голос.
— Все в порядке, — ответил я машинально.
— Отлично! Можно подъехать к вам утром?
— Зачем?
— Обсудим деловое предложение. Вопрос не терпит отлагательств.
— С кем я говорю? — наконец догадался спросить я.
— Меня зовут Колпеппер. Извините за поздний звонок. Только что закончилось заседание инвесторов. Леди Лука рекомендовала вас как опытного специалиста.
— Кто?
— Директор инвестиционного фонда Fanny Fall. Леди Лука, вы разве с ней не знакомы?
— Нет.
— В любом случае нужны гарантии, что прибор будет создан в разумные сроки.
— Какой еще прибор?
— Прибор, воспроизводящий излучение Августины Реми.

   Звонок походил на розыгрыш. Хотя имя Августины Реми запомнилось мне благодаря телевизору: в девяностые годы в России все буквально помешались на экстрасенсах. Эта дама, кажется, читала кожей, или гнула ложки взглядом, возможно, находила пропавших родственников по фотографии. Сверхспособности ее имели какое-то научное название, вроде телекинез.

— Вы уверены, что вам нужен именно я?
— Вы профессор Вольштейн?
— Нет, вы ошиблись номером, — выдохнул я с облегчением, — моя фамилия Светковский. Но профессор мой сосед по поселку.
— Немедленно бросьте все дела и разыщите профессора! — потребовала трубка.
— Позвоните ему сами.
— Битый час пытаюсь дозвониться, но никто не отвечает. Прошу вас, сходите сейчас к нему. Если он дома, то никуда его не отпускайте до моего приезда. Вопрос жизни и смерти. Назовите адрес, я приеду на рассвете.
— Вы что, с ума сошли?
— Вам нужны деньги? Вам щедро заплатят.

   Ох, эти чокнутые надоедливые бизнесмены! Впрочем, от денег не стоило отказываться: на столе лежала пачка неоплаченных счетов. А в чем, собственно, риск? Чем валяться в меланхолии, лучше проветриться. Я уже одевал резиновые сапоги и плащ.

—2—

   В наших местах часто встречаются черные медведи, они свободно разгуливают по дворам, деловито копошатся по утрам в мусорных баках. Правда, затяжной дождь разогнал даже этих жадных до лакомства проныр. Крохотный поселок, всего в полтора десятка домов, приютился на границе бескрайнего лесного массива. Дом Вольштейна стоял на отшибе, у озера.

   Профессор имел дурную репутацию среди наших благообразных пенсионеров — прихожан методистской церкви на холме. Его прозвали Хучи-мэн — на сленге нечто вроде бродяги. Как-то раз он появился на выборах мэра в городе и заявил, что ему по душе коммунисты. Дескать, пора религию к ногтю прижать, валюту у олигархов отобрать, колхозы учредить и тому подобное. К счастью, его бессвязную речь тогда никто не понял. Полагаю, старик так и не осознал, что советское прошлое кануло в лету.

   Повсюду в этой местности росли уродливые деревья с корявыми ветвями. Листва уже опала, ветки торчали во все стороны, словно почерневшие руки покойников. Лужайка у дома Вольштейна заросла сорняками — преступление по неписанным законам поселка. Доски на крыльце подгнили. Окно на чердаке покрывала садовая пленка, выпиравшая наружу неровным пузырем.

   Незапертая дверь с тихим скрипом отворилась, затхлый воздух гостиной заставил меня отшатнуться. Подошвы липли к немытому паркету в прихожей. На мой оклик ответа не последовало. Пустой, погруженный во тьму дом, ни единого звука. Только в крохотном окошке гаража мелькнул едва заметный проблеск. Я прошел по садовой дорожке и дернул вверх подъемную секцию гаражных ворот.

   Он стоял с керосиновой лампой в руке между автомобилем и полками, заставленными банками и канистрами. Потерянный и одичавший пенсионер в мятых запачканных брюках, похожих на кальсоны, рваной рубашке навыпуск и зеленом плаще с масляными пятнами на обшлагах. Всклокоченные волосы, горящие огнем глаза, как два уголька, беспокойно бегающие под очками. Морщинистое лицо его носило на себе следы бессонницы и тревоги.

   Увидев меня, старик произнес ни к селу ни к городу:

— Во всем виновата эта подлая шайка проходимцев!
— Это вы о ком?
— Разве вы их не знаете? — голос его задрожал. — Академики, — он произнес несколько незнакомых мне фамилий, — развалили советскую науку! Им бы свинарники чистить, а не руководить. Угробить ведущую лабораторию страны! Мы одних только оборонных заказов выполняли на миллиарды, а меня выперли пинком под зад.

   Он помолчал, потом добавил без всякой связи с прежними словами:

— И гречку всю сожрали, сволочи.
— Кто? — удивился я.
— Проклятые еноты. Вон дыру прогрызли в углу.

   Несчастный профессор легко перескакивал с пятого на десятое, плохо понимал, с кем разговаривает. Естественно, что никакого Колпеппера он не знал и знать не хотел.

   Предохранители в щитке перегорели, уцелел лишь тот, что отвечал за кондиционер. Пришлось переставить его на контур гостиной. В гараже нашлась настольная лампа с оборванным шнуром. Зато в ней чудом сохранилась единственная в доме лампочка. Я примотал к лампе удлинитель и в ее слабом свете рассмотрел обстановку. На полу валялись груды нераспечатанных писем вперемешку с нестираным тряпьем, всюду в беспорядке лежали пустые картонные коробки.

   Чайник протекал, а газовая плита не зажигалась. Все же мне удалось заварить чай в случайно найденной, маленькой кофеварке. Она лежала на полке в магазинной упаковке — видимо, чей-то забытый подарок. Еды в доме не было ни крошки. В холодильнике рядами стояли подозрительные стеклянные банки, внутри которых в мутной жидкости плавало нечто вроде коричневатого желе.

—3—

   Мы присели на кушетке у камина. Мысли старика витали в далеком прошлом. Имя Августины Реми напомнило ему о давнем проекте. В середине восьмидесятых, во время знаменитой «гонки катафалков», в научные круги по указке сверху поступило неофициальное задание. Речь шла о проверке излучения экстрасенсов, якобы оно обладало целительной силой. Шарлатаны всех мастей подхватили термин: «биополе». У кремлевских старцев появилась слабая надежда протянуть еще десяток лет у власти.

   Щедрой рукой ученым выделили валюту на закупку импортной техники. Но над умами тогда довлел марксизм. Приведешь экстрасенса в лабораторию — засмеют коллеги, сочтут мракобесом. Опыты проводили в квартирах, тайно. Корифеи науки дистанцировались, поджали хвосты, оберегая репутацию. Проект в итоге передали Вольштейну.

   Августина Реми была одной из испытуемых. Энергичная дама с нездоровыми амбициями. Она ходила в ярких восточных одеждах, гипнотизировала сотрудников сияющими черными глазами, испускавшими, если верить газетам, магические лучи. Вольштейн исследовал ее целых пять лет.

   «Биополе» оказалось обычным инфракрасным излучением. Вольштейн измерил параметры, описал механизм физиотерапии. Но одна деталь не укладывалась в привычные схемы анализа. Августина каким-то образом воздействовала на сознание пациента. Феномен этот напоминал глубокий стойкий гипноз, державшийся целыми неделями.

— Вы разгадали эту тайну? — спросил я.
— Конечно! — гордо ответил профессор.

   Вольштейна озарила невероятная догадка. Он даже с коллегами опасался делиться: сочли бы за умалишенного. Эффект изменённого сознания объяснялся взаимодействием излучения с синапсами. Оставалось лишь проверить гипотезу.

— И что вы обнаружили? — не утерпел я.
— Эх, разве вы поймете? Вы же никогда не занимались наукой всерьез. Профану такое не объяснишь. Эти вещи нужно нутром чувствовать. Только время зря с вами потратишь.

   Профессор занервничал, вскочил, заметался по комнате, словно встревоженный зверек. Оказалось, что ему пора принимать лекарства. Когда он полез в шкафчик на кухне, руки его тряслись, а безумные угольки глаз забегали еще сильнее.

   Этикетки на баночках с таблетками не оставляли сомнений: это были сильнодействующие антидепрессанты и успокоительные. После приема таблеток профессор немного расслабился и заговорил гораздо спокойнее:

— Она ведь умела создавать наводку энграммы, эта Августина.
— Что это значит? — удивился я.
— Формирование ложной сетки вещания.
— Сетки вещания? Это термин из области телевидения?
— Нет! В памяти человека тоже есть своя сетка образов, как картинки в проекторе... На ее базе мозг генерирует поведенческие схемы. Впрочем, едва ли вы понимаете, как устроена память.
— В общих чертах знаю. Я прослушал курс лекций Роберта Сапольски в Стэндфордском университете.
— Вы меня простите, Алексей, но вы просто болван! — от старика снова повеяло раздражением. — Вы как попугай повторяете фразы из роликов с Ютуба. Лекций, видите ли, наслушались. Да кого это волнует? Извиняюсь, у вас хотя бы кандидатская степень за плечами имеется?

   Старика понесло. Таблетки ему уже плохо помогали. Размахивая газетой, он принялся расхваливать собственные достижения и ссылаться на рукопожатия со светилами давно ушедшей эпохи.

—4—

   Часы показывали пять часов утра, но из-за обложного дождя и туч рассвет ничем не отличался от ночи. За окном на драйвее появился «крайслер», по виду, произведенный еще в восьмидесятых. Из автомобиля выбрался человек и направился к дому.

   Гость предстал перед нами в сизой шинели без погон, словно украденной со съемок исторического фильма. Более нелепую внешность и во сне редко увидишь. Высокий лоб, копна непослушных кудрявых волос, выпуклые черные глаза, устремлённые куда-то вверх, под потолок. Под шинелью оказался спортивный костюм яркой расцветки, на шее поверх куртки болталась толстая золотая цепь. Довершали образ модные баскетбольные кроссовки.

   В руках Колпеппер нес кальян оригинальной конструкции с колбой зеленого стекла, внутри которой умиротворяюще булькала неизвестная жидкость. Увлеченно втягивая воздух из резиновой трубки, экстравагантный бизнесмен выпускал из пухлых губ клубы ароматного дыма. Он уселся на табурет, не расставаясь с кальяном, бесцеремонно смел пыльные бумаги с журнального столика и вытащил из кармана шинели литровую бутыль.

   Вскоре мы с наслаждением пробовали терпкий односолодовый виски. Не обращая никакого внимания на состояние профессора, Колпеппер без умолку толковал о перспективах проекта. Тягучий южный выговор гостя не давал мне возможности вникнуть в детали.

   Хозяин дома слушал обращенную к нему речь равнодушно, клевал носом. Алкоголь подействовал на него как снотворное. Но чуть позже профессор неожиданно оживился.

— Да есть у меня подобный прибор, на чердаке валяется, — прозвучало внезапное заявление.

   Колпеппер уставился на старика вылезшими из орбит глазами, наверное, соображая, шутит тот или говорит серьезно.

— Что за прибор? — спросил Колпеппер.
— Его неофициально назвали в мою честь: «индуктор Вольштейна», он форматирует энграмму по заданной схеме, если вы в курсе, что это значит.
— Энграмму? Вы имеете в виду образ памяти?
— Да. Если хотите, я продемонстрирую? Надо только носитель из холодильника взять…
— Носитель?
— Ну да…

   Старик залпом допил свой стакан. К нашему изумлению, он достал из холодильника одну из гнусных баночек и внимательно осмотрел ее содержимое на просвет.

— Это что? — спросил я.
— Рыба, — произнес старик и впервые за ночь улыбнулся.
— Не иначе, печень трески? — пошутил я по-русски, чтобы Колпеппер не понял.
— Нет, это «рыба» образа памяти, — шепнул мне Вольштейн на родном языке, а затем перевел для нашего гостя: — это органическая копилка сознания, искусственно выращенная нейронная структура. Не знаю, сработает ли, лет десять уже стоит. Может, протухла…

   Всей компанией мы оправились на чердак. Часть болтов в раскладной лестнице выскочило, подниматься было рискованно. Колпеппер принес из машины мощный фонарь. По одному мы пролезли в люк.

   Чердак буквально утопал в пыли, по углам валялась всякая рухлядь. Между несущих балок лежала стекловата, сверху все это прикрывала лишь тонкая фанера, уложенная неровно и с пропусками. В любую секунду нога могла провалиться сквозь вату, пробить потолочные панели. Однако профессор с невероятной для его возраста энергией носился по чердаку и копался в груде хлама.

   В нашу сторону полетели спальные мешки с прожжёнными на боку дырами, коробки с елочными игрушками, горные лыжи, клюшки для гольфа, чемоданы, резиновые сапоги и прочая невообразимая дребедень. Немного погодя Вольштейн радостно вскрикнул и вытащил из темноты странный ящик.

   Прибор походил на винтажный ламповый телевизор без задней крышки, с маленьким круглым экраном. Возникали ассоциации с эпохой советского телевещания: вот-вот появится говорящая голова дикторши и с каменным выражением на лице зачитает по бумажке новости. Мысль, что подобная рухлядь привлечет чьи-то инвестиции, вызвала у меня нервный смех. Но Вольштейн радостно потирал руки. Ему явно не терпелось включить прибор. Мешала лишь одна деталь — дурацкий ящик никак не хотел пролезать в люк.

   Я спустился вниз, оторвал от лампы удлинитель и протянул конец профессору. На всякий случай я захватил снизу бутылку виски, и мы с Колпеппером сделали еще по глоточку. Профессор нагнулся над своим изделием, сдул пыль, засунул банку с биомассой куда-то внутрь. Потом он подсоединил нужные контакты и щёлкнул тумблерами.

   Лампы прибора загорелись приятным желтым светом. То, что я поначалу принимал за круглый экран, оказалось линзами проектора, из них вырвался яркий луч и отразился компактным фиолетовым пятном на фанерной обшивке крыши.

— Может, вы нам объясните принцип работы, — попросил я.
— Если вы до сих пор ничего не поняли, молодой человек, то вы и дальше будете ловить ворон. Хотя, если вы настаиваете, извольте. Прибор отформатирует некоторые области мозга испытуемого, затем закачает новые данные с носителя…
— Вы имеете в виду ту вашу баночку? — я снова перешел на русский язык и произнес вопрос шепотом.
— Да. — тоже шепотом ответил Вольштейн.
— А что на ней записано?
— Не помню уже, — задумался Вольштейн, — кажется, стандартная прокачка гражданского сознания по заказу Гостелерадио…
— Что это значит?
— Неважно… вы сами все увидите.
— Это не опасно?
— Не будем отвлекаться! — сказал Вольштейн уже громко и по-английски. — Пусть кто-нибудь из вас зайдет в световое пятно.

   Я подумал, что профессор окончательно сбрендил, но не стал возражать. Колпеппер передал мне бутылку виски, скинул шинель и послушно встал под луч. Световое пятно легло теперь ему на макушку. Старик пыхтел и продолжал подкручивать отвёрткой настроечные винты.

— Отлично! — наконец воскликнул он. — Приготовьтесь, сейчас я переключу вот этот тумблер, и начнется фазовый сдвиг несущей частоты.

—5—

   Вольштейн щелкнул переключателем, но ничего не произошло. Он снова ткнул отверткой внутрь прибора и попал в какой-то контакт под напряжением. Брызнули искры, раздался хлопок, показался легкий дымок. При этом яркость свечения резко усилилась, но луч начал мигать как стробоскоп.

   Неожиданно в воздухе над прибором возник светящийся шар размером с теннисный мяч. Поверхность его отливала синим, точно огонь газовой горелки. Шар медленно плыл в пространстве по направлению к Колпепперу. Бизнесмен не проявил никакого страха, напротив, он сделал шаг и доверчиво протянул руку. Коснувшись ладони Колпеппера, шар зашипел, словно котлета на сковородке, затем дернулся вверх, описал дугу и вспыхнул так ярко, что ослепило глаза.

   Когда зрение вернулось ко мне, Колпеппер лежал навзничь на груде хлама. Профессор застыл рядом, точно истукан. Лицо его отсвечивало в темноте зеленым светом, словно намазанное фосфором. Я взял фонарь, осторожно приблизился к пострадавшему, встал на колени и склонился над телом. Бизнесмен сразу же открыл глаза и схватил меня руками за горло.

— Твёрдой поступью семья братских народов шагает к светлому будущему! Аллилуйя! — заорал он вдруг на ломаном русском языке какую-то заученную речь.

   Я почувствовал, как крепкие пальцы впились мне в горло, надавили на кадык. Разжать этот стальной захват мог только профессиональный борец. Обезумевший Колпеппер вцепился в меня, точно маньяк в жертву, даже сладострастно затрясся и захрипел. Зрачки его закатились под веки, а на губах появилась пена.

   Несколько ударов кулаком в ухо противника в моем исполнении вышли вялыми. Заметив краем глаза отвертку в руке профессора, я выхватил ее и начал с остервенением втыкать в плечо Колпеппера. Тупой наконечник с усилием проникал в плоть сквозь синтетическую ткань его куртки. Брызнула кровь, хватка моего противника ослабла, похоже, он потерял сознание. Мне удалось вырваться, вскочить на ноги, жадно втягивая ртом воздух.

   Горло саднило, коленки тряслись, голова кружилась. Несколько глотков виски помогли мне собраться. А на полу рядом с плечом Колпеппера тем временем уже расползалась кровавая лужица. Я сбросил с себя толстовку, начал лихорадочно перевязывать рану, но узел получился никудышный, только сам перепачкался. Надо было спуститься вниз, чтобы вымыть руки и позвонить в службу спасения.

   Но когда я добрался до кухни, на чердаке послышался грохот падающих предметов и вскрики. Я кинулся обратно на чердак. Подо мной проломились сразу две ступеньки, чуть не сломав лодыжку, я все же добрался до верха и просунул голову в люк. К этому моменту Колпеппер уже стоял на ногах у окна. Размахивая увесистой горной лыжей, бизнесмен истошно орал:

— Сплоченное советское общество единым порывом преодолеет косность бюрократизма! Слава памяти предков! Аллилуйя!

   Он бросил лыжу в мою сторону, потом пошатнулся и рыбкой вылетел в окно, прорвав головой пленку. И сразу вслед за этим вторая яркая вспышка резанула по глазам…

   В этот раз у меня пропало не только зрение, но и способность контролировать обстановку. Когда чувства вернулись, я обнаружил себя стоящим на газоне у дома.

   Колпеппер лежал ничком в высокой траве прямо передо мной. У его головы из травы торчал камень. Я приблизился к телу, остерегаясь второй раз попасться в железные лапы бизнесмена, дотянулся до запястья. Пульс не прощупывался, дыхания не было слышно. Меня охватила паника.

— Помогите затащить его в сарай, — неожиданно послышался за моей спиной спокойный голос профессора.
— Надо позвонить в полицию, — вяло возразил я.
— Ничего уже не надо! Помогите мне и уходите. Все вернется на свои места. Поверьте, это уже не в первый раз так происходит, — задумчиво добавил профессор.

   Истерический хохот сотряс мое уставшее тело. Я представил себе, как сумасшедший старик время от времени заманивает заезжих коммивояжёров, форматирует им мозги своим прибором, а трупы выкидывает в окно и складывает в сарай, точно дрова.

— Не в первый раз? — переспросил я.
— Да, молодой человек. Да и вы сами здесь уже побывали. Впрочем, вряд ли вы запомнили…
— Я был у вас здесь? Когда?
— В прошлый четверг… Не волнуйтесь, вам я более свежую «рыбу» закачал.

   Старик ухмыльнулся и пошел к садовому сарайчику, чтобы открыть дверь. Меня охватило безразличие, навались дикая усталость, бессонная ночь давала о себе знать. Голова не соображала, я двигался как в тумане. Помню, как мы с профессором разгребли банки из-под краски и садовые инструменты с прогнившего фанерного пола, затащили тело внутрь. Потом я вернулся к себе домой, принял душ, лег в кровать и заснул.

—6—

   Проснувшись, я понял, что стою в темноте посреди комнаты. Ярко светил циферблат электронного будильника, вновь появившегося на своем законном месте. Он показывал половину четвертого ночи. Видимо, мне удалось проспать почти сутки. Мне захотелось подойти к торшеру, чтобы включить свет. Я сделал несколько шагов вперед, но торшер исчез.

   Недавние события перепутались в моей голове, смешались с видениями из сна. Дождь за окном так и не перестал, ветер размазывал струи по стеклу. Серая мгла, казалось, поглощала образ прошлого. Даже еноты на чердаке, вероятно, знали обо мне больше, чем я сам.

   И снова я услышал тихие переливы телефонного звонка.

— Ало, — произнес я устало.
— Извините, что разбудил вас среди ночи. Как поживаете? У меня к вам деловое предложение.

   Я узнал бодрый голос Колпеппера.

— Это вы, Колпеппер? Вы живы? — от удивления я присел на стул.
— Да, это я. Как вы меня узнали? Со мной все в порядке. Почему вы спрашиваете?
— Вы не ушиблись вчера, когда падали из окна? Как ваше плечо, я не сильно вас поранил?
— Со мной все в порядке. Извините, но никто не падал из окна. Почему вы так подумали? Мне нужен профессор Вольштейн. Его телефон не отвечает… Вы вроде живете рядом? Прошу вас, сходите к нему. Вам хорошо заплатят. Я смогу приехать лишь к утру.
— Но мы ходили туда с вами вчера! — закричал я.
— Вы ошибаетесь, — как-то чересчур спокойно заявил Колпеппер.
— А как насчет заседания инвесторов? — спросил я с иронией.
— Все отлично, — голос в трубке источал фальшивый оптимизм, — леди Лука согласовала финансирование проекта. Инвесторы выразили желание как можно быстрее увидеть прибор.
— Что вы все хотите от меня? — закричал я в бешенстве.
— Идите сейчас к дому профессора, дождитесь меня, и вы получите вознаграждение. Вам, полагаю, нужны деньги?

   Голос бизнесмена вроде оставался прежним, а вот интонации… Что-то подсказывало мне, что говорящий искусно притворяется. Все же я согласился подыграть ему, потому что обещанная сумма решала мои финансовые проблемы.

   Торопиться не стоило, раз меня разыгрывают, то можно и опоздать. К дому профессора я подошел лишь часа через полтора, уже рассвело. Перемены сразу бросались в глаза. Окно на чердаке кто-то аккуратно застеклил. А у драйвея в землю воткнули рекламную табличку с объявлением о продаже дома.

   Я поднялся на обновлённое и тщательно окрашенное крыльцо, толкнул дверь. Недавний гадюшник, словно по мановению волшебной палочки, превратился в образцовое жилище представителя среднего класса. Полы и стены сверкали чистотой. Ни бумажки, ни соринки. И главное, стоило нажать на выключатель, загорался яркий свет, все лампочки до единой были вкручены на свои места.

   На вычищенной до блеска кухне у раковины стоял новенький электрический чайник. Глаза мои забегали по углам, словно пытаясь выжать из обстановки максимум информации. Вчерашняя кофеварка, как ни странно, осталась на месте. Под крышкой был установлен свежий бумажный фильтр, а старый, с заваркой, конечно, выбросили. Воду слили, внутренности приемного бачка тщательно промыли. Но я с надеждой разглядывал черную ребристую поверхность приемного конуса.

   Так и есть! Крохотная чаинка застряла у самого клапана. Только русские заваривают чай в кофеварках. Эту мелочь таинственные уборщики упустили из виду. Чаинка меня почему-то успокоила. В задумчивости я вышел на крыльцо. На драйвее, как по заказу, возникла странная парочка: пожилые мужчина и женщина, одетые в одинаковые желто-зеленые спортивные куртки.

   Они стояли и наигранно улыбались, навевая смутные воспоминания о кино, где инопланетяне вселяются в людей. Словно так и надо торчать у порога чужого дома ранним утром под проливным дождем.

— Здравствуйте, как поживаете? Риелтор оставил нам ключи на случай, если кто-то придет. Вы ищете профессора Вольштейна?
— Да, ищу, — холодно ответил я, хотя никого уже не искал.
— Он уехал в свою страну, в Россию.
— Когда?
— Неделю назад. Вы его родственник?
— Нет, сосед. Кстати, что-то я вас не припоминаю, вы из какого дома?
— Ой, вы правы! Мы переехали сюда недавно.
— А вы не знаете случайно мистера Колпеппера? — с подозрением спросил я.
— Нет, мы не со всеми в поселке еще знакомы, — ответил мужчина без тени смущения.

   Я развернулся и молча направился к садовому сарайчику. Никто меня не останавливал. В сарайчике было пусто, на полу успели настелить новенькую фанеру, которую даже покрыли лаком. Куда, интересно, они вывезли весь хлам? Впрочем, мусор в поселке всегда убирали без задержки. Ситуация прояснялась. Не хватало лишь заключительного аккорда, и он не заставил себя ждать.

   Когда я вышел на шоссе, со спины бесшумно подкатили два огромных черных внедорожника. Тонированное боковое стекло одного из них опустилось и оттуда высунулась рука с чеком.

   Я взял чек и прочитал: плательщик — федеральное правительство, сумма — пятьдесят тысяч и семьдесят пять долларов. Очевидно, мое вознаграждение. А семьдесят пять долларов, наверное, чаевые — такой тонкий юмор. Пассажир внедорожника изучал меня. Угрюмый афроамериканец в черном костюме, непроницаемое лицо, солнечные очки.

— Не советую открывать рот, брат, — произнес он.

   Машины заурчали двигателями и унеслись вдаль, оставляя за собой плотный шлейф брызг. Инцидент был исчерпан. А что случилось? Процесс поглощения советских изобретений крупным бизнесом или спецслужбами, следует полагать. Бедняга Колпеппер — жертва неудачного эксперимента, но наверняка в умелых руках индуктор обретет новую жизнь. По крайней мере, я теперь оплачу свои просроченные счета…

   Как утверждал Сапольски, для выживания человеку нужно научиться эффективно забывать, быстрее обновлять нейронные связи. Не цепляться за прошлое, а прокачивать сознание свежими мифами — вот залог прогресса и самой эволюции. Пройдет еще лет пять, не сомневайтесь, заказ индивидуальной энграммы станет обыденной вещью.

   Сетка вещания — узор личности, из которого проистекают алгоритмы поведения. Прокачка личной памяти по сети интернет — по доллару за килобайт. Удобные схемы, примиряющие личность с социумом, стирающие любые противоречия на стадии зародыша. Послушный гражданин, идеальный потребитель, доверчивый ко лжи обыватель. Единая версия истории у всех — обновляемая по щелчку пальцев, сверкающая маскарадным величием. Вера, надежда и восхищение успехами. Страны третьего мира выстроятся в очередь за новой технологией, лицемерно проклиная ее создателей. Удачливые корпорации заработают триллионы.

   Так зачем мне переживать? Зачем цепляться за стертую личность, вытаскивать из темноты отжившие образы прошлого? Я вернусь в свой дом, войду в спальню, замечу очередные едва уловимые изменения — вряд ли мелкие побочные эффекты теперь потревожат мой крепкий сон.